Солнце скользило к западу, небосвод окрашивался всеми оттенками охряного, когда караван, наконец, остановился.
Запыленные лошади на трясущихся ногах фыркали и устало встряхивали головами. Старшие с опаской смотрели на руины некогда высоких зданий, что виднелись на горизонте.
Мальчик знал, что старшие не любят останавливаться близ остатков городов прошлого, но рядом с ними водилась живность, а есть хотелось больше. Отец снял сонного ребенка с телеги, передал на руки закутанной в тряпьё матери, та быстро отнесла его к остальным детям, которых собрали в кучу, там, где старики разводили костер. Мужчины, и отец с ними, сразу отправились на охоту, женщины, скинув темные плотные плащи с прорехами, принялись обустраиваться на ночлег. Мальчик, как и все дети, начал отходить ото сна, принялся оглядываться, выискивать глазами себе дело… Девочки постарше уже помогали распрягать и стреноживать лошадей, мальчишки таскали тюки и мешки со скарбом. Те, кто был ещё старше, но не дорос до охоты, мечтательно смотрели на остовы зданий, наверняка, желая пробраться к ним и посмотреть, что же они такое на самом деле. Но старшие не позволяли. Лишь самые смелые, сильные и ловкие из каравана могли рискнуть и отправиться в бывшие города.
— Там живут теперь другие, — говорили старики, — теперь это не наш дом.
Лишь они и помнили, какого было жить не в бесконечной пустыне, укрываясь в шатрах и палатках, а в этих самых… городах. Старые картинки бережно хранились в прочных коробках, их, с трепетом держа в руках, показывали детям, рассказывали, что когда-то такие как они, люди, жили среди камня, стекла и деревьев, но потом всё рухнуло, как рухнули эти самые города, как от них остались одни руины, обломки, на которые пришли те, другие, и заняли себе это место. А люди теперь скитались по миру, выживая и готовясь умереть.
Мужчины вернулись тогда, когда солнце почти село. Добычи было много, они нашли гнездовье серых ящериц. Было вдоволь тушек и яиц. Дети радовались, женщины улыбались, нанизывая мясо на железные палки и раскладывая над огнем.
Мальчик ждал, пока отец не сядет рядом, чтобы протянуть ему свой кусок мяса, так было заведено. И не важно, что еду разделят на всех, и никто не останется голодным, но так надо: тот, кто принес еду, должен первым её вкусить. И не важно, что отец откусит лишь чуть-чуть и с улыбкой протянет сыну обратно. Так заведено.
А потом старшие решились и… над костром раздался мерный стук барабана, старая дудка затянула свою песню, а сестра… Сестра скинула свой потрепанный плащ, повела руками и шагнула к костру.
Разговоры стихли, все вперились взглядами в тонкую фигуру, ласкаемую светом костра и лучами заходящего солнца. А девушка, подняв руки вверх, плавно изогнулась в спине, обернулась, качнув бедрами… Длинная широкая юбка терялась в песке, но лишь пока сестра не сделала шаг, зарываясь босой ногой с желтую пыль. Взмах — и песчинки вместе с тканью взмывают вверх, повинуясь ей, искры костра вторят.
Сестра извивалась, как и пламя костра, кружилась вокруг него, то склоняясь к нему, то удаляясь, словно в испуге, манила его руками к себе и отступала, избегая ретивых рыжих языков, ловкая и изящная.
Барабаны били, дудка тянула свою песню, женщины выводили рулады, сестра танцевала…
Отблески огня горели в глазах людей и каждое поколение думало о своём: о потерянном прошлом, о тяжёлом настоящем, теряющемся в мареве будущем.
А мальчик думал о том, как красива его сестра, как грациозна, словно песчаная ящерка, как горда и статна, словно руины старых городов, как дорого она будет стоить, когда придет пора продать её замуж…
Но сейчас сестра танцевала у костра, а небо становилось всё чернее и чернее. Наступила ночь, время, когда в новом мире никто не спал. Ни люди, его прежние хозяева, ни те, другие, что живут сейчас на развалинах, новые хозяева мира.
Мира, в котором для людей места уже нет, мира, который они потеряли.
Запыленные лошади на трясущихся ногах фыркали и устало встряхивали головами. Старшие с опаской смотрели на руины некогда высоких зданий, что виднелись на горизонте.
Мальчик знал, что старшие не любят останавливаться близ остатков городов прошлого, но рядом с ними водилась живность, а есть хотелось больше. Отец снял сонного ребенка с телеги, передал на руки закутанной в тряпьё матери, та быстро отнесла его к остальным детям, которых собрали в кучу, там, где старики разводили костер. Мужчины, и отец с ними, сразу отправились на охоту, женщины, скинув темные плотные плащи с прорехами, принялись обустраиваться на ночлег. Мальчик, как и все дети, начал отходить ото сна, принялся оглядываться, выискивать глазами себе дело… Девочки постарше уже помогали распрягать и стреноживать лошадей, мальчишки таскали тюки и мешки со скарбом. Те, кто был ещё старше, но не дорос до охоты, мечтательно смотрели на остовы зданий, наверняка, желая пробраться к ним и посмотреть, что же они такое на самом деле. Но старшие не позволяли. Лишь самые смелые, сильные и ловкие из каравана могли рискнуть и отправиться в бывшие города.
— Там живут теперь другие, — говорили старики, — теперь это не наш дом.
Лишь они и помнили, какого было жить не в бесконечной пустыне, укрываясь в шатрах и палатках, а в этих самых… городах. Старые картинки бережно хранились в прочных коробках, их, с трепетом держа в руках, показывали детям, рассказывали, что когда-то такие как они, люди, жили среди камня, стекла и деревьев, но потом всё рухнуло, как рухнули эти самые города, как от них остались одни руины, обломки, на которые пришли те, другие, и заняли себе это место. А люди теперь скитались по миру, выживая и готовясь умереть.
Мужчины вернулись тогда, когда солнце почти село. Добычи было много, они нашли гнездовье серых ящериц. Было вдоволь тушек и яиц. Дети радовались, женщины улыбались, нанизывая мясо на железные палки и раскладывая над огнем.
Мальчик ждал, пока отец не сядет рядом, чтобы протянуть ему свой кусок мяса, так было заведено. И не важно, что еду разделят на всех, и никто не останется голодным, но так надо: тот, кто принес еду, должен первым её вкусить. И не важно, что отец откусит лишь чуть-чуть и с улыбкой протянет сыну обратно. Так заведено.
А потом старшие решились и… над костром раздался мерный стук барабана, старая дудка затянула свою песню, а сестра… Сестра скинула свой потрепанный плащ, повела руками и шагнула к костру.
Разговоры стихли, все вперились взглядами в тонкую фигуру, ласкаемую светом костра и лучами заходящего солнца. А девушка, подняв руки вверх, плавно изогнулась в спине, обернулась, качнув бедрами… Длинная широкая юбка терялась в песке, но лишь пока сестра не сделала шаг, зарываясь босой ногой с желтую пыль. Взмах — и песчинки вместе с тканью взмывают вверх, повинуясь ей, искры костра вторят.
Сестра извивалась, как и пламя костра, кружилась вокруг него, то склоняясь к нему, то удаляясь, словно в испуге, манила его руками к себе и отступала, избегая ретивых рыжих языков, ловкая и изящная.
Барабаны били, дудка тянула свою песню, женщины выводили рулады, сестра танцевала…
Отблески огня горели в глазах людей и каждое поколение думало о своём: о потерянном прошлом, о тяжёлом настоящем, теряющемся в мареве будущем.
А мальчик думал о том, как красива его сестра, как грациозна, словно песчаная ящерка, как горда и статна, словно руины старых городов, как дорого она будет стоить, когда придет пора продать её замуж…
Но сейчас сестра танцевала у костра, а небо становилось всё чернее и чернее. Наступила ночь, время, когда в новом мире никто не спал. Ни люди, его прежние хозяева, ни те, другие, что живут сейчас на развалинах, новые хозяева мира.
Мира, в котором для людей места уже нет, мира, который они потеряли.
