Вот тебе, батенька, и Юрьев день!
У председателя колхоза “Красное дышло” зазвонил телефон.
– Слушаю! - басовито протянул тучный седеющий человек. Михалыч работал председателем давно, почитай с самого основания, а потому хорошо знал и любил вверенное ему большое хозяйство.
– Да вы что! Да ну… нет, ну это.., - только и пытался вставить в разговор Михалыч, с каждым словом мрачнея все больше, - Черт знает что творится! - выпалил он, с силой опуская трубку на рычаг телефона. Затем обхватил голову руками, вперив взгляд в ползающую по столу муху. Муха разговора не слышала и чему-то довольная потирала лапки. Затем, сделав еще круг по расстеленной газете с хлебными крошками, оставшимися от обеда Михалыча, расправила крылья и, деловито жужжа, улетела по своим мушиным делам.
– Черт знает что творится! - снова крикнул он и стукнул кулаком по столу, отчего графин и стаканы на подносе жалобно зазвенели, - Зинка!!! Зайди ко мне!
Секретарь председателя Зинка, дама крайне талантливая, просунула в приоткрытую дверь пергидролевую голову. Сами посудите: Зинка мастерски разносила сплетни по колхозу, могла раздуть из мухи слона и никогда не опаздывала на встречи. То есть разносторонняя талантливость налицо. Кроме того, Зинка исповедовала учение о том, что в молодости совершенно точно надо быть дурой, иначе в старости нечего будет вспомнить. Тайну о том, как ей повезло стать аж секретарем, Зинка никому не открывала.
– Зинка, слыш че… Мне сейчас Митрич звонил. Да ты зайди, дура! И дверь прикрой!
Секретарь умела определять настроение Михалыча по голосу, а потому перечить не стала, ибо чревато. И вслед за головой в дверь протиснулись и все 100 килограммов Зинки.
– Я че говорю-то. Митрич звонил. Говорит САМ приедет. Через 2 дня.
– Батюшки! - только и всплеснула руками Зинка.
– То-то! Митрич говорит, надо покрасить дома со стороны улицы, по которой САМ проедет. И поле колхозное подмести. И лес прибрать. А еще тракторы надобно помыть и у буренок надои увеличить. Обещает завтра в магазин продукты завести. А, еще мост отремонтировать надо, а то того и гляди от берега отчалит.
– Да как же это? Надои-то? Нешто сказать бабе Мане, чтоб не доила их 2 дня, глядишь и скопится молоко-то?
– Дура ты, Зинка! Так, ладно. Где там Пашка твой? Пьет опять небось? Распорядись его и еще кого не то послать мост ремонтировать. Пусть возьмут инструменты на складе, все, что нужно.
Тракторист Пашка, а по совместительству Зинкин муж, пребывал во внеочередном отпуске по случаю запоя и указанию Михалыча совсем не обрадовался. Но с Михалычем не забалуешь, а потому поплелся он на склад за инструментами, не забыв прихватить за пазуху бутыль с мутной целебной жидкостью.
Михалыч же, брызгая слюной от возмущения, по телефону сумел вытребовать себе у обл председателя партии годовой запас краски. Затем сел в тарахтящий УАЗик и уехал за ней, дав при этом указание бабам выдать всем девчонкам по тряпке и мыльным раствором вымыть 4 колхозных трактора, а мальчишек с граблями выгнать на центральную улицу собирать прошлогодний мусор. Сами бабы меж тем должны были привести в порядок сельский магазинчик, постирать кружевные занавески в клубе и развесить везде агитплакаты, а также вымыть все 30 голов коров и заплести косы из грив лошадей. Всех прямоходящих мужиков Михалыч отправил на колхозное поле причесать и без того ровные ряды всходов озимых.
К вечеру Михалыч вернулся с краской. Перед правлением его встретила толпа односельчан, гудящих как потревоженный улей. Люди ненадолго притихли, пока Михалыч вылезал из кабины, а после зашумели с новой силой.
– Ну, - Михалыч махнул рукой в сторону ровных рядов из сотни баночек с краской, стоящих в УАЗике, - разбирайте! К утру чтобы все было покрашено!
– Да как же это, Михалыч.., - пробормотал тракторист Пашка, к этому времени уже едва державшийся на ногах.
– Я СКАЗАЛ К УТРУ!!! - прогремел Михалыч. Пашка сразу обкакался, но виду не подал.
Первым двинулся лысый дядька в майке на босу грудь, с сильными жилистыми руками. Он схватил крайнюю баночку с краской и, щурясь на заходящее солнце, пошел красить колхозный клуб.
Утро нового дня колхоз “Красное дышло” встретил умытым, обновленным, подставляя солнцу свежевыкрашенные бока домов.
Михалыч, вместе со всеми всю ночь красивший, был устал и взъерошен. Он грузно опустился в кресло за своим рабочим столом, снял трубку телефона и карандашом прокрутил цифры на диске аппарата. Зинка, не желавшая упускать ни слова из важного разговора, стояла напротив, сложив руки на пышной груди.
– Митрич, доброго утречка! Да, это я. Ты обещался мне там продуктов привезти. Ну, чтобы САМ видел, что недостатка у нас нет ни чем…
Михалыч, очевидно перебитый собеседником, беспокойно рисовал прямо на столе замысловатые линии карандашом. По миграции его глаз на лоб Зинка безошибочно определила, что стряслось что-то страшное. Михалыч положил трубку и еще с минуту беззвучно открывал рот, как рыба.
– Вот тебе, батенька, и Юрьев день, - наконец пробормотал он, - никто не приедет к нам. С 1 апреля, товарищи...
Лизуньки
Баба Нюра на все Лизуньки славилась своим самогоном. Со всех окрестных дворов к ней ручейками стекались нерадивые работяги в надежде раздобыть живительную влагу.
Петрович был не исключением. В этот день все было не на стороне страдающего алкоголика. Солнце уже в 6 утра светило ярко и жарко, усугубляя и без того сильную жажду.
Дорога до бабы Нюры казалась вечностью, а ведь еще надо было не попасться на глаза Зинке.
Сжимая потной ладошкой аванс, выпивоха забарабанил в окно бабе Нюре. Пока старушка, шаркая тапками, шла открывать дверь, он краем глаза заметил у поворота тучную фигуру.
Зинка! Заметила ли?
Основательная и монументальная, жена надвигалась как танк - неотвратимо и бесстрашно.
Надо срочно спрятаться!
– Погодь, милый, ты чего взъерепенился? – шамкая беззубым ртом причитала старушка.
– Беда, баб Нюр! Спрячь меня от Зинки, а? – на ходу бросил Петрович, скидывая пыльные ботинки, и шмыгнул в комнату.
Там он заприметил старый двустворчатый шкаф и нырнул в его спасительное чрево, гулко прикрыв за собой дверцу. Ценой небольшого искривления позвоночника и косоглазия он умудрился почти удобно разместиться в шкафу и попытался разглядеть сквозь узкую щель между дверцами хоть что-нибудь. Сердце отвратительно стучало об самые ребра.
Так и есть! Зина прекрасно знала проторенную тропку к бабуле с живительной влагой и именно сюда направлялась в поисках своего выпивохи. Дверь дома открылась, пропуская внутрь Зинку. Она сложила на пышной груди красные от частого мытья руки и придавила бабушку авторитетом.
– Здорово, баб Нюр! Алкоголик мой, ирод проклятый, заходил сегодня?
В шкафу Петрович молился о даровании ему сейчас смиренного молчания: “Господи, помоги мне не заорать от страха!”
– Пойдем-ка во двор, потолкуем, – сбитая с толку бабушка не знала, чью ей сторону принять. Ее и без того не любили бабы, а тут еще такое – чужого мужика выгораживать.
По спине Петровича потекла противная струйка пота, во рту пересохло, как в пустыне Гоби, а сердце стучало так громко, что он всерьез испугался, как бы оно его не выдало.
Дверь тихонько щелкнула замком, выпуская женщин в коридор. Петрович выждал еще минуту или две, показавшихся ему целой вечностью, и решил, что можно уже выбираться из укрытия.
Отворил дверцу, а та жалобно и длинно заскрипела. С трудом выпростав на свободу сначала одну онемевшую ногу, затем другую, он заелозил на пятой точке, силясь встать, пока, наконец, не поднял глаза кверху.
На него, не двигаясь и не мигая, смотрела Зина, присевшая на краешек стола, а в руках у нее зажат прут, которым она погоняла корову. По лицу Петровича разлилась некоторая бледность.
– Зина, – пролепетал он, с ужасом осознавая, что “писец” подкрался незаметно.
– Ну здравствуй, алкоголик проклятый, – ответила та.
Долго думать не пришлось. С сайгачьей прытью Петрович выскочил из шкафа и бросился наутек.
Дыхание сбилось, кровь прилила к голове и бешено стучала. Не разбирая дороги, Петрович улепетывал от Зинки огородами, поскальзываясь на мокрой от росы траве. Споткнулся о брошенную лопату и рухнул ничком на мать-сыру-землю. Тут и Зинка подоспела.
Никогда и нигде вы не найдёте более беспощадного существа, чем женщина супротив алкоголика!
Зинка охаживала Петровича прутом что было мочи, приговаривая: “Будешь еще пить?!”. Исполосовала рубаху в лохмотья, надрала зад до румяного блеска. Только спустя полчаса она выдохлась и Петрович пополз, наконец, на четвереньках домой.
Говорят, с той поры он пить навсегда бросил.
У председателя колхоза “Красное дышло” зазвонил телефон.
– Слушаю! - басовито протянул тучный седеющий человек. Михалыч работал председателем давно, почитай с самого основания, а потому хорошо знал и любил вверенное ему большое хозяйство.
– Да вы что! Да ну… нет, ну это.., - только и пытался вставить в разговор Михалыч, с каждым словом мрачнея все больше, - Черт знает что творится! - выпалил он, с силой опуская трубку на рычаг телефона. Затем обхватил голову руками, вперив взгляд в ползающую по столу муху. Муха разговора не слышала и чему-то довольная потирала лапки. Затем, сделав еще круг по расстеленной газете с хлебными крошками, оставшимися от обеда Михалыча, расправила крылья и, деловито жужжа, улетела по своим мушиным делам.
– Черт знает что творится! - снова крикнул он и стукнул кулаком по столу, отчего графин и стаканы на подносе жалобно зазвенели, - Зинка!!! Зайди ко мне!
Секретарь председателя Зинка, дама крайне талантливая, просунула в приоткрытую дверь пергидролевую голову. Сами посудите: Зинка мастерски разносила сплетни по колхозу, могла раздуть из мухи слона и никогда не опаздывала на встречи. То есть разносторонняя талантливость налицо. Кроме того, Зинка исповедовала учение о том, что в молодости совершенно точно надо быть дурой, иначе в старости нечего будет вспомнить. Тайну о том, как ей повезло стать аж секретарем, Зинка никому не открывала.
– Зинка, слыш че… Мне сейчас Митрич звонил. Да ты зайди, дура! И дверь прикрой!
Секретарь умела определять настроение Михалыча по голосу, а потому перечить не стала, ибо чревато. И вслед за головой в дверь протиснулись и все 100 килограммов Зинки.
– Я че говорю-то. Митрич звонил. Говорит САМ приедет. Через 2 дня.
– Батюшки! - только и всплеснула руками Зинка.
– То-то! Митрич говорит, надо покрасить дома со стороны улицы, по которой САМ проедет. И поле колхозное подмести. И лес прибрать. А еще тракторы надобно помыть и у буренок надои увеличить. Обещает завтра в магазин продукты завести. А, еще мост отремонтировать надо, а то того и гляди от берега отчалит.
– Да как же это? Надои-то? Нешто сказать бабе Мане, чтоб не доила их 2 дня, глядишь и скопится молоко-то?
– Дура ты, Зинка! Так, ладно. Где там Пашка твой? Пьет опять небось? Распорядись его и еще кого не то послать мост ремонтировать. Пусть возьмут инструменты на складе, все, что нужно.
Тракторист Пашка, а по совместительству Зинкин муж, пребывал во внеочередном отпуске по случаю запоя и указанию Михалыча совсем не обрадовался. Но с Михалычем не забалуешь, а потому поплелся он на склад за инструментами, не забыв прихватить за пазуху бутыль с мутной целебной жидкостью.
Михалыч же, брызгая слюной от возмущения, по телефону сумел вытребовать себе у обл председателя партии годовой запас краски. Затем сел в тарахтящий УАЗик и уехал за ней, дав при этом указание бабам выдать всем девчонкам по тряпке и мыльным раствором вымыть 4 колхозных трактора, а мальчишек с граблями выгнать на центральную улицу собирать прошлогодний мусор. Сами бабы меж тем должны были привести в порядок сельский магазинчик, постирать кружевные занавески в клубе и развесить везде агитплакаты, а также вымыть все 30 голов коров и заплести косы из грив лошадей. Всех прямоходящих мужиков Михалыч отправил на колхозное поле причесать и без того ровные ряды всходов озимых.
К вечеру Михалыч вернулся с краской. Перед правлением его встретила толпа односельчан, гудящих как потревоженный улей. Люди ненадолго притихли, пока Михалыч вылезал из кабины, а после зашумели с новой силой.
– Ну, - Михалыч махнул рукой в сторону ровных рядов из сотни баночек с краской, стоящих в УАЗике, - разбирайте! К утру чтобы все было покрашено!
– Да как же это, Михалыч.., - пробормотал тракторист Пашка, к этому времени уже едва державшийся на ногах.
– Я СКАЗАЛ К УТРУ!!! - прогремел Михалыч. Пашка сразу обкакался, но виду не подал.
Первым двинулся лысый дядька в майке на босу грудь, с сильными жилистыми руками. Он схватил крайнюю баночку с краской и, щурясь на заходящее солнце, пошел красить колхозный клуб.
Утро нового дня колхоз “Красное дышло” встретил умытым, обновленным, подставляя солнцу свежевыкрашенные бока домов.
Михалыч, вместе со всеми всю ночь красивший, был устал и взъерошен. Он грузно опустился в кресло за своим рабочим столом, снял трубку телефона и карандашом прокрутил цифры на диске аппарата. Зинка, не желавшая упускать ни слова из важного разговора, стояла напротив, сложив руки на пышной груди.
– Митрич, доброго утречка! Да, это я. Ты обещался мне там продуктов привезти. Ну, чтобы САМ видел, что недостатка у нас нет ни чем…
Михалыч, очевидно перебитый собеседником, беспокойно рисовал прямо на столе замысловатые линии карандашом. По миграции его глаз на лоб Зинка безошибочно определила, что стряслось что-то страшное. Михалыч положил трубку и еще с минуту беззвучно открывал рот, как рыба.
– Вот тебе, батенька, и Юрьев день, - наконец пробормотал он, - никто не приедет к нам. С 1 апреля, товарищи...
Лизуньки
Баба Нюра на все Лизуньки славилась своим самогоном. Со всех окрестных дворов к ней ручейками стекались нерадивые работяги в надежде раздобыть живительную влагу.
Петрович был не исключением. В этот день все было не на стороне страдающего алкоголика. Солнце уже в 6 утра светило ярко и жарко, усугубляя и без того сильную жажду.
Дорога до бабы Нюры казалась вечностью, а ведь еще надо было не попасться на глаза Зинке.
Сжимая потной ладошкой аванс, выпивоха забарабанил в окно бабе Нюре. Пока старушка, шаркая тапками, шла открывать дверь, он краем глаза заметил у поворота тучную фигуру.
Зинка! Заметила ли?
Основательная и монументальная, жена надвигалась как танк - неотвратимо и бесстрашно.
Надо срочно спрятаться!
– Погодь, милый, ты чего взъерепенился? – шамкая беззубым ртом причитала старушка.
– Беда, баб Нюр! Спрячь меня от Зинки, а? – на ходу бросил Петрович, скидывая пыльные ботинки, и шмыгнул в комнату.
Там он заприметил старый двустворчатый шкаф и нырнул в его спасительное чрево, гулко прикрыв за собой дверцу. Ценой небольшого искривления позвоночника и косоглазия он умудрился почти удобно разместиться в шкафу и попытался разглядеть сквозь узкую щель между дверцами хоть что-нибудь. Сердце отвратительно стучало об самые ребра.
Так и есть! Зина прекрасно знала проторенную тропку к бабуле с живительной влагой и именно сюда направлялась в поисках своего выпивохи. Дверь дома открылась, пропуская внутрь Зинку. Она сложила на пышной груди красные от частого мытья руки и придавила бабушку авторитетом.
– Здорово, баб Нюр! Алкоголик мой, ирод проклятый, заходил сегодня?
В шкафу Петрович молился о даровании ему сейчас смиренного молчания: “Господи, помоги мне не заорать от страха!”
– Пойдем-ка во двор, потолкуем, – сбитая с толку бабушка не знала, чью ей сторону принять. Ее и без того не любили бабы, а тут еще такое – чужого мужика выгораживать.
По спине Петровича потекла противная струйка пота, во рту пересохло, как в пустыне Гоби, а сердце стучало так громко, что он всерьез испугался, как бы оно его не выдало.
Дверь тихонько щелкнула замком, выпуская женщин в коридор. Петрович выждал еще минуту или две, показавшихся ему целой вечностью, и решил, что можно уже выбираться из укрытия.
Отворил дверцу, а та жалобно и длинно заскрипела. С трудом выпростав на свободу сначала одну онемевшую ногу, затем другую, он заелозил на пятой точке, силясь встать, пока, наконец, не поднял глаза кверху.
На него, не двигаясь и не мигая, смотрела Зина, присевшая на краешек стола, а в руках у нее зажат прут, которым она погоняла корову. По лицу Петровича разлилась некоторая бледность.
– Зина, – пролепетал он, с ужасом осознавая, что “писец” подкрался незаметно.
– Ну здравствуй, алкоголик проклятый, – ответила та.
Долго думать не пришлось. С сайгачьей прытью Петрович выскочил из шкафа и бросился наутек.
Дыхание сбилось, кровь прилила к голове и бешено стучала. Не разбирая дороги, Петрович улепетывал от Зинки огородами, поскальзываясь на мокрой от росы траве. Споткнулся о брошенную лопату и рухнул ничком на мать-сыру-землю. Тут и Зинка подоспела.
Никогда и нигде вы не найдёте более беспощадного существа, чем женщина супротив алкоголика!
Зинка охаживала Петровича прутом что было мочи, приговаривая: “Будешь еще пить?!”. Исполосовала рубаху в лохмотья, надрала зад до румяного блеска. Только спустя полчаса она выдохлась и Петрович пополз, наконец, на четвереньках домой.
Говорят, с той поры он пить навсегда бросил.
