Рома, ловко увернувшись от очередной нападки, терпеливо выдохнул и примирительно выставил перед собой ладони.
– Бать, но ты ведь понимаешь, что я не мог этого сделать? – совершенно серьёзно выдал он, на что отец вызывающе рассмеялся:
– Я привык доверять своим глазам, сынок! И я прекрасно вижу, во что ты превратился! Я не верю тебе, – добавил он, понимая, что сын ждёт именно такого точного и чёткого ответа.
Рома бросил на отца тяжёлый взгляд исподлобья и стиснул зубы. В который раз тот окунул его в бездну своего разочарования. В который раз унизил недоверием, презрением, в который раз бросил вызов. Рома растёр ладонью грудь, которую болезненно стянуло горькой обидой, однобоко ухмыльнулся.
– Бать… – выдавил он из себя вместо встречного упрёка. – А ты маму вспоминаешь?
В ответ на непонимающий взгляд отца, Рома жадно перехватил воздух ртом и продолжил:
– Мне она снится. Почти каждую ночь. Красивая… как живая… И мы снова за столом. Все вместе. Куда всё ушло, а?..
Отец вращал бешеными глазами и зло пыхтел.
– И прекрати… – вскрикнул он и подавился глотком вдруг ставшего спёртым воздуха. – Прекрати всякий раз прикрываться памятью о матери!
Глаза Ромы сверкнули ненавистью и притаившейся за ней болью.
– Ну, конечно! – вызывающе рассмеялся он. – Зачем тебе вспоминать мать, если есть эта, как там её… – Рома пощёлкал пальцами, – Мадлен! – зло и колко выкрикнул он, припоминая отцовскую пассию. – Хотя какая из неё Мадлен?.. – задался парень бестолковым вопросом. – Наверняка по паспорту какая-нибудь Машка или Маринка, – Рома в отчаянии махнул рукой.
– Да ты рехнулся?! – будто нехотя рассмеялся отец. – Ты мне ещё будешь указывать?! Ублюдок! Ничтожество! – переполненный возмущением, выкрикивал он. – Да если бы не мать… давно бы топтал плац где-нибудь за полярным кругом! Нет же, послушал её: Ромочке надо учиться, Ромочка у нас талант! Да твоё счастье, что она всего этого не видит! Сгорела бы со стыда! Вместо мужика вырастила тряпку! Балбеса, повесу! Ты только посмотри, в кого превратился!..
– Слышал уже, – невежливо хмыкнул Ромка, сбивая отца с очередной оскорбительной реплики. – Если это всё, что хотел сказать, то я, с твоего позволения, пойду спать.
– Куда ты пойдёшь? Куда? Спать? – отец, вероятно, почувствовал себя злым властелином, так сейчас рассмеялся. – А ты, скажи на милость, заслужил это самое «спать»? Эту кровать… личную комнату… роскошный особняк..? Да ты даже на эти шмотки, которые натянул на себя, не в состоянии заработать! Ничтожество! Ты не уважаешь себя – мне это уже неинтересно. Но меня ты уважать будешь, а иначе…
– Давай ты договоришь в следующий раз, ОК? Дико болит голова, – отмахнулся Рома и направился в сторону дома.
Борис Львович опешил. Он оказался просто не готов воспринимать реальность в таком свете! Он оказался не в силах принять ту истину, в которой сын его ни в грош не ставит. А Ромка раздолбайской походкой всё удалялся. Его не заботили ни переживания отца, ни его мотивы. А ведь до пункта «Неоспоримые условия» они даже не дошли. Да что там… они к нему даже не приблизились. Сыну было плевать на все условия. Ему было плевать на собственное будущее. Да и на настоящее, пожалуй, тоже. Стоило принимать кардинальные меры. Нужно было срочно брать ситуацию под свой контроль и Новак, наконец, решился. Он догнал сына, дёрнул того за руку на себя и выдал фразу, которая, казалось, давно лежала на поверхности и почему-то виделась единственно верной, единственно правильной:
– Убирайся из моего дома, – зашипел, заколотился в напряжении отец.
Рома отчего-то воспринял подобное заявление как очередное проявление эмоций. Он лениво взмахнул рукой и как всегда безразлично усмехнулся.
– Убирайся из моего дома! – прозвучало из уст отца непривычно твёрдо, категорично, упрямо.
Рома вдруг остановился и присмотрелся к родителю внимательнее.
– Ты меня выгоняешь? – наконец, осознал он смысл происходящего и удивлённо моргнул.
Отец с довольным видом потёр влажные ладони.
– Ты считаешь, будто что-то из себя представляешь? Отлично! Вот и посмотрим, что именно! – победно провозгласил тот и вскинул сальный подбородок.
Рома взглянул на отца со смесью жалости и презрения.
– Тебе надо, ты и уходи, – фыркнул он.
Борис Львович беспомощно оглянулся по сторонам,
– Ты… ты что себе позволяешь?! Ты как посмел, щенок, сопляк, ты…
– Мать оставила дом мне, – уверенно, твёрдо и не в меру упрямо заявил Рома, заставляя отца жалко захрипеть. – Дом, счёт в банке, и долю в твоей конторе. Кстати, мне стоит задуматься над тем, почему ты об этом умолчал? – уличил он отца, а тот, едва опомнившись, раскраснелся, напыжился.
– Да ты вконец обнаглел! Ты что о себе возомнил?!
– Завтра мне исполняется двадцать один, и с этого дня я вступаю в права наследования. Надеюсь, ты не всё успел прос*ать со своей подружкой? – оскалился Ромка и враз показался отцу чужим и незнакомым.
– Ты что несёшь?..
Мужчина отступился, а Рома победно шагнул на него.
– А, знаешь, я тут подумал… Кажется, я уже достаточно взрослый, чтобы жить один. Так что собирай свои вещи и… да… выметайся! – Рома гневно сверкнул глазами. – Выметайся из моего!.. дома.
– Ты это мне говоришь? Своему отцу? – ошарашенно пробормотал Борис Львович, как вдруг стиснул зубы и уличающе прищурился. – Ты мне больше не сын! – вспыльчиво выдал отец, а Рома безвольно передёрнул плечами.
– Как скажешь.
Новак схватился за сердце. Рома вскинул брови.
– Что?.. Помочь с вещами? – догадался он и премерзко облизнулся.
Лишь на подходе к дому, на последней ступени высокого крыльца Рома услышал странное бормотание.
– Да, да… наверно, ты прав. Однажды всё должно было закончиться именно так… – будто вслух рассуждал отец.
Рома обернулся и заметил, как тот, по-старчески опустившись на плитку крыльца, бессмысленно смотрит в пространство. Рома спустился на несколько ступеней и издали обратился к отцу.
– Ты сейчас о чём? Ты это мне говоришь?
– От осинки не родятся апельсинки. Так ещё моя бабка говорила, хотя кто знает, где она видала эти апельсинки… Слышишь, Ром?.. Откуда она знала про эти самые апельсинки? Ведь жила в такой глухой деревне, что не приведи господь! – раскованно рассмеялся отец и даже утёр слёзы. – Вот и ты… Весь в своего ублюдочного папашу! – с омерзением процедил Борис Львович и вскинул на сына совершенно осознанный, но до неприятного колючий взгляд.
Рома нахмурился и склонил голову набок. Едва ли из интереса, скорее, в недоумении.
– Что ты там ещё придумал? – всё же вовлёкся он в произнесённый бред, а отец уставился на Ромку с превесёлой улыбкой.
– А что слышал! – развёл он руками и шутовски поклонился. – Знать не знаю, от кого понесла твоя мать.
– Врёшь! – сверкнули яростью глаза Ромки. Не за себя было обидно – за маму.
Рома как раз намеревался приблизиться к отцу и хорошенечко того встряхнуть, как Борис Львович и сам поднялся со ступеней, принял невозмутимый вид и с полным осознанием ситуации кивнул:
– Вру! И с твоим нерадивым папашей я всё же знаком. Тут же можно смело добавить, что это знакомство не принесло мне ни удовольствия, ни пользы. Вы, кстати, чем-то с ним похожи. И я сейчас говорю не столько о внешности, сколько о мерзком въедливом характере и о язвительном нраве. И, знаешь, что, сынок… – на этом отец победно вскинул подбородок. – Завтра ты вступишь в права наследования. Ты получишь свои деньги, этот дом и даже акции моей компании. Но когда спустишь всё на глупые закидоны, на амбиции и продажных тёлок, ко мне за помощью не обращайся, не-е-ет. С сегодняшнего дня сына у меня нет!
– Быть, ты в своём уме? – примирительно пробурчал Ромка, но по взгляду отца понял, что шутки кончились.
– Всё, всё… – закачал тот головой, отрицая не только родство, но и, казалось, все совместные воспоминания. – А с этой мразью, с твоим папашей, я тебя как-нибудь обязательно познакомлю. Уверен: вам будет, о чём поговорить. Брызнуть, так сказать, друг на друга ядом.
На этом отец рассмеялся и, весомо размахивая руками, поплёлся к своему авто. А Ромка завис с открытым ртом и со стремительно нарастающим чувством потери. Пока ещё в груди теплилось отрицание. Но это отрицание готово было вот-вот развеяться в прах.
– Никого не бойся, бить нужно смело, – смелась она.
Нож подлетал и как заговорённый падал в тонкую женскую ладошку.
– Но я не хочу бить!
– Тогда будь готова к тому, что ударят тебя, – беззаботно смеялась она и вкладывала лезвие в детскую ручку. – Ну давай же, у тебя получится, – раздавался над головой ласковый призыв и мягкие ладони, точно нежнейшее покрывало, опускались на волосы и разглаживали их.
Парень затолкнул Миру в дряхлый, будто рассыпающийся на ходу автобус, и зачем-то хлопнул рукой по его пыльному боку. Она видела, как на грязно-сером налёте остался отпечаток широкой ладони. На него, собственно, и смотрела, с любопытством выглядывая из-за скрипучей, покосившейся двери. Милая тётенька взяла её за ладошку и отвела от двери подальше. Мира озадаченно посмотрела на женщину в тёмном платке и растерянно моргнула: отчего-то в этом автобусе она оказалась одна. А где же её мама?.. Она собиралась было рвануть из автобуса обратно, однако тот с жутким лязгом захлопнул дверцу, да и тётенька держала очень крепко. Держала и улыбалась, но Мира не хотела улыбаться ей в ответ. Вместо этого она бросилась в хвост автобуса и, чувствуя какую-то нелепую растерянность и всё нарастающую обиду, внимательно смотрела за тем, как позади остаётся заброшенный остановочный пункт, облачко пыли на сухой, пустынной дороге и тёмный, практически чёрный дым из выхлопной трубы. Клубы этого дыма заполонили пространство, препятствуя обзору, и Мира встала на цыпочки, желая рассмотреть хоть что-нибудь. Именно в этот момент и увидела её. Женщину, лицо которой отчего-то было не разглядеть, но Мира знала, чувствовала, что это она… мама. Тоненькая, невысокая, удивительно хрупкая, она бежала за автобусом со всех ног и что-то кричала ему вслед.
Автобус набирал скорость, а мама всё бежала и бежала. Мира испуганно вскрикнула и вздумала заплакать, но не стала – в голове отчётливым шёпотом слышался голос: «Не плачь, Мира, не плачь. Тише». Ей нельзя было плакать. Мира не помнила, почему, но в панике закрыла рот обеими ладошками, ведь кричать тоже было нельзя. Слёзы потекли против воли. Они были горячими и делали картинку перед глазами нечёткой, размытой. Стиснув зубы, Мира упёрлась в грязное стекло автобуса ладошками и прильнула к нему, пытаясь разглядеть больше. Только сейчас она заметила, что мама хромает на одну ногу и держится за бок. А на боку расплывалось некрасивое пятно. Почему-то Мире оно показалось именно некрасивым. А вот некогда светлую кофточку на маме она помнила. Это была праздничная блузка. Белоснежная, с шёлковой вышивкой на воротничке. У Миры была такая же, только меньше размером. Она должна была надеть её на свой четвёртый день рождения. На такой блузке не может быть пятен! Пятна для девочки – это непозволительно!
Мира гипнотизировала взглядом пятно, как вдруг всё же не сдержалась и вскрикнула: следом за мамой бежал тот самый парень, что втолкнул её в автобус. Ну, конечно! Они должны были ехать все вместе! Мира застучала ладошками по стеклу, а женщина в чёрном платке перехватила её за руку, сказала что-то на непонятном языке и попыталась отвести в сторону. Попыталась… А Мира изловчилась и впилась в её ладонь зубами. Никто не смеет разлучать её с мамой, никто! Женщина схватилась за раненую руку, бросила в сторону девочки незнакомое ругательство, чуть отошла, но продолжала держаться рядом.
Вот только автобус не останавливался. Он неловко «ковылял» по ухабистой дороге и чинно раскачивался, скрипя всевозможными деталями. Мама сзади бежала очень быстро. Она что-то кричала. Наверно, напоминала о том, что плакать нельзя и Мира держалась. Она держалась изо всех сил, хотя становилось всё страшнее, всё беспокойнее. А потом парень, который толкнул Миру в автобус, поравнялся с мамой. Он схватил её за плечо, дёрнул на себя и вдруг ударил. Ударил прямо в лицо и навалился всем весом, сталкивая с дороги в каменистый кювет. Сцепившись, точно в схватке, они покатились туда вместе. Мира вскрикнула снова и теперь заревела в голос. Она испугалась. Она бросилась к двери, требуя, чтобы её выпустили. Немедленно. Сейчас. Ненавистная женщина схватила её, обездвиживая, и прижала к себе всем крохотным тельцем. Мира кричала, изворачивалась, брыкалась, но всё казалось бесполезным. И тогда она затаилась. Женщина что-то приговаривала. Тихо, жалобно, будто молитву. Мира отдышалась, незнакомка в успокаивающем жесте погладила её по голове. И вот тогда Мира рванула. Быстро, резко, изо всех сил. Рванула и снова прильнула к мутному стеклу автобуса. Она видела, как мама выбралась из кювета, как она побежала. Снова. Но была уже очень далеко. Она не успеет. Слёзы из солёных стали горькими и невозможно горячими. Так, что жгло щёки. А следом за мамой из кювета вылез и парень. В этот раз её, обессиленную, он нагнал куда быстрее. И снова ударил. Мама больше не встала.
Мира проснулась от собственного крика. Она дёрнулась всем телом, подскакивая, она сжала кулаки до судороги в пальцах. А ещё она, действительно, плакала. Слёзы раздражали глаза, и от них захотелось избавиться. С какой-то отчаянной злостью Мира принялась тереть глаза руками, пока не раздалось обеспокоенное:
– Мирка, что?! – вскрикнул вошедший Ванька и подбежал к ней. – Опять этот твой сон? – он участливо склонил голову и прижался щекой к её коленям. – Почему ты никогда не рассказываешь, что тебе снится?
– Потому что я не помню, – соврала Мира.
Она всегда врала, не желая делиться чем-то… чем-то, безусловно, важным, но совершенно непонятным. Не сказала правды и сейчас. Погладила Ваньку по лохматой голове и старательно выдохнула: «Это был просто сон». Ваня никогда не спорил. Нет и нет. В конце концов, здесь, в этом месте, у каждого были свои секреты.
– Зырь, что поднял! – забывая о недавних слезах и позволяя забыться самой Мире, сверкнул Ванька азартным взглядом и достал из кармана потёртой джинсовки золотые часы.
Он ловко перебрасывал их из одной ладошки в другую и опасливо прижал к груди, поймав на себе взгляд Миры.
– Ты где это взял?! – зло зашипела она, осматриваясь по сторонам, но в подвале, кроме них, никого не было.
– Где взял, там больше нету! – обиженно засопел Ванька и не позволил Мире рассмотреть занимательную вещицу ближе, зажал дорогой браслет часов в кулак и, только дразня, помахал перед её лицом циферблатом.
Впрочем, и этого хватило, чтобы осознать, что вещица не из простых. Известный швейцарский бренд, броский логотип. Мира беспомощно простонала и пригладила ладонями волосы.
– Выброси, немедленно! – процедила она в приказном тоне, но Ванька оттого только больше насупился, сверкнул волчьим взглядом и упрямо поджал губы.
– Вот ещё! Скоро зима. Ты это не хуже меня знаешь. А у тебя, вон… из обуви, только дырявые кеды.
Мира тут же подобрала ноги, стыдливо пряча от пронырливого взгляда потрёпанную обувь.
– Лысый за такой браслетик раскошелится, вот увидишь, – мечтательно потянул он, делая внушение взглядом. – Честно, конечно, не рассчитает, но ещё поторгуемся, ты меня знаешь.
– Бать, но ты ведь понимаешь, что я не мог этого сделать? – совершенно серьёзно выдал он, на что отец вызывающе рассмеялся:
– Я привык доверять своим глазам, сынок! И я прекрасно вижу, во что ты превратился! Я не верю тебе, – добавил он, понимая, что сын ждёт именно такого точного и чёткого ответа.
Рома бросил на отца тяжёлый взгляд исподлобья и стиснул зубы. В который раз тот окунул его в бездну своего разочарования. В который раз унизил недоверием, презрением, в который раз бросил вызов. Рома растёр ладонью грудь, которую болезненно стянуло горькой обидой, однобоко ухмыльнулся.
– Бать… – выдавил он из себя вместо встречного упрёка. – А ты маму вспоминаешь?
В ответ на непонимающий взгляд отца, Рома жадно перехватил воздух ртом и продолжил:
– Мне она снится. Почти каждую ночь. Красивая… как живая… И мы снова за столом. Все вместе. Куда всё ушло, а?..
Отец вращал бешеными глазами и зло пыхтел.
– И прекрати… – вскрикнул он и подавился глотком вдруг ставшего спёртым воздуха. – Прекрати всякий раз прикрываться памятью о матери!
Глаза Ромы сверкнули ненавистью и притаившейся за ней болью.
– Ну, конечно! – вызывающе рассмеялся он. – Зачем тебе вспоминать мать, если есть эта, как там её… – Рома пощёлкал пальцами, – Мадлен! – зло и колко выкрикнул он, припоминая отцовскую пассию. – Хотя какая из неё Мадлен?.. – задался парень бестолковым вопросом. – Наверняка по паспорту какая-нибудь Машка или Маринка, – Рома в отчаянии махнул рукой.
– Да ты рехнулся?! – будто нехотя рассмеялся отец. – Ты мне ещё будешь указывать?! Ублюдок! Ничтожество! – переполненный возмущением, выкрикивал он. – Да если бы не мать… давно бы топтал плац где-нибудь за полярным кругом! Нет же, послушал её: Ромочке надо учиться, Ромочка у нас талант! Да твоё счастье, что она всего этого не видит! Сгорела бы со стыда! Вместо мужика вырастила тряпку! Балбеса, повесу! Ты только посмотри, в кого превратился!..
– Слышал уже, – невежливо хмыкнул Ромка, сбивая отца с очередной оскорбительной реплики. – Если это всё, что хотел сказать, то я, с твоего позволения, пойду спать.
– Куда ты пойдёшь? Куда? Спать? – отец, вероятно, почувствовал себя злым властелином, так сейчас рассмеялся. – А ты, скажи на милость, заслужил это самое «спать»? Эту кровать… личную комнату… роскошный особняк..? Да ты даже на эти шмотки, которые натянул на себя, не в состоянии заработать! Ничтожество! Ты не уважаешь себя – мне это уже неинтересно. Но меня ты уважать будешь, а иначе…
– Давай ты договоришь в следующий раз, ОК? Дико болит голова, – отмахнулся Рома и направился в сторону дома.
Борис Львович опешил. Он оказался просто не готов воспринимать реальность в таком свете! Он оказался не в силах принять ту истину, в которой сын его ни в грош не ставит. А Ромка раздолбайской походкой всё удалялся. Его не заботили ни переживания отца, ни его мотивы. А ведь до пункта «Неоспоримые условия» они даже не дошли. Да что там… они к нему даже не приблизились. Сыну было плевать на все условия. Ему было плевать на собственное будущее. Да и на настоящее, пожалуй, тоже. Стоило принимать кардинальные меры. Нужно было срочно брать ситуацию под свой контроль и Новак, наконец, решился. Он догнал сына, дёрнул того за руку на себя и выдал фразу, которая, казалось, давно лежала на поверхности и почему-то виделась единственно верной, единственно правильной:
– Убирайся из моего дома, – зашипел, заколотился в напряжении отец.
Рома отчего-то воспринял подобное заявление как очередное проявление эмоций. Он лениво взмахнул рукой и как всегда безразлично усмехнулся.
– Убирайся из моего дома! – прозвучало из уст отца непривычно твёрдо, категорично, упрямо.
Рома вдруг остановился и присмотрелся к родителю внимательнее.
– Ты меня выгоняешь? – наконец, осознал он смысл происходящего и удивлённо моргнул.
Отец с довольным видом потёр влажные ладони.
– Ты считаешь, будто что-то из себя представляешь? Отлично! Вот и посмотрим, что именно! – победно провозгласил тот и вскинул сальный подбородок.
Рома взглянул на отца со смесью жалости и презрения.
– Тебе надо, ты и уходи, – фыркнул он.
Борис Львович беспомощно оглянулся по сторонам,
– Ты… ты что себе позволяешь?! Ты как посмел, щенок, сопляк, ты…
– Мать оставила дом мне, – уверенно, твёрдо и не в меру упрямо заявил Рома, заставляя отца жалко захрипеть. – Дом, счёт в банке, и долю в твоей конторе. Кстати, мне стоит задуматься над тем, почему ты об этом умолчал? – уличил он отца, а тот, едва опомнившись, раскраснелся, напыжился.
– Да ты вконец обнаглел! Ты что о себе возомнил?!
– Завтра мне исполняется двадцать один, и с этого дня я вступаю в права наследования. Надеюсь, ты не всё успел прос*ать со своей подружкой? – оскалился Ромка и враз показался отцу чужим и незнакомым.
– Ты что несёшь?..
Мужчина отступился, а Рома победно шагнул на него.
– А, знаешь, я тут подумал… Кажется, я уже достаточно взрослый, чтобы жить один. Так что собирай свои вещи и… да… выметайся! – Рома гневно сверкнул глазами. – Выметайся из моего!.. дома.
– Ты это мне говоришь? Своему отцу? – ошарашенно пробормотал Борис Львович, как вдруг стиснул зубы и уличающе прищурился. – Ты мне больше не сын! – вспыльчиво выдал отец, а Рома безвольно передёрнул плечами.
– Как скажешь.
Новак схватился за сердце. Рома вскинул брови.
– Что?.. Помочь с вещами? – догадался он и премерзко облизнулся.
Лишь на подходе к дому, на последней ступени высокого крыльца Рома услышал странное бормотание.
– Да, да… наверно, ты прав. Однажды всё должно было закончиться именно так… – будто вслух рассуждал отец.
Рома обернулся и заметил, как тот, по-старчески опустившись на плитку крыльца, бессмысленно смотрит в пространство. Рома спустился на несколько ступеней и издали обратился к отцу.
– Ты сейчас о чём? Ты это мне говоришь?
– От осинки не родятся апельсинки. Так ещё моя бабка говорила, хотя кто знает, где она видала эти апельсинки… Слышишь, Ром?.. Откуда она знала про эти самые апельсинки? Ведь жила в такой глухой деревне, что не приведи господь! – раскованно рассмеялся отец и даже утёр слёзы. – Вот и ты… Весь в своего ублюдочного папашу! – с омерзением процедил Борис Львович и вскинул на сына совершенно осознанный, но до неприятного колючий взгляд.
Рома нахмурился и склонил голову набок. Едва ли из интереса, скорее, в недоумении.
– Что ты там ещё придумал? – всё же вовлёкся он в произнесённый бред, а отец уставился на Ромку с превесёлой улыбкой.
– А что слышал! – развёл он руками и шутовски поклонился. – Знать не знаю, от кого понесла твоя мать.
– Врёшь! – сверкнули яростью глаза Ромки. Не за себя было обидно – за маму.
Рома как раз намеревался приблизиться к отцу и хорошенечко того встряхнуть, как Борис Львович и сам поднялся со ступеней, принял невозмутимый вид и с полным осознанием ситуации кивнул:
– Вру! И с твоим нерадивым папашей я всё же знаком. Тут же можно смело добавить, что это знакомство не принесло мне ни удовольствия, ни пользы. Вы, кстати, чем-то с ним похожи. И я сейчас говорю не столько о внешности, сколько о мерзком въедливом характере и о язвительном нраве. И, знаешь, что, сынок… – на этом отец победно вскинул подбородок. – Завтра ты вступишь в права наследования. Ты получишь свои деньги, этот дом и даже акции моей компании. Но когда спустишь всё на глупые закидоны, на амбиции и продажных тёлок, ко мне за помощью не обращайся, не-е-ет. С сегодняшнего дня сына у меня нет!
– Быть, ты в своём уме? – примирительно пробурчал Ромка, но по взгляду отца понял, что шутки кончились.
– Всё, всё… – закачал тот головой, отрицая не только родство, но и, казалось, все совместные воспоминания. – А с этой мразью, с твоим папашей, я тебя как-нибудь обязательно познакомлю. Уверен: вам будет, о чём поговорить. Брызнуть, так сказать, друг на друга ядом.
На этом отец рассмеялся и, весомо размахивая руками, поплёлся к своему авто. А Ромка завис с открытым ртом и со стремительно нарастающим чувством потери. Пока ещё в груди теплилось отрицание. Но это отрицание готово было вот-вот развеяться в прах.
Глава 1
***
– Никого не бойся, бить нужно смело, – смелась она.
Нож подлетал и как заговорённый падал в тонкую женскую ладошку.
– Но я не хочу бить!
– Тогда будь готова к тому, что ударят тебя, – беззаботно смеялась она и вкладывала лезвие в детскую ручку. – Ну давай же, у тебя получится, – раздавался над головой ласковый призыв и мягкие ладони, точно нежнейшее покрывало, опускались на волосы и разглаживали их.
***
Парень затолкнул Миру в дряхлый, будто рассыпающийся на ходу автобус, и зачем-то хлопнул рукой по его пыльному боку. Она видела, как на грязно-сером налёте остался отпечаток широкой ладони. На него, собственно, и смотрела, с любопытством выглядывая из-за скрипучей, покосившейся двери. Милая тётенька взяла её за ладошку и отвела от двери подальше. Мира озадаченно посмотрела на женщину в тёмном платке и растерянно моргнула: отчего-то в этом автобусе она оказалась одна. А где же её мама?.. Она собиралась было рвануть из автобуса обратно, однако тот с жутким лязгом захлопнул дверцу, да и тётенька держала очень крепко. Держала и улыбалась, но Мира не хотела улыбаться ей в ответ. Вместо этого она бросилась в хвост автобуса и, чувствуя какую-то нелепую растерянность и всё нарастающую обиду, внимательно смотрела за тем, как позади остаётся заброшенный остановочный пункт, облачко пыли на сухой, пустынной дороге и тёмный, практически чёрный дым из выхлопной трубы. Клубы этого дыма заполонили пространство, препятствуя обзору, и Мира встала на цыпочки, желая рассмотреть хоть что-нибудь. Именно в этот момент и увидела её. Женщину, лицо которой отчего-то было не разглядеть, но Мира знала, чувствовала, что это она… мама. Тоненькая, невысокая, удивительно хрупкая, она бежала за автобусом со всех ног и что-то кричала ему вслед.
Автобус набирал скорость, а мама всё бежала и бежала. Мира испуганно вскрикнула и вздумала заплакать, но не стала – в голове отчётливым шёпотом слышался голос: «Не плачь, Мира, не плачь. Тише». Ей нельзя было плакать. Мира не помнила, почему, но в панике закрыла рот обеими ладошками, ведь кричать тоже было нельзя. Слёзы потекли против воли. Они были горячими и делали картинку перед глазами нечёткой, размытой. Стиснув зубы, Мира упёрлась в грязное стекло автобуса ладошками и прильнула к нему, пытаясь разглядеть больше. Только сейчас она заметила, что мама хромает на одну ногу и держится за бок. А на боку расплывалось некрасивое пятно. Почему-то Мире оно показалось именно некрасивым. А вот некогда светлую кофточку на маме она помнила. Это была праздничная блузка. Белоснежная, с шёлковой вышивкой на воротничке. У Миры была такая же, только меньше размером. Она должна была надеть её на свой четвёртый день рождения. На такой блузке не может быть пятен! Пятна для девочки – это непозволительно!
Мира гипнотизировала взглядом пятно, как вдруг всё же не сдержалась и вскрикнула: следом за мамой бежал тот самый парень, что втолкнул её в автобус. Ну, конечно! Они должны были ехать все вместе! Мира застучала ладошками по стеклу, а женщина в чёрном платке перехватила её за руку, сказала что-то на непонятном языке и попыталась отвести в сторону. Попыталась… А Мира изловчилась и впилась в её ладонь зубами. Никто не смеет разлучать её с мамой, никто! Женщина схватилась за раненую руку, бросила в сторону девочки незнакомое ругательство, чуть отошла, но продолжала держаться рядом.
Вот только автобус не останавливался. Он неловко «ковылял» по ухабистой дороге и чинно раскачивался, скрипя всевозможными деталями. Мама сзади бежала очень быстро. Она что-то кричала. Наверно, напоминала о том, что плакать нельзя и Мира держалась. Она держалась изо всех сил, хотя становилось всё страшнее, всё беспокойнее. А потом парень, который толкнул Миру в автобус, поравнялся с мамой. Он схватил её за плечо, дёрнул на себя и вдруг ударил. Ударил прямо в лицо и навалился всем весом, сталкивая с дороги в каменистый кювет. Сцепившись, точно в схватке, они покатились туда вместе. Мира вскрикнула снова и теперь заревела в голос. Она испугалась. Она бросилась к двери, требуя, чтобы её выпустили. Немедленно. Сейчас. Ненавистная женщина схватила её, обездвиживая, и прижала к себе всем крохотным тельцем. Мира кричала, изворачивалась, брыкалась, но всё казалось бесполезным. И тогда она затаилась. Женщина что-то приговаривала. Тихо, жалобно, будто молитву. Мира отдышалась, незнакомка в успокаивающем жесте погладила её по голове. И вот тогда Мира рванула. Быстро, резко, изо всех сил. Рванула и снова прильнула к мутному стеклу автобуса. Она видела, как мама выбралась из кювета, как она побежала. Снова. Но была уже очень далеко. Она не успеет. Слёзы из солёных стали горькими и невозможно горячими. Так, что жгло щёки. А следом за мамой из кювета вылез и парень. В этот раз её, обессиленную, он нагнал куда быстрее. И снова ударил. Мама больше не встала.
Мира проснулась от собственного крика. Она дёрнулась всем телом, подскакивая, она сжала кулаки до судороги в пальцах. А ещё она, действительно, плакала. Слёзы раздражали глаза, и от них захотелось избавиться. С какой-то отчаянной злостью Мира принялась тереть глаза руками, пока не раздалось обеспокоенное:
– Мирка, что?! – вскрикнул вошедший Ванька и подбежал к ней. – Опять этот твой сон? – он участливо склонил голову и прижался щекой к её коленям. – Почему ты никогда не рассказываешь, что тебе снится?
– Потому что я не помню, – соврала Мира.
Она всегда врала, не желая делиться чем-то… чем-то, безусловно, важным, но совершенно непонятным. Не сказала правды и сейчас. Погладила Ваньку по лохматой голове и старательно выдохнула: «Это был просто сон». Ваня никогда не спорил. Нет и нет. В конце концов, здесь, в этом месте, у каждого были свои секреты.
– Зырь, что поднял! – забывая о недавних слезах и позволяя забыться самой Мире, сверкнул Ванька азартным взглядом и достал из кармана потёртой джинсовки золотые часы.
Он ловко перебрасывал их из одной ладошки в другую и опасливо прижал к груди, поймав на себе взгляд Миры.
– Ты где это взял?! – зло зашипела она, осматриваясь по сторонам, но в подвале, кроме них, никого не было.
– Где взял, там больше нету! – обиженно засопел Ванька и не позволил Мире рассмотреть занимательную вещицу ближе, зажал дорогой браслет часов в кулак и, только дразня, помахал перед её лицом циферблатом.
Впрочем, и этого хватило, чтобы осознать, что вещица не из простых. Известный швейцарский бренд, броский логотип. Мира беспомощно простонала и пригладила ладонями волосы.
– Выброси, немедленно! – процедила она в приказном тоне, но Ванька оттого только больше насупился, сверкнул волчьим взглядом и упрямо поджал губы.
– Вот ещё! Скоро зима. Ты это не хуже меня знаешь. А у тебя, вон… из обуви, только дырявые кеды.
Мира тут же подобрала ноги, стыдливо пряча от пронырливого взгляда потрёпанную обувь.
– Лысый за такой браслетик раскошелится, вот увидишь, – мечтательно потянул он, делая внушение взглядом. – Честно, конечно, не рассчитает, но ещё поторгуемся, ты меня знаешь.
