ПРОЛОГ
Каледония. 432 год н. э.
Отвесные стены ущелья, растянувшиеся по обе стороны горной тропы, сужались с каждым пройденным ярдом, грозясь окончательно сомкнуться перед одиноким всадником. Он забрался в самое сердце Грампиан. Гиблое место. Сюда не проникали ни ветер, ни солнечные лучи, лишь зловещий крик старого ворона да стук копыт коня нарушали покой каменных глыб, безжизненных настолько, что даже мох на них не приживался. Гнедой сопротивлялся. Едва всадник ослаблял поводья, конь беспокойно мотал головой, исступлённо ржал и пятился назад, норовя повернуть обратно. Страх гнал животное назад, где оставались пришлые чужеземцы с неведомой земли Шлезвиг. Вооружённые до зубов, они неизменно следовали по кровавым следам раненного всадника.
Кровью пропитались его брюки и накрепко привязанный к седлу тартан, кое-где ещё различимо сине-красной расцветки, что говорило о принадлежности мужчины к клану жестоких северных горцев. Необычно чёрная для человека кровь стекала на голенища сапог, а с них на усеянную скальником тропу. Всадник держался в седле нетвёрдо. Крупное тело его клонилось набок, грозясь свалиться на землю. Непонятно, почему в таком состоянии его не заботили раны. Напротив, мрачной решимостью гармонично сочетаясь с ущельем, он продолжал путь и периодически намеренно ранил себя ножом, будто задался целью собственной кровью оживить мёртвый гранит. Трудно сказать, обезумел ли он от боли или, судя по седым волосам, едва достающим до плеч, с возрастом разум отказывал ему служить, но в здравом рассудке навряд ли человек займётся таким членовредительством.
Тропа неожиданно повела за угол, опустилась ниже прежнего уровня и ушла в сторону, уступая место горному ручью. Небольшим водопадом вода вырывалась из подземного плена горы и с шумом билась о камни. Вот где затерялось солнце! Играя всеми оттенками синего и голубого набирающей силу реки и буйством изумрудного оккупировавшей стены ущелья растительности, природа ожила и до неузнаваемости преобразилась. Освещённая яркими лучами полуденного светила, теперь она пленяла взор своей красотой и гостеприимной хозяйкой манила подзадержаться незваного путника в её великолепных чертогах.
Однако, кому как не горцу знать, насколько непредсказуемы готовые обрушиться камнепадом отвесные скалы, в которых безвредные ручьи стремительно превращаются в бурные реки, а в сочной траве скрываются ядовитые твари? Не оценил всадник представшего перед ним пейзажа. Его больше волновал ворон, который неотступно сопровождал мужчину с тех пор, как он вторгся в царство Грампиан. Птица кружила над ним, сопровождая полёт громким, отрывистым криком. Задрав кверху голову, седок всматривался в чёрную точку на небе, и вот тогда, хорошенько изучив необычное его лицо, можно было с уверенностью сказать, что этот седовласый горец отнюдь не стар.
По-мужски тяжёлый, выпирающий вперед подбородок свидетельствовал о волевом характере. Низко расположенные надбровные дуги и ярко выраженные скулы добавляли европейскому типу лица лёгкий восточный колорит. Опушённые короткими, неприметными ресницами глубоко посаженные глаза, от которых к вискам расходились нити мелких морщин, не несли особой привлекательности, если бы не вдумчиво-проникновенный взгляд, свидетельствующий о недюжинном уме. Нос с тонкими крыльями слегка искривлён в переносице, на которой оставался заметным старый шрам. Особо впечатлял широкий рот с рельефно очерченными, неполными губами. Верхняя, несимметрично изогнутая, выдаваясь вперёд, была чуть вздёрнута с правой стороны, производя впечатление мягкой усмешки, отчего казалось, что мужчина насквозь видит тебя и знает наперед, что ты из себя представляешь.
Нет, всадник совсем не был стар. Это был наделённый неординарной, примечательной внешностью зрелый муж в расцвете лет, за плечами которого осталась какая-то таинственная история, повлиявшая на цвет его волос.
Описав в воздухе круг, чёрный, как зола, ворон снизился в полёте, зашёлся раздражающим, гортанным карканьем и устремился вперед, подначивая путника ехать за ним. Полоснув ножом себя по бедру, всадник пустил шагом коня. На развилке разбивающаяся о прибрежные камни речушка на прощание обдала его холодными брызгами и повернула налево. Райский оазис скрылся за массивом скал, которые ещё долго сопровождали продвижение горца, пока внезапно не расступились перед обширным плато, распростёртым зелёным ковром вплоть до пропасти.
Это было пугающее и одновременно притягательное место, как всё непостижимо таинственное. Настоящее древнее капище по центру равнины, представлявшее из себя десятка два или три установленных в полукольцо каменных глыб. Как они здесь оказались, кто их принёс и с какой целью - предки предков ныне живущих умалчивали историю их появления. Словно сотворенные руками неизвестного великана, скрывшего свою к ним причастность и растворившегося во времени, они стояли здесь так давно, что фактически вросли в почву. Растительность, облюбовав их основания, цепляясь за необтёсанные мелкие уступы, тянулась по серым камням к солнцу. С попеременной силою что-то насвистывая, по плато разгуливал ветер. Наверно, он один ведал загадку менгиров, но разве поймёшь язык ветра?..
Настороженно осмотрев плато, неулыбчивый мужчина заметил ворона. Устроившись на каменной глыбе, чёрной блестящей бусиной правого глаза старая птица наблюдала за седоком, склонив голову набок. Горец в ответ наклонил свою в другую сторону. Этим инстинктивно сделанным жестом от человека так разительно повеяло чем-то животным, неким первозданно диким содержанием, что ворон живо встрепенулся, захлопал крыльями и подался вперед, ритмично кивая головой в основание мегалита. Со стороны посмотреть, так он признал в человеке себе подобного и предлагал разделить с ним компанию. Судя по тому, что покачивающийся в седле всадник направился прямо к нему, тот принял его предложение.
Наездник кулем свалился с коня, настолько он был измождён, и подполз к каменной плите. Облокотившись спиной на неё, он откинул назад голову. Веки его смежились. Горец затих, внешне сливаясь с камнем. Загар не скрывал серости кожи, сквозь которую четко проступали тёмные искривлённые вены, и те же пепельные волосы по цвету сочетались с менгиром. Кровь больше не сочилась сквозь порезы на одежде человека. Можно подумать, он полностью обескровлен и умер, но пару раз дёрнувшийся кадык на невыбритой шее и распирающее грудь мерное дыхание из полуоткрытого рта убеждали, что этот во всех отношениях странный, несомненно, опасный, но харизматично притягательный мужчина просто забылся тяжёлым сном, пока сидящий над ним ворон внимал звукам, недосягаемым постороннему слуху.
- Чертёнок!.. – надтреснутым хрипом вдруг вскрикнул горец и резко открыл глаза.
Они были не по-человечьи кровавыми.
ГЛАВА 1. МАЛАЯ
Да пребудет благословенна земля каледонская!
Да найдёт здесь вечную погибель любой супостат,
Дерзнувший посягнуть на её свободу!
Не дремлет зоркое око великого вождя Мактавеша,
Неусыпно зрит далеко за пределы своих чертогов.
Преисполненная силой длань могучего мужа
Крепко сжимает закалённый в боях меч.
По правое плечо от него прекрасная тигерна Лайнеф -
Воительница, безжалостная к врагу, но милостивая к подданным.
По левое – верный сын Квинт, достойный отца своего.
Через тернии долгим путём шёл он,
Но древние боги пиктов снизошли до его молитв.
И победил он зло, и познал священную истину.
И окреп дух молодого воина, чтобы вернуться в лоно семьи.
Дочь короля Каледонии, юная Гретхен,
Пред красотой которой блекнут светила небесные,
Подобна роднику чистейшего нектара.
Недостойный не сорвёт поцелуй с её алых губ,
Не позарится на святую невинность,
Ибо сладостью девы насладится только избранный воин.
Несметным числом за спиной Мактавеша
Стоят неустрашимые данноттарцы…
- Я отказываюсь слушать этот бред, - сетуя на песнь менестрелей рядом сидящей жене брата, пунцовая Гретхен недовольно фыркнула и окончательно опустошила кубок. – Кто дал право этим смертным наглецам воспевать мою невинность? Я? Нет, я точно не давала. Пусть только подойдут за подаянием. Кукиш им, а не монету.
Алекса, потомственная ведьма с яркими, выразительными фиалковыми глазами, рождённая человеком, но ниспосланным старожилами времени даром обретшая бессмертие, спрятала улыбку за своим кубком и мельком покосилась на мужа. С облегчением отметив, что Квинт не услышал возмущение сестры, а значит, женщине не придётся разнимать несговорчивых Мактавешей-младших, она с сочувствием взглянула на золовку:
- Милая, не реагируй так остро. Девственности не стыдиться нужно, а гордиться ею.
- Ну конечно же! Прикажешь белые простыни из окон покоев вывесить в знак моей чистоты? Хотя, какой смысл, когда эти… – кивнула неугомонная Гретхен на воодушевлённо поющих менестрелей, – глашатаи по всей Каледонии шатаются со своей былиной? У меня от этой девственности одни неприятности. Туда не ходи, здесь не появляйся. Куда проще, когда девчонкой была. И в казармы тебе пожалуйста, и с мальчишками хоть в рощу, хоть голышом в реку, а хоть на побережье. Сейчас же… ррр…
- Гретхен, престань капризничать. Ты – девушка видная, фигура у тебя ладная и сформировавшаяся, а уж невеста завидней некуда. Не гневи богов, да мужиков не доводи до греха. Ты хоть замечала, какими взглядами они тебя провожают?
Гретхен вздохнула и, положив руки на стол, понуро опустила голову:
- Надоело. Все мои сверстницы давно пристроены, у некоторых уже дети, а я… будто прокажённая.
- Глупышка, - Алекса едва не рассмеялась, но сочувственно пожала руку золовки. – Зачем жить торопишься в безрассудности, когда бессмертие тебе дано? Замуж по любви выходят, чтобы душа в душу и в счастье, и в горести. Правильно воспевают менестрели, невинность хранить для избранника нужно.
- А ты хранила? – на Алексу со всей серьёзностью уставились опушенные густыми ресницами глаза, смолянистый цвет радужки которых надёжно хранил все тайные помыслы их обладательницы. Свояченица насторожилась, ибо не нравился ей этот разговор. Что-то скрытничала сегодня Гретхен, что-то недоговаривала. Быть может, на откровенность откровенностью ответит?
- Получается, что хранила. Я Квинту до замужества себя отдала. Но мне повезло, ибо как только его увидела, нутром почувствовала, что это он. Знаешь, твой брат был первым мужчиной, который появился на пороге моей хижины. Деревенские мужики-калеки не в счёт. Ведьм-отшельниц не очень-то балуют общением.
Возможно, заслышав признание Алексы, случайный слушатель подумает, что перед ним ловкачка, ухватившая удачу за хвост, но Гретхен знала, что это неправда. Союз Квинта и Алексы был благословлён настоящей, глубокой любовью. Не такой яркой, конечно, как любовь её родителей, ибо, что касалось демона-инкуба Фиена и тёмной эльфийки Лайнеф, их чувства неслись бушующим течением из самой сердцевины тёмной сути, подобно извергаемой из жерла незатухающего вулкана лавине. Окружающих они пугали, но завораживали своей стихийной первозданностью. Не каждый решится на такую всепоглощающую любовь, но все о ней мечтают. Однако брат, перенявший суровую красоту отца, и свояченица, которую Гретхен считала сестрой, выстрадали своё счастье и оберегали его от любых посягательств и встрясок.
- Алекса… - Гретхен замялась. – Как ты поняла, что мой брат – твоя судьба?
- Ну и вопрос, милая, – улыбка смущения заиграла на губах ведьмы, однако она не спасовала, только задумалась, как объяснить девственно нетронутой душе необъяснимые вещи, ибо каждый сам созревает до них в нужный час. Фиалковый взгляд пробежался по фигуре мужа, о чём-то оживлённо беседовавшего с отцом-вожаком. Усладившись созерцанием Квинта, потеплевший и мечтательный, он вновь вернулся к Гретхен. Алекса промолвила:
- Это трудно, запросто не растолкуешь. Меня тянет к нему постоянно. Он всегда вот здесь сидит, - приложила она пальцы к груди, – и здесь, - ткнула висок, - и… вот здесь, - на сей раз ладонь ведьмы легла внизу живота. – И даже покалыванием в кончиках пальцев, когда прикасаюсь к нему. Понимаешь, он весь во мне, и в мыслях, и в сердце, и в теле. А я в нём, даже когда мы на расстоянии.
Алекса замолчала, пытливо разглядывая точёное личико золовки, а Гретхен отрешённо смотрела в никуда, и по этому взгляду показалось ведьме, что не так уж и не тронута душа девушки. Она всё ещё рассчитывала на обоюдную откровенность, когда мужской голос прервал её ожидания, заставив обеих вздрогнуть от неожиданности.
- О чём это вы судачите, тихушницы?
Словно почувствовав, что речь идёт о нём, ухарски улыбаясь, Квинт всецело завладел вниманием жены.
- О том, что не для мужских ушей, - подтрунила над ним Алекса, а он притянул к себе жену и с упоением смял мягкие, терпким вином увлажнённые уста, что не осталось незамеченным пирующими. По залу пронёсся одобрительный гул, с разных концов чертога зазвучали тосты за добрый этот союз, наполненные элем и вином кубки беспрестанно опрокидывались в глотки данноттарцев, а самые хмельные из них небезобидно пеняли, что, видать, Мактавеш-младший плохо старается, раз Алекса так и не понесла. Впрочем, стоило вожаку клана хмуро приподнять бровь, сии смутьяны быстро «сдулись», готовые хоть сквозь землю провалиться, лишь бы не быть под прицелом неусыпного ока сурового господина.
Квинт собственнически обнял жену, поцеловал в висок и изрёк беззлобно, ибо сегодня ничто не могло омрачить его настроения, а ответить что-то было нужно:
- А не пойти ли вам в задницу, дорогие собратья?! Мы с Алексой, считай, что не бездетные с малой. Она одна целого выводка стоит.
Громкий всеобщий хохот не заставил себя ждать, а малая, под которой Квинт подразумевал пятнадцатилетнюю Гретхен, зыркнула на брата черными глазищами, вскочила из-за стола и, пробормотав: «Проветрюсь», покинула зал.
Девушка находилась в том прелестном возрасте, когда самоуверенность зашкаливает, преобладая над здравомыслием, к тому же единственной и любимой дочерью повелителя Каледонии, под пятой которого находится вся страна и могущественный клан, по большей части состоящий из пришлых в мир людей демонов, потому сладу с ней не было. Щёлкни Гретхен пальцами, прислужники рады стараться выполнить девичью прихоть. А надумает что, так непременно своего добьётся. Единственной, кого побаивалась Гретхен, так это матери, данноттарской тигерны, а по совместительству наследственной эльфийской королевы Лайнеф Мактавеш, отменной воительницы, а в довершение и чародейки. Но тигерна вечно была занята, потому заботу о сестре возложил на свои плечи Квинт – в прошлом баламут и повеса, а ныне примерный семьянин. Брат сдерживал неуёмный нрав своевольной сестрицы, оберегая её от возможных неприятностей. Когда же он перегибал палку, на защиту дочери неизменно вставал отец.
Так и сейчас произошло. Стоило Квинту подняться, чтобы вернуть беглянку на законное место, Фиен поманил сына пальцем и изрёк, чтобы слышал только он:
- Оставь сестру в покое. Она у себя дома, здесь ей ничто не угрожает. Лучше расслабься и отдохни с женой как следует, а к Гретхен доверие прояви.
Сын пожал нейтрально плечами, а ведьма Алекса, обеспокоенная тем, что узрела в Гретхен, мудро промолчала.
