Книга была новая, праздничная, напечатанная на хорошей бумаге. Она шелестела таинственной сказкой, которую я читал дочери Эвелине.
Здравствуйте, милая тётушка! Прости, что очень долго не писала. Сначала я просто не хотела жить, а потом закрутилась в заботах. Ты знаешь, наверное, что мой принц меня предал, выгнал, нашёл другую любимую. Я плохо помню, что было после этого, я жила как в бреду. Однажды я решила утопиться. Да, не смейся, эта нелепая мысль пришла мне в голову. И в воде я нашла своего нынешнего мужа. Он бывший пират, кок, человек, который готовил еду на корабле для матросов. В тот день его списали на берег, он напился и тоже, представляешь, решил утонуть. Но заснул, не успев захлебнуться водой из нашего солёного моря. Так и плавал, похрапывая, пока не приплыл ко мне. Наверное, это моя судьба — вытаскивать из воды человека, чтобы потом полюбить. Он инвалид. У него нет половины ноги и одного глаза. Зато у него есть удивительный попугай! Мы поженились и открыли таверну на берегу моря, рядом с теми самыми красивыми красными храмами, откуда доносятся песни, которые ты когда-то любила слушать. На жизнь нам хватает. Мой муж, конечно, не принц. Он невоспитанный, грубый, бьёт меня иногда. Но я верю, что он меня любит и никогда не предаст. Я тоже люблю его. А вот детей, к сожалению, у нас не было очень долго.
Совсем недавно мой бывший принц приходил ко мне. Плакал, говорил, что никогда и никого так не любил, как меня. Что его обманули, наговорили про меня всякие гадости. Что он расстался со всеми своими жёнами и хочет вернуться ко мне. Конечно, я не поверила. А мой муж обозвал его "чахоточным осьминогом" и жестоко избил. Некоторое время мы боялись, что нас будут преследовать, что король не простит позора своего сына. Но обошлось.
Глядя на своего бывшего принца, жалкого, окровавленного, умоляющего его не бить, я поняла, что люблю его до сих пор. Но потом мне стало ясно, что эта любовь закончилась — здесь и сейчас, что я не хочу его знать, что я опять хочу жить! Жить со своим мужем! В ночь после этого случая я забеременела. Старая Анна, соседка, говорит, что у меня будет дочь. Поэтому я и пишу тебе, тётушка. Я очень боюсь, что малышка будет похожа на меня. И что о ней некому будет позаботиться. Ведь мне не удастся стать прежней, слишком много прошло времени, поздно уже для любого колдовства. Я писала отцу и сестрицам, но они молчат. Наверное, до сих пор обижаются на меня.
Как чувствуют себя твои плавники? Надеюсь, их не ломает от радикулита? Мои ноги по-прежнему болят. Чем тяжелей становится мой живот, тем больше боли, даже когда не ходишь. Зато я могу разговаривать. Муж купил мне специальный аппарат, он говорит за меня моими мыслями.
Общаешься ли ты до сих пор с дедом и бабой? Как они поживают? Если бы у нас с мужем была телега, я бы обязательно съездила их проведать.
Пиши! Любящая тебя, Русалочка.
— Николай! Вы опять читаете этот бред? Нашли великую русскую сказочницу! Немедленно на боковую!
Жена кипела от негодования. А нам с дочкой сказки этой писательницы очень нравились.
— Мамочка! — заканючила Эвелина. — Мы ещё немножечко почитаем, и спать!
И мы затихли в ожидании грома и молнии. Но их не последовало. Тяжёлые шаги жены удалились в сторону входной двери. Хлопнула дверь.
— Полундру пошла кормить! — прошептала дочь (Полундра — это тёщина кошка). — Давай, читай дальше.
Здравствуй, Русалочка! Очень меня обрадовало твоё письмо и новые обстоятельства твоей жизни. И хвост, и плавники мои болят перед каждым штормом, но я креплюсь. Пью горькие водоросли, это помогает от радикулита. Баба и дед живут мирно. Только иногда баба, объевшись белены, бьёт деда коромыслом. Домик у них по-прежнему старенький, а корыто — треснутое. Они ничего не хотят менять. Я их иногда подкармливаю, подбрасываю деду рыбу в невод.
Мои глаза уже плохо видят. Поэтому, извини, что письмо короткое. Твои новые обстоятельства очень меня обрадовали. Нет ничего важнее икринок для обитателей моря. Не волнуйся, если девочка родится русалкой, я о ней позабочусь.
Любящая тебя, Золотая Рыбка, твоя тётушка.
Последние слова дочитывали уже на возвращающиеся шаги жены.
— Опять?! — спросила она сердито.
— Спокойной ночи, доченька, — торопливо проговорил я.
— Спокойной-ночи-сладких-снов! — скороговоркой прошептала Эвелина.
Укрыл дочь одеялом, поцеловал в лобик, погладил тонкие волосики.
— Завтра дочитаем…
Потом напустился на жену:
— Ты чего на ребёнка психуешь? Хорошая книжка!
— Так спать давно пора, — удивилась жена. — Ночи холодные. Ты греть меня собираешься?
А вот шутить в ответ нельзя. Совсем! А то точно гром и молния будет.
— Только не в моём доме! — из противоположной комнаты нашей бревенчатой постройки послышался голос тёщи.
И ветхий диванчик мы застилали уже под её громкое ворчание.
— У самих дочь взрослая, а всё никак не успокоятся! Варвары!
— Ты — мой варвар! — нежным шёпотом сказала жена.
— А ты — моя Вар-вар-ра! — тихо ответил я ей.
— Мебель ломают, а пользы от них никакой! — продолжала ворчать тёща.
Тут даже жена не выдержала.
— Мама! — закричала она. — Коля же починил этот трухлявый диван!
— Починил?! — возмутилась невидимая тёща. — Да нормальный мужик выкинул бы его и купил новый. И забор бы ещё покрасил!
Тёща, вообще, у меня сносная, терпеть можно. Это по вечерам на неё находит. Жена считает, что это потому, что наш приезд лишает её личной жизни.
— Варь, надо, в самом деле, новый диван купить, — тихо сказал я. — Давно предлагал.
— Ещё чего, — ответила жена. — Сначала этот доломать надо. А почему ты забор не покрасил?
— Немного покрасил, — ответил я. — Но у меня только две руки и дочь. Помогла бы нам завтра.
— Ещё чего! — вновь сказала жена. — Я к маме отдыхать приехала. Хватит болтать! Холодно! Ложимся спать уже. Я — под стенку.
Конечно. Понимаю. Там ковёр и тепло от печки. С одной стороны. А с другой стороны — тепло от меня. Только предлог это всё, в это время года совсем не холодно…
А вот прекрасней раннего утра в деревне нет ничего на свете. Уже не темно, но солнышко встанет ещё не скоро. Тишина. Лёгкий незаметный ветерок. И атмосфера! Яростный запах природы, жизни, лета! Тепло. В рубашке необходимости нет. Шелест травы под босыми ногами, мелкие камушки, скрип крыльца… Два зелёных умоляющих кошачьих глаза уставились на меня — пусти, мол, в дом.
— Нельзя, Полундра! — отвечаю я. — Тёща будет ругаться.
Не слушает. Трётся о мою ногу, мурчит. Громко-то как! Того и гляди — муравьёв разбудит. Они, заразы, опять под крыльцом хоромы свои воздвигли. Опять им надо кипятком контрастный душ устраивать.
— Стой здесь! — командую кошке. — Сейчас принесу твою кашу.
Это я так кошачий корм называю. Не-ет, если уж мы приехали, то кошка у нас абы чем не питается. На всякий случай заглядываю в комнаты. Жена раскинула руки на весь наш диван. Сопит тихонько. Вар-вар-рочка моя! Любимая! Спи!
А дочь? Вот это номер. Исчезла! И постель холодная уже. Бегу в "предбанник", который между крыльцом и собственно домом. Ага, удочек в углу нет! На рыбалку ушла, неугомонная. Сам виноват, научил на свою голову. Впрочем, это и хорошо. Вдруг улов будет! От жареной плотвички в сметане я бы не отказался.
В одну миску накладываю кошачьей еды, в другую — наливаю Полундре молока. Выхожу на крыльцо: в зубах — книжка, в руках — кошачья кормёжка. Плюхаюсь в гамак. Благодать! Полундра, перекусив, запрыгивает ко мне. Устраивается на моём животе. Мурчание — на пол-улицы.
Наверное, моя безмятежность длилась около часа. Хлопнула дверь, на крыльце появилась тёща.
— Доброе утро! — поприветствовал я её.
— Какое же оно доброе? — напустилась она на меня. — Кто банку от молока спёр?
— На заборе всегда висела, — удивляюсь я. — Кому она нужна?
— Висела, — соглашается тёща. — А сейчас спёрли! Искать надо!
Вот ведь радости — банку искать! Кому она нужна? Пропала — и пропала! Неужели никакой другой ёмкости в доме нет?
— Кто у нас сыщик? — ворчит тёща, направляясь к ванне с водой. — Герой-инвалид!
В ванне с водой, которая стоит около забора, мы умываемся. Сыщик, герой и инвалид — это я. Сыщик — по профессии, по образованию, по работе. Благодаря ей и героем стал. И инвалидом одновременно. Неудачное стечение обстоятельств, не люблю вспоминать.
— Это ещё что?! — слышу заполошный вопль тёщи. — Кто сюда запустил эту мерзость?
Вынимаю себя из гамака, подхожу к ней. В ванне много-много рыбы. Слишком много, я бы сказал. Три четверти ведра, не меньше. Неужели доченька так лихо порыбачила? И когда она успела её сюда навалить? Утром никакой рыбы не было, я же тоже из этой ванны умывался. Неужели я задремал и ничего не услышал? А сама она где? Опять рыбачить ушла?
— Я вам сейчас из колодца воду принесу, — пытаюсь я как-то успокоить мамашу жены.
— А морду мыть как? А жрать готовить?
Ничего не отвечаю. Стараюсь даже не слышать. Иду в дом за ведром. Если разбудить жену и заставить её почистить рыбу, то у нас будет отменный завтрак.
— И банку из-под молока спёрли!
Далась ей эта банка проклятая!
Жену будить не стал. На требование тёщи искать пропажу сначала хотел не обращать внимания. Но, поставив рядом с ванной ведро с водой, вдруг увидел подозрительный блеск в траве, за забором, со стороны улицы. Вышел сквозь скрипучую калитку (петли надо смазать!), подошёл к скамейке. Знатная скамейка притулилась к нашему забору. Сам её делал, ещё когда здоровый был. Так и есть — вот она, жердина, на которой обычно банка из-под молока сушится, а внизу, прямо под ней — блестит здоровенная гайка. Знакомое дело! Пётр Фёдорович! Выпивали, значит, вчера на нашей скамеечке! Расположение у неё очень правильное, ни из одного соседского дома её, нашу скамейку, не видно. А целый кулёк гаек сосед наш Пётр Фёдорович всегда с собой носит. Они у него в креозоте изгвазданы и предназначены для закуски. То есть он, когда выпьет стопарик, гайку достаёт — и занюхивает. Обычай такой у него. Железнодорожный, по его словам. Только та гайка, что я нашёл под забором, совсем без следов креозота оказалась. Словно её бензином вымыли. И вот что это значит? Что Пётр Фёдорович нашу банку из-под молока украл? Но зачем она ему? А гайку он зачем от креозота отмыл? Или это не его гайка?..
Слышу странные звуки.
— П-сс, п-сс! — не то шипит, не то зовёт кто-то.
Оглядываюсь. Родная дочь из кустов на другой стороне дороги высовывается, рукой мне машет и шипит:
— П-сс, п-сс!
Подхожу к ней.
— Эвелина, — говорю. — Ты почему неприличные звуки издаёшь?
— Да тише ты, — шепчет она. — Мне помощь твоя нужна. Помоги вот ведро вывалить.
Смотрю — а у неё ещё чуть ли не полное ведро рыбы! Откуда? Дотащил до нашей ванной, вывалил. Соседей придётся звать — столько рыбы самим съесть невозможно. Несу Эвелине ведро обратно.
— Так чего ты в кустах сидишь и пысыпаешь? — пытаю дочь.
— Ты с рыбами разговаривать умеешь? — спрашивает она в ответ.
— А-а-а! — сообразил я.
— Пошли тогда, — командует Эвелина и исчезает в кустах.
Ломлюсь вслед за ней. Догадался! Там, среди рыбы, щурёнок был. Его на удочку не поймаешь! И рыбы слишком много. Значит…
— Значит, ты бредень соседских рыбарей поймала? Рыбу в нашу ванну вывалила, а меня на разборки с сердитыми ребятишками ведёшь?
Рыбари — это жители соседней улицы. Улица Рыбаря, так и называется.
— С этой малышнёй я и сама разберусь! — пренебрежительно хмыкает Эвелина. — К тебе у меня дело серьёзное.
И ведь не шутит, что разберётся. Мою дочь вся деревенька Атаманшей зовёт. Жалуются часто, что не от вредителей надо яблони охранять, а от моей дочери. Но уважительно жалуются. Она, говорят, не простая хулиганка, а особенная. Вот если мы за продуктами поедем, то она всех соседей обойдёт, на всех список составит — кому чего купить, кто сколько денег дал. И мучаюсь я потом с переполненными пакетами и сумками, и весь багажник старенькой моей "копейки" оказывается забит до отказа. Но всю бухгалтерию Эвелина сама ведёт, никто в этом плане на неё не жаловался — всё чётко. Потом, когда в деревню возвращаемся, она берёт тачку садовую — и развозит заказы. Вот и как её не уважать после этого? И яблок этих, которые сотнями на деревьях растут, для неё никому не жалко на самом деле.
— Что за дело? — переспрашиваю.
— Серьёзное! — повторяет Эвелина. — Ты по-рыбьи говорить умеешь?
— Бог миловал! — шучу. — Никто этого не умеет. Только дельфины по-нормальному разговаривают, на ультразвуке. Но я и их языка не знаю.
— Чё-орт! — восклицает Эвелина. — Как же мне с этой рыбиной договориться?
— Дочь, не чертыхайся! — ругаю я её. — Это неприлично.
— Ну, бли-ин! — исправляется Эвелина. — Извини, пап. Так как с рыбами разговаривать?
А вот мы уже и дошли до рыбачьего местечка моей дочери. Метра три песчаного пляжа, а рядом мостки длинные построены. Почти до середины реки крючок с них докинуть можно. Всё аккуратно от чужих глаз кустами и деревьями скрыто. Наше местечко, прикормленное. Давно я его уже нашёл и использую.
— С какими рыбами? — уточняю я.
— Сам посмотри, — говорит дочь, кивая на белоснежный песок.
Так вот кто банку из-под молока украл! Родная внучка у родной бабушки её умыкнула, оказывается! Банка стояла на траве. А в банке… сидела… рыбина. Аквариумных золотых рыбок видели? Вот такая же красотища, только огромная по размерам, сидела в трёхлитровой банке и пучила глаза. Может быть, это сон? Поморгал, ущипнул себя тихонько, как полагается. Ничего не изменилось.
— Ты откуда это взяла? — поразился я. — Это в нашей реке водится?
— Да как обычно, — объяснила дочь. — На червя клюнула. Наживку съела, а крючок выплюнула. Но я её на берег успела выдернуть. Представляешь, она верещала, как курица. Но когда я её в воду засунула, затихла.
— Это что же за сорт или вид такой? — мне стало очень интересно. — Никогда такой рыбы не видел.
— Не узнал, что ли? — удивилась дочь. — Это же золотая рыбка. Тётушка русалочки, про которую книгу вчера читали.
— Э-э-э, — поражаюсь я её причудливой фантазии. — Золотая рыбка, дочь, она как бы — сказка. Её, как бы, и не бывает совсем. Ещё её дед в невод ловил, и она колдовать умеет.
— Так а я о чём тебе говорю? — возмутилась Эвелина.
Она подошла к банке и очень невежливо пнула её ногой.
— Эй, ты! — прокричала она. — Рыбачить!
А дальше произошло совсем непонятное. Рыбка высунула голову из воды и явственно что-то проверещала. Река немедленно забурлила. Из неё начали выскакивать разные рыбки и рыбины и плюхаться на песок. Сами!
— Не понял! — выразил я своё отношение к происходящему.
— Что тут непонятного, папа? — спросила Эвелина, ловко собирая выкинувшуюся из реки рыбу в ведро. — Волшебная же! Рыбалку по команде организовать может! Мне с ней поговорить надо. Она же три желания обязана выполнить. Вот и пусть выполняет.
Я уселся перед трёхлитровой банкой и стал пристально разглядывать сидящее в ней существо.
— Здравствуй, Золотая Рыбка! — сказал я на всякий случай. — Ты настоящая?
Рыба тоже уставилась на меня. Поразили её глаза. Даже не глаза, а словно лампочки в фонарике, спрятанные за мутным стеклом. Они даже светились, кажется. И вдруг я абсолютно чётко увидел, что это свечение стало ярче. Потом опять тусклее. Опять ярче. Опять тусклее…
— Я, пап, — произнесла Эвелина.
Здравствуйте, милая тётушка! Прости, что очень долго не писала. Сначала я просто не хотела жить, а потом закрутилась в заботах. Ты знаешь, наверное, что мой принц меня предал, выгнал, нашёл другую любимую. Я плохо помню, что было после этого, я жила как в бреду. Однажды я решила утопиться. Да, не смейся, эта нелепая мысль пришла мне в голову. И в воде я нашла своего нынешнего мужа. Он бывший пират, кок, человек, который готовил еду на корабле для матросов. В тот день его списали на берег, он напился и тоже, представляешь, решил утонуть. Но заснул, не успев захлебнуться водой из нашего солёного моря. Так и плавал, похрапывая, пока не приплыл ко мне. Наверное, это моя судьба — вытаскивать из воды человека, чтобы потом полюбить. Он инвалид. У него нет половины ноги и одного глаза. Зато у него есть удивительный попугай! Мы поженились и открыли таверну на берегу моря, рядом с теми самыми красивыми красными храмами, откуда доносятся песни, которые ты когда-то любила слушать. На жизнь нам хватает. Мой муж, конечно, не принц. Он невоспитанный, грубый, бьёт меня иногда. Но я верю, что он меня любит и никогда не предаст. Я тоже люблю его. А вот детей, к сожалению, у нас не было очень долго.
Совсем недавно мой бывший принц приходил ко мне. Плакал, говорил, что никогда и никого так не любил, как меня. Что его обманули, наговорили про меня всякие гадости. Что он расстался со всеми своими жёнами и хочет вернуться ко мне. Конечно, я не поверила. А мой муж обозвал его "чахоточным осьминогом" и жестоко избил. Некоторое время мы боялись, что нас будут преследовать, что король не простит позора своего сына. Но обошлось.
Глядя на своего бывшего принца, жалкого, окровавленного, умоляющего его не бить, я поняла, что люблю его до сих пор. Но потом мне стало ясно, что эта любовь закончилась — здесь и сейчас, что я не хочу его знать, что я опять хочу жить! Жить со своим мужем! В ночь после этого случая я забеременела. Старая Анна, соседка, говорит, что у меня будет дочь. Поэтому я и пишу тебе, тётушка. Я очень боюсь, что малышка будет похожа на меня. И что о ней некому будет позаботиться. Ведь мне не удастся стать прежней, слишком много прошло времени, поздно уже для любого колдовства. Я писала отцу и сестрицам, но они молчат. Наверное, до сих пор обижаются на меня.
Как чувствуют себя твои плавники? Надеюсь, их не ломает от радикулита? Мои ноги по-прежнему болят. Чем тяжелей становится мой живот, тем больше боли, даже когда не ходишь. Зато я могу разговаривать. Муж купил мне специальный аппарат, он говорит за меня моими мыслями.
Общаешься ли ты до сих пор с дедом и бабой? Как они поживают? Если бы у нас с мужем была телега, я бы обязательно съездила их проведать.
Пиши! Любящая тебя, Русалочка.
— Николай! Вы опять читаете этот бред? Нашли великую русскую сказочницу! Немедленно на боковую!
Жена кипела от негодования. А нам с дочкой сказки этой писательницы очень нравились.
— Мамочка! — заканючила Эвелина. — Мы ещё немножечко почитаем, и спать!
И мы затихли в ожидании грома и молнии. Но их не последовало. Тяжёлые шаги жены удалились в сторону входной двери. Хлопнула дверь.
— Полундру пошла кормить! — прошептала дочь (Полундра — это тёщина кошка). — Давай, читай дальше.
Здравствуй, Русалочка! Очень меня обрадовало твоё письмо и новые обстоятельства твоей жизни. И хвост, и плавники мои болят перед каждым штормом, но я креплюсь. Пью горькие водоросли, это помогает от радикулита. Баба и дед живут мирно. Только иногда баба, объевшись белены, бьёт деда коромыслом. Домик у них по-прежнему старенький, а корыто — треснутое. Они ничего не хотят менять. Я их иногда подкармливаю, подбрасываю деду рыбу в невод.
Мои глаза уже плохо видят. Поэтому, извини, что письмо короткое. Твои новые обстоятельства очень меня обрадовали. Нет ничего важнее икринок для обитателей моря. Не волнуйся, если девочка родится русалкой, я о ней позабочусь.
Любящая тебя, Золотая Рыбка, твоя тётушка.
Последние слова дочитывали уже на возвращающиеся шаги жены.
— Опять?! — спросила она сердито.
— Спокойной ночи, доченька, — торопливо проговорил я.
— Спокойной-ночи-сладких-снов! — скороговоркой прошептала Эвелина.
Укрыл дочь одеялом, поцеловал в лобик, погладил тонкие волосики.
— Завтра дочитаем…
Потом напустился на жену:
— Ты чего на ребёнка психуешь? Хорошая книжка!
— Так спать давно пора, — удивилась жена. — Ночи холодные. Ты греть меня собираешься?
А вот шутить в ответ нельзя. Совсем! А то точно гром и молния будет.
— Только не в моём доме! — из противоположной комнаты нашей бревенчатой постройки послышался голос тёщи.
И ветхий диванчик мы застилали уже под её громкое ворчание.
— У самих дочь взрослая, а всё никак не успокоятся! Варвары!
— Ты — мой варвар! — нежным шёпотом сказала жена.
— А ты — моя Вар-вар-ра! — тихо ответил я ей.
— Мебель ломают, а пользы от них никакой! — продолжала ворчать тёща.
Тут даже жена не выдержала.
— Мама! — закричала она. — Коля же починил этот трухлявый диван!
— Починил?! — возмутилась невидимая тёща. — Да нормальный мужик выкинул бы его и купил новый. И забор бы ещё покрасил!
Тёща, вообще, у меня сносная, терпеть можно. Это по вечерам на неё находит. Жена считает, что это потому, что наш приезд лишает её личной жизни.
— Варь, надо, в самом деле, новый диван купить, — тихо сказал я. — Давно предлагал.
— Ещё чего, — ответила жена. — Сначала этот доломать надо. А почему ты забор не покрасил?
— Немного покрасил, — ответил я. — Но у меня только две руки и дочь. Помогла бы нам завтра.
— Ещё чего! — вновь сказала жена. — Я к маме отдыхать приехала. Хватит болтать! Холодно! Ложимся спать уже. Я — под стенку.
Конечно. Понимаю. Там ковёр и тепло от печки. С одной стороны. А с другой стороны — тепло от меня. Только предлог это всё, в это время года совсем не холодно…
А вот прекрасней раннего утра в деревне нет ничего на свете. Уже не темно, но солнышко встанет ещё не скоро. Тишина. Лёгкий незаметный ветерок. И атмосфера! Яростный запах природы, жизни, лета! Тепло. В рубашке необходимости нет. Шелест травы под босыми ногами, мелкие камушки, скрип крыльца… Два зелёных умоляющих кошачьих глаза уставились на меня — пусти, мол, в дом.
— Нельзя, Полундра! — отвечаю я. — Тёща будет ругаться.
Не слушает. Трётся о мою ногу, мурчит. Громко-то как! Того и гляди — муравьёв разбудит. Они, заразы, опять под крыльцом хоромы свои воздвигли. Опять им надо кипятком контрастный душ устраивать.
— Стой здесь! — командую кошке. — Сейчас принесу твою кашу.
Это я так кошачий корм называю. Не-ет, если уж мы приехали, то кошка у нас абы чем не питается. На всякий случай заглядываю в комнаты. Жена раскинула руки на весь наш диван. Сопит тихонько. Вар-вар-рочка моя! Любимая! Спи!
А дочь? Вот это номер. Исчезла! И постель холодная уже. Бегу в "предбанник", который между крыльцом и собственно домом. Ага, удочек в углу нет! На рыбалку ушла, неугомонная. Сам виноват, научил на свою голову. Впрочем, это и хорошо. Вдруг улов будет! От жареной плотвички в сметане я бы не отказался.
В одну миску накладываю кошачьей еды, в другую — наливаю Полундре молока. Выхожу на крыльцо: в зубах — книжка, в руках — кошачья кормёжка. Плюхаюсь в гамак. Благодать! Полундра, перекусив, запрыгивает ко мне. Устраивается на моём животе. Мурчание — на пол-улицы.
Наверное, моя безмятежность длилась около часа. Хлопнула дверь, на крыльце появилась тёща.
— Доброе утро! — поприветствовал я её.
— Какое же оно доброе? — напустилась она на меня. — Кто банку от молока спёр?
— На заборе всегда висела, — удивляюсь я. — Кому она нужна?
— Висела, — соглашается тёща. — А сейчас спёрли! Искать надо!
Вот ведь радости — банку искать! Кому она нужна? Пропала — и пропала! Неужели никакой другой ёмкости в доме нет?
— Кто у нас сыщик? — ворчит тёща, направляясь к ванне с водой. — Герой-инвалид!
В ванне с водой, которая стоит около забора, мы умываемся. Сыщик, герой и инвалид — это я. Сыщик — по профессии, по образованию, по работе. Благодаря ей и героем стал. И инвалидом одновременно. Неудачное стечение обстоятельств, не люблю вспоминать.
— Это ещё что?! — слышу заполошный вопль тёщи. — Кто сюда запустил эту мерзость?
Вынимаю себя из гамака, подхожу к ней. В ванне много-много рыбы. Слишком много, я бы сказал. Три четверти ведра, не меньше. Неужели доченька так лихо порыбачила? И когда она успела её сюда навалить? Утром никакой рыбы не было, я же тоже из этой ванны умывался. Неужели я задремал и ничего не услышал? А сама она где? Опять рыбачить ушла?
— Я вам сейчас из колодца воду принесу, — пытаюсь я как-то успокоить мамашу жены.
— А морду мыть как? А жрать готовить?
Ничего не отвечаю. Стараюсь даже не слышать. Иду в дом за ведром. Если разбудить жену и заставить её почистить рыбу, то у нас будет отменный завтрак.
— И банку из-под молока спёрли!
Далась ей эта банка проклятая!
Жену будить не стал. На требование тёщи искать пропажу сначала хотел не обращать внимания. Но, поставив рядом с ванной ведро с водой, вдруг увидел подозрительный блеск в траве, за забором, со стороны улицы. Вышел сквозь скрипучую калитку (петли надо смазать!), подошёл к скамейке. Знатная скамейка притулилась к нашему забору. Сам её делал, ещё когда здоровый был. Так и есть — вот она, жердина, на которой обычно банка из-под молока сушится, а внизу, прямо под ней — блестит здоровенная гайка. Знакомое дело! Пётр Фёдорович! Выпивали, значит, вчера на нашей скамеечке! Расположение у неё очень правильное, ни из одного соседского дома её, нашу скамейку, не видно. А целый кулёк гаек сосед наш Пётр Фёдорович всегда с собой носит. Они у него в креозоте изгвазданы и предназначены для закуски. То есть он, когда выпьет стопарик, гайку достаёт — и занюхивает. Обычай такой у него. Железнодорожный, по его словам. Только та гайка, что я нашёл под забором, совсем без следов креозота оказалась. Словно её бензином вымыли. И вот что это значит? Что Пётр Фёдорович нашу банку из-под молока украл? Но зачем она ему? А гайку он зачем от креозота отмыл? Или это не его гайка?..
Слышу странные звуки.
— П-сс, п-сс! — не то шипит, не то зовёт кто-то.
Оглядываюсь. Родная дочь из кустов на другой стороне дороги высовывается, рукой мне машет и шипит:
— П-сс, п-сс!
Подхожу к ней.
— Эвелина, — говорю. — Ты почему неприличные звуки издаёшь?
— Да тише ты, — шепчет она. — Мне помощь твоя нужна. Помоги вот ведро вывалить.
Смотрю — а у неё ещё чуть ли не полное ведро рыбы! Откуда? Дотащил до нашей ванной, вывалил. Соседей придётся звать — столько рыбы самим съесть невозможно. Несу Эвелине ведро обратно.
— Так чего ты в кустах сидишь и пысыпаешь? — пытаю дочь.
— Ты с рыбами разговаривать умеешь? — спрашивает она в ответ.
— А-а-а! — сообразил я.
— Пошли тогда, — командует Эвелина и исчезает в кустах.
Ломлюсь вслед за ней. Догадался! Там, среди рыбы, щурёнок был. Его на удочку не поймаешь! И рыбы слишком много. Значит…
— Значит, ты бредень соседских рыбарей поймала? Рыбу в нашу ванну вывалила, а меня на разборки с сердитыми ребятишками ведёшь?
Рыбари — это жители соседней улицы. Улица Рыбаря, так и называется.
— С этой малышнёй я и сама разберусь! — пренебрежительно хмыкает Эвелина. — К тебе у меня дело серьёзное.
И ведь не шутит, что разберётся. Мою дочь вся деревенька Атаманшей зовёт. Жалуются часто, что не от вредителей надо яблони охранять, а от моей дочери. Но уважительно жалуются. Она, говорят, не простая хулиганка, а особенная. Вот если мы за продуктами поедем, то она всех соседей обойдёт, на всех список составит — кому чего купить, кто сколько денег дал. И мучаюсь я потом с переполненными пакетами и сумками, и весь багажник старенькой моей "копейки" оказывается забит до отказа. Но всю бухгалтерию Эвелина сама ведёт, никто в этом плане на неё не жаловался — всё чётко. Потом, когда в деревню возвращаемся, она берёт тачку садовую — и развозит заказы. Вот и как её не уважать после этого? И яблок этих, которые сотнями на деревьях растут, для неё никому не жалко на самом деле.
— Что за дело? — переспрашиваю.
— Серьёзное! — повторяет Эвелина. — Ты по-рыбьи говорить умеешь?
— Бог миловал! — шучу. — Никто этого не умеет. Только дельфины по-нормальному разговаривают, на ультразвуке. Но я и их языка не знаю.
— Чё-орт! — восклицает Эвелина. — Как же мне с этой рыбиной договориться?
— Дочь, не чертыхайся! — ругаю я её. — Это неприлично.
— Ну, бли-ин! — исправляется Эвелина. — Извини, пап. Так как с рыбами разговаривать?
А вот мы уже и дошли до рыбачьего местечка моей дочери. Метра три песчаного пляжа, а рядом мостки длинные построены. Почти до середины реки крючок с них докинуть можно. Всё аккуратно от чужих глаз кустами и деревьями скрыто. Наше местечко, прикормленное. Давно я его уже нашёл и использую.
— С какими рыбами? — уточняю я.
— Сам посмотри, — говорит дочь, кивая на белоснежный песок.
Так вот кто банку из-под молока украл! Родная внучка у родной бабушки её умыкнула, оказывается! Банка стояла на траве. А в банке… сидела… рыбина. Аквариумных золотых рыбок видели? Вот такая же красотища, только огромная по размерам, сидела в трёхлитровой банке и пучила глаза. Может быть, это сон? Поморгал, ущипнул себя тихонько, как полагается. Ничего не изменилось.
— Ты откуда это взяла? — поразился я. — Это в нашей реке водится?
— Да как обычно, — объяснила дочь. — На червя клюнула. Наживку съела, а крючок выплюнула. Но я её на берег успела выдернуть. Представляешь, она верещала, как курица. Но когда я её в воду засунула, затихла.
— Это что же за сорт или вид такой? — мне стало очень интересно. — Никогда такой рыбы не видел.
— Не узнал, что ли? — удивилась дочь. — Это же золотая рыбка. Тётушка русалочки, про которую книгу вчера читали.
— Э-э-э, — поражаюсь я её причудливой фантазии. — Золотая рыбка, дочь, она как бы — сказка. Её, как бы, и не бывает совсем. Ещё её дед в невод ловил, и она колдовать умеет.
— Так а я о чём тебе говорю? — возмутилась Эвелина.
Она подошла к банке и очень невежливо пнула её ногой.
— Эй, ты! — прокричала она. — Рыбачить!
А дальше произошло совсем непонятное. Рыбка высунула голову из воды и явственно что-то проверещала. Река немедленно забурлила. Из неё начали выскакивать разные рыбки и рыбины и плюхаться на песок. Сами!
— Не понял! — выразил я своё отношение к происходящему.
— Что тут непонятного, папа? — спросила Эвелина, ловко собирая выкинувшуюся из реки рыбу в ведро. — Волшебная же! Рыбалку по команде организовать может! Мне с ней поговорить надо. Она же три желания обязана выполнить. Вот и пусть выполняет.
Я уселся перед трёхлитровой банкой и стал пристально разглядывать сидящее в ней существо.
— Здравствуй, Золотая Рыбка! — сказал я на всякий случай. — Ты настоящая?
Рыба тоже уставилась на меня. Поразили её глаза. Даже не глаза, а словно лампочки в фонарике, спрятанные за мутным стеклом. Они даже светились, кажется. И вдруг я абсолютно чётко увидел, что это свечение стало ярче. Потом опять тусклее. Опять ярче. Опять тусклее…
— Я, пап, — произнесла Эвелина.
