Глава 7
Фургоны медленно катили по дороге. Поскрипывали колеса, хлопала раздуваемая ветром холстина, мерно ударяли в пыльную землю копыта. Если закрыть глаза, можно представить, что работает какой-то странный механизм. Или ползет многоножка. Деревянная, скрипучая многоножка. Я не стал закрывать глаза. Не хватало еще уснуть.
Сзади раздался приглушенный топот копыт. Пегий Волк, верный своим индейским традициям, не подковывал коня.
— Пора останавливаться на ночлег.
— Тебе об этом сказали голоса духов?
— Чтобы услышать духов, нужно уединиться и очистить помыслы, достичь гармонии со вселенной. Тебе этого не понять, мой бледнолицый брат. Хотя тебе и не нужно. Не стоит беспокоить духов там, где достаточно взглянуть и задуматься. Девушка во втором фургоне клюет носом. Того и гляди уснет и свалится под копыта. Ты хочешь довезти до скалы на одного немертвого больше?
— Возможно, она станет беспокойником, и нам не придется никуда ее везти.
— Ты говоришь так, будто тебя это забавляет.
— Хуже. Мне все равно. Я просто хочу доехать до места побыстрее.
Пегий Волк посмотрел на меня своими равнодушными блестящими глазами. Пыль осела у него на лице, и глубокие морщины походили на трещины в изможденной засухой земле.
— Ты зря так спешишь, Морт. Скала стояла на берегу не одну сотню лет. Постоит и еще пару дней.
— Я не скала. У меня нет сотни лет.
— Как знать, мой бледнолицый брат, как знать.
Я натянул поводья и поднял руку.
— Привал! Сгоняйте фургоны в круг! Пастор, ну куда вы поворачиваете, дьявол вас раздери! В круг, я сказал!
***
Кто мне рассказал об этой скале? Когда? Я помню каждый поворот дороги, каждый камень у обочины, каждое дерево. Я закрываю глаза — и вижу изломанную линию гор на горизонте. Когда-то, когда светило солнце, они были красными, и желтыми, и коричневыми. Сейчас они просто серые. Сумрак сожрал цвет и выплюнул полинявшую форму.
Иногда я задумываюсь: а откуда здесь вообще эта дорога? Глубокие колеи, взрезавшиеся в твердую красную землю, похожи на шрамы. Чтобы оставить такие колеи, по земле должны пройти сотни фургонов. Кто ездил к пустынной скале у океана? Зачем? Не так уж долго мертвые не умирают, пару лет всего. За это время не выйдет так укатать тракт. Да и не видел я тут никого, кроме нас. Ни разу. И следов ничьих не видел. Ни отпечатков подков в пыли, ни кострищ.
Может, это из-за той дыры в черепе, которая оставила шрам? После ранений в голову такое бывает. Времена путаются. Если так, то я легко отделался. Могло быть хуже. Видывал я здоровых мужиков, которые после такого слюни пускали и под себя ходили. Жалкое зрелище. Так что, пожалуй, мне повезло. Я сижу в седле, я держу оружие, я веду караван. А память… А что память? Все равно жизнь дерьмовая. Нечего тут запоминать.
***
Сухостой в огне трещал и брызгал смолой, рыжие искры фейерверком взлетали в воздух. Я прихлебывал кофе с отчетливым привкусом цикория и молчал. Те, кто сидели рядом, тоже молчали. Люди — потому что устали, немертвые — потому что были мертвы. Скорбными столбами маячили они за спинами живых родственников, и сквозь дым я ощущал отчетливый запах разлагающейся плоти. Только дочка Делахеев сидела рядом с матерью, прижавшись к мягкому боку. В том месте, которого касалось ее лицо, уже расплывалось влажное пятно. Делахеи долго тянули с отъездом. Сейчас мать пудрила дочь и старательно завивала ей волосы на бумажечки, надеясь скрыть локонами следы гниения. Один раз она даже надела на девочку капор, но слишком туго затянутая лента врезалась в щеку, и мягкая плоть разошлась, как старая рыхлая губка. Нельзя так долго тянуть с немертвыми. Нельзя. Но разве же людям объяснишь?
Пегий Волк бесшумно вынырнул из молочного сумрака, похлопал меня по плечу.
— Схожу осмотрюсь вокруг.
Я, не оборачиваясь, кивнул. Когда-то мне было интересно, как человек превращается в волка. Я отходил от костра и смотрел, как Пегий Волк неторопливо раздевается, аккуратно складывая дешевые холщовые штаны и рубашку, как натирается жиром, смешанным с пеплом и травами. Старческое дряблое тело от этого начинало лосниться и пахло едко и опасно. А потом индеец становился на четвереньки, отклячив тощий зад, и кувыркался назад. Не знаю, как он при этом не ломал спину. Вот тут-то оно и происходило. Начинал кувырок человек, а заканчивал — волк. Ничего, в общем, интересного. Разве что кто-то любит смотреть на голых стариков.
Большой Том достал губную гармонику и подул в нее. Звук, пронзительный, как крик, взлетел в серое небо. Миссис Делахей вздрогнула. Сидящая рядом девочка не пошевелилась, в ее широко распахнутых немигающих глазах отражался огонь. Большой Том заиграл. Сначала грустное — «Жду тебя», потом веселое — «Моя Салли Ли». Рози попробовала было подпевать, но под пристальным взглядом пастора замолчала. Бывают же такие люди. И сами не веселятся, и другим не дают.
Я достал флягу и потряс ее, проверяя, сколько там еще осталось. Судя по звуку, больше половины. Уж мне-то радость пастор не испортит. Я отхлебнул виски и зажмурился, смаргивая слезы. Когда я открыл глаза, рядом со мной сидел здоровенный волк. Он облизал седую морду и раззявил пасть, вывалив длинный розовый язык. Клыки у него были желтые и тупые, шерсть на холке линяла и вылезала неопрятными клочьями. Даже в своей второй шкуре Пегий Волк был стар.
Гармошка взвизгнула и заткнулась. Четыре пары глаз в ужасе таращились на волка. Да уж, чертов индеец обожает эффектные появления. Я пихнул его в теплое меховое плечо.
— Иди, чего расселся. Не порть людям отдых.
Этот проклятый краснокожий хуже пастора.
Глава 8
Когда в меня ткнулся холодный мокрый нос, огонь уже почти погас. Я сел, потянулся, подкинул в тлеющее кострище тонких веточек. Когда разгорится, можно будет кофе вскипятить.
— Ну что, чисто?
Волк кивнул лобастой башкой, замер, словно к чему-то прислушиваясь, и яростно заскреб за ухом задней лапой.
— Отойди от меня. Не хватало еще, чтобы твои паразиты на меня переползли. У белых и индейцев должны быть разные вши.
Волк растянул пасть в ухмылке, обнажив плотный ряд желтоватых коренных зубов, и пошел в сторонку, к оставленной одежде. Я подцепил котелок и приладил его над огнем.
Вчерашний кофе уже остыл, покрывшись мутной радужной пленкой. Дрянь, конечно, но пить можно. Особенно если плеснуть туда чуток виски.
Жена пастора в черном траурном платье стояла у фургона, прямая, как столб. Почему-то она выглядела точно так же, как при жизни. То же желтоватое лицо, тот же сомкнутый в прямую линию рот, узкий и жесткий, как повод. Интересно, как пастор понял, что его жена мертва? Потыкал в нее палкой?
Появился Пегий Волк, на ходу застегивая рубашку.
— Кофе хочешь?
— Не откажусь.
Я закурил, протянул сигарету Пегому Волк.
— Что-нибудь видел?
— Мышей. Зайцев. След койота.
— Ты понял, о чем я тебя спрашиваю.
— Да. Понял. Поблизости беспокойников нет, можешь не волноваться. Парочка прошла к западу пару часов назад, но очень далеко. Запах был почти неразличим.
— Убрались отсюда?
— Да.
Пегий Волк с наслаждением затянулся и, сложив губы словно для поцелуя, выпустил колечко дыма. Из фургона, зевая и одергивая мятое платье, вылезла Рози. Брат шел за ней, как привязанный. Когда Рози остановилась, он неловко ткнулся ей в плечо.
— Доброе утро. Кофе найдется?
— Для леди кофе найдется всегда. Присаживайтесь на мое место.
— А вы куда же?
— На пост. Должен же кто-то караулить лагерь, пока все завтракают.
Мнению Пегого Волка я доверял. Если старый греховодник сказал, что беспокойников тут нет, значит, их тут нет. Но слушать индейские сказки у меня не было никакого желания. А сейчас пришло время сказок.
Люди сонно моргали, грели руки о кружки и почти не разговаривали. Миссис Делахей баюкала дочь. Один глаз у девочки уже не открывался.
Пегий Волк оглядел собравшихся у костра и откашлялся. Пришло его время. Иногда я думаю, что он ездит с нами только для того, чтобы рассказывать эти глупые поверья. Потому что в родном племени всех уже от этой болтовни тошнит.
— Я расскажу вам старую индейскую легенду. В ней говорится о тех временах, когда не было ни солнца, ни луны…
Пастор поморщился, на лицах Рози и миссис Делахей отразился интерес. Они слышали эту историю впервые. Они были заинтригованы. Пегий Волк набрал воздуху в грудь. Он обрел благодарных слушателей. Это его всегда вдохновляло.
Я отошел в сторону, бросил на землю одеяло и сел. Слова все равно долетали сюда, но звучали приглушенно, будто через вату.
— … и тогда из подземного мира поднялись Бирюзовый мальчик и девочка Белая ракушка. Они жили с Первым мужчиной и Первой женщиной в одном хогане, как одна семья, и спали рядом с ними. Когда Первый мужчина и Первая женщина начали шептаться, Бирюзовый мальчик спросил, о чем они разговаривают. Разве они задумали какое-то зло? «Нет, — ответил Первый мужчина. — Мы хотим создать луну и солнце. Мы не задумали зла и глупых дел». Мальчик и девочка согласились с этим, но мальчик сказал, что если солнце будет каждый день подниматься в небо, ему положена плата. Первый мужчина счел, что это справедливо. «И какая же это плата?» — спросил он. Бирюзовый мальчик сказал, что солнце дает жизнь, но солнце же ее и забирает…
Я оглянулся. Пегий Волк говорил, прикрыв глаза и чуть раскачиваясь, словно во сне. Слушатели затихли, забыв о кофе, и только пастор недовольно поджимал губы. Он был очень похож на свою жену, такой же худой и желтый. Так сразу и не разберешь, кто из них мертв.
— …Первый мужчина согласился, чтобы платой солнцу были жизни и рыб, и птиц, и растений, и всех зверей, и людей, населяющих землю. Затем они с Первой женщиной нашли огонь и раскалили круглую бирюзу и белую ракушку. Мальчик вошел в бирюзу, и в руках у него была свирель. Он стал солнцем и двинулся в путь по небу. Когда он играет на свирели, месяцы на земле сменяют друг друга. Девочка же вошла в ракушку и стала луной. У нее тоже была свирель…
У индейцев странные сказки. Эту я не люблю. Мне не нравится думать о том, что солнце — это ребенок, заточенный в раскаленную бирюзу. Я скучный белый человек и предпочитаю верить в распятого на горе сына плотника.
Глава 9
Каменистые, испещренные рытвинами пригорья были поганым местом. Беспокойники бродили тут постоянно, как вши по солдатской шинели. Бог его знает, почему их так сюда тянуло. Может, беспокойникам нравились виды, открывающиеся с высоты. А может, они были не так глупы, как кажется, и предпочитали поджидать фургоны там, где лошади не могли даже перейти на рысь.
Иногда мне везло, и караван проскакивал пригорья, так и не встретившись с беспокойниками. Но не в этот раз.
Первым беспокойников услышал бегущий рядом с моим конем Пегий Волк. Или унюхал. Дьявол этих индейцев разберет. Он заворчал, оскалил тупые клыки и задрал хвост, облезлый, как потрепанное боями полковое знамя.
— Далеко? — я прищурился, вглядываясь в вечные сумерки. Волк задумался, потом кивнул.
— Из ущелья успеем выбраться?
Волк помотал головой.
Беспокойники подойдут быстро. Это было плохо. Но в ущелье нет места для маневра. И это было хорошо. Когда беспокойникам не развернуться, они толпятся и толкаются, как овцы в загоне, сбивая друг друга с ног. И тут только успевай стрелять. Я успевал.
Тут нужно было хорошенько все взвесить. Я задумался, перебирая немногочисленные варианты. Караван был паршивым. Трое мужчин, не считая краснокожего и меня. Причем пастор горазд только молиться, а Делахей слеп, как крот. Я поднял руку, останавливая неспешно катящиеся повозки.
— Эй, стойте! Тпру! Разворачивайте фургоны поперек ущелья и выпрягайте лошадей! Стой, кому говорю! Заворачивай!
Том первым натянул повод, заставляя лошадь взять круто вправо. За ним выровнялись остальные. Трех фургонов хватило, чтобы перекрыть узкий проход, а четвертый, пасторский, остановился в стороне. Сначала я хотел загнать его вторым рядом, а потом передумал. Может, оно и неплохо, если хотя бы один фургон уцелеет. Черт его знает, что с остальными станется.
— Выпрягите лошадей и привяжите их подальше. Том, мистер Делахей, берите оружие и занимайте позиции за фургонами. Рози, ступай к пастору.
Рози насупилась, посмотрела на меня, потом на брата и, вытащив из-под тюфяка старый карабин, направилась к мужчинам.
— Рози!
— Я делаю что, что нужно. И ты, Морт, делай, что нужно.
Я покачал головой. У каждого свой путь в ад — и кто я такой, чтобы ставить на том пути препоны?
Пастор стоял рядом с женой, прямой как палка. Его губы беззвучно шевелились.
— Святой отец, вы бы взяли оружие. На беспокойников пуля вернее молитвы действует.
Пастор меня не услышал. Или не захотел услышать. Он шептал, зажмурившись, я видел движение глазных яблок под пергаментной кожей век.
Окинул взглядом круто взбирающиеся вверх пороги скал, я сдвинул на затылок шляпу. Ущелье — та же штольня. Камни внизу, камни по бокам. Только крыши нет. И хорошо, что нет. Ничего не обвалится.
— Поди сюда, мой краснокожий брат. Есть дело.
Волк сел радом, склонив голову набок. Одно ухо у него стояло торчком, второе, рваное, висело пожеванной тряпкой. Я расстегнул сумку и вытащил из нее связку динамитных шашек. Надо бы, конечно, их поперек ущелья по одной разложить, чтобы перекрыть весь периметр. Рассеяный взрыв в узком пространстве – страшное дело. Но времени уже не было. Да и шнура у меня не хватит — к каждой шашке хвост тянуть. Его всего-то четверть мотка осталось.
Я приладил к связке конец запала и протянул динамит волку.
— Вот, отнеси вперед и положи там, где камней побольше. А потом сразу назад.
Пегий Волк ухватил динамит за веревку и деловито подтрусил вперед. Бикфордов шнур тянулся за ним, как послед за выкидышем. Катушка у меня в руках начала быстро разматываться.
— Что вы делаете? — глаза у Тома были круглые, как блюдца, а голос ощутимо давал петуха.
— Шрапнель — очень полезная вещь. И по живым хорошо, и по мертвым.
— Но у вас нет шрапнели!
— У нас есть камни. Спасибо Господу за малые его милости.
Катушка у меня в руках остановилась. Я обрезал хвост, опустил его в траву и наступил ногой, чтобы не потерять. Вскоре из сумрака вынырнул волк и потрусил ко мне. Бока его часто вздымались. Я прислушался. Движущийся между каменными стенами ущелья воздух уже доносил до нас неторопливые шаркающие шаги. Беспокойники приближались. Голодные мертвецы шли к нам — и мы как могли приготовились к встрече.
— Пригнитесь! Спрячьтесь за бортами! Пастор, если от вас нет толку, лезьте под фургон. И оставьте в покое супругу — ей, в отличие от вас, бояться уже нечего.
Я закурил и начал считал. Слушал медленные, мерные, как обложной дождь, шаги, и считал. А когда голос внутри меня сказал «Ноль», я наклонился, поднял шнур, поднес его к самокрутке и затянулся. Запал вспыхнул, потрескивающий огонек весело заискрил, побежал прочь и скрылся в жухлой траве. Шаги звучали еще секунду, другую, третью — а потом нас ударило волной плотного горячего воздуха и накрыло грохотом взрыва. Холстину с фургонов сорвало, разметав обрывки по чахлым кустам на склонах. Каменный град хлестнул борта, рядом со мной упала на землю оторванная рука, обернутая в поношенный, затертый на манжете рукав.
