КРИТИЧЕСКАЯ МАССА
- Пашенька, аль занемог, сердешный? Ты бы откушал чего. Или усугубил натощак. Хворь как рукой отведёт...
- Изыди! – отмахнулся от супруги Медянский и повернулся к стенке.
Кожаный диван под могучим торсом завизжал раненым бегемотом. Критик прокрутил в мыслях недавний диалог, взбрыкнул и сбросил сонную ласку плюшевого пледа.
Вскочив на ноги, он двинулся в сторону зашторенного окна. Попутно глянув на себя в резное трюмо, статный стареющий мужчина скривил благородное лицо. Он остановился и критически оглядел двойника. Зеркало отразило недовольного человека в богатом халате. Седые всклокоченные волосы делали его похожим на позднего Эйнштейна. Вспомнив сюжет легендарного снимка с гениальным физиком, критик показал отражению язык. Вышло недурственно. Медянский воспрянул духом и жестом дирижёра раздвинул габардиновые шторы.
Солнечный полуденный поток хлынул в стильно обставленную спальню. Оглянувшись на альковный интерьер, его обитатель вдруг содрогнулся от внезапно нахлынувшей досады. Собственная безвкусица мигом испортила нечаянную радость от мимолётной мальчишеской выходки. Он без привычного пижонства переоделся в лучший костюм, повязал на шею первый попавшийся под руку платок и вышел в столовую.
Дородная жёнушка с благостной улыбкой сестры милосердия хлопотала за сервировкой обеденного застолья. Привыкшая к капризам мужа сорокапятилетняя дамочка из породистого сословия встретила хмурого критика, как нерадивого отпрыска, проспавшего полдник.
- Наконец-то мы проснулись! А я нынче выбрала для моего привереды хорошо забытое старое. Как тебе побудка в славянском стиле?
- Ненатурально получилось. Скукота и халтура! – маститый инквизитор словесной ереси состроил кислую мину и уселся за щедро накрытым столом. - Не верю!
- Не куксись, мой гневный Перун! Или Ярило? Да, какая разница. Сам просил разнообразить твой утренний творческий подъём. Ты кушай, никого не слушай, - увещевала взыскательного муженька просвещенная супруга.
- А что у нас вчера было?
- Вставай, проклятьем заклеймённый… - с пафосом сфальшивила великовозрастная комсомолка. - На мне была кожанка и алая косынка.
- Не зашло. Штампы, кругом одни штампы… А позавчера?.. – с надеждой глянул на жену критик.
- Помилуйте, барин! Полноте дрыхнуть среди бела дня! Барыня уж второй самовар допивают, – без энтузиазма изобразила служанку верная спутница жизни.
- Да, да, припоминаю, - разочарованный Медянский заложил салфетку за воротник, взял мельхиоровую ложку и запустил в исходящий парком борщ. Едва раскрыв рот для трапезы, он встрепенулся от внезапного озарения и приказал супруге, застывшей в почётном карауле:
- Раздевайся!
- Помилуй бог, Паша! Ты совсем сбрендил, - вспыхнувшая стыдом почтенная домохозяйка скрестила руки на груди, но машинально принялась расстегивать пуговицы на кофточке.
- Душа моя, разбуди во мне былую страсть! - припав на колено, манерно заговорил пожилой ловелас, помогая женушке избавляться от одежды. - Такого пробуждения у меня не было с незапамятных времён.
Романтическая сцена приближалась к развязке, но посторонний шум неожиданно охладил пылкую прелюдию.
Шаркающей кавалерийской походкой в столовую явилась доживающая век тёща критика. Она подслеповато оглядела присутствующих и с отчаянием вопросила:
- Кто-нибудь в этом доме знает, где я подевала свои…
- Очки! – хором озвучил финал риторического вопроса супружеский дуэт, захваченный врасплох нежданным визитом.
- Мама! – взмолился зять, прикрывая супругу, устраняющую неглиже. - Вы бы хоть не пили мою кровь!
- Жениться надо на сироте! – отрезала старушка, помешавшаяся на просмотре советских кинокомедий.
Она проковыляла к обеденному столу и запустила старческую пятерню в вазу со сладостями. Набив карманы длиннополого кардигана конфетами, старая перечница молча удалилась в кулуары бездонной квартиры.
- С меня довольно! Сюжет, как в дешёвом водевиле, - Медянский вырвал салфетку из ворота рубашки с таким ожесточением, словно привел в исполнение приговор над грешным своим языком.
- Паша, ты же ничего не поел! – заголосила полуодетая супруга.
- Я сыт по горло… О, боже, что я мелю! Сплошная штамповка. Прочь! Вон из этого рассадника банальщины! - критик в нервном порыве рванулся в прихожую. Но там его поджидала очередная засада.
- Пиастры! Пиастры! – заверещал в золочёной неволе домашний какаду.
- И ты туда же, Брут, - хозяин сунул кулак под клюв экзотической птице и откинул цепочку на массивной входной двери. Обитатель клетки перемялся с лапы на лапу и, глядя на обувающегося человека, скрипучим баритоном выдал заученную фразу:
- В очередь, сукины дети, в очередь!
- Сумасшедший дом! Гоморра и Содом! – запричитал Медянский и заметался по прихожей.
Пошарив лихорадочным взглядом, он схватил с полки портфель из тиснёной кожи и выскочил в подъезд. Лишь за пределами нехорошей квартиры критика охватило волнующее предчувствие, что сегодня сердечные насосы начинающих писателей не подкачают.
- Пашенька, аль занемог, сердешный? Ты бы откушал чего. Или усугубил натощак. Хворь как рукой отведёт...
- Изыди! – отмахнулся от супруги Медянский и повернулся к стенке.
Кожаный диван под могучим торсом завизжал раненым бегемотом. Критик прокрутил в мыслях недавний диалог, взбрыкнул и сбросил сонную ласку плюшевого пледа.
Вскочив на ноги, он двинулся в сторону зашторенного окна. Попутно глянув на себя в резное трюмо, статный стареющий мужчина скривил благородное лицо. Он остановился и критически оглядел двойника. Зеркало отразило недовольного человека в богатом халате. Седые всклокоченные волосы делали его похожим на позднего Эйнштейна. Вспомнив сюжет легендарного снимка с гениальным физиком, критик показал отражению язык. Вышло недурственно. Медянский воспрянул духом и жестом дирижёра раздвинул габардиновые шторы.
Солнечный полуденный поток хлынул в стильно обставленную спальню. Оглянувшись на альковный интерьер, его обитатель вдруг содрогнулся от внезапно нахлынувшей досады. Собственная безвкусица мигом испортила нечаянную радость от мимолётной мальчишеской выходки. Он без привычного пижонства переоделся в лучший костюм, повязал на шею первый попавшийся под руку платок и вышел в столовую.
Дородная жёнушка с благостной улыбкой сестры милосердия хлопотала за сервировкой обеденного застолья. Привыкшая к капризам мужа сорокапятилетняя дамочка из породистого сословия встретила хмурого критика, как нерадивого отпрыска, проспавшего полдник.
- Наконец-то мы проснулись! А я нынче выбрала для моего привереды хорошо забытое старое. Как тебе побудка в славянском стиле?
- Ненатурально получилось. Скукота и халтура! – маститый инквизитор словесной ереси состроил кислую мину и уселся за щедро накрытым столом. - Не верю!
- Не куксись, мой гневный Перун! Или Ярило? Да, какая разница. Сам просил разнообразить твой утренний творческий подъём. Ты кушай, никого не слушай, - увещевала взыскательного муженька просвещенная супруга.
- А что у нас вчера было?
- Вставай, проклятьем заклеймённый… - с пафосом сфальшивила великовозрастная комсомолка. - На мне была кожанка и алая косынка.
- Не зашло. Штампы, кругом одни штампы… А позавчера?.. – с надеждой глянул на жену критик.
- Помилуйте, барин! Полноте дрыхнуть среди бела дня! Барыня уж второй самовар допивают, – без энтузиазма изобразила служанку верная спутница жизни.
- Да, да, припоминаю, - разочарованный Медянский заложил салфетку за воротник, взял мельхиоровую ложку и запустил в исходящий парком борщ. Едва раскрыв рот для трапезы, он встрепенулся от внезапного озарения и приказал супруге, застывшей в почётном карауле:
- Раздевайся!
- Помилуй бог, Паша! Ты совсем сбрендил, - вспыхнувшая стыдом почтенная домохозяйка скрестила руки на груди, но машинально принялась расстегивать пуговицы на кофточке.
- Душа моя, разбуди во мне былую страсть! - припав на колено, манерно заговорил пожилой ловелас, помогая женушке избавляться от одежды. - Такого пробуждения у меня не было с незапамятных времён.
Романтическая сцена приближалась к развязке, но посторонний шум неожиданно охладил пылкую прелюдию.
Шаркающей кавалерийской походкой в столовую явилась доживающая век тёща критика. Она подслеповато оглядела присутствующих и с отчаянием вопросила:
- Кто-нибудь в этом доме знает, где я подевала свои…
- Очки! – хором озвучил финал риторического вопроса супружеский дуэт, захваченный врасплох нежданным визитом.
- Мама! – взмолился зять, прикрывая супругу, устраняющую неглиже. - Вы бы хоть не пили мою кровь!
- Жениться надо на сироте! – отрезала старушка, помешавшаяся на просмотре советских кинокомедий.
Она проковыляла к обеденному столу и запустила старческую пятерню в вазу со сладостями. Набив карманы длиннополого кардигана конфетами, старая перечница молча удалилась в кулуары бездонной квартиры.
- С меня довольно! Сюжет, как в дешёвом водевиле, - Медянский вырвал салфетку из ворота рубашки с таким ожесточением, словно привел в исполнение приговор над грешным своим языком.
- Паша, ты же ничего не поел! – заголосила полуодетая супруга.
- Я сыт по горло… О, боже, что я мелю! Сплошная штамповка. Прочь! Вон из этого рассадника банальщины! - критик в нервном порыве рванулся в прихожую. Но там его поджидала очередная засада.
- Пиастры! Пиастры! – заверещал в золочёной неволе домашний какаду.
- И ты туда же, Брут, - хозяин сунул кулак под клюв экзотической птице и откинул цепочку на массивной входной двери. Обитатель клетки перемялся с лапы на лапу и, глядя на обувающегося человека, скрипучим баритоном выдал заученную фразу:
- В очередь, сукины дети, в очередь!
- Сумасшедший дом! Гоморра и Содом! – запричитал Медянский и заметался по прихожей.
Пошарив лихорадочным взглядом, он схватил с полки портфель из тиснёной кожи и выскочил в подъезд. Лишь за пределами нехорошей квартиры критика охватило волнующее предчувствие, что сегодня сердечные насосы начинающих писателей не подкачают.
