Мой отец был не злодеем. Он был жертвой. Жертвой большой мировой трагедии, которая использовала его детское сердце как поле боя. И его урок — «бей первым» — был не чем иным, как криком закопанного в его душе испуганного мальчика из блокадного Ленинграда.
Понимание этого не оправдывает всё. Но оно объясняет. И в этом объяснении — ключ к исцелению. Но одного человеческого понимания оказалось недостаточно. Я мог понять отца, я мог простить его и простить себя, но я не мог силой собственной воли остановить ту роковую эстафету греха и боли, что переходила из поколения в поколение. Я был её звеном. Я был носителем того же вируса — вируса страха, недоверия к миру, готовности причинить боль, чтобы защититься.
Я боролся с симптомами, но корень болезни был глубже. Глубже моих воспоминаний, глубже детства моего отца, глубже той войны. Это был корень греха, уходящий в саму природу падшего человечества. То, что в духовном мире называют родовым проклятием — не как магия или карма, а как неумолимая закономерность: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина».
Я мог пытаться быть добрее, но не мог переродить свою природу. Я мог анализировать боль, но не мог излить в своё сердце ту самую, настоящую Любовь, которая одна только и может выжечь ненависть до основания.
И тогда я наконец понял, о какой «миссии» говорила та женщина. И что значит «Бог любит тебя». Это была не просто абстрактная идея. Это был единственный возможный ответ на трагедию моего рода. Вся эта цепь страданий — от деда к отцу, от отца ко мне — могла быть разорвана только извне. Только кем-то, кто не был звеном этой цепи. Кем-то, кто добровольно вошёл в наш ад, чтобы вывести нас из него.
Всякое родовое проклятие может быть остановлено только одним способом — приняв искупительную жертву Иисуса Христа на Голгофском кресте. На том Кресте произошел величайший в истории обмен. Он, безгрешный, взял на Себя всё наше проклятие — всю боль, весь грех, всю ненависть, все травмы, переходящие от отцов к детям. Вся кислота нашего «кислого винограда» отравила Его. Вся тьма моего отца и моя — сошлась на Нём. Он принял на Себя удар, предназначенный всем нам, чтобы разорвать порочный круг раз и навсегда.
Когда я, дрожа, принял эту жертву как данную лично за меня, произошло не просто моё прощение. Произошло нечто большее. Я, как блудный сын, вернулся в своего настоящего Отца. И в тот миг я вышел из проклятого рода Адама и вошёл в благословенный род Христа. Моя линия наследования изменилась. Теперь я наследовал не боль своего земного отца, а любовь и природу моего Небесного Отца.
Это не значит, что все последствия травм исчезли в один миг. Это значит, что я получил источник силы для исцеления, который находится вне меня самого. Получил Святого Духа, Который начал ту самую «детоксикацию души», возвращая мне способность любить по настоящему - так, как любит Христос.
Лаборатория любви обрела своего Главного Ученого. Теперь все мои опыты — по прощению, по принятию, по исцелению памяти — я проводил не один. Я просто сотрудничал с Ним, позволяя Ему превращать яды, которыми хотели меня уничтожить, в лекарства для тех, кто нуждался в исцелении души.
Цепь была разорвана. Взрыв той мины в лесу наконец прекратил своё действие. На кресте Христа он был поглощён и обезврежен. И моя миссия, моё служение теперь заключалось в том, чтобы нести это знание другим — другим сыновьям и дочерям, отягощённым проклятиями своих родов, и показывать им единственный путь к свободе.
Бог, как выяснилось, обладает не только безграничной любовью, но и изрядным чувством юмора. Я думал, что моя «Лаборатория Любви» прошла все испытания: детские травмы, наркотики, прощение отца, рождение детей... Но Господь готовил для нас с женой самый масштабный и неожиданный эксперимент.
Они нашли нас сами. Мы их не искали. Восемь восемнадцатилетних подростков, только что выпустившихся из детского дома. Восемь душ, отчаянно нуждавшихся в том, чего у них никогда не было — в доме. В семье. В маме и папе. Нуждавшихся в Любви.
И вот вся эта орава сидит за нашим столом. Едят нашу еду, галдят, перебивая друг друга, смеются, спорят. А мы с женой сидим, как два ошалевших дурака, смотрим на этот кипящий котёл жизни и друг на друга. Мозг отказывался понимать: «Что происходит? Что это за эксперимент?»
Страх был оглушительным. Столько проблем, столько ответственности, столько боли, которую они несли в себе, обрушилось на нас разом. Но сквозь этот страх я вдруг поймал себя на странном чувстве. Вернее, на целой гамме чувств, которые поднимались из глубин души. Боль за каждого из них — за то, как же так вышло, что ребёнок остаётся один в этом мире. Глубокое сострадание — к их украденному детству, к их выжженной доверчивости. И что-то ещё, большее, вселенское...
И тогда я понял. Это была не моя любовь. Моих сил и моей любви на такое не хватило бы. Это Он Сам Господь Бог любил этих детей. Любил через меня. Через мою жену. Через наш, ставший вдруг тесным, дом.
И эксперимент начался. Лаборатория закипела с новой силой. Было всё: кражи, пьянство, открытое бунтарство против любых правил. Это были годы огня, воды и медных труб, собранные в одном котле. И это были одни из самых лучших лет в моей жизни. Бог учил меня высшей математике любви через самые сложные уравнения.
Один из сыновей, назовём его Максим, очень просил устроить его на работу. Я не хотел брать ответственность, перед работодателем. Но он так убедительно клялся, что всё будет хорошо, что я сдался. Договорился с хорошим человеком. А Максим... всю ночь гулял, пришёл под утро пьяный и, конечно, проспал. Я был в не себе от негодования.
Когда он проснулся , я сказал ему холодно: «Собирай вещи. Поедешь жить в свою квартиру». (Государство уже выделило им жильё). Он стал умолять, уговаривать, клясться, что это больше не повторится. Но я видел — слова для него ничего не стоили. И тогда во мне что-щёлкнуло. Я предложил: «Хочешь остаться? Получи пять раз ремнём. Через джинсы».
Он с огромным облегчением и даже радостью согласился. Пять ударов тяжёлым кожаным ремнём. Больно было нам обоим. Но когда я опустил ремень, произошло нечто, что навсегда прояснило для меня смысл библейских слов: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю» (Откровение 3:19).
Мой приёмный сын повернулся ко мне. По его лицу текли слёзы, он потирал пятую точку, смотрел на меня... и вдруг бросился в объятия. " Папочка..." — всхлипнул он, и мы стояли, обнявшись, и плакали вместе. До него наконец-то дошло. Не через слова, а через боль. До него дошло, что в этом доме его действительно любят. Что нам не всё равно, что с ним будет. Что его поступки имеют последствия, и кто-то переживает за него так сильно, что готов взять на себя роль «злодея», лишь бы не дать ему скатиться на дно. Это была не жестокость. Это была хирургия любви, резавшая гнойник безответственности.
Но самый суровый экзамен ждал меня впереди. Его устроил другой сын, Вова — самый колючий и задиристый. Его душа была похожа на ежа, свернувшегося от постоянной боли.
Как-то утром нам срочно понадобилось разгрузить машину досок. Я зашёл в комнату к пацанам: «Парни, подъём, нужна мужская помощь!». Все, ворча, но послушно поднялись. Все, кроме Вовы. Он лежал, уткнувшись в стену, и демонстративно игнорировал меня. " Вов, вставай " — повторил я, стараясь держать себя в руках. В ответ послышался поток невнятного, но откровенно агрессивного бурчания. Воздух накалился. Я почувствовал, как внутри закипает знакомая, старая ярость — та самая, что когда-то толкала меня на агрессию. Я сделал последнюю попытку, сказав сквозь зубы: «Хорошо, оставайся. Обойдёмся без тебя».
Это стало спичкой, брошенной в бензин. Володя резко сел на кровати. Его глаза полыхали ненавистью. "Да пошёл ты!" — прошипел он. " Кто ты такой, чтобы мне указывать?". Потом он схватил телефон, быстрым движением набрал номер и, глядя мне прямо в глаза, прорычал в трубку: " Ало, Сань! Можешь подъехать? Да тут надо одному козлу рога пообломать..."
Время остановилось. Словно раскалённый гвоздь вошёл мне в грудь. «Козлу... Рога...» Это обо мне. Мой же приёмный сын, которому я отдал часть своего сердца, звал дружков, чтобы «сломать мне рога». Ярость поднялась во мне такой волной, что в глазах потемнело. Вся моя натура, вся боль моего детства, все демоны прошлого кричали в один голос: «Убей! Сломай ему шею! Докажи, кто здесь главный!»
Я, не помня себя, выскочил из комнаты на улицу. Меня трясло крупной дрожью, кулаки были сжаты до хруста. «Господи! — застонал я из самой глубины души. " Что мне делать?! Я хочу его избить! У меня не остаётся другого выбора!"
И в этот миг, сквозь гул крови в ушах, сквозь удушье гнева, я услышал Его. Не громкий, не с небес, а тихий, ясный и твёрдый голос в самой глубине моего сердца: «Иди и дай ему любовь». Это прозвучало так же нелепо, как если бы мне сказали потушить пожар стаканом воды. Но это был приказ.
И в следующее мгновение передо мной, как на киноплёнке, промелькнула вся жизнь этого «колючего» парня. Я увидел его не злым и неблагодарным хамом, а тем самым маленьким мальчиком, у которого умерла мама и его счастливое детство вдруг резко оборвалась . Я увидел детдомовские коридоры, полные таких же озлобленных детей, озлобленных на всех взрослых, за то что их оставили, но ещё больнее что так и не забрали…Я увидел его глаза, полные слёз в ту ночь, когда он признался, что его никто никогда не любил. Вся его дерзость, всё его хамство — это был всего лишь крик: «Посмотри на меня! Увидь мою боль! Полюби меня, несмотря ни на что!»
Моя ярость исчезла. Её место заполнила вселенская скорбь и жалость. Я глубоко вздохнул, и... зашёл обратно.
Вовка сидел на кровати, всё так же надувшийся, ожидая ответного удара, ссоры, войны. Он приготовился к бою. Но вместо этого я подошёл и просто сел рядом. Положил руку ему на плечо. Он весь напрягся, как струна. "Сын..." — тихо сказал я, и голос мой дрогнул. "Ты знаешь, мне было так больно это слышать. Потому что я тебя люблю. Ты мой сын."
И тогда случилось чудо. Его броня треснула. Он сломался. Его плечи задрожали, и он разрыдался, как маленький мальчик, уткнувшись лицом в мою грудь. " Пап, прости... прости меня..." — всхлипывал он. "Я не хотел... Я просто..."
Мы сидели и плакали, обнявшись. Два раненых мужчины, нашедших, наконец, общий язык — язык прощения и любви. В тот миг в моё сердце вошёл неземной мир. Та самая «великая тишина», о которой пишут святые. Всё внутри утихло и умиротворилось.
Вывод этого страшного и прекрасного эксперимента был прост и грандиозен: когда тебя оскорбляют, унижают, предают — у тебя всегда есть выбор. Выбор плоти — ответить злом на зло, мстить, доказывать свою силу. И выбор духа — отказаться от мести, дать место в этой ситуации Иисусу и позволить Ему действовать через тебя.
В тот день, на краю пропасти, я выбрал второй путь. И произошло чудо. Огонь ненависти был потушен не силой, а любовью. И в сердце, которое минуту назад рвалось на части от гнева, воцарился мир Божий, «который превыше всякого ума» (Филиппийцам 4:7).
Я понял: настоящая победа — не в том, чтобы сломать «рога» обидчику, а в том, чтобы исцелить рану в его душе. И для этого нужна лишь одна, единственная сила во вселенной — Любовь. Та самая, что сошла с небес на Голгофский крест, чтобы снести Своими ранами все наши грехи и забрать всю нашу боль . И та самая, что сегодня, здесь и сейчас, способна вырваться из нашего сердца на того, кто этого совсем не заслуживает.
В моей «Лаборатории Любви» я прошел через множество опытов. Я экспериментировал с прощением, с принятием, с исцелением памяти. Я разбирал по атомам свою боль и боль своего отца. И все эти эксперименты привели меня к одному, главному выводу, который перевернул всё мое мировоззрение.
Фёдор Достоевский, писатель, с которым я спорил долгие ночи в поисках ответов, оставил нам гениальную, но неполную формулу: «Красота спасёт мир».
Я осмелюсь с ним не согласиться. Нет, не красота.
Любовь спасёт мир.
Красота — это отражение. Она — сияние Любви, её след во Вселенной. Но сама по себе красота пассивна и беззащитна. Её можно заключить в рамку, купить и продать, ею можно любоваться, пока вокруг рушится мир. Красота может вдохновить, но только Любовь — преобразить.
Именно Любовь является той фундаментальной силой, той «клейкой субстанцией», что держит всё мироздание в единстве, равновесии и взаимоуважении. Всё творение поёт гимн этой Любви — от вращения галактик до биения сердца, от закона тяготения до закона совести.
Но возможно ли это? — этот вопрос скептика и реалиста звучал и во мне. Возможно ли, чтобы хрупкое, ранимое человеческое сердце стало проводником этой космической силы?
Иисус из Назарета, Бог, проявленный в плоти, отвечает: «Возможно». И Он даёт не сложный многотомный кодекс, а всего две заповеди, в которых заключён весь закон бытия:
1. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим.
2. Возлюби ближнего твоего, как самого себя.
Вот он — тот самый узкий путь и тесные врата.
Узкий — потому что он требует выбора против течения эгоизма.
Тесный — потому что через него нельзя пронести свой груз обид, гордыни и самолюбия.
Это не три разных действия — любить Бога, ближнего и себя. Это одно целое. Вертикаль Любви к Богу наполняет силой горизонталь - Любви к человеку. А здоровое, трезвое отношение к себе, основанное на понимании, что ты любим Творцом, является эталоном для отношения к ближнему.
К чему же ведёт нас Бог? Он, открывавшийся разным народам и культурам в меру их понимания, ведёт нас к одной цели — к Гармонии. К гармонии с Ним Самим, с самими собой, с другими людьми и со всем творением. И главный инструмент на этом пути — Любовь во всех её проявлениях: милосердие, прощение, жертвенность, справедливость, терпение.
Но одного лишь инструмента мало. Нужен был Наставник, который бы не просто рассказал, но и показал, что такое Любовь.
И вот — центральное событие человеческой истории, главное откровение моей жизни и ответ на все вопросы «Лаборатории» - Сам Господь Бог, Творец вселенной, проявился в человеке - Иисусе Христе, чтобы показать нам Любовь. Не как абстрактную концепцию, а как живое, дышащее, страдающее существо.
Любовь, которая моет ноги ученикам. Любовь, которая защищает грешницу. Любовь, которая плачет у гроба друга. И, наконец, Любовь, которая добровольно идёт на Крест, чтобы Своей смертью умертвить смерть и Своей жертвой исцелить разорванную связь между Богом и человеком.
Голгофа — это не акт божественного гнева. Это итоговый, окончательный эксперимент Божественной Любви, доказывающий, что нет такой тьмы, которую она не может просветить, нет такой пропасти, в которую она не спустится, чтобы спасти падшего.
Итак, подведём молитвенную базу под главную задачу — спасение мира. Спасение мира начинается не с масштабных программ и реформ. Оно начинается в «Лаборатории Любви» каждого человеческого сердца. Прямо сейчас.
Мир не изменится, пока мы не изменим источник излияния — наши сердца.
Понимание этого не оправдывает всё. Но оно объясняет. И в этом объяснении — ключ к исцелению. Но одного человеческого понимания оказалось недостаточно. Я мог понять отца, я мог простить его и простить себя, но я не мог силой собственной воли остановить ту роковую эстафету греха и боли, что переходила из поколения в поколение. Я был её звеном. Я был носителем того же вируса — вируса страха, недоверия к миру, готовности причинить боль, чтобы защититься.
Я боролся с симптомами, но корень болезни был глубже. Глубже моих воспоминаний, глубже детства моего отца, глубже той войны. Это был корень греха, уходящий в саму природу падшего человечества. То, что в духовном мире называют родовым проклятием — не как магия или карма, а как неумолимая закономерность: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина».
Я мог пытаться быть добрее, но не мог переродить свою природу. Я мог анализировать боль, но не мог излить в своё сердце ту самую, настоящую Любовь, которая одна только и может выжечь ненависть до основания.
И тогда я наконец понял, о какой «миссии» говорила та женщина. И что значит «Бог любит тебя». Это была не просто абстрактная идея. Это был единственный возможный ответ на трагедию моего рода. Вся эта цепь страданий — от деда к отцу, от отца ко мне — могла быть разорвана только извне. Только кем-то, кто не был звеном этой цепи. Кем-то, кто добровольно вошёл в наш ад, чтобы вывести нас из него.
Всякое родовое проклятие может быть остановлено только одним способом — приняв искупительную жертву Иисуса Христа на Голгофском кресте. На том Кресте произошел величайший в истории обмен. Он, безгрешный, взял на Себя всё наше проклятие — всю боль, весь грех, всю ненависть, все травмы, переходящие от отцов к детям. Вся кислота нашего «кислого винограда» отравила Его. Вся тьма моего отца и моя — сошлась на Нём. Он принял на Себя удар, предназначенный всем нам, чтобы разорвать порочный круг раз и навсегда.
Когда я, дрожа, принял эту жертву как данную лично за меня, произошло не просто моё прощение. Произошло нечто большее. Я, как блудный сын, вернулся в своего настоящего Отца. И в тот миг я вышел из проклятого рода Адама и вошёл в благословенный род Христа. Моя линия наследования изменилась. Теперь я наследовал не боль своего земного отца, а любовь и природу моего Небесного Отца.
Это не значит, что все последствия травм исчезли в один миг. Это значит, что я получил источник силы для исцеления, который находится вне меня самого. Получил Святого Духа, Который начал ту самую «детоксикацию души», возвращая мне способность любить по настоящему - так, как любит Христос.
Лаборатория любви обрела своего Главного Ученого. Теперь все мои опыты — по прощению, по принятию, по исцелению памяти — я проводил не один. Я просто сотрудничал с Ним, позволяя Ему превращать яды, которыми хотели меня уничтожить, в лекарства для тех, кто нуждался в исцелении души.
Цепь была разорвана. Взрыв той мины в лесу наконец прекратил своё действие. На кресте Христа он был поглощён и обезврежен. И моя миссия, моё служение теперь заключалось в том, чтобы нести это знание другим — другим сыновьям и дочерям, отягощённым проклятиями своих родов, и показывать им единственный путь к свободе.
Глава 10 . Лаборатория расширяется: Восемь граней Любви
Бог, как выяснилось, обладает не только безграничной любовью, но и изрядным чувством юмора. Я думал, что моя «Лаборатория Любви» прошла все испытания: детские травмы, наркотики, прощение отца, рождение детей... Но Господь готовил для нас с женой самый масштабный и неожиданный эксперимент.
Они нашли нас сами. Мы их не искали. Восемь восемнадцатилетних подростков, только что выпустившихся из детского дома. Восемь душ, отчаянно нуждавшихся в том, чего у них никогда не было — в доме. В семье. В маме и папе. Нуждавшихся в Любви.
И вот вся эта орава сидит за нашим столом. Едят нашу еду, галдят, перебивая друг друга, смеются, спорят. А мы с женой сидим, как два ошалевших дурака, смотрим на этот кипящий котёл жизни и друг на друга. Мозг отказывался понимать: «Что происходит? Что это за эксперимент?»
Страх был оглушительным. Столько проблем, столько ответственности, столько боли, которую они несли в себе, обрушилось на нас разом. Но сквозь этот страх я вдруг поймал себя на странном чувстве. Вернее, на целой гамме чувств, которые поднимались из глубин души. Боль за каждого из них — за то, как же так вышло, что ребёнок остаётся один в этом мире. Глубокое сострадание — к их украденному детству, к их выжженной доверчивости. И что-то ещё, большее, вселенское...
И тогда я понял. Это была не моя любовь. Моих сил и моей любви на такое не хватило бы. Это Он Сам Господь Бог любил этих детей. Любил через меня. Через мою жену. Через наш, ставший вдруг тесным, дом.
И эксперимент начался. Лаборатория закипела с новой силой. Было всё: кражи, пьянство, открытое бунтарство против любых правил. Это были годы огня, воды и медных труб, собранные в одном котле. И это были одни из самых лучших лет в моей жизни. Бог учил меня высшей математике любви через самые сложные уравнения.
Глава11. Дисциплина как акт милосердия.
Один из сыновей, назовём его Максим, очень просил устроить его на работу. Я не хотел брать ответственность, перед работодателем. Но он так убедительно клялся, что всё будет хорошо, что я сдался. Договорился с хорошим человеком. А Максим... всю ночь гулял, пришёл под утро пьяный и, конечно, проспал. Я был в не себе от негодования.
Когда он проснулся , я сказал ему холодно: «Собирай вещи. Поедешь жить в свою квартиру». (Государство уже выделило им жильё). Он стал умолять, уговаривать, клясться, что это больше не повторится. Но я видел — слова для него ничего не стоили. И тогда во мне что-щёлкнуло. Я предложил: «Хочешь остаться? Получи пять раз ремнём. Через джинсы».
Он с огромным облегчением и даже радостью согласился. Пять ударов тяжёлым кожаным ремнём. Больно было нам обоим. Но когда я опустил ремень, произошло нечто, что навсегда прояснило для меня смысл библейских слов: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю» (Откровение 3:19).
Мой приёмный сын повернулся ко мне. По его лицу текли слёзы, он потирал пятую точку, смотрел на меня... и вдруг бросился в объятия. " Папочка..." — всхлипнул он, и мы стояли, обнявшись, и плакали вместе. До него наконец-то дошло. Не через слова, а через боль. До него дошло, что в этом доме его действительно любят. Что нам не всё равно, что с ним будет. Что его поступки имеют последствия, и кто-то переживает за него так сильно, что готов взять на себя роль «злодея», лишь бы не дать ему скатиться на дно. Это была не жестокость. Это была хирургия любви, резавшая гнойник безответственности.
Глава 12. Любовь вместо «сломанных рогов».
Но самый суровый экзамен ждал меня впереди. Его устроил другой сын, Вова — самый колючий и задиристый. Его душа была похожа на ежа, свернувшегося от постоянной боли.
Как-то утром нам срочно понадобилось разгрузить машину досок. Я зашёл в комнату к пацанам: «Парни, подъём, нужна мужская помощь!». Все, ворча, но послушно поднялись. Все, кроме Вовы. Он лежал, уткнувшись в стену, и демонстративно игнорировал меня. " Вов, вставай " — повторил я, стараясь держать себя в руках. В ответ послышался поток невнятного, но откровенно агрессивного бурчания. Воздух накалился. Я почувствовал, как внутри закипает знакомая, старая ярость — та самая, что когда-то толкала меня на агрессию. Я сделал последнюю попытку, сказав сквозь зубы: «Хорошо, оставайся. Обойдёмся без тебя».
Это стало спичкой, брошенной в бензин. Володя резко сел на кровати. Его глаза полыхали ненавистью. "Да пошёл ты!" — прошипел он. " Кто ты такой, чтобы мне указывать?". Потом он схватил телефон, быстрым движением набрал номер и, глядя мне прямо в глаза, прорычал в трубку: " Ало, Сань! Можешь подъехать? Да тут надо одному козлу рога пообломать..."
Время остановилось. Словно раскалённый гвоздь вошёл мне в грудь. «Козлу... Рога...» Это обо мне. Мой же приёмный сын, которому я отдал часть своего сердца, звал дружков, чтобы «сломать мне рога». Ярость поднялась во мне такой волной, что в глазах потемнело. Вся моя натура, вся боль моего детства, все демоны прошлого кричали в один голос: «Убей! Сломай ему шею! Докажи, кто здесь главный!»
Я, не помня себя, выскочил из комнаты на улицу. Меня трясло крупной дрожью, кулаки были сжаты до хруста. «Господи! — застонал я из самой глубины души. " Что мне делать?! Я хочу его избить! У меня не остаётся другого выбора!"
И в этот миг, сквозь гул крови в ушах, сквозь удушье гнева, я услышал Его. Не громкий, не с небес, а тихий, ясный и твёрдый голос в самой глубине моего сердца: «Иди и дай ему любовь». Это прозвучало так же нелепо, как если бы мне сказали потушить пожар стаканом воды. Но это был приказ.
И в следующее мгновение передо мной, как на киноплёнке, промелькнула вся жизнь этого «колючего» парня. Я увидел его не злым и неблагодарным хамом, а тем самым маленьким мальчиком, у которого умерла мама и его счастливое детство вдруг резко оборвалась . Я увидел детдомовские коридоры, полные таких же озлобленных детей, озлобленных на всех взрослых, за то что их оставили, но ещё больнее что так и не забрали…Я увидел его глаза, полные слёз в ту ночь, когда он признался, что его никто никогда не любил. Вся его дерзость, всё его хамство — это был всего лишь крик: «Посмотри на меня! Увидь мою боль! Полюби меня, несмотря ни на что!»
Моя ярость исчезла. Её место заполнила вселенская скорбь и жалость. Я глубоко вздохнул, и... зашёл обратно.
Вовка сидел на кровати, всё так же надувшийся, ожидая ответного удара, ссоры, войны. Он приготовился к бою. Но вместо этого я подошёл и просто сел рядом. Положил руку ему на плечо. Он весь напрягся, как струна. "Сын..." — тихо сказал я, и голос мой дрогнул. "Ты знаешь, мне было так больно это слышать. Потому что я тебя люблю. Ты мой сын."
И тогда случилось чудо. Его броня треснула. Он сломался. Его плечи задрожали, и он разрыдался, как маленький мальчик, уткнувшись лицом в мою грудь. " Пап, прости... прости меня..." — всхлипывал он. "Я не хотел... Я просто..."
Мы сидели и плакали, обнявшись. Два раненых мужчины, нашедших, наконец, общий язык — язык прощения и любви. В тот миг в моё сердце вошёл неземной мир. Та самая «великая тишина», о которой пишут святые. Всё внутри утихло и умиротворилось.
Вывод этого страшного и прекрасного эксперимента был прост и грандиозен: когда тебя оскорбляют, унижают, предают — у тебя всегда есть выбор. Выбор плоти — ответить злом на зло, мстить, доказывать свою силу. И выбор духа — отказаться от мести, дать место в этой ситуации Иисусу и позволить Ему действовать через тебя.
В тот день, на краю пропасти, я выбрал второй путь. И произошло чудо. Огонь ненависти был потушен не силой, а любовью. И в сердце, которое минуту назад рвалось на части от гнева, воцарился мир Божий, «который превыше всякого ума» (Филиппийцам 4:7).
Я понял: настоящая победа — не в том, чтобы сломать «рога» обидчику, а в том, чтобы исцелить рану в его душе. И для этого нужна лишь одна, единственная сила во вселенной — Любовь. Та самая, что сошла с небес на Голгофский крест, чтобы снести Своими ранами все наши грехи и забрать всю нашу боль . И та самая, что сегодня, здесь и сейчас, способна вырваться из нашего сердца на того, кто этого совсем не заслуживает.
Глава 13. Главный Эксперимент
В моей «Лаборатории Любви» я прошел через множество опытов. Я экспериментировал с прощением, с принятием, с исцелением памяти. Я разбирал по атомам свою боль и боль своего отца. И все эти эксперименты привели меня к одному, главному выводу, который перевернул всё мое мировоззрение.
Фёдор Достоевский, писатель, с которым я спорил долгие ночи в поисках ответов, оставил нам гениальную, но неполную формулу: «Красота спасёт мир».
Я осмелюсь с ним не согласиться. Нет, не красота.
Любовь спасёт мир.
Красота — это отражение. Она — сияние Любви, её след во Вселенной. Но сама по себе красота пассивна и беззащитна. Её можно заключить в рамку, купить и продать, ею можно любоваться, пока вокруг рушится мир. Красота может вдохновить, но только Любовь — преобразить.
Именно Любовь является той фундаментальной силой, той «клейкой субстанцией», что держит всё мироздание в единстве, равновесии и взаимоуважении. Всё творение поёт гимн этой Любви — от вращения галактик до биения сердца, от закона тяготения до закона совести.
Но возможно ли это? — этот вопрос скептика и реалиста звучал и во мне. Возможно ли, чтобы хрупкое, ранимое человеческое сердце стало проводником этой космической силы?
Иисус из Назарета, Бог, проявленный в плоти, отвечает: «Возможно». И Он даёт не сложный многотомный кодекс, а всего две заповеди, в которых заключён весь закон бытия:
1. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим.
2. Возлюби ближнего твоего, как самого себя.
Вот он — тот самый узкий путь и тесные врата.
Узкий — потому что он требует выбора против течения эгоизма.
Тесный — потому что через него нельзя пронести свой груз обид, гордыни и самолюбия.
Это не три разных действия — любить Бога, ближнего и себя. Это одно целое. Вертикаль Любви к Богу наполняет силой горизонталь - Любви к человеку. А здоровое, трезвое отношение к себе, основанное на понимании, что ты любим Творцом, является эталоном для отношения к ближнему.
К чему же ведёт нас Бог? Он, открывавшийся разным народам и культурам в меру их понимания, ведёт нас к одной цели — к Гармонии. К гармонии с Ним Самим, с самими собой, с другими людьми и со всем творением. И главный инструмент на этом пути — Любовь во всех её проявлениях: милосердие, прощение, жертвенность, справедливость, терпение.
Но одного лишь инструмента мало. Нужен был Наставник, который бы не просто рассказал, но и показал, что такое Любовь.
И вот — центральное событие человеческой истории, главное откровение моей жизни и ответ на все вопросы «Лаборатории» - Сам Господь Бог, Творец вселенной, проявился в человеке - Иисусе Христе, чтобы показать нам Любовь. Не как абстрактную концепцию, а как живое, дышащее, страдающее существо.
Любовь, которая моет ноги ученикам. Любовь, которая защищает грешницу. Любовь, которая плачет у гроба друга. И, наконец, Любовь, которая добровольно идёт на Крест, чтобы Своей смертью умертвить смерть и Своей жертвой исцелить разорванную связь между Богом и человеком.
Голгофа — это не акт божественного гнева. Это итоговый, окончательный эксперимент Божественной Любви, доказывающий, что нет такой тьмы, которую она не может просветить, нет такой пропасти, в которую она не спустится, чтобы спасти падшего.
Итак, подведём молитвенную базу под главную задачу — спасение мира. Спасение мира начинается не с масштабных программ и реформ. Оно начинается в «Лаборатории Любви» каждого человеческого сердца. Прямо сейчас.
Мир не изменится, пока мы не изменим источник излияния — наши сердца.
