— Вот почему он без сознания! Голова цела, но удар был сильным. Лед нужен, и будем молить благодатный Свет, чтобы кровь не скопилась под костью!
Вдова собрала инструменты, оттерла стол, накрыла больного тонким лоскутным одеялом и сказала Марысе:
— Сиди тут, я за льдом схожу. Коли тебе до ветру надо будет или пить, зови, я все подам.
— Так мне… домой надо, — испуганным шепотом ответила девушка.
— Не отпустит, — мотнула головой вдова, — а если вырвешься — за тобой поползет. Швы порвет, кровью изойдет.
Марыська не удержалась — пискнула, а Вайла неожиданно сильно погладила ее по голове:
— Ничего, не бойся, зато и обидеть никому не даст, и беречь будет, как хрусталинку.
Женщина ушла, старик скрылся в горнице, а Марыська замялась, разглядывая чужого мужчину. Почему это в обиду не даст? Он ей не отец, не брат… Да и вообще на местных не похож. Хоть и нечасто, но Марыське случалось и мужикам одежду шить. Приходилось мерки снимать, разговаривать, в лицо смотреть. Не такие они. А в чем разница — непонятно.
Когда вдова вернулась и положила на голову болящего кусок льда в полотенце, Марыська насмелилась попросить попить и наоборот. Вайла даже ворчать не стала — подала кружку свежей воды и выдвинула из-под лавки ночной горшок с крышкой:
— Лекарь занят, сюда не войдет, а я за печь встану. Не стесняйся, делай, что надо, и крышкой закрой. Потом вынесу.
Марыська краснела, потела, но терпеть больше не могла — справилась и сделала все, как сказала вдовица. Та же, закончив с уборкой, сказала:
— Сейчас парней кликну, чтобы раненого в отдельную хоромину отнесли, где у нас больные лежат. Лекарь сказал, ему недели три лежать, не вставая, если не перекинется.
— Перекинется? — голос Марыськи дернулся хрустальным звоном.
— Так оборотень это, — спокойно сказала вдова, — а ты не знала?
— Да я их и не видела никогда, — растерянно ответила девушка.
— Как это не видела? А староста наш? На четверть, правда, но пару раз в год оборачивается. Да и муж мой покойный бэром был.
— Бэром? — Марыська припомнила покойного супруга Вайлы и никак не могла связать обыкновенного тощего мужика в бурой домотканой поддевке и медведя.
— Некрупный, правда, болел в детстве, но уж любил крепко, — вздохнула Вайла. — Я потому и замуж в другой раз не пошла — никто так не будет за жонкой ходить, как оборотец за своей парой! Ну, посиди чуток, я за парнями сбегаю!
Повязав поверх полотняной косынки привычный черный платок, вдова вышла, а Марыська задумалась — выходит, рядом не совсем простые люди живут? Как это она упустила? Хотя вот знала же, что староста раз в полгода в лес уходит, на охоту, и с добычей возвращается, хотя никого с собой не берет. Когда день, когда три пропадает, и жена его все на лес поглядывает. Знала, что Вайла с мужем у самого леса дом выстроили, и муж ее хорошим бортником был. Зимой только сонный ходил, но зима в деревне время тихое.
А есть ли еще странные? Вот бабка Калина — известно, что мать ее была полукровкой, сбежала от эльфов, осела в Щите и много лет травницей была. Потом ушла, поскольку не старела долго. А Калина осталась — замуж вышла, детей родила, состарилась. От эльфов только глаза изумрудно-зеленые ей достались, да умение с землей договариваться. На огороде у Калины все растет лучше всех.
Больше никого вспомнить Марыся не успела — Вайла привела сыновей старосты, и те с бережением унесли раненого в отдельный покойчик. Там стояли две кровати и небольшой стол между ними. Плотная занавеска на окне не давала закатному солнцу светить в лицо, на столик Вайла поставила кувшин с водой и пару кружек, а под кровати — горшки. Потом принесла свежее полотенце и лед и сказала, что скоро будет готов ужин.
Сидеть рядом с раненым просто так было скучно, поэтому Марыся принялась рассматривать его одежду. От рубахи остались только клочья — ни лекарь, ни вдова с одеждой не церемонились. Но было понятно, что полотно на сорочку пошло хорошее — тонкое, прочное, беленое, и швы ровные. Жилет, который парни кинули на пол, Марыська подобрала и тоже рассмотрела. Это вообще было произведение швейного искусства — внутри короткий плотный мех, а снаружи — расписанная тисненая кожа, кое-где украшенная шнуровками. Такой жилет — почти легкий доспех: точно не позволит острым сучьям скользнуть по ребрам. Штаны из тонкой выделанной замши, а под ними — чудо из чудес — полотняные подштанники!
Мать Марыськи пожила в большом городе и рассказала дочери, что приличные, с ее точки зрения, мужчины надевают под верхние штаны еще одни — тонкие, полотняные, и отдают их в стирку хотя бы через день. Деревенские же считали эту часть одежды необязательной. Летом жарко, а зимой можно нижнюю рубаху подвернуть между ног, ежели мешать будет. Так что подштанники швея шила не часто — разве что пару штук в трактир, для проезжающих через Королевский щит дворян и купцов.
Конечно, опытные путешественники брали с собой запас белья и одежды, но в дороге случалось всякое — кто бросал поклажу, лишь бы выжить, кого-то грабили, а ехать в нужную сторону все равно приходилось, а у кого-то случались курьезы в виде открывшегося в сундуке пузырька чернил или лопнувшего мешочка с перцем. Тогда и звали Марысю, или рачительный трактирщик продавал что-то из своих запасов. Порой кумушки шутили, что у старика Добса в кладовой можно всю деревню одеть.
Налюбовавшись на штаны, швея перевела взор на сапоги, которые добровольные помощники поставили у кровати. Сапоги тоже отличались от деревенских. Во-первых, они были скроены каждый на свою ногу. Местный сапожник шил сапоги и туфельки такой формы, что можно было надеть как пожелаешь, и только после длительной носки кожа обминалась под каждую ногу отдельно. Здесь же были хитро выкроенные стельки, шнуровка, высокое мягкое голенище, петельки и хитрые ремешки — кажется, для крепления засапожного ножа. Вот, кстати! А где нож?
Ножа в сапоге не обнаружилось. Как и клинка на поясе. Ножны были, а кинжала след простыл! Зато кошель висел — красивый и крепкий. Ни сыновья старосты, ни вдова его не тронули. Да и Марыська не посмела открыть, просто оценила визуально. Даже если там медь, незнакомцу хватит заплатить за лечение, а как в себя придет, может, и расскажет, кто его так.
Еще на поясе висели непонятные девушке обереги на шнурочке и мешочек непонятно с чем. Зато было множество петелек и карманчиков под что-то непонятное — узкое. Спереди весь пояс был в этих петельках, а вот сзади вился узор, похожий на голову волка. Красивый узор! Жаль, она не умеет вышивать, как матушка, она бы повторила, только чуть иначе.
Марыся рассмотрела уже все, что было у раненого, когда в комнату вошла вдова и поменяла лед на голове у мужчины.
— Не сиди так просто, — сказала она, заметив невеселое выражение лица швеи, — вон, парни твое шитье принесли.
— Так он руку не отпускает! — девушка, закусив губу, кивнула на мужчину.
— Сядь возле него так, чтобы он твое тепло чуял, и руку отпустит, — посоветовала Вайла, приставляя к постели скамеечку.
Марыся, пугливо поглядывая на незнакомца — еще ни один мужчина не был с нею так долго и так близко! — пересела на кровать, туда, куда указала вдова — почти в ноги. Поерзала, устраиваясь удобнее, а Вайла подставила ей под ноги скамеечку, приоткрыла ставень на окне, чтобы закатный свет не беспокоил стукнутого, но на шитье падал ровно, и опять ушла.
Когда Марыська забрала у незнакомца руку, тот кривился, дергался и беспокоился, а потом словно пригрелся у ее бока — засопел ровнее, и девушка увлеклась, выполняя привычную работу. Руки заняты, мысли текут плавно, вот и запела она потихонечку одну из тех баллад, что матушка певала за шитьем. Прервалась, откусывая нитку, и услышала вдруг:
— Еще!
Вздрогнула, подняла голову и уставилась в желтые глаза мужчины.
— Еще спой! — попросил он.
Марыська перепугалась, да схватила иглу неловко — укололась, вскрикнула, тут Вайла и прибежала.
— Ай, очнулся? — спросила вдова без улыбки. — Кто таков и куда шел, помнишь?
Незнакомец схватился за голову и застонал. Помощница лекаря ловко поменяла ему компресс и сказала:
— Лежи тихо, сейчас лекаря позову!
Старичок пришел не скоро. Марыська сунула уколотый палец в рот и сидела, рассматривая незнакомца. Он не походил ни на привычных ей деревенских парней и мужиков, ни на проезжающих купцов. Волосы темные, но не черные, а словно дорогой душистый перец, растертый в ступке. Брови светлее, а ресницы, обрамляющие желтые звериные глаза, совсем черные. Черты лица резкие — углы и провалы, но, возможно, это из-за удара по голове? Глаза уже обведены густыми фиолетовыми тенями, губы сухие и обескровленные…
— Посмотрим, посмотрим!
Старичок вошел в комнату, вытирая руки свежим полотенцем. Бесцеремонно заглянул раненому в глаза, приподнимая веки, поводил рукой, требуя смотреть на палец, и поджал губы, когда мужчина закрыл глаза и крупно сглотнул.
— Что ж, удар по голове будет вам аукаться еще месяц, юноша. Нельзя так бездарно подставлять голову!
Марыська поморщилась. Она-то понимала, что удар, скорее всего, был нанесен сзади и внезапно, иначе такой рослый и крепкий мужик успел бы дать отпор. Но незнакомец лежал молча, проявляя чудеса выдержки.
— Рана в живот довольно поверхностная, ни желудок, ни кишки не задеты. Вспороты мышцы, и довольно глубоко, но это я залатал. Самое скверное — на клинке был яд. Редкий, чрезвычайно опасный яд моей родины. Как уж он очутился в этих холодных краях — мне неведомо, но противоядие у меня нашлось. Конечно, оборот ускорил бы заживление, но у этого яда есть любопытная особенность: он запирает зверя. Так что вам сейчас не меньше пары недель лежать, беречь голову и живот, питаться легкой пищей, принимать микстуры и по возможности не вставать.
Лежащий мужчина так и смотрел из-под ресниц, но все заметили, когда он перевел взгляд на Марыську.
— А, девочка вас нашла у реки, позвала на помощь, и тогда вас принесли ко мне. Раз уж вы пришли в себя, отпустите ее поесть и сделать свои дела…
Глаза раненого сверкнули, налившись золотом еще сильнее.
— Понятно, — хмыкнул лекарь, — девушка вернется, как только поест и приведет себя в порядок. Заодно принесет лекарства и ужин.
Тут старик как-то ловко вытолкнул Марысю в сени, а там уже и вдовица ее вытащила на улицу.
— Беги к себе, помойся, переоденься, возьми, чего тебе надо, и еды прихвати, если есть что. Пока этот не поправится, будешь рядом с ним жить, господин Хамаид не любит, когда портят его работу!
— Его работу?
Швея застыла, ничего не понимая, а вдова неожиданно хмыкнула:
— Он ему живот зашил, дорогое противоядие потратил, а этот дурачок за тобой помчится, если ты не придешь через час. Беги давай!
Марыська рванула к дому, сожалея о том, что оставила в покойчике у лекаря корзинку с рукоделием. Впрочем, чего жалеть — не будет же она просто так сидеть целыми днями? Значит, надо взять еще шитья, еще можно книгу — чтобы не скучать, и… надо же зверей покормить!
По дому швейка носилась, с трудом вписываясь в повороты: кошке и собаке налить воды, вытряхнуть в миски остатки похлебки. Курам сыпнуть зерна из припасенного мешка, собрать яйца в лукошко, в другое положить любимую книгу, раскроенные сорочки, нитки, иглу и зачем-то шкатулочку с маленькими мотками шелка и тонкими вышивальными иглами — наследство матери.
В последнюю очередь она сообразила, что просидела весь день, волнуясь, в жаркое время в доме, и пахнет от нее не розами. Помчалась в баню, скинула юбку, корсаж, рубашку, облилась прохладной водой, растерла тело пучком мяты и мыльной травы — летом она мылась травами для экономии, потом снова облилась водой, собрала влажные волосы в свежую косу и, завернувшись в потертую простыню, ринулась обратно в дом — выбирать одежду.
У сундука выяснилось, что не только сапожник ходит без сапог. Лучшей швее Королевского щита нечего было надеть! Да, у нее лежал бережно завернутый в полотно вышитый мамой наряд, но его прилично было надеть на свадьбу или на прием к королю, а не на ужин в доме лекаря! Ее обычные юбки, корсажи и блузки ничем особенным не отличались, разве что пошиты были добротно и из хорошей ткани, но Марыся как-то привыкла быть неяркой, поэтому и юбки носила серые да коричневые, домотканой шерсти, а блузки белые, даже без вышивки. Их легче было стирать — кинула в котел с рубашками да прокипятила в крепком щелоке, и все.
Впервые в жизни девушка расстроилась, но делать было нечего — выбрала серую юбку, жалея, что не украсила ее хотя бы тесемкой, черный суконный корсаж без вышивки и затейливых шнуровок, белую блузку и нижнюю рубашку собственного шитья. Схватила лукошки, затворила дверь на специальный деревянный штырь и помчалась к дому лекаря.
Прибежала она вовремя — из комнатки слышался недовольный голос вдовы:
— Я кому сказала, лежать! Придет твоя Марыся, никуда не денется! Дай девке хоть поесть и переодеться! Сам лежишь и ее весь день никуда не пускал!
— Я тут! — Марыська, запыхавшись, ворвалась в комнату.
— Слава Свету! — фыркнула вдова, потом заметила растрепанный вид девушки и уточнила: — Поесть не успела?
— Нет, — смутилась швея, — я там… кур кормила.
Вайла понятливо кивнула — хозяйство просто так не бросишь.
— Я вот — яиц захватила и хлеб, может, можно сварить? — Марыська покачала лукошко.
— Давай сюда, я вам обоим ужин сейчас принесу и микстуры, потом кувшин и тряпки, лекарь сказал обтереть твоего, да ветошь в печь бросить. Яд будет через кожу выходить. Ранок нет?
— Нет, — рассеянно ответила девушка, ошеломленная напором вдовы.
С кровати раздалось рычание.
— Говорит — есть, — перевела Вайла.
— А, я палец уколола, — вспомнила Марыська.
— Значит, перчатки тебе дам. Жди здесь!
Забрав лукошко с провиантом, помощница лекаря ушла, а Марыська осторожно опустилась на вторую кровать и увидела свою корзинку с рукоделием под боком у мужчины.
— Я… заберу? — осторожно сказала она. — Можно?
Незнакомец кивнул, и девушка в два шага пересекла комнату, схватила шитье и вернулась обратно.
Они так и смотрели друг на друга, когда вошла Вайла с подносом, на котором стояли две миски, две кружки и несколько маленьких стаканчиков.
— Вот, это надо выпить сейчас! — она сунула в руку Марыськи стаканчик. — Да не тебе, а ему! Иди пои!
Девушка растерялась, а вдова ее поторопила:
— Чего глазами хлопаешь? Из чужих рук оборотень в сознании ничего не примет, будешь сама поить и кормить, ему пока напрягаться нельзя.
Швея робко подошла к мужчине, примерилась — левой рукой было неудобно, но все же поднесла стаканчик к его губам. Он молча выпил.
— Так, теперь вот, это ему бульон с кореньями, растертыми в порошок. Половину скормишь, и вот из этого пузырька пусть все выпьет, а этот стаканчик — когда все съест. В кружках укрепляющий отвар, пейте оба, тебе тоже не повредит! — тут помощница лекаря подмигнула и ушла.
Девушка взялась за ложку. Ей пришлось снова сесть на кровать рядом с раненым, чтобы понемногу кормить его полужидкой кашицей. Однако уже после второй ложки мужчина мотнул головой, отказываясь.
— Лекарь сказал, надо есть, чтобы силы были! — сказала Марыся, чувствуя, как у самой живот подводит от голода. Она с рассвета ничего не ела и теперь жадно вдыхала аромат мясной похлебки.
Вдова собрала инструменты, оттерла стол, накрыла больного тонким лоскутным одеялом и сказала Марысе:
— Сиди тут, я за льдом схожу. Коли тебе до ветру надо будет или пить, зови, я все подам.
— Так мне… домой надо, — испуганным шепотом ответила девушка.
— Не отпустит, — мотнула головой вдова, — а если вырвешься — за тобой поползет. Швы порвет, кровью изойдет.
Марыська не удержалась — пискнула, а Вайла неожиданно сильно погладила ее по голове:
— Ничего, не бойся, зато и обидеть никому не даст, и беречь будет, как хрусталинку.
Женщина ушла, старик скрылся в горнице, а Марыська замялась, разглядывая чужого мужчину. Почему это в обиду не даст? Он ей не отец, не брат… Да и вообще на местных не похож. Хоть и нечасто, но Марыське случалось и мужикам одежду шить. Приходилось мерки снимать, разговаривать, в лицо смотреть. Не такие они. А в чем разница — непонятно.
Когда вдова вернулась и положила на голову болящего кусок льда в полотенце, Марыська насмелилась попросить попить и наоборот. Вайла даже ворчать не стала — подала кружку свежей воды и выдвинула из-под лавки ночной горшок с крышкой:
— Лекарь занят, сюда не войдет, а я за печь встану. Не стесняйся, делай, что надо, и крышкой закрой. Потом вынесу.
Марыська краснела, потела, но терпеть больше не могла — справилась и сделала все, как сказала вдовица. Та же, закончив с уборкой, сказала:
— Сейчас парней кликну, чтобы раненого в отдельную хоромину отнесли, где у нас больные лежат. Лекарь сказал, ему недели три лежать, не вставая, если не перекинется.
— Перекинется? — голос Марыськи дернулся хрустальным звоном.
— Так оборотень это, — спокойно сказала вдова, — а ты не знала?
— Да я их и не видела никогда, — растерянно ответила девушка.
— Как это не видела? А староста наш? На четверть, правда, но пару раз в год оборачивается. Да и муж мой покойный бэром был.
— Бэром? — Марыська припомнила покойного супруга Вайлы и никак не могла связать обыкновенного тощего мужика в бурой домотканой поддевке и медведя.
— Некрупный, правда, болел в детстве, но уж любил крепко, — вздохнула Вайла. — Я потому и замуж в другой раз не пошла — никто так не будет за жонкой ходить, как оборотец за своей парой! Ну, посиди чуток, я за парнями сбегаю!
Повязав поверх полотняной косынки привычный черный платок, вдова вышла, а Марыська задумалась — выходит, рядом не совсем простые люди живут? Как это она упустила? Хотя вот знала же, что староста раз в полгода в лес уходит, на охоту, и с добычей возвращается, хотя никого с собой не берет. Когда день, когда три пропадает, и жена его все на лес поглядывает. Знала, что Вайла с мужем у самого леса дом выстроили, и муж ее хорошим бортником был. Зимой только сонный ходил, но зима в деревне время тихое.
А есть ли еще странные? Вот бабка Калина — известно, что мать ее была полукровкой, сбежала от эльфов, осела в Щите и много лет травницей была. Потом ушла, поскольку не старела долго. А Калина осталась — замуж вышла, детей родила, состарилась. От эльфов только глаза изумрудно-зеленые ей достались, да умение с землей договариваться. На огороде у Калины все растет лучше всех.
Больше никого вспомнить Марыся не успела — Вайла привела сыновей старосты, и те с бережением унесли раненого в отдельный покойчик. Там стояли две кровати и небольшой стол между ними. Плотная занавеска на окне не давала закатному солнцу светить в лицо, на столик Вайла поставила кувшин с водой и пару кружек, а под кровати — горшки. Потом принесла свежее полотенце и лед и сказала, что скоро будет готов ужин.
Глава 3
Сидеть рядом с раненым просто так было скучно, поэтому Марыся принялась рассматривать его одежду. От рубахи остались только клочья — ни лекарь, ни вдова с одеждой не церемонились. Но было понятно, что полотно на сорочку пошло хорошее — тонкое, прочное, беленое, и швы ровные. Жилет, который парни кинули на пол, Марыська подобрала и тоже рассмотрела. Это вообще было произведение швейного искусства — внутри короткий плотный мех, а снаружи — расписанная тисненая кожа, кое-где украшенная шнуровками. Такой жилет — почти легкий доспех: точно не позволит острым сучьям скользнуть по ребрам. Штаны из тонкой выделанной замши, а под ними — чудо из чудес — полотняные подштанники!
Мать Марыськи пожила в большом городе и рассказала дочери, что приличные, с ее точки зрения, мужчины надевают под верхние штаны еще одни — тонкие, полотняные, и отдают их в стирку хотя бы через день. Деревенские же считали эту часть одежды необязательной. Летом жарко, а зимой можно нижнюю рубаху подвернуть между ног, ежели мешать будет. Так что подштанники швея шила не часто — разве что пару штук в трактир, для проезжающих через Королевский щит дворян и купцов.
Конечно, опытные путешественники брали с собой запас белья и одежды, но в дороге случалось всякое — кто бросал поклажу, лишь бы выжить, кого-то грабили, а ехать в нужную сторону все равно приходилось, а у кого-то случались курьезы в виде открывшегося в сундуке пузырька чернил или лопнувшего мешочка с перцем. Тогда и звали Марысю, или рачительный трактирщик продавал что-то из своих запасов. Порой кумушки шутили, что у старика Добса в кладовой можно всю деревню одеть.
Налюбовавшись на штаны, швея перевела взор на сапоги, которые добровольные помощники поставили у кровати. Сапоги тоже отличались от деревенских. Во-первых, они были скроены каждый на свою ногу. Местный сапожник шил сапоги и туфельки такой формы, что можно было надеть как пожелаешь, и только после длительной носки кожа обминалась под каждую ногу отдельно. Здесь же были хитро выкроенные стельки, шнуровка, высокое мягкое голенище, петельки и хитрые ремешки — кажется, для крепления засапожного ножа. Вот, кстати! А где нож?
Ножа в сапоге не обнаружилось. Как и клинка на поясе. Ножны были, а кинжала след простыл! Зато кошель висел — красивый и крепкий. Ни сыновья старосты, ни вдова его не тронули. Да и Марыська не посмела открыть, просто оценила визуально. Даже если там медь, незнакомцу хватит заплатить за лечение, а как в себя придет, может, и расскажет, кто его так.
Еще на поясе висели непонятные девушке обереги на шнурочке и мешочек непонятно с чем. Зато было множество петелек и карманчиков под что-то непонятное — узкое. Спереди весь пояс был в этих петельках, а вот сзади вился узор, похожий на голову волка. Красивый узор! Жаль, она не умеет вышивать, как матушка, она бы повторила, только чуть иначе.
Марыся рассмотрела уже все, что было у раненого, когда в комнату вошла вдова и поменяла лед на голове у мужчины.
— Не сиди так просто, — сказала она, заметив невеселое выражение лица швеи, — вон, парни твое шитье принесли.
— Так он руку не отпускает! — девушка, закусив губу, кивнула на мужчину.
— Сядь возле него так, чтобы он твое тепло чуял, и руку отпустит, — посоветовала Вайла, приставляя к постели скамеечку.
Марыся, пугливо поглядывая на незнакомца — еще ни один мужчина не был с нею так долго и так близко! — пересела на кровать, туда, куда указала вдова — почти в ноги. Поерзала, устраиваясь удобнее, а Вайла подставила ей под ноги скамеечку, приоткрыла ставень на окне, чтобы закатный свет не беспокоил стукнутого, но на шитье падал ровно, и опять ушла.
Когда Марыська забрала у незнакомца руку, тот кривился, дергался и беспокоился, а потом словно пригрелся у ее бока — засопел ровнее, и девушка увлеклась, выполняя привычную работу. Руки заняты, мысли текут плавно, вот и запела она потихонечку одну из тех баллад, что матушка певала за шитьем. Прервалась, откусывая нитку, и услышала вдруг:
— Еще!
Вздрогнула, подняла голову и уставилась в желтые глаза мужчины.
— Еще спой! — попросил он.
Марыська перепугалась, да схватила иглу неловко — укололась, вскрикнула, тут Вайла и прибежала.
— Ай, очнулся? — спросила вдова без улыбки. — Кто таков и куда шел, помнишь?
Незнакомец схватился за голову и застонал. Помощница лекаря ловко поменяла ему компресс и сказала:
— Лежи тихо, сейчас лекаря позову!
Глава 4
Старичок пришел не скоро. Марыська сунула уколотый палец в рот и сидела, рассматривая незнакомца. Он не походил ни на привычных ей деревенских парней и мужиков, ни на проезжающих купцов. Волосы темные, но не черные, а словно дорогой душистый перец, растертый в ступке. Брови светлее, а ресницы, обрамляющие желтые звериные глаза, совсем черные. Черты лица резкие — углы и провалы, но, возможно, это из-за удара по голове? Глаза уже обведены густыми фиолетовыми тенями, губы сухие и обескровленные…
— Посмотрим, посмотрим!
Старичок вошел в комнату, вытирая руки свежим полотенцем. Бесцеремонно заглянул раненому в глаза, приподнимая веки, поводил рукой, требуя смотреть на палец, и поджал губы, когда мужчина закрыл глаза и крупно сглотнул.
— Что ж, удар по голове будет вам аукаться еще месяц, юноша. Нельзя так бездарно подставлять голову!
Марыська поморщилась. Она-то понимала, что удар, скорее всего, был нанесен сзади и внезапно, иначе такой рослый и крепкий мужик успел бы дать отпор. Но незнакомец лежал молча, проявляя чудеса выдержки.
— Рана в живот довольно поверхностная, ни желудок, ни кишки не задеты. Вспороты мышцы, и довольно глубоко, но это я залатал. Самое скверное — на клинке был яд. Редкий, чрезвычайно опасный яд моей родины. Как уж он очутился в этих холодных краях — мне неведомо, но противоядие у меня нашлось. Конечно, оборот ускорил бы заживление, но у этого яда есть любопытная особенность: он запирает зверя. Так что вам сейчас не меньше пары недель лежать, беречь голову и живот, питаться легкой пищей, принимать микстуры и по возможности не вставать.
Лежащий мужчина так и смотрел из-под ресниц, но все заметили, когда он перевел взгляд на Марыську.
— А, девочка вас нашла у реки, позвала на помощь, и тогда вас принесли ко мне. Раз уж вы пришли в себя, отпустите ее поесть и сделать свои дела…
Глаза раненого сверкнули, налившись золотом еще сильнее.
— Понятно, — хмыкнул лекарь, — девушка вернется, как только поест и приведет себя в порядок. Заодно принесет лекарства и ужин.
Тут старик как-то ловко вытолкнул Марысю в сени, а там уже и вдовица ее вытащила на улицу.
— Беги к себе, помойся, переоденься, возьми, чего тебе надо, и еды прихвати, если есть что. Пока этот не поправится, будешь рядом с ним жить, господин Хамаид не любит, когда портят его работу!
— Его работу?
Швея застыла, ничего не понимая, а вдова неожиданно хмыкнула:
— Он ему живот зашил, дорогое противоядие потратил, а этот дурачок за тобой помчится, если ты не придешь через час. Беги давай!
Марыська рванула к дому, сожалея о том, что оставила в покойчике у лекаря корзинку с рукоделием. Впрочем, чего жалеть — не будет же она просто так сидеть целыми днями? Значит, надо взять еще шитья, еще можно книгу — чтобы не скучать, и… надо же зверей покормить!
По дому швейка носилась, с трудом вписываясь в повороты: кошке и собаке налить воды, вытряхнуть в миски остатки похлебки. Курам сыпнуть зерна из припасенного мешка, собрать яйца в лукошко, в другое положить любимую книгу, раскроенные сорочки, нитки, иглу и зачем-то шкатулочку с маленькими мотками шелка и тонкими вышивальными иглами — наследство матери.
В последнюю очередь она сообразила, что просидела весь день, волнуясь, в жаркое время в доме, и пахнет от нее не розами. Помчалась в баню, скинула юбку, корсаж, рубашку, облилась прохладной водой, растерла тело пучком мяты и мыльной травы — летом она мылась травами для экономии, потом снова облилась водой, собрала влажные волосы в свежую косу и, завернувшись в потертую простыню, ринулась обратно в дом — выбирать одежду.
У сундука выяснилось, что не только сапожник ходит без сапог. Лучшей швее Королевского щита нечего было надеть! Да, у нее лежал бережно завернутый в полотно вышитый мамой наряд, но его прилично было надеть на свадьбу или на прием к королю, а не на ужин в доме лекаря! Ее обычные юбки, корсажи и блузки ничем особенным не отличались, разве что пошиты были добротно и из хорошей ткани, но Марыся как-то привыкла быть неяркой, поэтому и юбки носила серые да коричневые, домотканой шерсти, а блузки белые, даже без вышивки. Их легче было стирать — кинула в котел с рубашками да прокипятила в крепком щелоке, и все.
Впервые в жизни девушка расстроилась, но делать было нечего — выбрала серую юбку, жалея, что не украсила ее хотя бы тесемкой, черный суконный корсаж без вышивки и затейливых шнуровок, белую блузку и нижнюю рубашку собственного шитья. Схватила лукошки, затворила дверь на специальный деревянный штырь и помчалась к дому лекаря.
Прибежала она вовремя — из комнатки слышался недовольный голос вдовы:
— Я кому сказала, лежать! Придет твоя Марыся, никуда не денется! Дай девке хоть поесть и переодеться! Сам лежишь и ее весь день никуда не пускал!
— Я тут! — Марыська, запыхавшись, ворвалась в комнату.
— Слава Свету! — фыркнула вдова, потом заметила растрепанный вид девушки и уточнила: — Поесть не успела?
— Нет, — смутилась швея, — я там… кур кормила.
Вайла понятливо кивнула — хозяйство просто так не бросишь.
— Я вот — яиц захватила и хлеб, может, можно сварить? — Марыська покачала лукошко.
— Давай сюда, я вам обоим ужин сейчас принесу и микстуры, потом кувшин и тряпки, лекарь сказал обтереть твоего, да ветошь в печь бросить. Яд будет через кожу выходить. Ранок нет?
— Нет, — рассеянно ответила девушка, ошеломленная напором вдовы.
С кровати раздалось рычание.
— Говорит — есть, — перевела Вайла.
— А, я палец уколола, — вспомнила Марыська.
— Значит, перчатки тебе дам. Жди здесь!
Забрав лукошко с провиантом, помощница лекаря ушла, а Марыська осторожно опустилась на вторую кровать и увидела свою корзинку с рукоделием под боком у мужчины.
— Я… заберу? — осторожно сказала она. — Можно?
Незнакомец кивнул, и девушка в два шага пересекла комнату, схватила шитье и вернулась обратно.
Глава 5
Они так и смотрели друг на друга, когда вошла Вайла с подносом, на котором стояли две миски, две кружки и несколько маленьких стаканчиков.
— Вот, это надо выпить сейчас! — она сунула в руку Марыськи стаканчик. — Да не тебе, а ему! Иди пои!
Девушка растерялась, а вдова ее поторопила:
— Чего глазами хлопаешь? Из чужих рук оборотень в сознании ничего не примет, будешь сама поить и кормить, ему пока напрягаться нельзя.
Швея робко подошла к мужчине, примерилась — левой рукой было неудобно, но все же поднесла стаканчик к его губам. Он молча выпил.
— Так, теперь вот, это ему бульон с кореньями, растертыми в порошок. Половину скормишь, и вот из этого пузырька пусть все выпьет, а этот стаканчик — когда все съест. В кружках укрепляющий отвар, пейте оба, тебе тоже не повредит! — тут помощница лекаря подмигнула и ушла.
Девушка взялась за ложку. Ей пришлось снова сесть на кровать рядом с раненым, чтобы понемногу кормить его полужидкой кашицей. Однако уже после второй ложки мужчина мотнул головой, отказываясь.
— Лекарь сказал, надо есть, чтобы силы были! — сказала Марыся, чувствуя, как у самой живот подводит от голода. Она с рассвета ничего не ела и теперь жадно вдыхала аромат мясной похлебки.
