Любой, кто решает сунуться в литературу, обязан разобраться с вопросом рукописей. Что это такое? Почему они – не горят?! Для себя, во всяком случае, я решил, что обязательно должен это понять. У меня базовое техническое образование, поэтому авторитетному мнению я не верю. Любой самый умный может ошибаться. Критерий истины – практика. Если хочешь чего-то понять – лезь в первоисточник.
Я так и сделал. Я не надеялся, что мне ответят, и очень удивился, когда на моё робкое: «Михаил Афанасьевич!» (Булгаков), услышал: «Ты что-то хотел спросить, малыш?».
Малыш?! Разве я – дядька предпенсионного возраста – малыш?
Хотя кто знает: как мы, которые здесь, видимся им – оттуда.
– Про рукописи… – затараторил я. – Всем известна ваша знаменитая фраза: «Рукописи не горят». И я хотел спросить – ведь это неправда? Или есть какой-то секрет?
Он не стал кричать, ругаться. Смотрел на меня вопросительно, как бы приглашая к дальнейшему разговору. Хотел, чтобы я пояснил свои слова.
– С моими рукописями, – пожаловался я, – происходят совсем иные вещи. Одну, например, у меня похитила любимая девушка, когда решила со мной расстаться. Наверное, она взяла её на память, только мне было горько и больно.
– Не осуждай её, – мягко перебил меня он. – Не все люди понимают – чем являются для авторов их произведения. А что было в той рукописи?
– Это была тетрадка. Там были стихи.
– Стихи? – удивился он. – И ты не помнишь их наизусть?
– Почти все вспомнил. Только мне кажется, что там было что-то ещё.
– Не переживай. Если это что-то важное – оно обязательно вспомнится.
– А ещё две тетрадки, – продолжал я тараторить, – были действительно сожжены моими армейскими сослуживцами. Обиделись, наверное, на эпиграммы. Они сожгли их в костре. Реально. И я почти ничего не помню из этих тетрадок. Как ударили чем-то по голове – и все слова рассыпались.
– Что ж! – задумчиво произнёс он. – Бывает и такое. Злые люди уничтожают Слово. Именно Слово, с большой буквы. Бог им судья. А нам – остаётся только ждать, когда это Слово снова родится.
– Значит, бывает, – огорчился я, – что рукописи горят?
– Не в этом дело, малыш. Просто не всякую кучу исписанной бумаги можно назвать рукописью.
Да, эти слова мне понятны. Сам-то я в тетрадках пишу. Я не раз пробовал сочинять на листах формата А4. Но не получается. Места там – то много, то мало. Странички куда-то разлетаются, теряются, путаются. А рукописи возможны – только из них. Это я понимаю.
– Большое вам спасибо, – говорю. – Извините за беспокойство. Как вам там живётся вообще? Нормально?
– У нас всё хорошо, – отвечает. – А вот тебе нужно остерегаться домашних животных, собак особенно. И пресмыкающихся. И за границу, пожалуй, ездить тебе не надо. Надолго.
– Хорошо. Попробую. Спасибо.
Потом вспомнил, что ещё про одну тетрадку не сказал. Но её я сам сжёг. Да и не тетрадка это была. Швырнули как мусор:
– Ежедневник за позапрошлый год завалялся. Ты же стишки кропаешь, правильно? Может, пригодится.
Я по своей мягкотелой глупости подумал: вдруг счастливой эта книженция станет, как Любины тетрадки. Но нет. В формат ежедневника стихи писаться не желали. Он, по сути, дневником событий и фактов стал. А сжёг я его во имя одной очень хорошей женщины. Хорошей – неправильное слово. Нежной, трепетной, терпеливой – правильные слова. У меня о ней стихов нет. Рассказик есть один, но он как бы не только о ней. А ей одно моё стихотворение нравилось. Только оно незавершённым было. Вот, чтобы его закончить, я этот ежедневник и сжёг. Во имя одной хорошей женщины сжёг воспоминания о другой – злой, плохой и жестокой. Странно, но стихотворение сразу дописалось. Вот оно:
Вы когда-нибудь зажигали спичку?
Чтобы сжечь! выдуманное!
Чтобы бессонницы птичка
Никуда не выпорхнула!
Чтобы видеть, как тлеет любовь
Сине-красными язычками…
Вы хотели родиться вновь?
Не словами, нет! не делами!
Не песнями и не опиумом,
А так…просто –
Абстрактной категорией
Весёлой и светловолосой!
И не грустите, друзья старинные,
Что не знаете, как плачет
Ветка ивы...
Что не видели как время падает,
Выпущенное голубем в вечность;
Что не думали: сколь реальна
Млечного Пути – млечность…
Просто, приняв, поймите
Бездомность своей весомости.
А в зажигании спичек
Нет ничего особенного…
И про Любины тетрадки ничего я не рассказал! Дурак, что забыл. Про них обязательно надо было. Вот почему они – Любины?..
Из армии я вернулся перед майскими праздниками. Между первым и девятым устроился работать киномехаником в кинотеатр. Тогда на майские не отдыхали по десять дней. И вот одиннадцатого мая от касс, где был расположен служебный телефон – звонок. Гости ко мне пришли. Иду ко входу.
Вижу: Илья, мой бывший одноклассник, старый проверенный товарищ. С ним девушка. Высокая. Не столько даже красивая, сколько необычная какая-то. Изящная, как фарфоровая статуэтка. Впрочем, это не удивительно. Илюха – красавец, жена у него – красавица, и девушки у него – красивые. Это – нормально.
Есть её описание:
Постой! Слепая темнота твоих волос
похожа на безоблачную ночь…
На брызги моря – глаза,
и на упрямство
осаждённых стен,
уж обнаживших копья – ресницы.
А чёрточка за ними –
на полный оправданий горизонт.
А ты сама похожа
на смерч и сон,
на крылья и на строчку…
– Привет, – говорит Илюха. – Пустишь нас? Я фильм посмотрю. А девушка, Люба её зовут, с тобой очень хочет познакомиться.
– Со мной?!! Ой!
Я, понятное дело, обалдел. Со мной и обычные девушки не особенно-то знакомиться желали. Никогда, кстати, не понимал – почему. А уж такие интересные…
Это я по привычке ною. Хотя тогда я этой привычки ещё не приобрёл. Но на всякий случай я уже ною. Словно предчувствую, что всё опять закончится – ничем.
Ничего я не знал тогда о грядущем десятилетии своего тотального одиночества. О надеждах и разочарованиях. О грядущем развале страны и о смене идеалов. О том, что совсем скоро иные человеческие качества будут считаться ценными, а обычную порядочность приравняют к лузерству.
Нет, тогда, в эти тёплые майские дни планы мои были просты, как пять копеек. Даже как одна копейка – была такая денежка – стакан газированной воды без сиропа. Родине долг отдал? Да. Глаза глядят? Да, на красивых девушек. На работу устроился, значит, материально обеспечен. Бывшая тебя бросила, не дождалась из армии? Так точно! Год назад написала, что миллион раз мне изменяла и больше я её видеть, наверное, не захочу. Это чтобы мне веселей служилось. А про украденную тетрадку – ни слова...
Поэтому – что? Жениться надо, батенька. Семья, дети, здОрово! А… нагуляться, простите? Не знал я такого слова, не понимал. Максималист! Даже на близкие отношения был согласен только после штампика в паспорте. Кто-то как-то сказал мне, что только женщины такие условия выставляют. Фигня! Не встречались мне что-то женщины с такими приоритетами. Всё было очень даже наоборот. И потом – всё обсуждаемо. Разве не так?
Поэтому – то, что дева прекрасная познакомиться со мной желает – это правильно. Своевременно. На ловца, как говорится, и зверь бежит! Вот только рост…
Я выше вас
на три лишь сантиметра только.
И это – жизнь без каблуков.
Но я решил, что не время рефлексировать, и повёл их в свою каморку. Включил кипятильник. Илья чай забрал, ушёл в аппаратную – фильм смотреть.
– А вы тут поворкуйте пока, – напутствовал он нас.
Смотрю на девушку: ни слова сказать, ни взгляд оторвать не могу. После армии девушек вблизи видеть очень и очень странно.
– Любовь меня зовут, – говорит она.
И голос у неё интересный. Отвечаю:
– Этого не может быть!
– Почему? – удивилась она.
Глаза у неё голубые, светлые. Ресницы очень красивые. Светятся, словно из какого-то камня полудрагоценного вырезаны.
– Ну, представьте. Сижу я себе, работаю. Демонстрирую фильмы. И вдруг ко мне приходит любовь! Разве так бывает?
– Я такая! – она улыбнулась. – Прихожу. Ухожу. Любовь же! Теперь я точно уверена, что вы хорошие стихи пишете.
– Стихи? – уже я удивляюсь её словам. – Откуда вы знаете? А-а, Илюха…
– Да, мне Илья показал, что вы из армии писали. Мне очень понравилось.
– Спасибо.
– Я захотела познакомиться с человеком, который настоящие стихи сочиняет. Я только такие читать люблю.
– Ох уж и настоящие… – скромничаю я.
– У меня для вас есть подарок.
– Подарок?
– Да, – и достаёт светло-синюю общую тетрадь. – Ведь для стихов тетради нужны?
– Очень.
– Вот такую и хочу подарить. Я здесь даже титульный лист нарисовала. Написано «СТИХИ» в рамочке. Заяц нарисован. Это я. И пояснение есть – Люба.
– Спасибо.
Я подхожу к своей сумке и достаю из неё ещё пять тетрадей. Как раз перед работой зашёл купить. Предчувствуя, как говорят, грядущие приступы вдохновения, наверное. Они точно такие же, как и та, что мне подарили. Ну и как, по-вашему – могли ли эти тетрадки называться иначе? Но дело даже не в этом.
...В следующий раз тетрадь для стихов мне подарят через несколько десятков лет.
Вам, наверное, интересно – что было дальше? После работы мы пошли гулять. Разговаривали. Потеряли Илюху. К середине ночи только наговорились. И у меня началась очень странная жизнь.
В копилке моего лит. наследия существует поэма, в которой есть строки:
И вот: причёсан, и побрит,
в оковы крепкие закован,
ну, разве что, не окольцован,
доволен!
Почти уверен, что, когда они писались, душа моя прыгала именно в эти времена. Внешне из меня и Любы получалась почти идеальная пара. Мы были внимательны друг к другу и уважали противоположное мнение. Никому из нас не надо было переживать, что на каком-либо празднике или тусовке мы окажемся в одиночестве. Это было абсолютно исключено. Разговаривая, мы не надоедали друг другу. Я требовал от неё немедленно выйти за меня замуж. А она говорила, что раз уж я не высокий голубоглазый блондин, то мне надо – как в сказке – сотворить большое голубое чудо и вот тогда, возможно… Мне потом объяснили, что у красивых девушек – у них всегда так. Есть хороший человек – и пусть будет. Жизнь ведь, действительно, может и не сложиться, а тут – надёжный запасной вариант.
Мы много спорили, даже ссорились понарошку. Кидались телефонными трубками. Она работала учительницей младших классов. Выдавала мне домашнее задание и забирала на проверку мои тетради. Или – её? Они же её были, Любины. А я пытался сотворить что-то интересное. Например:
Люба! Здравствуйте!
Вам пишет
вечный гость земного рая
и служитель сатаны.
Только вас одну – он слышит,
только вас одну – он знает,
для него на целом свете
существуете лишь вы!..
И – признаюсь вам – письмом
доказать хотел лишь только,
что не умер я настолько,–
что б не браться за перо!
Если вы – «чуть-чуть влюбились»,
значит – есть любовь на свете,
значит – есть конец страданьям
(я и так долго терплю!).
Только вас одну – я вижу,
только вас – я понимаю,
только вам одной – я верю,
только вас одну… люблю?
Это к слову. Для начала-с,
соблюдая светский тон,
поехидничаем малость
про знакомых и их жён.
Сплетня! – мать всего живого!
Сплетня – дух, и сплетня – слово,
сплетня – брат, и сплетня – дочь!
И история – на самом
деле – басни, сплетни и враньё!
Каждый, кто хоть жил немного,
то же самое вам скажет,
если он учился в школе,
если был он в комсомоле,
если он стрелял из лука,
если он метал – копьё!
Да чего там! Если б Альфа
не шепталась с Андромедой,
не узнали б никогда,
что в каком-то там созвездье,
за парсеков эдак двести,
непорочнейшее Солнце,
наша чистая звезда
– родила! –
да десять сразу! –
крепышей среди планет.
(Лишь одна седьмая дочка,
родившись с одним дефектом,
выросла с большим эффектом).
Был там разум или нет? –
счас никто не знает точно!
Но по слухам… вот-вот-вот…
Потому-то и всегда-то,
не считаясь с тратой средств,
принимаем на локатор
космо-сплетни, космо-думы
и энергию веществ,
их считая – кто б подумал! –
за сигналы ин. существ.
Как могло такое быть
я не знаю… Но по слухам…
знает БОриса жена!
Да и сам БорИс, наверно,
ведь он часто смотрит в небо
и кричит: «Я вижу звёзды!»,
не очухавшись со сна.
Знает Дрюшиц с половиной
(он всё тощий и глумливый,
ишь – не кормят мудреца!)
Он встречает нас в передней,
но несёт такие бредни,
даже БОриса затмив,
что, мол, солнце и созвездья –
это косм. кооператив.
Есть ещё Илья, который
хоть и толстый, но – голодный.
Он ко мне приходит каждый–
день вкусить обед –
он всегда готов поесть
всё, что только в доме есть
(говорю ему в укор!),
а ещё он забывает
ночью на луну и звёзды
с вожделеньем вперить взор!
А жена Илюхи – ЗОЯ*!
К сожалению, она –
в положенье ранних старцев,
что погрязли в оптимизме:
на вопрос о смысле жизни
отвечает: «Ты с ума
сошёл, Илья?»
Вот такие вот дела…
-----
* ЗОЯ – Змея Особо Ядовитая
-----
Пушистый заяц мой с огромными ушами!
Ты отдохнул от школьной суеты?
Уж не стоит работа между нами.
В лесу осеннем я и ты.
Тебя не съели маленькие волки?,
чей тонкий писк, сливаясь в дикий гул,
нам возвестить готов конец учёбки,
свободу разума и счастия разгул!,
способных разнести и в пух, и в прах
тот золотой и дорогой нам лес.
Тебе не страшен жуткий волкодав,
курирующий ваш лесной ликбез?
Поверь мне, я – не старый хитрый лис,
который только знает лишь какое
из зайцев превосходное жаркое.
Я – маленький и озорной лисёнок!
Я родился – в дыхании весны!
И солнце светится на кончике
хвоста, когда, озябший (и –
в семнадцатом вагончике!),
я еду из твоей норы,
И лес мне – улыбается спросонок…
Я поэт, и я – пророк!
Я умею быть счастливым,
хоть и очень одинок.
Честным, чистым, справедливым,
пошлым, подлым – дай-то бог,
что б меня вы не узнали!,
не нашли!, не прочитали!
тех единственнейших строк,
где посмел я быть – серьёзным…
Где противиться не смог
самому себе – и только,
самому себе… себя…
Ведь не умер я настолько,
чтобы не любить…
Заря
загорелась. Свечи гаснут.
Блеск последней тьмы пропал.
Солнце скажет тебе: «Здравствуй!»
(это я его прислал).
Короче, всё было здОрово. Только запасным вариантом я быть не захотел. А к стопке тетрадок в светло-синих обложках привязался. Они так и остались – Любины. Вот это – настоящая рукопись, без дураков. В них все мои «младшие» стихи и часть «старших». Сами тетрадки можно, конечно, сжечь. Но стихи от этого не исчезнут. Я их помню. Наизусть.
И ещё один случай вспомнил. Был у нас в доме специальный целлофановый мешок. В него жена всякую отслужившую художественную рухлядь складывала. Рамы ненужные, подрамники. Ручки от кисточек поломанные. Они, насколько помню, огромные такие. Ну и всякое прочее. Раз в неделю по воскресеньям всем говорилось:
– Кто-нибудь когда-нибудь выбросит уже этот мешок?
И вот однажды я сказал сам себе: «А вот я сейчас...». Лето, специально одеваться, обуваться – не надо. Ноги из тапок домашних – в босоножки – и шлёп, шлёп, шлёп. Мусор был в основном деревянный или пластиковый. Если ты честный житель своего времени – его следует сортировать. А дырка в контейнере для пластикового хлама, например – мизерная. Вот и достаёшь каждую мусорину – и в дырочку эту засовываешь. Короче, на дне пакета нахожу я среди кучи газет тетрадку. Сразу понял – моя, со стихами.
