И увидела.
На стене, в зыбком полусвете, висел портрет огромных размеров, будто сама тьма обрела в нём форму. На нём была изображена женщина ослепительной, почти неестественной красоты. Её кожа была белее погребального мрамора, а длинные волосы казались вобравшими в себя всю черноту вороньих крыльев. Но самое пронзительное — её глаза. Тёмные, бездонные, словно вобравшие в себя всю вековую тоску этих стен. Они смотрели прямо на Алису, и в их глубине таилось безмолвное, неотвратимое обещание.?
Глава 4
Ночь в «Чёрных Ключах» не наступала — она спускалась, как тяжёлый бархатный саван, медленно погребая под собой последние отсветы заката. Тишина здесь была не отсутствием звука, а отдельной, дышащей субстанцией. Комната была небольшой и почти полностью утопала во тьме. Призрачный лунный свет, бледный и холодный, пробивался сквозь высокое окно, рассекая комнату полосами тусклого серебра. Он ложился на серый паркет призрачными прямоугольниками, выхватывая из мрака угол массивной кровати из тёмного, почти чёрного дерева. Её изголовье венчал высокий резной подголовник, который терялся в потолке, перетекая в огромное, узкое зеркало. Его потускневшая поверхность сужалась кверху, где деревянные узоры сплетались в подобие паутины, готовой поймать любое движение.
С одной стороны ложа притаилась деревянная тумбочка с бронзовым ночником, отбрасывавшим дрожащий ореол, с другой — массивный письменный стол. У кровати, на холодном полу, лежал серый ковёр, ворс которого поглощал шаги. Воздух был неподвижным и спёртым, тяжёлым от запаха пыли и увядающих роз, чей сладковатый, аромат смешивался с паром от остывающего ужина на столе.
Алиса замерла перед столом, её взгляд притягивала тарелка с гипнотическим, почти демоническим магнетизмом. Она видела в ней не еду, а клубок ядовитых змей, готовых в любой момент выпустить свой яд. С одной стороны, голод сводил желудок болезненными спазмами — она не ела с самого утра, и измученное тело требовало подкрепления. С другой — леденящий душу страх, холодный и безжалостный, нашептывал, что в этой еде может таиться нечто куда более страшное, чем просто калории.
Сжав зубы, она решительно, почти яростно отвернулась от стола, разрывая незримые нити искушения. Из рюкзака она достала свою бутылку с водой. Отпив несколько глотков, она подошла к окну, прижалась горячим лбом к ледяному стеклу и выглянула в ночь. Ветка старого вяза, гонимая порывами осеннего ветра, отчаянно царапалась по стеклу, словно пытаясь прорваться внутрь, к теплу и свету, или, наоборот, предупредить её об опасности, таящейся в этом каменном склепе.
И в этот миг одиночество накрыло Алису с такой сокрушительной силой, что перехватило дыхание. Оно было густым и тяжёлым, как смола, заполняя каждый уголок огромной комнаты, каждый закоулок её израненной души. А следом, неразрывно, пришёл страх — древний, животный, скребущийся под кожу ледяными пальцами. Тот самый страх, который ей, детдомовской девчонке, был знаком куда лучше, чем кому-либо.
Память, коварная и неумолимая, вытащила на свет обрывки прошлого: полуголодное детство рядом с нерадивой матерью, чье тело и душу пожирала наркотическая зависимость; казенные стены приюта, где не было места любви и теплу, а одиночество становилось твоим вечным спутником, преследуя каждое мгновение. Алиса всегда была нелюдимой — замкнутой, задумчивой девочкой, плохо сходившейся с людьми. Её считали странной, не такой, как все. И хоть её не обижали открыто, рядом не оказалось ни друга, ни хотя бы одного человека, готового понять её, принять её молчаливый, полный фантазий мир.
Единственным спасением стал карандаш в детских пальцах и лист бумаги. Еще в детском доме она поняла: только рисуя, она чувствует себя живой. Именно там она узнала о колледже, где готовили реставраторов и, когда ей исполнилось пятнадцать, поступила туда. Маленькая комната общежития стала её первой, пусть и убогой, крепостью.
После колледжа судьба на мгновение смягчилась: место в музее-заповеднике и крохотная квартирка, дарованная городом, стали ее первым настоящим пристанищем. Параллельно она поступила на заочное отделение реставрации станковой живописи, научившись совмещать размеренный труд с учебой. Казалось, жизнь понемногу обретает четкие контуры... пока в ней не появился Эрик. Его любовь оказалась ядовитым испарением, которое медленно отравляло ее хрупкий мир, пока не вынудило в отчаянии бежать из Владимира сюда, в гнетущее поместье «Черные Ключи».
С силой отмахнувшись от воспоминаний, будто сбрасывая с себя невидимые оковы, Алиса с глухим щелчком закрыла бутылку и медленно подошла к кровати. Раздевшись, она с головой укрылась одеялом, как будто эта тонкая тканевая прослойка могла защитить её от мрака, который медленно, но верно начинал снова поглощать её изнутри.
Сон бежал от неё, как испуганный зверёк, затравленный охотником. Едва сознание начинало уплывать, старый дом приходил в движение, будто пробуждаясь для неё одной. Сперва — приглушённый скрип за дверью, едва уловимый, будто кто-то, затаив дыхание, прислонился к дереву плечом, прислушиваясь к биению её сердца. Потом — отдалённые, размеренные шаги в коридоре. Твёрдые, мужские, отчётливые. Они приближались неспешно, с убийственной невозмутимостью, заставляя её сердце выбивать сумасшедшую дробь в груди, замирали у самой двери, и Алиса почти физически ощущала чужое присутствие по ту сторону дерева, слышала в воображении ровное, чуть слышное дыхание. А затем шаги так же медленно отдалялись, растворяясь в глубине дома, оставляя после себя звенящую, гнетущую тишину, куда более пугающую, чем любой звук.
Алиса вжималась в подушки, зажмуривалась, пытаясь убедить себя, что это лишь игра воображения, отголосок пережитого стресса. Она куталась в одеяло, но холод пробирался изнутри — это был страх, острый и живой, и леденящее душу одиночество в каменном чреве поместья, которое, казалось, дышало в такт её панике. Каждый скрип балки, каждый шорох за стеной заставлял её вздрагивать, а воображение рисовало жуткие картины, от которых стыла кровь.
Уснула она лишь на рассвете, когда серые, безутешные полосы начали размывать кромешную тьму за окном. Сон был беспокойным, тяжёлым, населённым тенями с бледными, неразличимыми лицами и парой холодных, всевидящих глаз, которые преследовали её в лабиринтах собственного подсознания.
Её вырвало из забытья ощущение стремительного падения в бездну. Алиса вздрогнула, метнулась на кровати, сердце колотилось как птица, бьющаяся о стекло. Солнечный свет, тусклый и водянистый, печально пробивался сквозь пыльные стёкла, не в силах рассеять мрак в углах. Взгляд упал на массивные часы на стене, которые вчера она не заметила — и сердце на мгновение замерло, а потом упало в пропасть. Без четверти восемь.
«Не опаздывайте. Я терпеть не могу небрежность».
Слова Морта прозвучали в ушах с идеальной, мучительной чёткостью, обжигая сознание, как пощёчина. Ужас, холодный и липкий, подкатил к горлу, сжимая его стальным обручем. Она проспала.
Сорвавшись с кровати, Алиса наскоро натянула одежду, даже не взглянув на себя в зеркало — ей чудилось, что в его глубине может отразиться не её испуганное лицо, а чьё-то другое. Пальцы дрожали, плохо слушались, сплетая растрёпанные волосы в неуклюжий, небрежный пучок. Выскочив в коридор, она замерла в нерешительности, охваченная новой волной паники. Бесконечная анфилада одинаковых тёмных дверей и мрачных ответвлений казалась лабиринтом Минотавра, созданным, чтобы сбить её с толку и навсегда запереть в своих объятиях.
Она побежала наугад, поддавшись слепому, животному порыву. Глухие шаги эхом отдавались в гулкой, безжалостной тишине, предательски выдавая её спешку. Портреты предков Морта, строгие и неодобрительные, провожали её с высоты своих позолоченных рам. Казалось, их нарисованные глаза, тёмные и пронзительные, с немым укором следят за каждым её неверным движением, осуждая её суету. «Беги, Алиса, беги», — нашептывал внутренний голос, намеренно похожий на низкий, насмешливый баритон Виктора, и этот шёпот звучал громче, чем её собственные мысли.
«Западное крыло», — лихорадочно вспоминала она, чувствуя, как паника сдавливает виски. Но где здесь запад? В этом доме стороны света потеряли всякий смысл, подчиняясь лишь своей, извращённой логике. Свернув за очередной угол, она уперлась в глухую стену с ещё одним мрачным гобеленом, изображавшим сцену охоты — окровавленного оленя, терзаемого собаками. Развернулась, побежала обратно, сердце колотилось где-то в горле, перехватывая дыхание.
Она уже почти начала задыхаться, чувствуя, как силы покидают её, когда впереди, в конце очередного безымянного коридора, показалась высокая, знакомая фигура. Она стояла неподвижно, словно ждала её всё это время. Тень в тёмном свитере, и его взгляд, холодный и бездонный, уже был устремлён на неё, впитывая её отчаянную, беспомощную суету.?
Глава 5
Виктор Морт.
Он стоял, прислонившись к резному косяку двери, заложив руки в карманы брюк, и наблюдал за ее паническими метаниями с тем же выражением ледяной, всепоглощающей скуки.
Алиса, запыхавшаяся, с пылающими щеками и блестящими от напряжения глазами, заставила себя остановиться и выпрямиться.
— Я… я проспала. Прошу прощения, — выдохнула она, ненавидя предательскую дрожь в собственном голосе.
Взгляд Виктора Морта медленно, с унизительной неспешностью, скользнул по её растрёпанному виду, задержался на непослушной пряди волос, выбившейся из пучка, на мятом свитере.
— Проспали, — повторил он без интонации. Его голос был гладким, как обточенный лёд. — Я, конечно, не ожидал от вас армейской дисциплины. Но пунктуальность — базовое требование даже для прислуги. А вы, как я начинаю понимать, едва ли тянете и на этот уровень.
Он оттолкнулся от косяка и сделал шаг к ней. Алиса инстинктивно отступила, наткнувшись спиной на холодную стену.
— Беготня по моему дому в попытках найти работу, за которую вам уже заплатили аванс, — это не демонстрация профессионализма, Алиса. Это жалкое зрелище.
Он остановился так близко, что она почувствовала исходящий от него холодный аромат кожи и осеннего воздуха. Его красота вблизи была пугающей, как у идеально высеченной изо льда статуи.
— Галерея там, — он кивнул на массивную дубовую дверь за его спиной, даже не удостоив её взглядом. — Вам повезло, что я решил пройтись этим путём. Или не повезло. — он сделал почти незаметную паузу. — Пойдемте. Внутри вас ждёт тридцать семь картин, которые десятилетиями копили забвение. И ваша задача — вернуть им жизнь. Если, конечно, у вас хватит на это таланта. Сомнения уже закрадываются.
Он толкнул тяжелую дверь, и они вошли в галерею. Алиса замерла на пороге, пораженная. Это был огромный зал-святилище, чьи высокие своды терялись в полумраке. Стены от пола до потолка были сплошь увешаны картинами в золоченых рамах, но главным чудом были окна — бесчисленные арочные окна, занимавшие почти все пространство внешних стен. Через них лился рассеянный серебристый свет, словно сама атмосфера здесь была соткана из тумана и воспоминаний.
И повсюду — глаза. С десятков холстов на нее смотрели потомки Виктора Морта: суровые мужчины с тронутыми сединой висками, женщины с ледяной, скульптурной красотой, мальчики и девочки с не по-детски серьезными лицами. У всех были его глаза — темные, бездонные, полные немого укора. Казалось, сама галерея дышала, а эти взгляды прожигали ее насквозь, видя всю ее неуместность, всю ее малость.
— Род Мортов всегда был немногословен, — раздался рядом голос Виктора, заставив ее вздрогнуть. Он стоял, глядя на один из портретов — сурового мужчину в черном камзоле. — Мы предпочитаем, чтобы за нас говорили наши дела. И наши долги. — Он медленно повел рукой, указывая на все полотна. — Каждый из них оставил свой след в истории этого дома. Теперь их молчание — ваша забота. Приступайте к работе.
Он повернулся, чтобы уйти, но будто вспомнив что-то, остановился и снова обратился к Алисе.
— С этого дня завтрак, обед и ужин вам будут приносить в галерею. Помощница по хозяйству — женщина опытная, но не отвлекайте её от работы своими пустыми вопросами. Она немая и ничего вам не скажет. В доме, кроме меня, вас и помощницы по хозяйству, больше никого нет. Есть ещё несколько человек, но они приходящие работники. Я не приемлю чужих людей в поместье.
Виктор Морт, сказав это, снова отвернулся от Алисы и решительным шагом пошел в сторону выхода из галереи.
— Подождите! — крикнула ему вслед Алиса, и ее голос гулко отозвался под сводами.
Морт замер в дверном проёме, но не обернулся. Тень, готовая поглотить его, затаила дыхание.
— Я... передумала... я не хочу здесь работать. Я хочу уехать, — прошептала она, и слова повисли в воздухе хрупкой надеждой.
Морт медленно повернулся. Его глаза, казалось, впитали весь свет из комнаты, став глубже и темнее.
— Это невозможно, — произнёс он.
— Что значит «невозможно»? Я не хочу здесь работать! Аванс я верну...
— И это тоже невозможно, — отрезал он так резко, что Алиса инстинктивно отпрянула, ощутив холодок страха на коже. — Вы помните, какие бумаги подписывали?
Память услужливо подкинула смутный образ: роскошный кабинет, бормочущий молодой юрист, бесконечные страницы, мелькавшие перед глазами. Она подписывала их торопливо, почти не вникая, всё ещё оглядываясь через плечо в страхе увидеть Эрика, ошеломлённая и подавленная щедростью предложения. Теперь же её пронзила ледяная догадка: а что, если в тех документах было нечто большее?
— Согласно условиям контракта, — его слова падали, как тяжёлые капли, отмеряющие её свободу, — вы не имеете права покидать поместье ровно один год. В противном случае вас ждут судебные тяжбы и выплата огромной неустойки. Я бы вам не советовал...
И прежде, чем она смогла найти слова, он снова повернулся к выходу, бросив на прощание через плечо:
— И приведите себя в порядок. Вид у вас, будто вас ночью гоняли призраки. Хотя, кто знает... — его губы тронула та ускользающая, опасная улыбка, — в «Чёрных Ключах» всё возможно.?
Глава 6
Дни Алисы в «Чёрных Ключах» превратились в извращенный танец, где каждый жест был выверенным уколом, а каждое слово — отточенным клинком. Виктор Морт, холодный и невыносимо прекрасный, видел в ней не реставратора, а новую игрушку для своей изощренной скуки.
«Ваша кисть дрожит, Алиса, — бросал он, проходя так близко, что воздух вздымался шелком его рубашки. — Страх испортить наследие моего рода? Или просто недостаток... таланта?»
Его дыхание касалось ее шеи, и Алиса, чья душа еще не затянула синяки, оставленные извращенной любовью Эрика, чувствовала, как по спине бегут мурашки. «Дрожь — признак жизни, мистер Морт. В отличие от вечной ледяной стабильности», — парировала она, обнаруживая в себе забытую способность сопротивляться.
Его это забавляло, ее это бесило, разжигая внутри незнакомый огонь. Он являлся в галерею ежедневно, ведомый странным влечением, и подолгу стоял за ее спиной, наблюдая, как ее пальцы скользят по холсту.
— Интересно, — его голос обволакивал, словно бархатный дым, наполняя пространство между ними напряженной интимностью. Он сделал шаг ближе. — Способны ли ваши руки, такие неуверенные в жизни, на нечто по-настоящему прекрасное?
