Глава 1. Чужак
Он пришел, лишь на час опережая рассвет;
Он принес на плечах печали и горицвет.
Щурился на север, хмурился на тучи,
Противосолонья обходил деревню,
И молчали ветры на зеленых кручах,
И цепные птицы стерегли деревья.
Группа "Мельница", "Чужой"
Леденящий душу вой ворвался в распахнутые окна маленького трактира, заставив притихнуть гул оживленных голосов. Зловеще хлопнула ставня от внезапного порыва ветра, и старый скорняк Гилль выронил из трясущихся рук кружку с выпивкой. Я вздрогнула — но не от волчьего воя, а этого резкого звука.
— У-у-у, нечисть, — проворчал в наступившей тишине сконфуженный Гилль. — Развелась тварей тьма-тьмущая… Страшно нос из дому высунуть.
— Жуть как воют! — согласно забрюзжал в ответ пропойца Гунт. — Будто их там на части рвут.
— Да сами задрали, небось, животину, вот и воют, — со знанием дела промолвил молодой кузнец Хакон и украдкой метнул взгляд в мою сторону.
Я поспешно отвела глаза: меньше всего мне хотелось встретить его здесь. Но что поделать: казалось, все мужчины Трех Холмов перекочевали в трактир этим ветреным, студеным вечером.
— Что ни ночь — то козу утащат, то овцу…
— Не ровен час, на людей нападать начнут…
«Глупые вы люди! — хотелось крикнуть. — Неужели вы не слышите в волчьем вое жалобный плач? Тоскуют по одному из своих».
Но разве меня послушал бы кто-нибудь, скажи я правду? Уж лучше молча подождать, пока тучный трактирщик Ирах нарежет ломтями дымящееся мясо и разложит в тарелки голодных посетителей тушенную в подливе фасоль. В пустом животе предательски заурчало: сегодня за целый день в рот не попало ни крошки, но такова уж сиротская доля.
Ждать и терпеть для меня — привычное дело. Да помалкивать, хоть и нелегко это, с моим-то строптивым нравом. Старая Ульва всегда поучала: «Молчи, Илва, даже если напрасно на тебя клевещут. Смолчишь да глаза смиренно опустишь — сохранней будешь». Эту науку я хорошо усвоила, как и другие премудрости своей наставницы.
Мимо прошла дородная жена трактирщика, Руна, нарочно задев меня плечом, будто я была для нее пустым местом. Ни слова, ни взгляда — Руна никогда не питала ко мне нежной любви.
Впрочем, кому, кроме покойной Ульвы, до меня было дело?
— Уже сколько скотины порезали, твари, — забубнила трактирщица, деловито затирая на столешнице лужицу разлитого эля. — Совсем житья не стало от этих волков, с тех пор как старая ведьма померла. От новой-то вовсе никакого проку нет.
Она недобро покосилась в мою сторону, норовя испепелить взглядом. «Я не ведьма!» — едва не вырвалось у меня. Но пришлось смолчать и безропотно опустить глаза долу, хотя нутро кипело от несправедливых упреков.
Как же им невдомек, что волки разгулялись не потому, что ведьма их приструнить не может, а потому, что приграничные наши леса сплошь усеяны трупами воинов, сложивших головы в недавней битве? Еще не остыла земля от горячей крови — что славных рыцарей нашего королевства, что бездушных дикарей крэгглов; еще не отголосили по погибшим матери и жены, еще не залечили раны искалеченные победители. Мертвых в лесу осталось без счету: не хоронил никто. Вот вороны с волками и слетелись-сбежались со всех далей в наши края.
— Ведьмы, ведьмы… на что они сдались, эти ведьмы? — хлопнул кружкой о стол мельник Огнед, дряхлый старик с грязно-белой косматой бородищей. — Пришла пора мужчинам браться за дело, на охоту выходить!
— Гляди ж ты, охотничек отыскался, — беззлобно пробурчала Руна, вытерев стол и попутно собрав с него грязную посуду. — Ты и по нужде-то сам выйти не можешь, а уж на волков собрался.
— Дед дело говорит, — поддержал старого мельника Ланвэ, угрюмый детина средних лет, знатно ставивший односельчанам дубовые избы. — Совсем зверье распоясалось, надо тварям гон устроить.
— С вилами на волков пойдете? — хмыкнул Гилль, получивший новую порцию пенистого эля взамен пролитого.
— А чем тебе вилы не хороши?
Мимо меня ловко прошмыгнул сынишка трактирщика с полными тарелками в руках.
— Ну вот, Илва, — раздался из-за прилавка негромкий голос Ираха. — Кажись, справился. Давай, показывай, что ты там принесла.
Я послушно разложила на прилавке свои травы, бережно связанные нитями из моченой крапивы в отдельные пучки. Поставила рядом горшочек с сушеной черникой — до сих пор еще попадалась в лесу моя кормилица, хоть уже и снегом легким по утрам припорашивало, — и корзинку с сушеными же грибами. Трактирщик прищурился, оглядывая цепким взглядом мое добро, довольно причмокнул и открыл было рот, чтобы начать торг, да в этот миг дверь распахнулась, и в харчевне опять воцарилось молчание: десятки пар глаз обратились ко входу.
Сквозь дверной проем, показавшийся вдруг странно узким, ввалилась огромная фигура; металлический лязг доспехов непривычно резанул уши. Следом за гостем в харчевню ворвался вихрь морозного воздуха, донося со двора жалобное ржание. Наши-то мужики по деревне на лошадях не разъезжают, выходит, нездешнего всадника к нам занесло.
Ирах так и замер с открытым ртом, уставившись на вошедшего. Да и мне стало любопытно поглазеть на чужака. Длинные лохмы словно припали дорожной пылью: невозможно было определить, какого они цвета. Злые болотно-зеленые глаза поблескивали из-под нахмуренных бровей, под высокими скулами темнели запавшие небритые щеки, губы дергались в кривой усмешке. Росту он был немалого, хоть и сгибался под весом ноши; ширины плечам добавляла помятая броня, из-под которой виднелась прохудившаяся кольчуга — диковинное зрелище для мирных крестьян вроде нас; а болтавшийся в ножнах меч, кои считались в нашей деревне бесполезной блажью, заставлял взирать на него с опасением.
Поначалу я не разглядела, что же он волочил на коротком копье, перекинутом через широкое плечо. Странный гость остановился посреди харчевни, разогнулся, разом став еще массивней и выше, и сбросил на пол привязанную к древку тушу огромного волка. Я в ужасе ахнула, прикрыв ладонью рот.
— Так-так… — тишину в трактире, пронизываемую лишь далеким воем, первым нарушил Ирах. — Ты что тут забыл?
— Домой пришел! — рявкнул чужак и враждебно зыркнул на трактирщика из-под нависших надо лбом спутанных волос. — Имею право.
— Право?! — кузнец Хакон, поигрывая могучими плечами, угрожающе привстал со своей лавки. — Какое такое право, ублюдок? Нет у тебя никаких прав, ты их все продал за шкуру свою поганую!
— Заткни свою вонючую пасть, сопляк, или это сделаю я, — зарычал незнакомец и шагнул в сторону Хакона.
Я ничего не понимала. Человека, принесшего мертвого волка, я видела впервые в жизни, но завсегдатаям харчевни он был как будто знаком. Стало быть, чужак вовсе и не чужак, а один из тех, кто покинул деревню больше пяти лет назад?
Тем временем Хакон вышел из-за стола и положил огромную жилистую ладонь на рукоять длинного ножа, который выковал сам и всюду таскал с собою, словно был не кузнецом, а взаправдашним воином.
— Проваливай туда, откуда явился, трусливая шавка!
— Сейчас поглядим, кто из нас трусливая шавка! — еще ближе шагнул к нему здоровяк, массивностью не уступавший кузнецу, а ростом даже слегка превосходивший его.
Словно две горы надвигались одна на другую.
Хакон скривил рот и презрительно сплюнул под ноги чужаку; плевок попал в аккурат на дырявый, грязный сапог. Лохматый глухо зарычал и молниеносно выбросил ручищу вперед, схватив обидчика за горло.
— А теперь ты это слижешь, недоносок, если хочешь жить! — пророкотал злобный голос.
Хакон захрипел, сверкнула сталь — и чужак свободной рукой перехватил кулак кузнеца с зажатым ножом. Тот не сдавался: хрипя и шипя, одной рукой отдирал сомкнутую на горле пятерню в латной перчатке; на другой руке вздулись жилы под ветхой рубахой: борьба за нож еще не была проиграна. Руна охнула и отпрянула от сцепившихся противников, остальные посетители повскакивали с мест, опрокидывая лавки.
— Эй, эй, проваливайте оба! — подал голос трактирщик, выбегая из-за прилавка и взволнованно переводя взгляд с одного на другого. — Не позволю мое имущество портить!
— Держи ублюдка!
— Бей его!
Односельчане ринулись на помощь собрату. Лишь я не смотрела на них: опустила взгляд на мохнатую тушу и присела рядом. На глаза навернулись слезы: я узнала его. Вожак стаи, самый крупный и матерый зверь. Так вот по кому так скорбно выли волки! Рука невольно опустилась на серый загривок, погладила холодную влажную шерсть. Сердце заныло в груди, в носу защипало.
Живая душа… теперь мертвая.
Мужики всей гурьбой повисли на чужаке: Ланвэ и подмастерье Брун заломили ему за спину руки, не позволяя дотянуться до меча; братья Ридды, гончар и сапожник, подсекли ноги, вынуждая пленника упасть на колени; старики Гилль и Огнед вцепились ему в длинные сальные волосы, заставляя запрокинуть голову; Хакон что есть силы бил его кулаками в лицо. Поверженный латник рычал и дергался, изрыгая проклятия, пока громкую суматоху не прорезал зычный голос трактирщика:
— Тихо все!!! Прекратите сейчас же, не то больше никому в долг не налью!
Он крепко толкнул в плечо разбушевавшегося Хакона.
— Сядь-ка, парень, да выдохни! — прикрикнул на него Ирах. — Сейчас разберемся, что тут к чему.
Хакон набычился и потер багровый синяк на скуле, однако трактирщика послушал и отступил назад, не переставая буравить противника взглядом.
— Ты зачем явился? — надвинулся на все еще дергающегося верзилу Ирах.
— Я уже сказал, — рявкнул тот, сплевывая кровь с разбитого рта. — Домой пришел.
— Здесь не твой дом. У меня в трактире что забыл?
Пленник повел могучими плечами, закованными в железо, пытаясь сбросить с себя гроздьями нависших крестьян. Но, вперив взгляд в лицо Ираха, сказал уже более смирно:
— Шкуру вот… продать хотел.
— Шкуру, — эхом повторил за ним Ирах.
— А то.
— Шкуры я тут не вижу, только падаль.
— Сам ты падаль! — злобно крикнул чужак, снова дернувшись. — Я убил его своими руками! Еще солнце не село в ту пору, когда он почти перегрыз мне горло!
— Илва, отойди, — бросил мне Ирах, словно не слыша последних слов пришельца.
Я еще раз провела рукой по жесткой шерсти, безмолвно прощаясь со зверем, и послушно отступила назад.
— Шкуру-то сильно попортил? — заинтересованно посмотрел на добычу трактирщик.
— Целехонька, — буркнул здоровяк.
Ирах опустился на корточки рядом с мертвым зверем.
— Ладно. Сколько хочешь за него?
— Сколько дашь. Я не гордый.
— Тогда вот что. Сейчас ты выйдешь отсюда, да подальше, сам снимешь с него шкуру, а тушу закопаешь. И лишь после заходи за платой. И смотри без глупостей! Видишь сам, тебе тут не рады.
— Зато я помираю от счастья видеть ваши поганые рожи, — пробурчал чужак, продолжая вырываться и громыхать доспехами. — Да отцепитесь вы!
Ирах поднялся, кивнул односельчанам, и пленника нехотя отпустили.
— Где моя мать? — глухо прорычал тот, обращаясь к трактирщику. — Я был дома — там никого.
— Ее больше нет, — Ирах отвел глаза. — И дома у тебя тоже нет, Тур. Уяснил?
— Что?! — взревел чужак, которого назвали Туром. От его рева у меня мурашки побежали по коже, и я отступила еще на шаг назад.
Но Ирах не убоялся.
— А то. Не твой это дом больше. Заберешь деньги за шкуру и проваливай отсель.
Хакон смерил посрамленного соперника победным взглядом. Тот едва не исходил дымом от ярости, однако обвел налитыми кровью глазами харчевню и сдержался.
— Это мы еще посмотрим, — сказал он напоследок. Утер окровавленный рот латной перчаткой, взвалил на спину тушу волка и вышел вон.
Я услышала жалкий всхлип и не сразу поняла, что издала его сама.
— Не бойся, Илва, — Ирах положил ладонь на мое плечо, — мы тебя в обиду не дадим.
Мне было невдомек, о чем это он толкует. Ведь чужак, устроивший в харчевне драку, не сделал мне ничего худого, даже не глянул в мою сторону. Но я благоразумно кивнула и покосилась на свое добро, все еще разложенное на прилавке.
— Ах да, — перехватив мой взгляд, засуетился Ирах. — Руна! Принеси-ка молоко, голубушка.
Руна смерила меня убийственным взглядом и скрылась за дверью кухни. Ирах пошарил в кармане засаленного передника и не глядя отсыпал мне целую горсть медяков. Мои брови взметнулись вверх: не надо было пересчитывать, чтобы понять, что здесь гораздо больше, чем стоил принесенный мною скарб. Но спорить не стала: какой же глупец примется сетовать на то, что ему переплатили?
— Да благословят вас милосердные духи.
Ирах едва ли обратил на меня внимание: он уже приветливо улыбался солдату из охраны нашего лорда, спускавшемуся по лестнице со второго этажа. Там, наверху, у Ираха сдавались комнаты постояльцам трактира. И не только приезжим, но и своим — если те хотят чуток поразвлечься с продажной женщиной. После того, как пышнотелая и немолодая уже Финни минувшей весной была найдена в собственной постели задушенной особо ретивым любовником, продажная женщина в нашей деревне осталась всего одна: молодая хохотушка Мира. Девчонка всегда была мне по душе: осиротев в раннем детстве, она не утратила озорного, веселого нрава, скучать рядом с нею точно не приходилось.
Легка на помине, Мира спускалась теперь в харчевню вслед за любовником. Завидев меня, она просияла.
— Хвала духам, ты здесь. Принесла? — шепнула она мне на ухо, приобняв за талию.
Я кивнула.
— Тогда идем ко мне, — она схватила меня за руку и потащила обратно к лестнице.
Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
В ее комнатушке царил сущий бедлам — впрочем, Мира никогда не отличалась аккуратностью и любовью к порядку — и все еще витал тошнотворный запах немытых разгоряченных тел и недавнего соития. Я с трудом удержалась от того, чтобы не поморщиться, лишь незаметно потерла нос.
— Ну давай же! — Мира нетерпеливо дернула меня за рукав.
Я пошарила в кармане передника и достала пучок сушеной травы.
— Ты помнишь, что заваривать надо всегда свежее и не пить то, что простояло дольше дня?
— Да помню я, помню, — отмахнулась она, выхватывая у меня зелье.
— Трижды в день…
— Ой, Илва, ну что ты такая скучная?
— Я уже за сегодня так набегалась — с ног валюсь. А ты отчего такая веселая?
Мира рассмеялась:
— Так мы же с тобой по-разному живем. Ты — днем, а я — ночью. Я-то уже выспалась. Корин был моим первым за сегодня. А его никогда надолго не хватает, так что мне не пришлось слишком усердствовать.
Она хитро подмигнула, а я ощутила жар на щеках и отвела глаза. С Мирой мы знались уже давно, но я никак не могла привыкнуть к распутству ее речей, хотя распутство ее нрава меня уже давно не задевало. Тем чудней, что она стала моей единственной подругой.
Пальцы сами собой потянулись к теплому шерстяному платку, чтобы развязать концы и стянуть его с головы: в комнате Миры камин пылал еще жарче, чем в харчевне внизу, и я уже изрядно вспотела под уличной одеждой. Мира не упустила возможности провести рукой по моим волосам.
