ОРЛИЦА
Донжон тонул в тумане и казался дымчатой тенью, видением из мира грез – дунет ветер и развеются каменные стены, разлетятся клочковатыми сгустками серой взвеси, что дрожит в воздухе. Этот северный край, забывший, как выглядит солнце, сводил королеву Элинор с ума, а многолетнее заточение истязало душу, мучило. Засохшая роза, брошенная в пустыне – неужели так закончится жизнь великой королевы и прославленной воительницы? Прекрасной дамы, чью красоту воспевали менестрели Тулузы и Прованса?.. Той, кто была дважды королевой, той, кто преодолел пустыни и горы в поисках священного Грааля?
Рожденная в обласканной солнцем Аквитании, бывшая в своем праве наследования, привыкшая к всеобщему почитанию, она всю жизнь скучала по зеленым холмам своей родины, по шуму прибоя и прогулкам по побережью, по изящной архитектуре своей родины – замки Юга казались сотканными из солнечных лучей, выточенными из янтаря или мрамора, стены их были перевиты плющом и дикой розой… Элинор скучала по лангедокскому говору – приятному и легкому, словно перезвон колокольчиков. Она скучала и по беззаботной юности, проведенной в шумных балах и выездах. Ей посвящали песни, за ее честь сражались на турнирах… И однажды ее продали в холодный хмурый Париж, где жизнь с мужем, любящим Бога больше, чем ее, стала такой же серой, как небо над Луарой, и никогда - так казалось Элинор - не могло появиться в ее жизни солнце.
Появилось.
…Сначала это были крестовые походы, за которые ее осудил весь французский двор и церковный свет, затем – новая любовь. Юный красивый рыцарь, много младше ее, будущий король Англии, покорил Элинор с первого взгляда. Она ждала своего Генриха не один год - ведь он не хотел потеряться в ее тени, не хотел, чтобы кто-то решил, что он берет ее в жены только из-за богатых земель Аквитании.
Он построил свое королевство. И сделал ее королевой Англии. Он любил ее…
Его тень сейчас стоит за окном – молодой Генрих, в алом берете и темном бархатном камзоле с золотой вышивкой, в длинном плаще, сколотом на плече опаловой брошью… он улыбается ей, будто обещая – вновь, как и прежде! – счастливую жизнь на побережье северных морей.
…Серый донжон будто скрылся за завесой дождя, и исчезла тень юного короля – а Элинор ощутила слезы на щеках. Давно она не плакала. Поспешно вытерев лицо, она продолжала глядеть в окно – скоро должен приехать ее старший сын. Он обещал освободить ее из заточения. Кто знал, что любящий Генрих предаст? Кто знал, что он обвинит свою жену в государственной измене? Хотя… изменит сам. Элинор стало трудно дышать, когда вспомнила она узкое бледное личико Розамунды, умиравшей среди сырости старинного монастыря… золотые волосы, кроткий взгляд – хрупкая сломанная лилия, высыхающая без воды на стылом камне. Она умерла сразу после визита королевы – и Элинор обвинили в ее смерти. Всякий раз, когда королева вспоминала о любовнице Генриха, кровь ее вскипала от ярости, сердце начинало биться с утроенной силой, а лицо покрывали пунцовые пятна гнева. И она кричала – зная, что ее никто не услышит, плакала, выла и в бессильной злости металась по своей келье, откуда не выходила последние несколько лет.
Но сегодня ей нельзя было плакать.
Нельзя было стонать или кричать.
Сегодня она ждала своего Ричарда – единственного из всех ее детей, который не оставил и не предал.
Генрих умер два дня назад – а это значило, что она либо погибнет в этом забытом Богом месте, либо наконец-то вспомнит, что такое свобода.
И что такое тяжесть венца.
И Элинор гордо выпрямилась, вскинув голову – дочь и внучка королей, она не могла позволить себе предать их память.
Если она и умрет, то умрет королевой.
Тень Генриха снова показалась в тумане, и воспоминания замглили глаза Элинор.
Элинор смотрит на него, прекрасного своего мужа, и ничто не смущает ее – ни его столь юный возраст, ни то, что королевство Генриха, куда придется отправиться, находится на севере и окутано туманами, столь ею нелюбимыми. Главное, что Элинор любит его – своего своенравного, дикого короля.
Широкие плечи, винный бархат камзола, тяжелая цепь на груди… Генрих строен, как молодой дуб, силен, как лесной олень, но и упрям как бык – нелегко придется с таким мужчиной. Он привык распоряжаться своей и чужою жизнью.
Он привык повелевать – даже в те дни, когда еще не было у него королевства, он вел себя, как настоящий король.
Генрих клялся Элинор, что она станет его королевой. «Однажды, - говорил ей влюбленный юноша на балу, - корона Англии станет моей, я свергну узурпатора Стефана!» Элинор не верила ему, хотя ей очень хотелось, чтобы снова в ее руках была власть и сила. Но она понимала – слишком горяч Плантагенет, и слишком сильно хочет он заполучить ее цветущий край Аквитанию, край менестрелей и ярких дурманных роз. Хочет он показать гордой Франции, что сильнее, чем она – ведь смог заполучить то, что ее королю-монаху не удалось.
Элеонору Аквитанскую.
Дочь Гильома X и Аэнор де Шательро.
Ту, которая старше его, мудрее его… ту, которая очень хочет верить в счастье.
Да, ее кровь могла бы помочь Генриху удержать власть и корону, и древние предки - великие короли прошлого, чьи тени все еще витают в замках на побережье, - украсили бы родословную английского короля. Ее дед, герцог Гильом IX задира и сердцеед, был незаурядным правителем и прекрасным поэтом. Старая кровь.
Кровь Элеоноры Аквитанской.
В дерзкого и самовлюбленного герцога Анжуйского никто не верил. Никто не верил в ее Генриха.
Она же была рождена и править, как десять поколений ее предков. Она, герцогиня Аквитании и Гаскони, графиня Пуатье, принесла бы борющемуся за трон принцу хорошее приданое. И именно поэтому она не верила в его любовь, как бы ей этого ни хотелось. Кроме того, обжегшись единожды со своим первым мужем, не способным подарить ей свою страсть, Элинор разуверилась в том, что когда-то сможет встретить того, кто полюбит ее – а не ее землю. Никакая корона, никакая власть, никакое богатство не могут заменить любовь и женское счастье.
Но Генрих Второй доказал Элинор свои чувства – он смог получить трон, он завоевал для себя корону Англии.
И он положил ее к ногам Элинор.
«Отец мой, ты можешь гордиться своей дочерью. Муж мой, я стану достойной королевой твоих земель. И однажды мои сыновья примут эту корону!» - прошептала Элинор, шагнув навстречу своему повелителю…
…Но лишь гладкая стена встретила ее – стена ее кельи.
Он мертв.
Генрих Плантагенет умер.
Смирись и прости его.
И помолись за покой его души.
…На тракте клубилась пыль – усталые лошади крестоносцев, не привыкшие к таким переходам, брели по степи, опустив морды к сухой истрескавшейся земле, а сами рыцари уже не были похожи на тех франтов, выехавших из Меца в сверкающих доспехах и ярких плащах. Плащи запылились и истрепались, доспехи потеряли свой блеск, а сами рыцари казались бродягами. Элеонора, королева Франции, смотрела на это божье воинство – и это цвет французского рыцарства! - и горькие складки у ее рта становились глубже, а глаза темнели от печали.
Она резко задернула занавеси в своем паланкине, в котором путешествовала к Иерусалиму по обожженной солнцем степи. Привыкшая за долгие годы замужества к сырости и прохладе Парижа, королева Франции тяжело переносила дорогу, но все же находила в себе силы иногда ехать верхом. И тогда она мчалась впереди войска, вдохновляя уставших рыцарей своим примером… больше ведь вдохновить их было некому. Король проводил время в молитвах и уединении, и за весь путь Элеонора видела его всего несколько раз. Кто бы мог подумать, что в мужья ей достанется монах и затворник! Воспитанная при аквитанском дворе, окруженная с детства трубадурам и менестрелями, роскошью и изысканностью, привыкшая к теплому югу и игривой речи жителей Лангедока, Элеонора даже предположить не могла, что ей придется жить едва ли не затворницей в приземистым башнях сурового севера.
Палестина… Эта поездка на Восток была лишь способом вырваться из клетки одиночества и тоски. Элеонора готова была сносить все тяготы пути ради одного – рано или поздно перед ней распахнутся ворота прекрасного Константинополя, она увидит его святыни, и будет наслаждаться жизнью в тени пальмовых аллей.
На бархатных подушках лежала она и мечтала о том дне, когда увидит красоты Палестины. Она жалела в этот момент о своем поспешном браке, который не принес ей ничего, кроме горечи и унижений, жалела о том, что отец умер так рано, не успев обезопасить границы Аквитании от притязаний соседей… много о чем жалела. Но только не о том, что отправилась в этот поход.
Ее называли безрассудной королевой, а ее мужа – святым. И путешествие это должно было изменить все. Элеонора надеялась, что муж изменится, что в нем проснется страсть и влечение к жизни, что перестанет он истязать себя власяницей и проводить дни и ночи в молитве.
Герой ее грез, неотделимый от той рыцарской эпохи, в которой росла королева, проводил свои дни на ристалище в сверкающих доспехах, осененный славой, вступал в ее честь в невероятные битвы, а звездными жаркими ночами предавался любви с владычицей своего сердца. Но… не таков был король Франции. А королева жаждала любви. Она мечтала любить и быть любимой, но ее холодный муж не мог дать ей этого.
И королева прятала огненные волосы под покрывалами, а горящий от желания взгляд опускала вниз – чтобы никто не понял, что терзает ее уже не один год.
Она снова выглянула из-за занавеси, устав предаваться бесплотным мечтаниям – повозки тянулись вдаль на много лье, груженные разным скарбом. Обоз был огромен. И Элеонора с беспокойством спрашивала себя, как это войско сможет выстоять против врага? Рыцарям не о сундуках думать нужно или миловидных служанках королевы, а о том, как избегать ловушек врага.
Первый поход – за долгие годы – с оружием в руках. Первый, во главе которого едет королева Франции. Ее осуждают? Пусть. Зато она попытается спасти свой брак. Она с радостью ждала начала этого похода, с нетерпением и предощущением того, что жизнь ее изменится, едва рыцари ступят на святую землю Палестины. Путь ее был устлан терниями, но она с готовностью шла навстречу опасностям. Еще дед ее принял крест в свое время, и хоть поход его был неудачным, он нашел в себе силы вернуться и писать об этом песни, а сын его – Раймонд де Пуатье - стал правителем Антиохии, и кровь предков звала королеву Франции на земли Востока. Никто еще не знал, какую роль сыграет в судьбе Элеоноры ее дядя и жизнь в Палестине, но оставаться в сырых стенах Парижа королева больше не могла.
Константинополь сказочным видением манил Элеонору, мечты о нем придавали сил… Она знала – скоро она увидит удивительный дверец Влахерны. И грезы ее станут реальностью. И проклятие смиренности и благочестия спадет с ее брака.
…но снова таяли в тумане воспоминания. Улетала прошлое ломкими листьями, пеплом осыпаясь на траву.
Ричард, ее сын, ее надежда и боль, идет к ней.
ПРОВАНС
Любуясь прекрасной незнакомкой, Бернар перебирал струны арфы, пытаясь угадать, кто скрывается под винно-бархатной полумаской. Леди Алиенора, юная дочка герцога Гильома и леди Аэнор?.. Говорят, ее красота сравнима с розой, что расцветает поутру, что нет никого, кто сравнился бы с нею… Но юный менестрель был впервые на юге Франции, и не имел чести быть представленным юной Алиеноре. Бернар с лисьим прищуром склонился к девушке в золотом платье, которое казалось диковинным цветком, тигровой лилией, расцветшей в сумерках, спускавшихся с гор. Но незнакомка с улыбкой отстранилась, раздался шелест длинных юбок, и шепот… что если он хочет увидеть ее лицо, пусть приходит ночью в беседку, что увита белой розой.
- Я буду ждать тебя в саду, певец…
…Но может, это всего лишь небогатая горожанка? Или скромная фрейлина леди Аэнор? В эти дни цветущей весны, когда Лангедок танцевал и веселился на балах, кто угодно мог надеть нарядное платье и маску, чтобы ощутить себя Прекрасной Дамой.
…Чтобы стать ею.
А глаза леди в винной маске смеются, и плещет в них зеленое море трав…Провансальский трубадур, выходец из народа – смеет ли он заглядывать под эту маску? Или стоит и дальше опускать свой взгляд, ведь этой дамой на весеннем балу-маскараде может оказаться кто угодно.
Бернар де Вентадорн пел свои кансоны этой прекрасной незнакомке и любовался рыжим всполохом ее длинных волос все утро, и весь день… и вечер. Словно огненная бабочка эта леди. Пожарище заката – ее локоны… И слова новых песен сами рождались в провансальской тишине.
Высокие арочные окна, в которые льется золото заката… а мраморные плиты будто горят, вспыхивая от солнечных лучей, и нежные переборы арфы кажутся ангельским пением... И надеется менестрель, что сердце Прекрасной Дамы, кто бы она ни была, распахнется ему навстречу.
Прованс, Дром-Виваре, Овернь, Лимузен, Гиень, Гасконь и Лангедок… все эти земли обошел Бернар, но сейчас, сидя у ног рыжеволосой леди, в замке со множеством башенок и витых галерей, в замке, что казался издали белоснежной птицей, раскинувшей крылья над цветочным лугом… в замке, окруженном прекрасным садом с розами и жасмином, в замке герцога Гильома, рыцаря-певца, трубадур чувствовал, что сердце его навеки останется в узких, как два стилета, ладонях этой леди… Лангедокское наречие, приятное на слух, ласкающее душу журчащими переливами, покорило Бернара, он с легкостью выучил этот прекрасный язык, и все его песни отныне будут пронизаны солнечным светом этого цветущего края, где еще живы понятия чести и верности, где еще проходят рыцарские турниры, где еще поклоняются сильные и смелые мужчины величайшей радости на земле – Прекрасной Даме.
Прованс… в этом слове для трубадура теперь была вся его жизнь. Жизнь, пронизанная ароматами лавандовых полей, соленым океанским бризом, и – зеленью ласкового взгляда его Прекрасной Дамы… за которой спустя много лет он поехал в холодный Париж.
* Бернар де Вентадорн – аллюзия на менестреля Элеоноры Аквитанской
Донжон тонул в тумане и казался дымчатой тенью, видением из мира грез – дунет ветер и развеются каменные стены, разлетятся клочковатыми сгустками серой взвеси, что дрожит в воздухе. Этот северный край, забывший, как выглядит солнце, сводил королеву Элинор с ума, а многолетнее заточение истязало душу, мучило. Засохшая роза, брошенная в пустыне – неужели так закончится жизнь великой королевы и прославленной воительницы? Прекрасной дамы, чью красоту воспевали менестрели Тулузы и Прованса?.. Той, кто была дважды королевой, той, кто преодолел пустыни и горы в поисках священного Грааля?
Рожденная в обласканной солнцем Аквитании, бывшая в своем праве наследования, привыкшая к всеобщему почитанию, она всю жизнь скучала по зеленым холмам своей родины, по шуму прибоя и прогулкам по побережью, по изящной архитектуре своей родины – замки Юга казались сотканными из солнечных лучей, выточенными из янтаря или мрамора, стены их были перевиты плющом и дикой розой… Элинор скучала по лангедокскому говору – приятному и легкому, словно перезвон колокольчиков. Она скучала и по беззаботной юности, проведенной в шумных балах и выездах. Ей посвящали песни, за ее честь сражались на турнирах… И однажды ее продали в холодный хмурый Париж, где жизнь с мужем, любящим Бога больше, чем ее, стала такой же серой, как небо над Луарой, и никогда - так казалось Элинор - не могло появиться в ее жизни солнце.
Появилось.
…Сначала это были крестовые походы, за которые ее осудил весь французский двор и церковный свет, затем – новая любовь. Юный красивый рыцарь, много младше ее, будущий король Англии, покорил Элинор с первого взгляда. Она ждала своего Генриха не один год - ведь он не хотел потеряться в ее тени, не хотел, чтобы кто-то решил, что он берет ее в жены только из-за богатых земель Аквитании.
Он построил свое королевство. И сделал ее королевой Англии. Он любил ее…
Его тень сейчас стоит за окном – молодой Генрих, в алом берете и темном бархатном камзоле с золотой вышивкой, в длинном плаще, сколотом на плече опаловой брошью… он улыбается ей, будто обещая – вновь, как и прежде! – счастливую жизнь на побережье северных морей.
…Серый донжон будто скрылся за завесой дождя, и исчезла тень юного короля – а Элинор ощутила слезы на щеках. Давно она не плакала. Поспешно вытерев лицо, она продолжала глядеть в окно – скоро должен приехать ее старший сын. Он обещал освободить ее из заточения. Кто знал, что любящий Генрих предаст? Кто знал, что он обвинит свою жену в государственной измене? Хотя… изменит сам. Элинор стало трудно дышать, когда вспомнила она узкое бледное личико Розамунды, умиравшей среди сырости старинного монастыря… золотые волосы, кроткий взгляд – хрупкая сломанная лилия, высыхающая без воды на стылом камне. Она умерла сразу после визита королевы – и Элинор обвинили в ее смерти. Всякий раз, когда королева вспоминала о любовнице Генриха, кровь ее вскипала от ярости, сердце начинало биться с утроенной силой, а лицо покрывали пунцовые пятна гнева. И она кричала – зная, что ее никто не услышит, плакала, выла и в бессильной злости металась по своей келье, откуда не выходила последние несколько лет.
Но сегодня ей нельзя было плакать.
Нельзя было стонать или кричать.
Сегодня она ждала своего Ричарда – единственного из всех ее детей, который не оставил и не предал.
Генрих умер два дня назад – а это значило, что она либо погибнет в этом забытом Богом месте, либо наконец-то вспомнит, что такое свобода.
И что такое тяжесть венца.
И Элинор гордо выпрямилась, вскинув голову – дочь и внучка королей, она не могла позволить себе предать их память.
Если она и умрет, то умрет королевой.
Тень Генриха снова показалась в тумане, и воспоминания замглили глаза Элинор.
Элинор смотрит на него, прекрасного своего мужа, и ничто не смущает ее – ни его столь юный возраст, ни то, что королевство Генриха, куда придется отправиться, находится на севере и окутано туманами, столь ею нелюбимыми. Главное, что Элинор любит его – своего своенравного, дикого короля.
Широкие плечи, винный бархат камзола, тяжелая цепь на груди… Генрих строен, как молодой дуб, силен, как лесной олень, но и упрям как бык – нелегко придется с таким мужчиной. Он привык распоряжаться своей и чужою жизнью.
Он привык повелевать – даже в те дни, когда еще не было у него королевства, он вел себя, как настоящий король.
Генрих клялся Элинор, что она станет его королевой. «Однажды, - говорил ей влюбленный юноша на балу, - корона Англии станет моей, я свергну узурпатора Стефана!» Элинор не верила ему, хотя ей очень хотелось, чтобы снова в ее руках была власть и сила. Но она понимала – слишком горяч Плантагенет, и слишком сильно хочет он заполучить ее цветущий край Аквитанию, край менестрелей и ярких дурманных роз. Хочет он показать гордой Франции, что сильнее, чем она – ведь смог заполучить то, что ее королю-монаху не удалось.
Элеонору Аквитанскую.
Дочь Гильома X и Аэнор де Шательро.
Ту, которая старше его, мудрее его… ту, которая очень хочет верить в счастье.
Да, ее кровь могла бы помочь Генриху удержать власть и корону, и древние предки - великие короли прошлого, чьи тени все еще витают в замках на побережье, - украсили бы родословную английского короля. Ее дед, герцог Гильом IX задира и сердцеед, был незаурядным правителем и прекрасным поэтом. Старая кровь.
Кровь Элеоноры Аквитанской.
В дерзкого и самовлюбленного герцога Анжуйского никто не верил. Никто не верил в ее Генриха.
Она же была рождена и править, как десять поколений ее предков. Она, герцогиня Аквитании и Гаскони, графиня Пуатье, принесла бы борющемуся за трон принцу хорошее приданое. И именно поэтому она не верила в его любовь, как бы ей этого ни хотелось. Кроме того, обжегшись единожды со своим первым мужем, не способным подарить ей свою страсть, Элинор разуверилась в том, что когда-то сможет встретить того, кто полюбит ее – а не ее землю. Никакая корона, никакая власть, никакое богатство не могут заменить любовь и женское счастье.
Но Генрих Второй доказал Элинор свои чувства – он смог получить трон, он завоевал для себя корону Англии.
И он положил ее к ногам Элинор.
«Отец мой, ты можешь гордиться своей дочерью. Муж мой, я стану достойной королевой твоих земель. И однажды мои сыновья примут эту корону!» - прошептала Элинор, шагнув навстречу своему повелителю…
…Но лишь гладкая стена встретила ее – стена ее кельи.
Он мертв.
Генрих Плантагенет умер.
Смирись и прости его.
И помолись за покой его души.
…На тракте клубилась пыль – усталые лошади крестоносцев, не привыкшие к таким переходам, брели по степи, опустив морды к сухой истрескавшейся земле, а сами рыцари уже не были похожи на тех франтов, выехавших из Меца в сверкающих доспехах и ярких плащах. Плащи запылились и истрепались, доспехи потеряли свой блеск, а сами рыцари казались бродягами. Элеонора, королева Франции, смотрела на это божье воинство – и это цвет французского рыцарства! - и горькие складки у ее рта становились глубже, а глаза темнели от печали.
Она резко задернула занавеси в своем паланкине, в котором путешествовала к Иерусалиму по обожженной солнцем степи. Привыкшая за долгие годы замужества к сырости и прохладе Парижа, королева Франции тяжело переносила дорогу, но все же находила в себе силы иногда ехать верхом. И тогда она мчалась впереди войска, вдохновляя уставших рыцарей своим примером… больше ведь вдохновить их было некому. Король проводил время в молитвах и уединении, и за весь путь Элеонора видела его всего несколько раз. Кто бы мог подумать, что в мужья ей достанется монах и затворник! Воспитанная при аквитанском дворе, окруженная с детства трубадурам и менестрелями, роскошью и изысканностью, привыкшая к теплому югу и игривой речи жителей Лангедока, Элеонора даже предположить не могла, что ей придется жить едва ли не затворницей в приземистым башнях сурового севера.
Палестина… Эта поездка на Восток была лишь способом вырваться из клетки одиночества и тоски. Элеонора готова была сносить все тяготы пути ради одного – рано или поздно перед ней распахнутся ворота прекрасного Константинополя, она увидит его святыни, и будет наслаждаться жизнью в тени пальмовых аллей.
На бархатных подушках лежала она и мечтала о том дне, когда увидит красоты Палестины. Она жалела в этот момент о своем поспешном браке, который не принес ей ничего, кроме горечи и унижений, жалела о том, что отец умер так рано, не успев обезопасить границы Аквитании от притязаний соседей… много о чем жалела. Но только не о том, что отправилась в этот поход.
Ее называли безрассудной королевой, а ее мужа – святым. И путешествие это должно было изменить все. Элеонора надеялась, что муж изменится, что в нем проснется страсть и влечение к жизни, что перестанет он истязать себя власяницей и проводить дни и ночи в молитве.
Герой ее грез, неотделимый от той рыцарской эпохи, в которой росла королева, проводил свои дни на ристалище в сверкающих доспехах, осененный славой, вступал в ее честь в невероятные битвы, а звездными жаркими ночами предавался любви с владычицей своего сердца. Но… не таков был король Франции. А королева жаждала любви. Она мечтала любить и быть любимой, но ее холодный муж не мог дать ей этого.
И королева прятала огненные волосы под покрывалами, а горящий от желания взгляд опускала вниз – чтобы никто не понял, что терзает ее уже не один год.
Она снова выглянула из-за занавеси, устав предаваться бесплотным мечтаниям – повозки тянулись вдаль на много лье, груженные разным скарбом. Обоз был огромен. И Элеонора с беспокойством спрашивала себя, как это войско сможет выстоять против врага? Рыцарям не о сундуках думать нужно или миловидных служанках королевы, а о том, как избегать ловушек врага.
Первый поход – за долгие годы – с оружием в руках. Первый, во главе которого едет королева Франции. Ее осуждают? Пусть. Зато она попытается спасти свой брак. Она с радостью ждала начала этого похода, с нетерпением и предощущением того, что жизнь ее изменится, едва рыцари ступят на святую землю Палестины. Путь ее был устлан терниями, но она с готовностью шла навстречу опасностям. Еще дед ее принял крест в свое время, и хоть поход его был неудачным, он нашел в себе силы вернуться и писать об этом песни, а сын его – Раймонд де Пуатье - стал правителем Антиохии, и кровь предков звала королеву Франции на земли Востока. Никто еще не знал, какую роль сыграет в судьбе Элеоноры ее дядя и жизнь в Палестине, но оставаться в сырых стенах Парижа королева больше не могла.
Константинополь сказочным видением манил Элеонору, мечты о нем придавали сил… Она знала – скоро она увидит удивительный дверец Влахерны. И грезы ее станут реальностью. И проклятие смиренности и благочестия спадет с ее брака.
…но снова таяли в тумане воспоминания. Улетала прошлое ломкими листьями, пеплом осыпаясь на траву.
Ричард, ее сын, ее надежда и боль, идет к ней.
ПРОВАНС
Любуясь прекрасной незнакомкой, Бернар перебирал струны арфы, пытаясь угадать, кто скрывается под винно-бархатной полумаской. Леди Алиенора, юная дочка герцога Гильома и леди Аэнор?.. Говорят, ее красота сравнима с розой, что расцветает поутру, что нет никого, кто сравнился бы с нею… Но юный менестрель был впервые на юге Франции, и не имел чести быть представленным юной Алиеноре. Бернар с лисьим прищуром склонился к девушке в золотом платье, которое казалось диковинным цветком, тигровой лилией, расцветшей в сумерках, спускавшихся с гор. Но незнакомка с улыбкой отстранилась, раздался шелест длинных юбок, и шепот… что если он хочет увидеть ее лицо, пусть приходит ночью в беседку, что увита белой розой.
- Я буду ждать тебя в саду, певец…
…Но может, это всего лишь небогатая горожанка? Или скромная фрейлина леди Аэнор? В эти дни цветущей весны, когда Лангедок танцевал и веселился на балах, кто угодно мог надеть нарядное платье и маску, чтобы ощутить себя Прекрасной Дамой.
…Чтобы стать ею.
А глаза леди в винной маске смеются, и плещет в них зеленое море трав…Провансальский трубадур, выходец из народа – смеет ли он заглядывать под эту маску? Или стоит и дальше опускать свой взгляд, ведь этой дамой на весеннем балу-маскараде может оказаться кто угодно.
Бернар де Вентадорн пел свои кансоны этой прекрасной незнакомке и любовался рыжим всполохом ее длинных волос все утро, и весь день… и вечер. Словно огненная бабочка эта леди. Пожарище заката – ее локоны… И слова новых песен сами рождались в провансальской тишине.
Высокие арочные окна, в которые льется золото заката… а мраморные плиты будто горят, вспыхивая от солнечных лучей, и нежные переборы арфы кажутся ангельским пением... И надеется менестрель, что сердце Прекрасной Дамы, кто бы она ни была, распахнется ему навстречу.
Прованс, Дром-Виваре, Овернь, Лимузен, Гиень, Гасконь и Лангедок… все эти земли обошел Бернар, но сейчас, сидя у ног рыжеволосой леди, в замке со множеством башенок и витых галерей, в замке, что казался издали белоснежной птицей, раскинувшей крылья над цветочным лугом… в замке, окруженном прекрасным садом с розами и жасмином, в замке герцога Гильома, рыцаря-певца, трубадур чувствовал, что сердце его навеки останется в узких, как два стилета, ладонях этой леди… Лангедокское наречие, приятное на слух, ласкающее душу журчащими переливами, покорило Бернара, он с легкостью выучил этот прекрасный язык, и все его песни отныне будут пронизаны солнечным светом этого цветущего края, где еще живы понятия чести и верности, где еще проходят рыцарские турниры, где еще поклоняются сильные и смелые мужчины величайшей радости на земле – Прекрасной Даме.
Прованс… в этом слове для трубадура теперь была вся его жизнь. Жизнь, пронизанная ароматами лавандовых полей, соленым океанским бризом, и – зеленью ласкового взгляда его Прекрасной Дамы… за которой спустя много лет он поехал в холодный Париж.
* Бернар де Вентадорн – аллюзия на менестреля Элеоноры Аквитанской
