Елена Зелинская
Дом с видом на Корфу
Глава 1
Дарреллы и другие звери
Тень наползает медленно, тесня жар к горизонту. Сначала накрывает оливковую рощу, вертикальную, как театральная декорация, потом два ряда
домиков, каменистый пляж и полосатые зонтики. Темное покрывало стремительно натягивается на залив, круглый, как подкова, зажатая с двух сторон скалисты-ми берегами. Теперь можно, не жмурясь, смотреть, как переваливаются с боку на бок яхты и задирают носы катера. Вдали, закрывая выход в море, розовеют в уходящем солнце холмы Албании. Цикады смолкают мгновенно, как прихлопнутые.
фонари бросают на залив жидкие полоски света, вода дрожит в них, змеится. Сегодня воскресенье, и ко всем трем заведениям
Калами — так называется наша деревня — тянутся катера. на Корфу традиционно отдыхают англичане. Они и в отпуске выглядят, словно исследуют дебри Африки: сосредоточенные решительные лица, бриджи, высокие зашнурованные ботинки, шляпа с широкими полями надвинута на лоб:
— Dr. Livingstone, I presume?
На столиках в таверне зажигаются огоньки, и тень от спиртовки цветком ложится на скатерть. Терраса заполняется, и можно занять столик у воды, вынырнув из-под спасительной в полдневную жару крыши, которая увита мускулистыми ветвями акации.
— Акации больше ста лет, — говорит хозяйка, не поднимая головы от старомодного аппарата, и отбитые чеки трещат, как цикады, — она еще при Дарреллах была.
«Белый дом, который стоит на утесе, как игральная кость» — эта цитата большими буквами написана на стене таверны прямо над кассой.
Белый дом дважды ввели в мировую литературу братья Дарреллы.
«Моя семья и другие звери» Джеральда Даррелла — мальчика, который ловил стрекоз на острове Корфу, интеллигентные читатели моего детства знали по имени Джерри.
«Дом Просперо» Лоуренса Даррелла — роман об истории острова и об истории любви к нему — не переведен на русский язык, наверное, до сих пор.
Две книги — две жизни. В одно время, в одном месте сплетаются и расходятся миры мальчика и взрослого. Один — земной, натуральный, пахнущий нагретой травой и морской тиной, он населен птицами, водяными паучками и ящерицами; там из маминой кухни несутся запахи перца, базилика и чеснока, а в маленьких норках шевелятся прозрачные скорпионы.
Другой — царит рядом. В нем лондонский хлыщ и интеллектуал смотрит с ночного балкона на бесшумные звезды, небрежно обсуждает с друзьями этимологию слова «корфу» и на рассвете, склонившись за борт рыбачьей лодки, бьет острой палкой осьминога.
Белый дом, в котором семья Дарреллов поселилась накануне Второй мировой войны, теперь гостиница. В первом этаже — таверна; к ступенькам, которые спускаются прямо к воде, поминутно причаливают лодки. на камнях, исхоженных и прославленных обоими братьями, загорают туристы. на входе в дом, с той стороны, где дорога идет по краю утеса и виден лишь только один этаж, висит табличка в виде рас-крытой книжки: справа — Лоуренс, склонившийся над рукописью, а слева — десятилетний Джерри.
Повесть «моя семья и другие звери», написанная младшим Дарреллом, была моей любимой детской книгой. Остров посередине Средиземного моря, где можно держать дома пеликанов, а лотосы плавают на поверхности соленого озера, казался мне таким же сказочным, как Солнечный город с незнайкой и его друзьями, а мальчик Джерри со своим терьером искал приключений в одной компании с Томом Сойером и Геком финном. Не только я, даже мама считала историю ненастоящей и только качала головой над тем местом в книжке, где объяснялось, что миссис Даррелл, разведясь с мужем, выбрала для проживания семьи остров Корфу из-за его дешевизны.
Читаю старшего Даррелла — и словно заново, взрослая, возвращаюсь в знакомые с детства места. на остров, населенный букашками, про которых рассказал мне Джерри, входит интеллектуальная жизнь литератора, и его горизонты наполняются изяществом ассоциаций и изысканными, почти придуманными лунными ландшафтами. Люди тоже иногда появляются в «Доме Просперо», как называет Корфу в своем романе старший брат. Вот натуралист и естествоиспытатель Теодор Стефанидес. Я узнала его сразу: в моем детстве он учил Джерри ловить пауков на приманку и подарил любознательному мальчишке микроскоп.
В мире старшего брата Теодор лечит крестьян от малярии, читает медицинские фолианты при свете луны и слушает слепого гитариста в компании таких же, как он, космополитов в баре на площади Керкиры.
Оторванные от мирового литературного процесса, мы не только не читали многого, даже читанное ускользало, лишь только будя воображение. Потерянный довоенный мир, о котором вспоминает в Египте
Лоуренс Даррелл, бежавший с оккупированного немцами острова, для нас был и вовсе незнаком. В нашем довоенном мире звучали марши и выстрелы, идиллия деревенских усадьб, если и была, осталась еще за прежней, первой войной. Мимо нас незаметно проскользнули Коко Шанель, автомобили с медными клаксонами, негритянский джаз, Берти Вустер, океанские лайнеры и хрупкие надежды.
Как они тосковали по утраченному времени: вино из одуванчиков, маленький принц, птица пересмешник, гаитянки с цветами в волосах...
По оливковой роще бежит десятилетний Джерри с сачком и удочкой, тридцатилетний Лоуренс на камнях у Белого дома слушает, как разбивается о скалы безупречная голубизна Ионического моря и трещат быстрые, как сердцебиение, цикады. Я и правда не поверила своим глазам, когда прочитала, что можно снять квартиру в доме, который стоит на утесе, как игральная кость. Будто мне предложили провести лето в Зурбагане.
Муж, не споря, согласился. А что плохого?
Глава 2
Рекомендовано Гомером
Вечером погас свет. Точнее, не зажегся. Не зажглись фонари вдоль пляжа, не включились лам-почки на верандах, вывески на магазинчиках, не засветились желтыми пятнами окна вилл на высоком оливковом склоне.
— Обрыв в горах, — пояснила Дарья, хозяйка
Белого дома, — при таком ветре неудивительно.
— Сирокко? — вспомнила я единственное известное мне название южного ветра, Дарья пожала плечами и, склоняясь над каждым столиком, зажгла спиртовки.
В соседнем ресторане, собственности компании
«Томас Кук», которой, кстати, принадлежит половина немногочисленных деревенских гостиниц, загудел дизель. Как у маршака:
Есть за границей контора Кука,
И если вас одолеет скука
И вы захотите увидеть мир...
Темнота наступала быстро, слизывая краски. На албанском берегу завидной россыпью сверкали огоньки, изредка серую массу залива перечеркивал светлячок катера, и высоко, на трассе, укрытой оливами, проскакивали фары, появляясь и снова исчезая за деревьями. Я захлопнула бесполезную книгу, Толя закрыл по-гасший ноутбук, и мы вышли на улицу. Ветер, и правда жаркий, шумел и гнул деревья. Пальма, похожая стволом на огромный ананас, размахивала своими широкими и плоскими листьями, словно руками, словно танцевала, не сходя с места. Остро пахла акация.
— Ночью будет гроза, — сказал муж, и, не сговариваясь, мы повернули к магазину. Продавец, небритый седой грек, сидел на ступеньках, прислонясь к стене и широко раздвинув колени. Взяв фонарик, он тонким лучом прошелся по сумрачно блестевшим винным рядам и сунул в карман бесформенных штанов три евро. Корфианские вина, густые и горькие, окутаны мифами. «феакс», который твердая Толина рука разливает по бокалам, когда мы сидим в темноте на балконе, упоминается в «Илиаде»; торжественный гекзаметр под названием на этикетке подтверждает истинность, а вкус — бесспорность.
— Рекомендовано Гомером! — произносит Толя, уважительно разглядывая греческие буквы.
Странно, но при таком ветре нет сильных волн. Море, как гигантская грудная клетка, вздымается всем объемом и опускается снова: вдох — выдох, вдох —выдох.
Все сумрачно и замкнуто, как в раковине. Кажется, что небо куполом накрывает нашу низину, опираясь краями на Албанские холмы и полукруг береговой линии.
— Любопытно, что Лоуренс Даррелл, — поддерживая праздный разговор, заметила я, — не считает корфиотов религиозными и часто называет местных крестьян суеверными.
— Протестанты не доверяют чудесному. То, что они считают невежеством, скорее является избытком воображения, не подкрепленного материалом. — Толя встал и облокотился на перила балкона. Он так по-темнел от загара, что даже на расстоянии вытянутой руки я вижу только его силуэт. Впрочем, мне необязательно видеть его, чтобы знать, как он выглядит. Догадываюсь, что ему необязательно слышать меня, чтобы знать, что я скажу.
Что-то белое, шумное вдруг вылетело из-за угла дома и пронеслось мимо нас. Он даже отпрянул от неожиданности:
— Смотри, сова!
— А почему ты решил, что это сова?
— А кто еще это может быть? Размером — как кошка, а голова — круглая и ушастая. — небось еще Дарреллов помнит. — Я перегнулась через перила, пытаясь разглядеть в темноте литературный персонаж. но птица уже слилась с тенью.
—А вдруг это килликанзарос?
— Кто?
— Дух дома, что-то среднее между маленьким сатиром и домовым. У него копытца и острые ушки, он портит молоко и мелко пакостит. Крестьяне верят, что под Рождество все килликанзаросы подземного мира собираются вместе и пилят гигантскую сосну, ствол которой держит земную твердь. Каждый год они почти достигают успеха, и только возглас «Христос воскрес!» спасает всех нас от падения, восстанавливает дерево и выталкивает всю эту ораву в реальный мир. Очень напоминает «ночь перед Рождеством».
— А как еще бесу подцепить крестьянина? — Толя снова расположился в плетеном кресле и на ощупь на-резал перочинным ножиком брынзу. — Он живет простой жизнью. У него железа, быть может, два с половиной килограмма на всю семью. Все свое, домотканое, еда — хлеб и оливки, вода — из источника. Почти как в монастыре. Вот только и остается — воображение.
— Настоящих крестьян, наверное, и здесь уже не осталось. — Я протянула руку и сунула в рот влажный кубик сыра. — С тех пор как англичане провели на острове водопровод, построили дороги и научили местное население играть в крикет, старые боги умер-ли. «Амуры и Психеи все распроданы поодиночке», и не кому-нибудь, а представителям туристических агентств.
Золотые дорожки упали на водную гладь, за спиной зашумел вентилятор, и окна вспыхнули одновременно на всем склоне, словно свечки на ново-годней елке.
— Я окунусь перед сном?
— Я спущусь с тобой.
Впереди, взявшись за руки, бежали наши тени.
Длинные и молодые, почти как мы.
2
Отсутствие кошелька мы обнаружили на горе. на самой верхушке, которую венчала железная конструкция, похожая на Эйфелеву башню. на фоне стройного носителя связи монастырь выглядел приземистым и суровым, каждый из них, однако, по-своему тянулся к небесам.
Дорога-серпантин подняла нас на самую высокую точку Корфу. Признаться, я и так высоты боюсь, а уж когда наш микроавтобус начал наяривать повороты, проходя в десяти сантиметрах от обрыва, то закружилась бы голова и покрепче моей. Однако вид искупал, еще как искупал, он просто купался в голубизне и зелени, плавными холмами, покатыми каменными волнами давно застывшей лавы стекая к прозрачной воде.
Чем выше мы поднимались, тем гуще смыкались деревья, ствол к стволу, крона к кроне, образуя густое и непроходимое пространство, пронзаемое копьями кипарисов. Оливы, венецианское наследство, коих на Корфу великое множество, старели на глазах. Их витые, словно изморенные стволы окружены были сетями — неводами для ловли плодов. Богаче становились и виллы. Похожие на собачек гипсовые львы охраняли портик, ступеньки и светлый проблеск бассейна в глубине сада. Каждую встречную машину приходилось пропускать, прижимаясь к изгороди, и ждать, пока та не покинет деревню и не освободит дорогу.
Опустив на колени большие руки, у порога, как в сказке, сидели старик со старухой, и тень виноградных лоз, со светящимися изнутри кистями, пестрела на их просторных одеждах. Дорога уводила вверх и становилась круче.
Гора Пантократор плыла над островом, обнажая перед нами все его географические изгибы. Вот тут-то Толя и обнаружил, что забыл кошелек. Мы обхлопали, виновато поглядывая друг на друга, все карманы и обшарили сумки. Толя, включив фонарик, — уж лучше бы он забыл фонарик! — заглянул под сиденья микроавтобуса. Единственной находкой (в заднем кармане коротких холщовых штанов) оказалась моя заначка в размере десяти евро. Десятка, честно выложенная на соломенный стол маленького кафе, дрогнула под легким ветерком. Я быстро прихлопнула ее ладонью. Как обычно в таких случаях, всем сразу захотелось пить. мы попросили стаканчик холодного кофе и распили его на троих. А впереди нас ждал целый день путешествия!
— Ребенок останется голодным! — с леденящим родительское сердце ужасом произнесла я. Муж помрачнел и тревожно взглянул на ребенка, словно тот уже изнывал от голода.
— Да я вовсе не хочу есть, — возмутился ребенок.
— Это пока, — многозначительно поправила я.
Толя помрачнел еще больше.
Собственно, называть ребенком этого симпатичного молодого человека с усами и короткой бородкой можем только мы с мужем. Он присоединился к нам на несколько дней, оторвавшись от своих взрослых дел, и любезно изображает из себя — нам в утешение — мальчика лет десяти. Снисходительно лежит на пляже, читает что-то умное в разогретом на солнце планшете; сорвавшись вдруг, бежит в воду, и только темный затылок виден нам далеко у линии буйков. А мы ждем на берегу. ничего, мы умеем его ждать. Легко подхватывая любую идею, он ползает с папой по голубым пещерам, пьет, присев со мной на траву под миртовым деревом, «пимс» — мой культовый коктейль с огурцом и мятой — и терпит наши глупые шуточки, типа: «не купить ли мальчику сачок?»
Сейчас он тоже чувствует себя смущенным — так вошел в роль, что не догадался взять с собой сумку.
— Давайте я быстро съезжу в Белый дом за деньгами, — предлагает он.
— Один?!
— Вы что, вправду забыли, сколько мне лет?
— Займем сотню у Яниса, нашего водителя! — примирительно предлагаю я. — Вечером, когда он нас привезет в гостиницу, отдадим!
Янис, услышав нашу необычную просьбу, только покачал залысинами: у него больше двадцатки за раз и не бывает. Однако в стороне не остался и выступил с предложением занять деньги у друга, который как раз и живет в той деревне, где у нас по плану намечен обед. Водитель с энтузиазмом кинулся названивать по телефону, а мы трое, вздохнув, отправились осматривать монастырь, раз уж приехали.
Скажу сразу, сотня евро в Греции на дороге не валяется. Отец семейства, чем-то напомнив нам Кису Воробьянинова в третьей позиции, патетически заявил, что он никогда не оставит нас без средств к существованию. мы спорить не стали. Высадив основной состав в намеченной деревушке, он развернул микроавтобус, точнее, микроавтобус развернул Янис, и они поехали обратно в Калами. Если кошелек не забыт, а потерян вместе со всей наличностью и карточка-ми, — напомнил Толя, — у него в чемодане найдется припрятанная заначка.
Мы вдвоем остались гулять и осматривать деревню Перия. Перия-периферия. Вот, произнесла это слово, и теперь оно ко мне привяжется. Буду до конца дней вспоминать деревушку под этим названием, сочиню рассказ, как мы оказались на периферии истории, и буду назидательно искать корни привычного русского слова в глухой греческой глубинке. Кончится тем, что поверю сама.
