Фаузер не скрывает горькой усмешки: действительно, власти всеми способами теснят истинную церковь: мешает она Второму Рейху. Видите ли, молодой Империи необходима культурная унификация, и в борьбе за неё Бисмарк дал волю даже безбожникам-либералам. Так что недоверие епископа можно понять: если он пришлёт сюда, в светское заведение, комиссию искать еретиков, то кто-нибудь обязательно донесёт об этом в городскую управу, а то и другому ведомству. И тогда святых отцов могут обвинить в нагнетании паники, а то и нарушении Кафедрального параграфа конституции. Да, все знают, что вампиры существуют, но теперь упоминание об этом любят трактовать как политическую пропаганду: лютеране тут же заявят, что истинная церковь хочет поднять народ против них, потому как негоже судить о протестантах по нескольким экстремальным случаям.
Лже-Штефан откладывает, наконец, фотографии, и в задумчивости всё-таки ставит локти на стол. Но не так, совсем не так, как это сделал бы Штефан настоящий, теперь Фаузер ясно это видит. Тварь может заучить дневник жертвы, может скопировать почерк и манеру одеваться, но ей не удастся без многомесячного наблюдения выучить в лицо всех знакомых, произношение и весь тот огромный набор неосознанных привычных жестов, что составляет неотъемлемую часть социального облика оригинальной личности. И всё равно где-нибудь, когда-нибудь подменыш ошибётся.
Вот зачем упырю нужно, чтобы мальчики уезжали якобы лечиться на несколько лет: он заманивает их куда-то, где сможет беспрепятственно изучать их — и пить по капле, по глоточку. И при этом они окажутся вдалеке от всех, кто с ними хорошо знаком — после долгого перерыва в общении мелкие нестыковки в поведении не будут так бросаться в глаза. А, значит, упырь не станет рисковать без нужды, подменяя жертву собой окончательно до её отбытия в дальние дали.
Может быть, настоящий Штефан ещё жив.
— Пусть так. Я верю вам, господин учитель. Но что же вы предлагаете делать?
— Я как раз за этим и пригласил вас: обсудить одну идею, — Фаузер не выдерживает напряжения, встаёт и прохаживается по комнате. — Возможно, она покажется вам несколько безумной.
Он говорит это, только чтобы выиграть немного времени на раздумья: внятного плана у него больше нет. Разумеется, изначально план был: уговорить Штефана съездить с ним к епископу лично. Фаузер предъявил бы все свои доказательства — и провести экзорцизм вдали от посторонних глаз не составило бы труда. А если бы этого оказалось недостаточно, их бы отправили как паломников к местночтимой святой — уж она-то, наверняка, помогла бы.
Но настоящего Штефана, которому нужна защита церкви, здесь нет, а подменыш на визит к епископу вполне может согласиться, чтобы избавиться от Фаузера по дороге да так, что тела никогда не найдут.
Строго говоря, ничто не мешает упырю убить Фаузера прямо здесь и сейчас, пока они наедине, как только он выяснит всё, что его интересует. Скорее всего, именно с этим намерением упырь и пришёл сюда. и чтобы спасти себя и, если не Штефана, то хотя бы всех прочих будущих жертв кровососа, Фаузеру нужно действовать прямо сейчас.
Конечно, оружие на нечисть заготовлено заранее — только вот револьвер сейчас разряжен и лежит в специальном ящике. Нет ни единого шанса, что упырь позволит Фаузеру им воспользоваться.
Если только…
— Видите ли, я сейчас выскажу, возможно, крамольную мысль, — при волнении Фаузер становится особенно велеречив. Впрочем, сейчас это ему на руку: упырь должен видеть перед собой безобидного интеллигента-теоретика, а не серьёзную угрозу. — Но мне кажется, обращаться к церкви вообще бесполезно. Вы ведь сами только что упомянули, что были на причастии. Рафи тоже не пропускал ни одной воскресной службы. Похоже, то противоестественное влияние, какой бы природы оно ни было, какому подвергает ваше тело еретик, не уменьшить святыми дарами. Так что единственный путь, который я сейчас вижу — это вынудить подменыша оставить вас в покое по причине вашей непригодности в качестве новой личины.
Лже-Штефан выглядит удивлённым.
— К чему вы клоните?
— Вы же наверняка знаете, что вампиры обладают способностью к феноменальной регенерации тканей. — Продолжая говорить, Фаузер возвращается к столу и достаёт ящик с револьвером. Прикосновение к крышке с вырезанным клеймом оружейной фирмы успокаивает. — И, раз вы в нынешнем состоянии сильно походите на него, мы можем заключить, что внешних изъянов он не имеет. Но если таковой изъян появится у вас и о нём будут знать ваши родственники, знакомые, а, в идеале, и весь возможный в будущем светский круг общения, в который упырь и намерен влиться, заняв ваше место, — то упырю будет крайне затруднительно вас подменить. Главное, чтобы изъян нельзя было сымитировать простым гримом и он был всегда на виду.
— Вы сумасшедший, — выдыхает подменыш с некоторой долей восхищения. — Но, если ваш план сработает, упырь может просто переключиться на другую цель.
— И ему потребуется начинать превращение жертвы сначала и, похоже, это процесс небыстрый. А тем временем мы с вами начнём его искать.Мы ведь отлично знаем его приметы, и у нас есть его фото.
— То есть, вы предлагаете…
— Палец, герр Берневиц. Достаточно будет пары фаланг. — Фаузер сам удивляется той безмятежности, с которой произносит эти слова. — Вы готовы потерять палец, но сохранить этим жизнь?
Они глядят друг на друга в упор. Тварь, что играет роль шестнадцатилетнего подростка, будто забывает про маскарад: в лице нет ни намёка на положенный в такой ситуации испуг. В глаза Фаузеру-охотнику смотрит разумный хищник. Смотрит с долей уважения, как на достойного противника.
— Хорошо. На левой руке. — Соглашается лже-Штефан и позволяет себе нервный смешок: — Правда, я не смогу сыграть завтрашний урок, господин учитель.
Фаузер скупо улыбается в ответ на шутку. Обыденно, будто ему каждый день приходится стрелять в людей, он открывает крышку и выкладывает на стол револьвер, а к нему патрон. Обычный. Пусть упырь и дальше забавляется, думая, что он в полной безопасности.
— Вам понадобятся бинты, лучше сразу держать их под рукой. Возьмите полотенца из шкафчика над раковиной, там чистые.
Пока упырь занят, другой патрон, с пулей с серебряным наконечником, отправляется в барабан. Стоило бы зарядить все шесть, но это невозможно сделать бесшумно, а у лже-Штефана возникнут вопросы. Пока что Фаузер ничем себя не выдаёт: волнения, что совсем недавно захлёстывало с головой, больше нет, остались только холодный рассчёт и щепотка злого веселья.
На приготовления у них уходит пара минут: Фаузер кладёт на край стола декоративную подушку, накрывает одним из полотенец, и лже-Штефан упирается в неё рукой, растопырив пальцы. Фаузер приставляет ствол к сгибу безымянного, и замирает.
Игра подменыша всё-таки хороша и убедительна: мальчик образцово нервничает, кусает губы прежде чем кивнуть:
— Я готов, господин учитель.
А Фаузеру нужна ещё пара вдохов. Дикая мысль вспыхивает в последний момент: “Ты действительно готов стрелять в ребёнка за то, что он как-то подозрительно локти на стол ставит?”
Коротким движением Фаузер вскидывает револьвер выше, к груди ученика, и жмёт спусковой крючок.
БАХ!
Лже-Штефан удивлённо охает. На плотной серо-голубой ткани жилета неспешно расползается тёмное, вытекает красным на белый шёлк сорочки — примерно там, где должно быть сердце. “Всё-таки человек!” — успевает испугаться Фаузер. Но тут мир идёт кувырком, а его голова с размаху бъётся об стол.
Сознание проясняется быстро, но это уже не имеет значения: Фаузер лежит лицом в пол, безоружный, голова трещит. Упырь без особого труда удерживает его, сноровисто стягивая запястья надёжным узлом.
— Чем стреляли, серебром? — Парадоксально, но в юношеском голосе теперь куда больше бодрости, будто дырка в сердце его оживила. — Пуля прошла навылет, господин учитель, я толком ничего и не почувствовал. Надо было стрелять в голову.
— Надо было стрелять в окно, — морщась от боли, отвечает Фаузер.
— Хм, в самом деле. Вам бы это не помогло, но привлекли бы внимание. Должен признать, вы весьма сообразительны, — упырь не теряет времени зря: Фаузер лишается галстука, но не успевает толком посопротивляться, как предательский предмет одежды опутывает его щиколотки. — Думаю, я должен предложить вам работать на меня.
— Где Штефан?
— Мёртв, — пожимает плечами подменыш. — Я заметил слежку и решил ускорить процесс.
Фаузер грязно ругается, пока его, связанного, усаживают спиной к стене. Наглая тварь даже подкладывает не пригодившуюся подушку, чтобы было удобнее.
— Вы не могли спасти его, — упырь усаживается напротив пленника, скрестив ноги. — К тому моменту, как вы догадались о том, что с ним происходит, я почти закончил его изменять, а те средства, которые я при этом использую, крайне вредны для человеческого организма. Врачи не ошиблись, когда решили, что мальчик опасно болен.
— Тварь, — подытоживает Фаузер. Тварь не спорит.
Некоторое время оба молчат, заново присматриваясь друг к другу. Упырь с любопытством разглядывает добычу: что теперь этот забавный смертный будет делать? А Фаузер подмечает всё новые детали в облике подменыша.
Например, каблуки: у новеньких туфель каблук высокий до неприличия. Похоже, Штефан оказался ростом несколько выше своего убийцы, вот и приходится тому ухищряться. Фаузера подмывает было спросить: а как упырь выкручивается в случаях, если жертва его ниже, но ответ кажется очевидным: тварь изначально будет выбирать тех, кого сможет скопировать или, точнее, принудить скопировать себя. Благо выбор есть: три ветви семейства фон Берневиц весьма плодовиты. От этой мысли становится дурно.
— Полагаю, я вычислил верно: вы всё-таки Аркадиуш Сикорски.
— Друзья могут звать меня Арек.
— Друзья?! — От наглости еретика Фаузер теряет дар речи и не сразу находит, что сказать: — Вы кровь жрёте! Сколько было таких мальчиков? И сколько ещё будет?!
Арек Сикорски привычно пожимает плечами. Он больше не похож на Штефана: черты всё те же, но их носитель больше не разыгрывает из себя подростка и не ощущается таковым. Перед Фаузером сидит тёмно-седой — нет, скорее, пепельно-русый — мужчина с лицом без возраста, зрелый и опытный, пусть невысокого роста и субтильного телосложения. И с простреленным навылет сердцем, что нисколько ему не мешает — впрочем, вряд ли оно у него вообще есть.
— Таких было шестеро, а будет — столько, сколько потребуется. Поверьте, мне самому это не в радость, но так уж устроено аристократическое общество: нельзя так просто заявиться с улицы и показать документы, чтобы тебя приняли за своего. Приходится быть чьим-то сыном, племянником и внуком, непременно вписанным в родословную при рождении; нужно, чтобы уважаемые люди подтвердили: “да, знаю такого, видал его ещё ребёнком”. Это, в отличие от бумаг, так просто не подделаешь, самозванцев вычисляют быстро.
— И ради этого вы убиваете собственную родню?
— Ради сохранения прав на мои имя, титул и собственность. Люди убивают и за меньшее. Между прочим, я, мои родители, братья и сёстры тоже были когда-то убиты кровным родственником из-за наследства, так что, можно считать, в нашем роду это такая семейная традиция. Впрочем, давайте вернёмся к вам, господин учитель. У вас простой выбор: вы принимаете моё предложение или пополняете список моих грехов.
Та часть Фаузера, что отчаянно хочет жить — и это большая его часть, предлагает согласиться сейчас же, а там и обмануть можно будет. Только вот разум понимает: не выйдет. Не только потому, что упырь чует прямую ложь. Нельзя идти на сделку с нечистью, не может смертный играть с ней на равных на её поле. Этот упырь прожил больше сотни лет, он раз за разом проворачивал свои дела ещё в монастырской школе прямо под носом у святых отцов. Он рассчётлив и осторожен. И раз он видит возможным сотрудничество, значит, он уверен, что сможет подстраховаться от предательства и вынудить Фаузера соблюдать условия договорённости. Кто его знает, какими еретическими фокусами он собирается добиваться лояльности, но у него явно что-то есть на этот случай.
— Нет, — тихо, но уверенно отвечает Фаузер.
— Как скажете, — упырь не собирается терять время на пустые разговоры. Встаёт, прохаживается по комнате, берёт в руки одну из фотокамер и хмыкает: — Такая хрупкая вещица, а столько проблем создаёт.
Камера, впрочем, возвращается на полку целой и невредимой. А упырь принимается методично обыскивать комнату, как заправский шпион после осмотра оставляя всё на свои местах. Впрочем, не всё: выкладывает на стол тетрадь с кое-какими личными заметками Фаузера, приходно-расходную книгу и прочие бумаги, исписанные от руки.
— Ищете образцы почерка?
— Не передумали?
Да, исчезновение учителя музыки не пройдёт совсем незамеченным. Тварь, видимо, замышляет обставить дело так, чтобы отвести от себя всякие подозрения.
А ведь выстрел мог кто-нибудь слышать. Да и обед скоро закончится, в корпус вернутся люди. Можно попытаться привлечь внимание: жизнь Фаузеру это, скорее всего, не спасёт, но убийца не успеет спрятать улики. Фотографии пока не уничтожены, и кое о чём Фаузер умолчал. Нужно тянуть время.
— Между прочим, я был прав: вы всё-таки поляк. И перебрались в Пруссию в 1772-ом, как раз когда в России вспыхнула эпидемия вампиризма: не тогда ли вы и обратились? Может, теория карпатского следа не так уж и несостоятельна?
— В 1772-ом году я никуда не перебирался, это вы пришли на мою землю и силой захватили её. — Тон упыря спокоен, но очень уж холоден, и Фаузер понимает: он с первой попытки попал в больное место. — А что до истерии у русских, то это были их внутренние проблемы. Мой орден к этому отношения не имеет.
— Орден? А, это вы так свои сектантские кружки зовёте. — Фаузер ищет, чем ещё подцепить шляхецкий гонор: — И что, скажете, вы и в мятежах участия не принимали?
— Поначалу принимал, — нехотя признаётся Арек Сикорски, переходя к бумагам в ящиках стола. — Но нас предали, и я быстро понял, что это бесполезно.
— Из-за таких, как вы, наши власти были вынуждены запретить польский язык в школах.
— Наши власти — я ведь дворянин и принёс присягу прусской короне, причём не один раз; так вот, наши власти взялись закручивать гайки, когда горячие головы уже с большего унялись… Что это?
Фаузер бледнеет: в руки упырю попался чек от компании Истмэна. Попытка отвлечь внимание твари провалилась.
— Вы заказали не одну, а сразу шесть партий этих отпечатков, — упырь указывает на пачку фото, на которых неопровержимым доказательством запечатлена трансформация несчастного Штефана фон Берневица в Арека Сикорски. — Но у вас здесь только одна. Где остальные пять?
— Я ничего вам не скажу, — смело смотрит в глаза смерти Фаузер.
— И с этих снимков, — Сикорски кивает на старые фото с Рафи, — вы наверняка тоже сняли копии. И кому-то их разослали.
— Моя смерть или исчезновение только подтвердят мою правоту. У вас приметная внешность, пан Сикорски, и, рано или поздно, вас найдут. В наших землях ещё остались праведники.
Арек Сикорски глядит на человека долгим взглядом. А затем неожиданно сверкает озорной улыбкой:
— Вы чем-то похожи на безумца, вам когда-нибудь об этом говорили?
Сбитый с толку Фаузер наблюдает, как упырь снимает испорченный жилет, расстёгивает сорочку и, встав перед зеркалом, откидывает испачканную полу так и эдак, примеряясь. На обнажённой белой груди от раны почти не осталось следа.
Лже-Штефан откладывает, наконец, фотографии, и в задумчивости всё-таки ставит локти на стол. Но не так, совсем не так, как это сделал бы Штефан настоящий, теперь Фаузер ясно это видит. Тварь может заучить дневник жертвы, может скопировать почерк и манеру одеваться, но ей не удастся без многомесячного наблюдения выучить в лицо всех знакомых, произношение и весь тот огромный набор неосознанных привычных жестов, что составляет неотъемлемую часть социального облика оригинальной личности. И всё равно где-нибудь, когда-нибудь подменыш ошибётся.
Вот зачем упырю нужно, чтобы мальчики уезжали якобы лечиться на несколько лет: он заманивает их куда-то, где сможет беспрепятственно изучать их — и пить по капле, по глоточку. И при этом они окажутся вдалеке от всех, кто с ними хорошо знаком — после долгого перерыва в общении мелкие нестыковки в поведении не будут так бросаться в глаза. А, значит, упырь не станет рисковать без нужды, подменяя жертву собой окончательно до её отбытия в дальние дали.
Может быть, настоящий Штефан ещё жив.
— Пусть так. Я верю вам, господин учитель. Но что же вы предлагаете делать?
— Я как раз за этим и пригласил вас: обсудить одну идею, — Фаузер не выдерживает напряжения, встаёт и прохаживается по комнате. — Возможно, она покажется вам несколько безумной.
Он говорит это, только чтобы выиграть немного времени на раздумья: внятного плана у него больше нет. Разумеется, изначально план был: уговорить Штефана съездить с ним к епископу лично. Фаузер предъявил бы все свои доказательства — и провести экзорцизм вдали от посторонних глаз не составило бы труда. А если бы этого оказалось недостаточно, их бы отправили как паломников к местночтимой святой — уж она-то, наверняка, помогла бы.
Но настоящего Штефана, которому нужна защита церкви, здесь нет, а подменыш на визит к епископу вполне может согласиться, чтобы избавиться от Фаузера по дороге да так, что тела никогда не найдут.
Строго говоря, ничто не мешает упырю убить Фаузера прямо здесь и сейчас, пока они наедине, как только он выяснит всё, что его интересует. Скорее всего, именно с этим намерением упырь и пришёл сюда. и чтобы спасти себя и, если не Штефана, то хотя бы всех прочих будущих жертв кровососа, Фаузеру нужно действовать прямо сейчас.
Конечно, оружие на нечисть заготовлено заранее — только вот револьвер сейчас разряжен и лежит в специальном ящике. Нет ни единого шанса, что упырь позволит Фаузеру им воспользоваться.
Если только…
— Видите ли, я сейчас выскажу, возможно, крамольную мысль, — при волнении Фаузер становится особенно велеречив. Впрочем, сейчас это ему на руку: упырь должен видеть перед собой безобидного интеллигента-теоретика, а не серьёзную угрозу. — Но мне кажется, обращаться к церкви вообще бесполезно. Вы ведь сами только что упомянули, что были на причастии. Рафи тоже не пропускал ни одной воскресной службы. Похоже, то противоестественное влияние, какой бы природы оно ни было, какому подвергает ваше тело еретик, не уменьшить святыми дарами. Так что единственный путь, который я сейчас вижу — это вынудить подменыша оставить вас в покое по причине вашей непригодности в качестве новой личины.
Лже-Штефан выглядит удивлённым.
— К чему вы клоните?
— Вы же наверняка знаете, что вампиры обладают способностью к феноменальной регенерации тканей. — Продолжая говорить, Фаузер возвращается к столу и достаёт ящик с револьвером. Прикосновение к крышке с вырезанным клеймом оружейной фирмы успокаивает. — И, раз вы в нынешнем состоянии сильно походите на него, мы можем заключить, что внешних изъянов он не имеет. Но если таковой изъян появится у вас и о нём будут знать ваши родственники, знакомые, а, в идеале, и весь возможный в будущем светский круг общения, в который упырь и намерен влиться, заняв ваше место, — то упырю будет крайне затруднительно вас подменить. Главное, чтобы изъян нельзя было сымитировать простым гримом и он был всегда на виду.
— Вы сумасшедший, — выдыхает подменыш с некоторой долей восхищения. — Но, если ваш план сработает, упырь может просто переключиться на другую цель.
— И ему потребуется начинать превращение жертвы сначала и, похоже, это процесс небыстрый. А тем временем мы с вами начнём его искать.Мы ведь отлично знаем его приметы, и у нас есть его фото.
— То есть, вы предлагаете…
— Палец, герр Берневиц. Достаточно будет пары фаланг. — Фаузер сам удивляется той безмятежности, с которой произносит эти слова. — Вы готовы потерять палец, но сохранить этим жизнь?
Они глядят друг на друга в упор. Тварь, что играет роль шестнадцатилетнего подростка, будто забывает про маскарад: в лице нет ни намёка на положенный в такой ситуации испуг. В глаза Фаузеру-охотнику смотрит разумный хищник. Смотрит с долей уважения, как на достойного противника.
— Хорошо. На левой руке. — Соглашается лже-Штефан и позволяет себе нервный смешок: — Правда, я не смогу сыграть завтрашний урок, господин учитель.
Фаузер скупо улыбается в ответ на шутку. Обыденно, будто ему каждый день приходится стрелять в людей, он открывает крышку и выкладывает на стол револьвер, а к нему патрон. Обычный. Пусть упырь и дальше забавляется, думая, что он в полной безопасности.
— Вам понадобятся бинты, лучше сразу держать их под рукой. Возьмите полотенца из шкафчика над раковиной, там чистые.
Пока упырь занят, другой патрон, с пулей с серебряным наконечником, отправляется в барабан. Стоило бы зарядить все шесть, но это невозможно сделать бесшумно, а у лже-Штефана возникнут вопросы. Пока что Фаузер ничем себя не выдаёт: волнения, что совсем недавно захлёстывало с головой, больше нет, остались только холодный рассчёт и щепотка злого веселья.
На приготовления у них уходит пара минут: Фаузер кладёт на край стола декоративную подушку, накрывает одним из полотенец, и лже-Штефан упирается в неё рукой, растопырив пальцы. Фаузер приставляет ствол к сгибу безымянного, и замирает.
Игра подменыша всё-таки хороша и убедительна: мальчик образцово нервничает, кусает губы прежде чем кивнуть:
— Я готов, господин учитель.
А Фаузеру нужна ещё пара вдохов. Дикая мысль вспыхивает в последний момент: “Ты действительно готов стрелять в ребёнка за то, что он как-то подозрительно локти на стол ставит?”
Коротким движением Фаузер вскидывает револьвер выше, к груди ученика, и жмёт спусковой крючок.
БАХ!
Лже-Штефан удивлённо охает. На плотной серо-голубой ткани жилета неспешно расползается тёмное, вытекает красным на белый шёлк сорочки — примерно там, где должно быть сердце. “Всё-таки человек!” — успевает испугаться Фаузер. Но тут мир идёт кувырком, а его голова с размаху бъётся об стол.
Сознание проясняется быстро, но это уже не имеет значения: Фаузер лежит лицом в пол, безоружный, голова трещит. Упырь без особого труда удерживает его, сноровисто стягивая запястья надёжным узлом.
— Чем стреляли, серебром? — Парадоксально, но в юношеском голосе теперь куда больше бодрости, будто дырка в сердце его оживила. — Пуля прошла навылет, господин учитель, я толком ничего и не почувствовал. Надо было стрелять в голову.
— Надо было стрелять в окно, — морщась от боли, отвечает Фаузер.
— Хм, в самом деле. Вам бы это не помогло, но привлекли бы внимание. Должен признать, вы весьма сообразительны, — упырь не теряет времени зря: Фаузер лишается галстука, но не успевает толком посопротивляться, как предательский предмет одежды опутывает его щиколотки. — Думаю, я должен предложить вам работать на меня.
— Где Штефан?
— Мёртв, — пожимает плечами подменыш. — Я заметил слежку и решил ускорить процесс.
Фаузер грязно ругается, пока его, связанного, усаживают спиной к стене. Наглая тварь даже подкладывает не пригодившуюся подушку, чтобы было удобнее.
— Вы не могли спасти его, — упырь усаживается напротив пленника, скрестив ноги. — К тому моменту, как вы догадались о том, что с ним происходит, я почти закончил его изменять, а те средства, которые я при этом использую, крайне вредны для человеческого организма. Врачи не ошиблись, когда решили, что мальчик опасно болен.
— Тварь, — подытоживает Фаузер. Тварь не спорит.
Некоторое время оба молчат, заново присматриваясь друг к другу. Упырь с любопытством разглядывает добычу: что теперь этот забавный смертный будет делать? А Фаузер подмечает всё новые детали в облике подменыша.
Например, каблуки: у новеньких туфель каблук высокий до неприличия. Похоже, Штефан оказался ростом несколько выше своего убийцы, вот и приходится тому ухищряться. Фаузера подмывает было спросить: а как упырь выкручивается в случаях, если жертва его ниже, но ответ кажется очевидным: тварь изначально будет выбирать тех, кого сможет скопировать или, точнее, принудить скопировать себя. Благо выбор есть: три ветви семейства фон Берневиц весьма плодовиты. От этой мысли становится дурно.
— Полагаю, я вычислил верно: вы всё-таки Аркадиуш Сикорски.
— Друзья могут звать меня Арек.
— Друзья?! — От наглости еретика Фаузер теряет дар речи и не сразу находит, что сказать: — Вы кровь жрёте! Сколько было таких мальчиков? И сколько ещё будет?!
Арек Сикорски привычно пожимает плечами. Он больше не похож на Штефана: черты всё те же, но их носитель больше не разыгрывает из себя подростка и не ощущается таковым. Перед Фаузером сидит тёмно-седой — нет, скорее, пепельно-русый — мужчина с лицом без возраста, зрелый и опытный, пусть невысокого роста и субтильного телосложения. И с простреленным навылет сердцем, что нисколько ему не мешает — впрочем, вряд ли оно у него вообще есть.
— Таких было шестеро, а будет — столько, сколько потребуется. Поверьте, мне самому это не в радость, но так уж устроено аристократическое общество: нельзя так просто заявиться с улицы и показать документы, чтобы тебя приняли за своего. Приходится быть чьим-то сыном, племянником и внуком, непременно вписанным в родословную при рождении; нужно, чтобы уважаемые люди подтвердили: “да, знаю такого, видал его ещё ребёнком”. Это, в отличие от бумаг, так просто не подделаешь, самозванцев вычисляют быстро.
— И ради этого вы убиваете собственную родню?
— Ради сохранения прав на мои имя, титул и собственность. Люди убивают и за меньшее. Между прочим, я, мои родители, братья и сёстры тоже были когда-то убиты кровным родственником из-за наследства, так что, можно считать, в нашем роду это такая семейная традиция. Впрочем, давайте вернёмся к вам, господин учитель. У вас простой выбор: вы принимаете моё предложение или пополняете список моих грехов.
Та часть Фаузера, что отчаянно хочет жить — и это большая его часть, предлагает согласиться сейчас же, а там и обмануть можно будет. Только вот разум понимает: не выйдет. Не только потому, что упырь чует прямую ложь. Нельзя идти на сделку с нечистью, не может смертный играть с ней на равных на её поле. Этот упырь прожил больше сотни лет, он раз за разом проворачивал свои дела ещё в монастырской школе прямо под носом у святых отцов. Он рассчётлив и осторожен. И раз он видит возможным сотрудничество, значит, он уверен, что сможет подстраховаться от предательства и вынудить Фаузера соблюдать условия договорённости. Кто его знает, какими еретическими фокусами он собирается добиваться лояльности, но у него явно что-то есть на этот случай.
— Нет, — тихо, но уверенно отвечает Фаузер.
— Как скажете, — упырь не собирается терять время на пустые разговоры. Встаёт, прохаживается по комнате, берёт в руки одну из фотокамер и хмыкает: — Такая хрупкая вещица, а столько проблем создаёт.
Камера, впрочем, возвращается на полку целой и невредимой. А упырь принимается методично обыскивать комнату, как заправский шпион после осмотра оставляя всё на свои местах. Впрочем, не всё: выкладывает на стол тетрадь с кое-какими личными заметками Фаузера, приходно-расходную книгу и прочие бумаги, исписанные от руки.
— Ищете образцы почерка?
— Не передумали?
Да, исчезновение учителя музыки не пройдёт совсем незамеченным. Тварь, видимо, замышляет обставить дело так, чтобы отвести от себя всякие подозрения.
А ведь выстрел мог кто-нибудь слышать. Да и обед скоро закончится, в корпус вернутся люди. Можно попытаться привлечь внимание: жизнь Фаузеру это, скорее всего, не спасёт, но убийца не успеет спрятать улики. Фотографии пока не уничтожены, и кое о чём Фаузер умолчал. Нужно тянуть время.
— Между прочим, я был прав: вы всё-таки поляк. И перебрались в Пруссию в 1772-ом, как раз когда в России вспыхнула эпидемия вампиризма: не тогда ли вы и обратились? Может, теория карпатского следа не так уж и несостоятельна?
— В 1772-ом году я никуда не перебирался, это вы пришли на мою землю и силой захватили её. — Тон упыря спокоен, но очень уж холоден, и Фаузер понимает: он с первой попытки попал в больное место. — А что до истерии у русских, то это были их внутренние проблемы. Мой орден к этому отношения не имеет.
— Орден? А, это вы так свои сектантские кружки зовёте. — Фаузер ищет, чем ещё подцепить шляхецкий гонор: — И что, скажете, вы и в мятежах участия не принимали?
— Поначалу принимал, — нехотя признаётся Арек Сикорски, переходя к бумагам в ящиках стола. — Но нас предали, и я быстро понял, что это бесполезно.
— Из-за таких, как вы, наши власти были вынуждены запретить польский язык в школах.
— Наши власти — я ведь дворянин и принёс присягу прусской короне, причём не один раз; так вот, наши власти взялись закручивать гайки, когда горячие головы уже с большего унялись… Что это?
Фаузер бледнеет: в руки упырю попался чек от компании Истмэна. Попытка отвлечь внимание твари провалилась.
— Вы заказали не одну, а сразу шесть партий этих отпечатков, — упырь указывает на пачку фото, на которых неопровержимым доказательством запечатлена трансформация несчастного Штефана фон Берневица в Арека Сикорски. — Но у вас здесь только одна. Где остальные пять?
— Я ничего вам не скажу, — смело смотрит в глаза смерти Фаузер.
— И с этих снимков, — Сикорски кивает на старые фото с Рафи, — вы наверняка тоже сняли копии. И кому-то их разослали.
— Моя смерть или исчезновение только подтвердят мою правоту. У вас приметная внешность, пан Сикорски, и, рано или поздно, вас найдут. В наших землях ещё остались праведники.
Арек Сикорски глядит на человека долгим взглядом. А затем неожиданно сверкает озорной улыбкой:
— Вы чем-то похожи на безумца, вам когда-нибудь об этом говорили?
Сбитый с толку Фаузер наблюдает, как упырь снимает испорченный жилет, расстёгивает сорочку и, встав перед зеркалом, откидывает испачканную полу так и эдак, примеряясь. На обнажённой белой груди от раны почти не осталось следа.
