Детство
Чем пахнет детство? Земляникой, собранной в таежном лесу в жестяную кружку, сладкой малиной из бабушкиного палисадника, туманами, что ходят по-над рекой, вьющейся синей лентой между холмами, что глядятся веками в ее зеркальное отражение, срываются в воду отрогами серых морщинистых трав… Детство пахнет лугами и лесными мхами, свежей древесиной и срубами, парным молоком, которое по вечерам приносит соседка, и мягким хлебом – белым, рассыпчатым, вкусным. Пахнет оно черничным вареньем и крепким сладким чаем с ягодой, а еще - старым тряпьем из бабушкиного сундука, которое мне, мелкой, казалось самыми прекрасными нарядам и из сказки.
Детство бежит по оранжевым ярким ступеням крыльца огромным черным котом, урчит, свернувшись на солнышке, стучит ветками черемухи в окошко, проносится ветром – дерзким и свежим, скользящим по лицу шелковой лентой. Детство проносится по широким улочкам Шубино, но твоя улица со звонким прозванием Гуляева – кажется самой родной и неповторимой, самой красивой и самой невероятной. Только здесь красивые деревянные дома с наличниками и украшенные узорами ворота, только здесь самые высокие и чудесные деревья, только отсюда открывается самый прекрасный вид в мире – на пологую гору за рекой с взбирающимися по ее склонам домиками. Эту гору под простым именем Большая ты будешь рисовать потом в своих школьных альбомах и скучать по Усть-Катаву в своем далеком-далеком Славянске, где совсем нет гор, а вместо леса – панельные скучные пятиэтажки.
..Детство высится заводскими трубами где-то возле огромного пруда, куда одной ходить нельзя – хотя мы даже в лес с сестрами шастаем и уже все яры и дальние вырубки исходили. Заберешься на забор, а оттуда на верхнее перекрытие качелей, и глядишь на огромное здание заводской конторы, и кажется, будто бы это твой далекий дом, который остался на Украине, там все дома большие, скучные и высокие, как это, странное и некрасивое, но почему-то заставляющее, не отрываясь, глядеть на него…
Самое странное – детство за пределами Урала будто и не помнится вовсе, будто и не было его. Есть только бесконечный сине-голубой простор, что виден даже из окна бабушкиного дома, есть только сладкая малина в палисаднике и блестящие камушки на дороге возле бабушкиного дома, которые можно раскрасить разноцветными красками и поверить в то, что это волшебный бажовский олененок ночью прискакал – и подарёнку оставил. Есть только таинственный сумрак чулана, где часто дремлет кот и ждет нас с сестрами сундук с сокровищами, и кажется, если домой существует, то живет он именно здесь, в этой маленькой темной комнатке… Есть скала над рекой и перестук колес дальнего поезда, который доносится от горы, за которой – так говорит бабушка! – жгут костры цыгане и черти пляшут. И так хочется сорваться в зеленый простор полей, спрятаться от всего мира между переплетениями еловых ветвей, и навсегда потеряться в этом мире, где все счастливы и все еще живы…
Детство – это старые бабушкины сказки и страшные истории, от которых совсем не жутко, а даже немножечко весело. Это яркое пламя тигровых лилий под окнами, это тепло протопленной бани и купание на том берегу реки, куда ходить нельзя… Детство – это Урал и маленький городок, затерянный среди гор и лесов, который наверняка все еще ждет меня. И ждет новых сказок и страшных историй.
Воспоминания
Говорят – нельзя жить воспоминаниями. Но как быть, если жизнь – это воспоминания? О далеком детстве, где все живы, и где светит яркое уральское солнце и растет береза у бабушкиного забора, и черемуха – в палисаднике рядом, где на высоком крыльце старого дома сидят мои сестры – такие, какими я навсегда их сохраню в своей памяти… девчонки с растрепанными косами и куклами в руках. Сейчас они другие, но тогда – тогда все было иначе. Горы – выше, река – шире, трава – зеленее, а ягоды – слаще.
И скрипят половицы, когда бабушка идет от печки к двери, неся нам какие-то вкусности, и шумит ветер в малиннике, и черный кот Уголек свернулся в клубок на коричневых ступеньках, крытых пестрыми ковриками. И я вижу мой лес на горе Медведь, и можно с легкостью пройти к козьей тропе, что вьется по скалистой стороне холма, и можно перейти вброд речку… и еще много чего можно сделать – пускать кораблики в огромном ручье у магазина, бежать к дальним лесным огородам в поисках лешего, собирать грибы с ягодами… А можно отыскать волшебный клад или заброшенный колодец на дне оврага – говорят, что воду ту пить нельзя, но мы с сестрами пьем, и кажется – нет ничего вкуснее в этом мире. Она сладка, как газировка, эта вода.
И это лето – вечное. Вечно стучат камушки о скалистые останцы, и река шумит, перекатывая валуны, и плети водорослей вечно кажутся волосами русалок, и мы, дети, вечно мчимся со склона холма, крича от радости, ведь впереди еще целые каникулы, и нам кажется, что они – тоже вечные, как это лето.
Я все еще сижу на том крыльце, все еще ловлю солнечных зайчиков. Я все еще чувствую вкус земляники и малины, что оседают сладостью на языке. И стоит зажмуриться – как вижу старый дом с огромной русской печкой, в которой подходит мой любимый омлет, и вижу кровать с горой подушек, и живую бабушку, сидящую на своем диване. Она в зеленом платке и пестрой старинной кофтейке, и Уголек мурчит у нее на коленях. И живые братья входят в переднюю, чтобы забрать меня на прогулку к реке – и я смеюсь от счастья, и я еще не знаю, что никогда больше не увижу никого из них. Ни бабушку, ни братьев, ни кота… ни еще многих и многих из тех, кто в это лето так дорог мне. И это лето длится и длится, я не хочу, чтобы оно кончалось.
Говорят - нельзя жить воспоминаниями. Но как быть – если кто-то жив только в твоих воспоминаниях?
Синегорье
Поселок Шубино - край небольшого заводского городка Усть-Катава, что затерялся среди бескрайних уральских лесов. Синегорье – так называют этот край, ведь куда ни кинешь взгляд – всюду будет смытая серая мгла чащи, всюду будет простор и туманная синь. Стрелой уходит к речке улица Гуляева, на которой близ перекрестка стоит бабушкин дом – большой добротный пятистенок с высоким крыльцом и просторными тенистыми сенями, с русской печкой и черно-белыми фото прадеда с прабабкой – глядят они строго, будто пытаются понять, как живут те, кто сейчас стали хозяева этого дома.
Хорошо живут – пристроили длинную просторную веранду, сени и чулашек со старинным сундуком превратили в детскую, и в этом году я, кажется, увижу новый дом. Он глядит в будущее новыми окнами, наполненный детским смехом, и пусть нет больше высокого крылечка и деревянных половиц – я знала их, покрытых ткаными половичками, наперечет… пусть нет больше сундука со старинной одеждой, нет крашеных в ржаво-коричневый ступеней и нет гладких тесаных перил, служивших мне и сестрам горкой... Остались ли качели в палисаднике, где растет малина? В детстве я забиралась на перекрытия или забор рядом с этой качелей и долго-долго сидела там, глядя на свой Усть-Катав, и огромное здание завода казалось мне затерянным в степях Украины домом, где ждали меня куклы и мои славянские подружки.
Грустила ли я? Мне жаль, что иногда я плакала, не ценя того времени, что могу провести в диком горном краю, в доме бабушки, слушая ее страшные истории – про соседку-ведьму, которая лишилась руки, когда она превратилась в свинью, про призрака с кладбища, который приходит за сорванными с его могилы цветами… про Марью, скинувшуюся со скалы в речку, когда отец отрубил голову ее любимому – тот был башкиром, а русские не отдавали своих девчат на сторону. Этот утес называют Марьиным – скала возвышается над рекой, изрезанная трещинами, и цвет точно такой, как ступеньки старого бабушкиного крыльца, оставшегося лишь в моих воспоминаниях. Цвет ее ржаво-коричневый. Цвета запекшейся крови.
И сколько ни сидела я потом, когда приехала в Усть-Катав взрослой, в местной библиотеке, сколько ни опрашивала старух – никто не знал подробностей легенды про башкирца и его Марью. Придумала ли бабушка ее или речь шла о другом утесе? Не знаю.
Но знаю, что все эти истории навсегда в моей памяти и благодаря им я начала писать.
А еще с высокого забора было видно микрорайон на Горе, и поселок Паранино – тот пытался спрятаться в лесу, но все же можно было его разглядеть, сейчас там живет сестра, навсегда уехавшая в Усть-Катав, и впервые я буду жить не в бабушкином доме. Но зато там рядом тот самый Марьин утес…
Еще с бабушкиной улицы была видна гора Большая – она огромным спящим зверем прилегла за рекой, за железнодорожным полотном, и мы детьми часто бегали в ту сторону, чтобы бродом перейти к подножию этой горы – там были лучшие места для купания.
Но больше всего я любила смотреть на Шиханку – возле пруда, в самом центре города, возвышается ее острая вершина, и если подняться по пологому склону горы, то можно часами смотреть на окрестные леса, и весь городок будет как на ладони. Особо хорошо видно родное Шубино и центр
В палисаднике, под окнами, цвели тигровые лилии – и бабушка их очень любила. Наверное, именно с тех пор это и мои любимые цветы. Жаль, что сейчас их там нет, жаль, что нет крыльца и чулашка с сундуком, но зато в этом доме навсегда осталось мое детство. И оно ждет меня в гости.
Таежная невеста
Огромные каменные хребты и причудливые каменные останцы, россыпи курумников… редколесья светлые – всего и не охватить глазом.
Не думала вот только Лиза, что у нее когда-то будет время разглядывать все эти просторы. Леса казались зеленым покрывалом, на горы накинутым, и острые скалы, словно кинжалы, вспарывали бархат крон… Насмотрелась девушка уже на тайгу, блуждая по горам – на весь век хватит.
Застыла – будто сама в камень обратилась. Куда идти?.. Вот мох на дереве да на россыпи камней у узловатых корней сосен, да толку с того, что Лиза знает теперь, что север – в той стороне? Что север, что юг – какая разница? Одинаково, куда брести, ведь все равно не понимает девушка, в какой стороне поселок заводской остался, откуда с мужем вчера вечером выехали… Думала, на междугородний автобус ее он отвезет.
Отвез.
В тайгу отвез, в глухомань такую, что теперь и не верится, что выбраться к людям доведется… Сколько ни плакала Лиза, сколько ни просила не бросать ее в лесу, обещала никому на поселке их не говорить о разрыве и о том, как подло он поступил – но никак не удалось уговорить. Скажу, мол, на станцию отвез, а там не знаю – куда пропала. Вот его ответ был. Сел на свой мопед и уехал.
Пошла дальше Лиза по бездорожью – сидеть на месте смысла не видела, а так надежда была на какой хутор выйти или зимовье, на лето заброшенное.
На ходу девушка то и дело вглядывалась в деревья, чтобы сруб охотничий не пропустить, кой-где продиралась сквозь густой подлесок, а кой-где и легко идти было – меж сосен иногда не было поросли никакой. Время от времени Лиза останавливалась, прислушивалась – ей чудилось, что между красноватыми стволами, отливающими медью, что-то шевелится, играет бликами, но всякий раз оказывалось, что это яркий солнечный луч осветил ветку дерева, или же ее собственная тень шагает меж кедров и елей.
…Ближе к полудню – солнце уже высоко стояло - Лиза увидела какое-то странное движение в стороне темнеющих у холма елей, и замерла, испугавшись.
Казалось ей, это уже не ветка и не тень.
Казалось, там - среди разлапистых елей - действительно кто-то был.
Или что-то.
Тень, коснувшаяся ближних елей, была не ее.
Глаза открыть страшно – стоит и прислушивается, а руки ткань на юбке нервно мнут. Слишком тихо вокруг, не слышно рычания или треска веток – значит, это не зверь стоит на тропе.
Лиза все же открыла глаза и увидела бородатого мужчину в странной льняной рубахе, каких уже давно никто не носит. На лесном человеке – да и человек ли это был, может, лешак вышел из тайги? - были широкие мешковатые штаны, кожаный пояс с ножнами и флягой, на плече - ружье.
Мужчина глядел на Лизу немигающим взглядом черничных глаз и молчал.
- Вы кто? – тихо спросила она. – Я тут уже несколько дней плутаю, все никак на дорогу не выйду…
Странный человек что-то промычал и протянул ей руку, кивнув в сторону тропы, ведущей вниз с горы.
- Вы немой, да? – спросила девушка и подошла к нему ближе, но за руку не взяла.
Мужчина жестами снова предложил ей пойти с ним. Они пошли напролом в лес по крутому склону горы. Время от времени Лиза останавливалась, прислонившись к стволу сосны, переводя дух.
Дикий человек что-то нечленораздельно пробурчал, когда пришлось в очередной раз остановиться.
– Мне не стоит теряться здесь. Я понимаю! – покорно сказала она и пошла за ним уже быстрее. – Но я не потеряюсь, не переживайте, слишком долго я блуждала по окрестным лесам, чтобы теперь, встретив человека, который выведет меня отсюда, так легко заблудиться… Я просто устала … И есть хочу!..
Мужчина остановился и зыркнул на свою спутницу из-под кустистых бровей. Порылся в небольшом холщовом мешке, висевшем на плече, и достал оттуда флягу с водой и краюху хлеба. Протянул Лизе.
Сглотнув, девушка схватила хлеб и воду. Пила с жадностью, а хлеб показался таким вкусным, словно никогда его раньше не пробовала.
- Спасибо, - смущенно пробормотала Лиза и вернула флягу. – Я могу передохнуть? Ноги не держат…
Мужчина кивнул и сел на поваленное дерево.
- Угораздило же меня, - тихо сказала Лиза, прислонившись к теплому камню спиной. - Вот жила я в своем поселке, и думать не думала, что буду по тайге бродить. Тут рядом деревня, да? – и, приняв его молчание за знак согласия, продолжила говорить. – Я, правда, рада, что вы меня нашли и в лесу не бросили. Спасибо вам… Как звать-то вас? Давайте я буду имена называть, а вы кивнете, когда ваше назову, хорошо? Нужно же нам как-то познакомиться… А меня Лизой зовут.
И она начала перечислять самые распространенные имена. А он молчал, поглядывая на нее исподлобья.
…С горы открылось взору необозримое пространство девственной суровой тайги, то вздыбленной крутогорьем, то прорезанной порожистыми долинами строптивых речек. Ароматом богородской травы – чабреца – была пронизана вся пойма реки, куда спустилась с горы следом за своим провожатым Лиза.
Остановилась, нахмурилась. Огляделась – деревни и следов нет, ни коровы не мычат, ни куры не квохчут, тишина – как и прежде, в лесу.
- Ты меня куда привел-то, Лешак окаянный?
Имя он ей так и не сказал, вот и брякнула она сейчас первое, что в голову пришло.
А он за руку ее взял и поволок вниз по тропе.
* * *
Тайга шумела, пела разнотравьем, уводя по бездорожью своих полян и лесов, тайга плакала сосновыми смолами, жалела Лизу. А та бежала, куда глаза глядят, не разбирая пути – да и откуда ей знать было, как из этой глуши выбираться? Но и жить так, как жила последний год, она тоже не могла – в старой охотничьей избе, посреди леса, с лешаком диким под боком. Понятно дело, старик нечистым не был – так, каторжник беглый, по всему видать, тело в синих наколках, нелюдимый, угрюмый. На все ее просьбы к людям пойти – только мычал что-то, а потом уходил в тайгу, а ее в домике запирал. Хорошо хоть еды и дров оставлял с запасом…
Лиза устала, запыхалась от бега, поняла, что силы не рассчитала. Нельзя было сразу мчаться во весь дух, как дальше-то идти? А мысли ее все время к Лешаку возвращались – имя свое он ей так и не смог называть, писать не был обучен, а языка нет – немой.
Чем пахнет детство? Земляникой, собранной в таежном лесу в жестяную кружку, сладкой малиной из бабушкиного палисадника, туманами, что ходят по-над рекой, вьющейся синей лентой между холмами, что глядятся веками в ее зеркальное отражение, срываются в воду отрогами серых морщинистых трав… Детство пахнет лугами и лесными мхами, свежей древесиной и срубами, парным молоком, которое по вечерам приносит соседка, и мягким хлебом – белым, рассыпчатым, вкусным. Пахнет оно черничным вареньем и крепким сладким чаем с ягодой, а еще - старым тряпьем из бабушкиного сундука, которое мне, мелкой, казалось самыми прекрасными нарядам и из сказки.
Детство бежит по оранжевым ярким ступеням крыльца огромным черным котом, урчит, свернувшись на солнышке, стучит ветками черемухи в окошко, проносится ветром – дерзким и свежим, скользящим по лицу шелковой лентой. Детство проносится по широким улочкам Шубино, но твоя улица со звонким прозванием Гуляева – кажется самой родной и неповторимой, самой красивой и самой невероятной. Только здесь красивые деревянные дома с наличниками и украшенные узорами ворота, только здесь самые высокие и чудесные деревья, только отсюда открывается самый прекрасный вид в мире – на пологую гору за рекой с взбирающимися по ее склонам домиками. Эту гору под простым именем Большая ты будешь рисовать потом в своих школьных альбомах и скучать по Усть-Катаву в своем далеком-далеком Славянске, где совсем нет гор, а вместо леса – панельные скучные пятиэтажки.
..Детство высится заводскими трубами где-то возле огромного пруда, куда одной ходить нельзя – хотя мы даже в лес с сестрами шастаем и уже все яры и дальние вырубки исходили. Заберешься на забор, а оттуда на верхнее перекрытие качелей, и глядишь на огромное здание заводской конторы, и кажется, будто бы это твой далекий дом, который остался на Украине, там все дома большие, скучные и высокие, как это, странное и некрасивое, но почему-то заставляющее, не отрываясь, глядеть на него…
Самое странное – детство за пределами Урала будто и не помнится вовсе, будто и не было его. Есть только бесконечный сине-голубой простор, что виден даже из окна бабушкиного дома, есть только сладкая малина в палисаднике и блестящие камушки на дороге возле бабушкиного дома, которые можно раскрасить разноцветными красками и поверить в то, что это волшебный бажовский олененок ночью прискакал – и подарёнку оставил. Есть только таинственный сумрак чулана, где часто дремлет кот и ждет нас с сестрами сундук с сокровищами, и кажется, если домой существует, то живет он именно здесь, в этой маленькой темной комнатке… Есть скала над рекой и перестук колес дальнего поезда, который доносится от горы, за которой – так говорит бабушка! – жгут костры цыгане и черти пляшут. И так хочется сорваться в зеленый простор полей, спрятаться от всего мира между переплетениями еловых ветвей, и навсегда потеряться в этом мире, где все счастливы и все еще живы…
Детство – это старые бабушкины сказки и страшные истории, от которых совсем не жутко, а даже немножечко весело. Это яркое пламя тигровых лилий под окнами, это тепло протопленной бани и купание на том берегу реки, куда ходить нельзя… Детство – это Урал и маленький городок, затерянный среди гор и лесов, который наверняка все еще ждет меня. И ждет новых сказок и страшных историй.
Воспоминания
Говорят – нельзя жить воспоминаниями. Но как быть, если жизнь – это воспоминания? О далеком детстве, где все живы, и где светит яркое уральское солнце и растет береза у бабушкиного забора, и черемуха – в палисаднике рядом, где на высоком крыльце старого дома сидят мои сестры – такие, какими я навсегда их сохраню в своей памяти… девчонки с растрепанными косами и куклами в руках. Сейчас они другие, но тогда – тогда все было иначе. Горы – выше, река – шире, трава – зеленее, а ягоды – слаще.
И скрипят половицы, когда бабушка идет от печки к двери, неся нам какие-то вкусности, и шумит ветер в малиннике, и черный кот Уголек свернулся в клубок на коричневых ступеньках, крытых пестрыми ковриками. И я вижу мой лес на горе Медведь, и можно с легкостью пройти к козьей тропе, что вьется по скалистой стороне холма, и можно перейти вброд речку… и еще много чего можно сделать – пускать кораблики в огромном ручье у магазина, бежать к дальним лесным огородам в поисках лешего, собирать грибы с ягодами… А можно отыскать волшебный клад или заброшенный колодец на дне оврага – говорят, что воду ту пить нельзя, но мы с сестрами пьем, и кажется – нет ничего вкуснее в этом мире. Она сладка, как газировка, эта вода.
И это лето – вечное. Вечно стучат камушки о скалистые останцы, и река шумит, перекатывая валуны, и плети водорослей вечно кажутся волосами русалок, и мы, дети, вечно мчимся со склона холма, крича от радости, ведь впереди еще целые каникулы, и нам кажется, что они – тоже вечные, как это лето.
Я все еще сижу на том крыльце, все еще ловлю солнечных зайчиков. Я все еще чувствую вкус земляники и малины, что оседают сладостью на языке. И стоит зажмуриться – как вижу старый дом с огромной русской печкой, в которой подходит мой любимый омлет, и вижу кровать с горой подушек, и живую бабушку, сидящую на своем диване. Она в зеленом платке и пестрой старинной кофтейке, и Уголек мурчит у нее на коленях. И живые братья входят в переднюю, чтобы забрать меня на прогулку к реке – и я смеюсь от счастья, и я еще не знаю, что никогда больше не увижу никого из них. Ни бабушку, ни братьев, ни кота… ни еще многих и многих из тех, кто в это лето так дорог мне. И это лето длится и длится, я не хочу, чтобы оно кончалось.
Говорят - нельзя жить воспоминаниями. Но как быть – если кто-то жив только в твоих воспоминаниях?
Синегорье
Поселок Шубино - край небольшого заводского городка Усть-Катава, что затерялся среди бескрайних уральских лесов. Синегорье – так называют этот край, ведь куда ни кинешь взгляд – всюду будет смытая серая мгла чащи, всюду будет простор и туманная синь. Стрелой уходит к речке улица Гуляева, на которой близ перекрестка стоит бабушкин дом – большой добротный пятистенок с высоким крыльцом и просторными тенистыми сенями, с русской печкой и черно-белыми фото прадеда с прабабкой – глядят они строго, будто пытаются понять, как живут те, кто сейчас стали хозяева этого дома.
Хорошо живут – пристроили длинную просторную веранду, сени и чулашек со старинным сундуком превратили в детскую, и в этом году я, кажется, увижу новый дом. Он глядит в будущее новыми окнами, наполненный детским смехом, и пусть нет больше высокого крылечка и деревянных половиц – я знала их, покрытых ткаными половичками, наперечет… пусть нет больше сундука со старинной одеждой, нет крашеных в ржаво-коричневый ступеней и нет гладких тесаных перил, служивших мне и сестрам горкой... Остались ли качели в палисаднике, где растет малина? В детстве я забиралась на перекрытия или забор рядом с этой качелей и долго-долго сидела там, глядя на свой Усть-Катав, и огромное здание завода казалось мне затерянным в степях Украины домом, где ждали меня куклы и мои славянские подружки.
Грустила ли я? Мне жаль, что иногда я плакала, не ценя того времени, что могу провести в диком горном краю, в доме бабушки, слушая ее страшные истории – про соседку-ведьму, которая лишилась руки, когда она превратилась в свинью, про призрака с кладбища, который приходит за сорванными с его могилы цветами… про Марью, скинувшуюся со скалы в речку, когда отец отрубил голову ее любимому – тот был башкиром, а русские не отдавали своих девчат на сторону. Этот утес называют Марьиным – скала возвышается над рекой, изрезанная трещинами, и цвет точно такой, как ступеньки старого бабушкиного крыльца, оставшегося лишь в моих воспоминаниях. Цвет ее ржаво-коричневый. Цвета запекшейся крови.
И сколько ни сидела я потом, когда приехала в Усть-Катав взрослой, в местной библиотеке, сколько ни опрашивала старух – никто не знал подробностей легенды про башкирца и его Марью. Придумала ли бабушка ее или речь шла о другом утесе? Не знаю.
Но знаю, что все эти истории навсегда в моей памяти и благодаря им я начала писать.
А еще с высокого забора было видно микрорайон на Горе, и поселок Паранино – тот пытался спрятаться в лесу, но все же можно было его разглядеть, сейчас там живет сестра, навсегда уехавшая в Усть-Катав, и впервые я буду жить не в бабушкином доме. Но зато там рядом тот самый Марьин утес…
Еще с бабушкиной улицы была видна гора Большая – она огромным спящим зверем прилегла за рекой, за железнодорожным полотном, и мы детьми часто бегали в ту сторону, чтобы бродом перейти к подножию этой горы – там были лучшие места для купания.
Но больше всего я любила смотреть на Шиханку – возле пруда, в самом центре города, возвышается ее острая вершина, и если подняться по пологому склону горы, то можно часами смотреть на окрестные леса, и весь городок будет как на ладони. Особо хорошо видно родное Шубино и центр
В палисаднике, под окнами, цвели тигровые лилии – и бабушка их очень любила. Наверное, именно с тех пор это и мои любимые цветы. Жаль, что сейчас их там нет, жаль, что нет крыльца и чулашка с сундуком, но зато в этом доме навсегда осталось мое детство. И оно ждет меня в гости.
Таежная невеста
Огромные каменные хребты и причудливые каменные останцы, россыпи курумников… редколесья светлые – всего и не охватить глазом.
Не думала вот только Лиза, что у нее когда-то будет время разглядывать все эти просторы. Леса казались зеленым покрывалом, на горы накинутым, и острые скалы, словно кинжалы, вспарывали бархат крон… Насмотрелась девушка уже на тайгу, блуждая по горам – на весь век хватит.
Застыла – будто сама в камень обратилась. Куда идти?.. Вот мох на дереве да на россыпи камней у узловатых корней сосен, да толку с того, что Лиза знает теперь, что север – в той стороне? Что север, что юг – какая разница? Одинаково, куда брести, ведь все равно не понимает девушка, в какой стороне поселок заводской остался, откуда с мужем вчера вечером выехали… Думала, на междугородний автобус ее он отвезет.
Отвез.
В тайгу отвез, в глухомань такую, что теперь и не верится, что выбраться к людям доведется… Сколько ни плакала Лиза, сколько ни просила не бросать ее в лесу, обещала никому на поселке их не говорить о разрыве и о том, как подло он поступил – но никак не удалось уговорить. Скажу, мол, на станцию отвез, а там не знаю – куда пропала. Вот его ответ был. Сел на свой мопед и уехал.
Пошла дальше Лиза по бездорожью – сидеть на месте смысла не видела, а так надежда была на какой хутор выйти или зимовье, на лето заброшенное.
На ходу девушка то и дело вглядывалась в деревья, чтобы сруб охотничий не пропустить, кой-где продиралась сквозь густой подлесок, а кой-где и легко идти было – меж сосен иногда не было поросли никакой. Время от времени Лиза останавливалась, прислушивалась – ей чудилось, что между красноватыми стволами, отливающими медью, что-то шевелится, играет бликами, но всякий раз оказывалось, что это яркий солнечный луч осветил ветку дерева, или же ее собственная тень шагает меж кедров и елей.
…Ближе к полудню – солнце уже высоко стояло - Лиза увидела какое-то странное движение в стороне темнеющих у холма елей, и замерла, испугавшись.
Казалось ей, это уже не ветка и не тень.
Казалось, там - среди разлапистых елей - действительно кто-то был.
Или что-то.
Тень, коснувшаяся ближних елей, была не ее.
Глаза открыть страшно – стоит и прислушивается, а руки ткань на юбке нервно мнут. Слишком тихо вокруг, не слышно рычания или треска веток – значит, это не зверь стоит на тропе.
Лиза все же открыла глаза и увидела бородатого мужчину в странной льняной рубахе, каких уже давно никто не носит. На лесном человеке – да и человек ли это был, может, лешак вышел из тайги? - были широкие мешковатые штаны, кожаный пояс с ножнами и флягой, на плече - ружье.
Мужчина глядел на Лизу немигающим взглядом черничных глаз и молчал.
- Вы кто? – тихо спросила она. – Я тут уже несколько дней плутаю, все никак на дорогу не выйду…
Странный человек что-то промычал и протянул ей руку, кивнув в сторону тропы, ведущей вниз с горы.
- Вы немой, да? – спросила девушка и подошла к нему ближе, но за руку не взяла.
Мужчина жестами снова предложил ей пойти с ним. Они пошли напролом в лес по крутому склону горы. Время от времени Лиза останавливалась, прислонившись к стволу сосны, переводя дух.
Дикий человек что-то нечленораздельно пробурчал, когда пришлось в очередной раз остановиться.
– Мне не стоит теряться здесь. Я понимаю! – покорно сказала она и пошла за ним уже быстрее. – Но я не потеряюсь, не переживайте, слишком долго я блуждала по окрестным лесам, чтобы теперь, встретив человека, который выведет меня отсюда, так легко заблудиться… Я просто устала … И есть хочу!..
Мужчина остановился и зыркнул на свою спутницу из-под кустистых бровей. Порылся в небольшом холщовом мешке, висевшем на плече, и достал оттуда флягу с водой и краюху хлеба. Протянул Лизе.
Сглотнув, девушка схватила хлеб и воду. Пила с жадностью, а хлеб показался таким вкусным, словно никогда его раньше не пробовала.
- Спасибо, - смущенно пробормотала Лиза и вернула флягу. – Я могу передохнуть? Ноги не держат…
Мужчина кивнул и сел на поваленное дерево.
- Угораздило же меня, - тихо сказала Лиза, прислонившись к теплому камню спиной. - Вот жила я в своем поселке, и думать не думала, что буду по тайге бродить. Тут рядом деревня, да? – и, приняв его молчание за знак согласия, продолжила говорить. – Я, правда, рада, что вы меня нашли и в лесу не бросили. Спасибо вам… Как звать-то вас? Давайте я буду имена называть, а вы кивнете, когда ваше назову, хорошо? Нужно же нам как-то познакомиться… А меня Лизой зовут.
И она начала перечислять самые распространенные имена. А он молчал, поглядывая на нее исподлобья.
…С горы открылось взору необозримое пространство девственной суровой тайги, то вздыбленной крутогорьем, то прорезанной порожистыми долинами строптивых речек. Ароматом богородской травы – чабреца – была пронизана вся пойма реки, куда спустилась с горы следом за своим провожатым Лиза.
Остановилась, нахмурилась. Огляделась – деревни и следов нет, ни коровы не мычат, ни куры не квохчут, тишина – как и прежде, в лесу.
- Ты меня куда привел-то, Лешак окаянный?
Имя он ей так и не сказал, вот и брякнула она сейчас первое, что в голову пришло.
А он за руку ее взял и поволок вниз по тропе.
* * *
Тайга шумела, пела разнотравьем, уводя по бездорожью своих полян и лесов, тайга плакала сосновыми смолами, жалела Лизу. А та бежала, куда глаза глядят, не разбирая пути – да и откуда ей знать было, как из этой глуши выбираться? Но и жить так, как жила последний год, она тоже не могла – в старой охотничьей избе, посреди леса, с лешаком диким под боком. Понятно дело, старик нечистым не был – так, каторжник беглый, по всему видать, тело в синих наколках, нелюдимый, угрюмый. На все ее просьбы к людям пойти – только мычал что-то, а потом уходил в тайгу, а ее в домике запирал. Хорошо хоть еды и дров оставлял с запасом…
Лиза устала, запыхалась от бега, поняла, что силы не рассчитала. Нельзя было сразу мчаться во весь дух, как дальше-то идти? А мысли ее все время к Лешаку возвращались – имя свое он ей так и не смог называть, писать не был обучен, а языка нет – немой.
