-- Николай Сергичев (Атта)
"Донская тайна"
Серия: "Аналекты"
'Талантливая книга 'Тихий Дон',
но непонятно, как это смог написать
двадцатилетний человек'.
(с) Максим Горький
'Фёдор Дмитриевич, несомненно,
унёс в могилу 'Войну и мир'
нашего времени,
которую он уже задумывал,
он, испытавший весь трагизм
и всё величие этой эпопеи
на своих плечах'.
(с) казачья газета 'Сполох',
5 сентябры 1920 года
Под утро над лесом сгустился туман - белёсый, полупрозрачный. Сверху, из-под тонких жердей, на которых покоилась крытая дёрном крыша и снизу, из-под порога потянуло холодной, неприятной сыростью. Окружающий мир сразу же съёжился, исчез, сжавшись до размеров крошечной, едва повернуться, землянки. Ухавшие всю ночь совы смолкли, и только за подслеповатым оконцем, забранным осколком стекла, клубились смутные тени.
Прежде, чем поднять голову, старик вернул перо в чернильницу. Чернильница была самодельной - и не чернильница даже, а приспособленная для более высоких нужд водочная стопка. Самодельным было и перо - выструганная из щепки палочка с примотанным нитками металлическим пером-наконечником. В качестве сиденья старик использовал массивный чурбак, зато полированный чайный столик, за которым он работал - исполосованный ножами, прожжённый во многих местах цигарками, явно знавал лучшие времена.
На столике, возле керосиновой лампы с прикрученным фитилём лежали две стопки заранее сложенных вдоль, а затем расправленных листов бумаги. Линия сгиба служила естественным разделителем. Справа шёл исписанный мелким почерком по всем правилам старорежимной орфографии текст - с буквой "ять", "и" десятеричным и твёрдым знаком на конце почти каждого слова. Текст был вымаран и вычеркнут во многих местах, а справа, всё тем же мелким, аккуратным почерком были написаны вставки.
Перечтя написанный текст, старик медленно, с заметным усилием выпрямился. После бессонной ночи голова отяжелела, а веки сделались липкими. "Жизнь похожа на качели, - в который уже раз подумал он. - На исполинские качели, сперва поднимающие вверх, а затем опускающие вниз. Внук войскового старшины, сын офицера, гимназист - и вычеркнутый из Сословия по состоянию здоровья неудачник. Выпускник престижного Историко-Филологического Института, преподаватель гимназии, статский советник, кавалер двух орденов, депутат Государственной Думы самого первого созыва - и работающий в библиотеке Санкт-Петербургского Горного Института ссыльный. Редактор-соиздатель толстого столичного журнала "Русское богатство" - и рядовой санитар в поезде князя Геловани. Второе лицо во Всевеликом Войске Донском - секретарь Войскового Круга, и вздрагивающий от малейшего шороха, вынужденный скрываться даже от собственных сестёр беглец.
Туман почти рассеялся, когда за подслеповатым окном глухо гукнул выстрел. Старик вздрогнул, выронив перо - и в ту же минуту за первым выстрелом последовал второй. Плотный, нагретый весенним теплом снег скрадывал звук шагов - прошло с четверть часа, прежде чем в землянку шумно ввалился весёлый белобрысый парень в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке.
- Не хворать вам, Фёдор Дмитриевич! - чуть ли не выкрикнул парень, шлёпаясь на второй, стоявший рядом чурбак. - Верно, напугал вас, уж извините. Парочка встретилась, волк с волчихой. Видать, место для логова искали. Аккурат возле вас бродили, как увидал - не сдержался...
- Вы всегда очень шумите, Михаил! - недовольно буркнул старик.
- Так ить, волки же, Фёдор Дмитриевич! - рассмеялся парень. - Страшнее же зверя на всём Дону нет. Телят режет, овец, собаку с база утащит. А уже ежели человек по зимнему времени в лесу, аль в степи заблудится...
Какое-то время они сидели молча - в небольшой землянке сделалось душно и очень тесно. Трудно было представить себе более непохожую пару. Оба - среднего росточка, только старик был округлым, словно колобок, а широкая клочковатая, пегая от седины борода делала его похожим на Бармалея. В то же время стройный, словно тополь, парень с узким вытянутым лицом и коротко подстриженными усами, ловкий и быстрый в движениях, казался отлитым из железа. Вынув из нагрудного кармана трубку-люльку, парень неторопливо раскурил её, насыпав табака из вышитого кисета.
- Я вам белья привёз, Фёдор Дмитриевич! - как ни в чём не бывало продолжил он, пуская клубы ароматного дыма. - Еды на следующий месяц, чаю... Марусёнок так пирожков напекла. Остыли, конечно - хотя мы их в лукошко сунули, паклей, да ещё и старыми газетами переложили. Керосину ещё привёз, бумаги... Мало, правда. Верьте ли, нет - с бумагой, чёрт-ма, в самой Москве полный зарез, даже для нашего брата-писателя...
- В моё время такого не было... - сварливо заметил старик.
- Ну, так в ваше время много чего не было, Фёдор Дмитриевич! - от души рассмеялся парень. - Первой пятилетки, например, да и самой Советской Власти. Подождите только, дайте срок - всё у нас будет, сами увидите. Вы-ить тут, в своей норке сидите - и знать не знаете, какие заводы по всей стране строятся, какие фабрики! Все ведь при деле, один я, как дурак!.. Угораздило же с вами, белогвардейцем связаться...
- Вас, Михаил, не заставляли... - проскрипел старик.
- Чёрт-ма, не заставляли! - продолжал парень. - А то сами не знаете, как Пётр Яковлевич с дядей Сашей на меня насели. Я им: "Лиду люблю, жить без неё не могу, чем хотите, отслужу, благословите!..". Они и благословили: "Женишься на Марии, а за это мы сделаем из тебя человека...". Вот и сделали, чёрт-ма! Который год ног под собой не чую, вдруг догадается кто...
- Вам, Михаил, следует поменьше болтать, не пить с подозрительными личностями и больше слушать, что говорят умные люди... - возразил старик.
- Ага, послушаешь тут! - снова рассмеялся парень. - Помню, подходит тип из газеты, спрашивает: "Как вы написали вашу книгу?". "Как написал, - отвечаю. - Да, просто, сел и написал...". Тип из газеты чуть не подпрыгнул: "Как? Сразу набело, без черновиков?..". Чёрт-ма! Я и знать-то не знал, Фёдор Дмитриевич, что какие-то черновики нужны...
- Вы представляли рукопись комиссии, - заметил старик.
- Это-ить потом было, - не согласился парень. - Или, пили мы как-то с Генрихом... Ну, с тем, который Ягода. Так он мне открытым текстом: "Признайся, Мишка! Ты - контрик!..". Это я, комсомолец, активист, кандидат в члены ВКП(б). Ну что вам стоило, Фёдор Дмитриевич, написать что-нибудь такое... Наше, советское. Нет, придумали какой-то казачий адью... альдю...
Приоткрыв дверь, чтобы выпустить табачный дым и впустить в землянку немного свежего воздуха, парень вынул из кисета с табаком мятый клочок бумаги.
- "А-дюль-тер", - медленно, по слогам прочёл он. - Да ещё и не простой, а казачий. Чёрт-ма, язык поломаешь, пока выговоришь. Что хоть за штука такая, Фёдор Дмитриевич?
- Это слово, Михаил, происходит от французского "adultХre", что в переводе означает "распутный", - охотно объяснил старик. - И обозначает оно измену супружеской верности...
- То есть, когда Гришка Мелехов Аксютку Астахову... это самое?.. - переспросил парень. - Это, значит, этот самый адюльтер и был? Ну-ить, и мудрёный же язык у вас, у господ... Нет, ну в самом деле, Фёдор Дмитриевич! Что вам стоило написать что-нибудь за нас, за Власть Советов!.. И вам почёт был бы - прошлое бы простили, и прятаться не пришлось, и мне-ить куда как легче...
- Мне казалось, Михаил, в самом начале мы чётко распределили роли, - сварливо прокаркал старик. - Я пишу, вы публикуете, причём публикуете именно то и так, как написал я. Будет с вас и того, что на обложке значится ваше имя...
- Так не печатают вашу антисоветчину! - едва не взмолился парень. - В том-то и беда, что не печатают. Поправьте то, поправьте это, треть книги выкиньте, остальное перепишите... Чёрт-ма! Знал бы, как это делается, в самом деле, переписал бы. Да только, вы сами знаете, я и двух строчек не сложу. А вот ещё совет: перестаньте писать о казаках, переезжайте в промышленный район, пишите о советских рабочих и новом социалистическом строительстве... И ведь переехал бы, бог свят, переехал. Да только вы меня в Вёшках, точно клещами держите...
Они замолчали. Поднявшийся ветер разогнал туман и, ворвавшись в распахнутую дверь землянки, заставил затрепетать пламя под стеклом керосиновой лампы.
- А и в самом деле, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень после минутной паузы. - Бросили бы всё, переехали бы к нам. Я вашими трудами в Вёшках дом поставил. Большой, над самым Доном, под железной крышей. Одному человеку место всегда найдётся. Марусёнок бы вас обстирывала, кормила... Всяко лучше, чем на этом болоте прятаться, зимой мёрзнуть, а летом комаров кормить. А что до розысков, так после Гражданской почитай, десять лет прошло. Никто и не подумает, что секретарь Войскового Круга остался жив...
Старик ответил не сразу - сидя на чурбаке, какое-то время он смотрел на пляшущее под ветром пламя под стеклом лампы. Затем, протянув руку, прикрутил фитиль.
- Вы ничего не сказали о главном, Михаил! - наконец, нарушил он молчание.
- Я виделся со Сталиным, Фёдор Дмитриевич! - ответил парень.
При этих словах старик вздрогнул. Показалось, будто он сделался ниже ростом.
- Я виделся со Сталиным, - повторил парень. - В Москве, в бывшем собственном доме купца Рябушинского... Том самом, который Горькому передали. Ну, да вы его, верно, знаете. Нас на той встрече только трое и было - я, сам Сталин и Алексей Максимович. Ещё охранник сталинский, похоже из латышей - ну, да мы его за дверью оставили...
- И? - голос старика дрогнул.
- Подожди-ить, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень. - Эх, видели бы вы домик Алексей Максимыча! Не барином, царём живёт, чёрт-ма! Как при старом режиме. Потолки под два этажа, да ещё лестница наверх, винтом завивается. А в основании лестницы - дерево, металлическое. И всё в стекле, словно лёд сверкает. На втором этаже, у Алексей Максимыча в кабинете, на полочках всюду - фигурки, куколки маленькие, из кости вырезаны. Он мне говорил, как они называются, только я не запомнил. Не то "кацки", не то "цацки"...
- Нэцкэ, Михаил! - с готовностью объяснил старик. - В Японии любят вырезать из кости маленькие фигурки, которые называют "нэцкэ". Вот уж не думал, что Алексей Максимович их по-прежнему собирает...
- И всё-то вы, Фёдор Дмитриевич, знаете... - восхитился парень. - Ну, так дальше слушайте! Сидим мы, значит, в большой комнате... Мы - это, понятное дело, я и Алексей Максимович. А Сталин мимо нас ходит. Он, не обижайтесь, вроде вас, Фёдор Дмитриевич - такой же низенький. Полненький, но не такой плотный и, понятное дело, без бороды. Морда усатая вся в мелких ранках... Оспой, похоже, переболел, в детстве или там, в молодости... Прошёл мимо нас раза два, затем трубку вытащил, сломал две папиросы, раскурил... Он, оказывается, "Герцеговину Флор" курит. А трубка у него интересная - не прямая, как у меня была, а "люлька" с изгибом. Вот, посмотрите - я после себе такую же справил. Дюже-ить удобно, особливо на охоте - не надо зубы сжимать, когда во рту держишь...
- Вы уклоняетесь от темы, Михаил! - заметил старик, отводя рукой протянутую трубку.
- Ой, нетерпеливы вы, Фёдор Дмитриевич! - не согласился парень. - Не спешите, вдругорядь для книги пригодится. Он оказывается, мою... Ну, в смысле, вашу... В общем, нашу книгу читал. Всё, как там было, знает, и всех, кто участвует - и Григория с братом Петром, и Аксинью, и Пантелей Прокофьевича... Даже Христоню... Я из-за этого Христони чуть не вляпался - оказалось, что его-то я и позабыл...
- Дальше?.. - проявил нетерпение старик.
- Ну, в общем, проговорили мы сначала про то, что и как в книге было, - продолжал парень. - Обсказал, как вы меня с дядей Сашей научили. "Через судьбу Григория Мелехова показать непростую судьбу казачества в переломный для России и всего человечества момент...". Помню-ить, эту же дурь я в РАПП'е нёс. Рассказал, как написал книгу, а эти дураки и крючкотворы её публиковать не хотят. Сталин послушал-послушал, трубкой попыхтел, да и говорит:
"Ви понимаете, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Что написали глубоко враждебную, чуждую нам и нашему делу книгу?".
"Никак нет, товарищ Сталин! - отвечаю. - "Нет" не в том смысле, что не понимаю, а в том смысле, что решительно-ить не согласен, будто моя книга - чуждая и антисоветская...".
- А говорит он так чудно, Фёдор Дмитриевич! - пояснил парень. - Будто и не по-русски. А ещё нас предупредили, что к нему нельзя, как к вам или дяде Саше, по имени-отчеству обращаться. Только по фамилии. Он нам: "товар'ищ Шолохов", да "товар'ищ Горький", а мы к нему только: "товарищ Сталин!".
"Тогда объясните, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Почему ваш главный герой, Григорий Мелехов выведен, как сознательный и последовательный враг Советской Власти?".
- Ну, тут-то вы с дядей Сашей меня тоже научили, - продолжал парень. - Да и объяснять приходится уже не первый раз, и в РАПП'е такое же говорил, и прочим...
"Он не враг Советской Власти, товарищ Сталин! - отвечаю. - Он просто не сразу разобрался, колеблется. Согласитесь, что даже из рабочих и крестьян далеко не все сразу и безоговорочно приняли Советскую Власть. А что до Григория Мелехова, так вы-ить помните - когда он вернулся с Германской, его обвинили, будто он - скрытый большевик...".
"Тогда поч'иму, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Ви положительно описываете белого генерала Корнилова? Ви ведь не станете утв'ирждать, будто генерал Корнилов происходил из рабоч'их и крестьян, и не сразу понял, на чьей стороне правда...".
- Лавр Георгиевич Корнилов происходил из "служилых" казаков Сибирского Войска... - вставил слово старик.
- Чёрт-ма, не знал... - удивился парень. - Впрочем, гори оно огнём...
"Белый генерал Корнилов был патриотом России, - отвечаю. - Да, он воспринимал её с точки зрения своего класса. Его Россия - буржуазная, генеральская, царская. Но даже эту, царскую и генеральскую Россию он хотел видеть сильной и процветающей...".
"Ви интересно рассуждаете, товар'ищ Шолохов, - продолжает Сталин. - Эдак можно оправдать и белогвардейцев, и проч'их наших классовых врагов...".
"Я не оправдываю белогвардейцев, товарищ Сталин! - не соглашаюсь. - Просто хочу заметить, что как среди белых, так и среди красных попадались самые разные люди...".
- Помолчал он немного, походил, подымил... - продолжал рассказ парень. - Пальцы и усы жёлтые, от табака, наверное... И глаза у него тоже жёлтые, рысьи. Сам собой-то он вроде как невидный, кулаком пришибёшь... А глянул раз... Верьте ли, ить-нет, Фёдор Дмитриевич! Не по себе стало...
"Тогда скаж'ите, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Только честно. Это ваша книга?..".
"Моя!", - отвечаю, не моргнув глазом. А сам сижу перед ним, ни жив, ни мёртв, смотрю в эти жёлтые глаза и думаю: "А ну, как догадается? Или, хуже того, узнал откуда-нибудь...
"Донская тайна"
Серия: "Аналекты"
'Талантливая книга 'Тихий Дон',
но непонятно, как это смог написать
двадцатилетний человек'.
(с) Максим Горький
'Фёдор Дмитриевич, несомненно,
унёс в могилу 'Войну и мир'
нашего времени,
которую он уже задумывал,
он, испытавший весь трагизм
и всё величие этой эпопеи
на своих плечах'.
(с) казачья газета 'Сполох',
5 сентябры 1920 года
Под утро над лесом сгустился туман - белёсый, полупрозрачный. Сверху, из-под тонких жердей, на которых покоилась крытая дёрном крыша и снизу, из-под порога потянуло холодной, неприятной сыростью. Окружающий мир сразу же съёжился, исчез, сжавшись до размеров крошечной, едва повернуться, землянки. Ухавшие всю ночь совы смолкли, и только за подслеповатым оконцем, забранным осколком стекла, клубились смутные тени.
Прежде, чем поднять голову, старик вернул перо в чернильницу. Чернильница была самодельной - и не чернильница даже, а приспособленная для более высоких нужд водочная стопка. Самодельным было и перо - выструганная из щепки палочка с примотанным нитками металлическим пером-наконечником. В качестве сиденья старик использовал массивный чурбак, зато полированный чайный столик, за которым он работал - исполосованный ножами, прожжённый во многих местах цигарками, явно знавал лучшие времена.
На столике, возле керосиновой лампы с прикрученным фитилём лежали две стопки заранее сложенных вдоль, а затем расправленных листов бумаги. Линия сгиба служила естественным разделителем. Справа шёл исписанный мелким почерком по всем правилам старорежимной орфографии текст - с буквой "ять", "и" десятеричным и твёрдым знаком на конце почти каждого слова. Текст был вымаран и вычеркнут во многих местах, а справа, всё тем же мелким, аккуратным почерком были написаны вставки.
Перечтя написанный текст, старик медленно, с заметным усилием выпрямился. После бессонной ночи голова отяжелела, а веки сделались липкими. "Жизнь похожа на качели, - в который уже раз подумал он. - На исполинские качели, сперва поднимающие вверх, а затем опускающие вниз. Внук войскового старшины, сын офицера, гимназист - и вычеркнутый из Сословия по состоянию здоровья неудачник. Выпускник престижного Историко-Филологического Института, преподаватель гимназии, статский советник, кавалер двух орденов, депутат Государственной Думы самого первого созыва - и работающий в библиотеке Санкт-Петербургского Горного Института ссыльный. Редактор-соиздатель толстого столичного журнала "Русское богатство" - и рядовой санитар в поезде князя Геловани. Второе лицо во Всевеликом Войске Донском - секретарь Войскового Круга, и вздрагивающий от малейшего шороха, вынужденный скрываться даже от собственных сестёр беглец.
Туман почти рассеялся, когда за подслеповатым окном глухо гукнул выстрел. Старик вздрогнул, выронив перо - и в ту же минуту за первым выстрелом последовал второй. Плотный, нагретый весенним теплом снег скрадывал звук шагов - прошло с четверть часа, прежде чем в землянку шумно ввалился весёлый белобрысый парень в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке.
- Не хворать вам, Фёдор Дмитриевич! - чуть ли не выкрикнул парень, шлёпаясь на второй, стоявший рядом чурбак. - Верно, напугал вас, уж извините. Парочка встретилась, волк с волчихой. Видать, место для логова искали. Аккурат возле вас бродили, как увидал - не сдержался...
- Вы всегда очень шумите, Михаил! - недовольно буркнул старик.
- Так ить, волки же, Фёдор Дмитриевич! - рассмеялся парень. - Страшнее же зверя на всём Дону нет. Телят режет, овец, собаку с база утащит. А уже ежели человек по зимнему времени в лесу, аль в степи заблудится...
Какое-то время они сидели молча - в небольшой землянке сделалось душно и очень тесно. Трудно было представить себе более непохожую пару. Оба - среднего росточка, только старик был округлым, словно колобок, а широкая клочковатая, пегая от седины борода делала его похожим на Бармалея. В то же время стройный, словно тополь, парень с узким вытянутым лицом и коротко подстриженными усами, ловкий и быстрый в движениях, казался отлитым из железа. Вынув из нагрудного кармана трубку-люльку, парень неторопливо раскурил её, насыпав табака из вышитого кисета.
- Я вам белья привёз, Фёдор Дмитриевич! - как ни в чём не бывало продолжил он, пуская клубы ароматного дыма. - Еды на следующий месяц, чаю... Марусёнок так пирожков напекла. Остыли, конечно - хотя мы их в лукошко сунули, паклей, да ещё и старыми газетами переложили. Керосину ещё привёз, бумаги... Мало, правда. Верьте ли, нет - с бумагой, чёрт-ма, в самой Москве полный зарез, даже для нашего брата-писателя...
- В моё время такого не было... - сварливо заметил старик.
- Ну, так в ваше время много чего не было, Фёдор Дмитриевич! - от души рассмеялся парень. - Первой пятилетки, например, да и самой Советской Власти. Подождите только, дайте срок - всё у нас будет, сами увидите. Вы-ить тут, в своей норке сидите - и знать не знаете, какие заводы по всей стране строятся, какие фабрики! Все ведь при деле, один я, как дурак!.. Угораздило же с вами, белогвардейцем связаться...
- Вас, Михаил, не заставляли... - проскрипел старик.
- Чёрт-ма, не заставляли! - продолжал парень. - А то сами не знаете, как Пётр Яковлевич с дядей Сашей на меня насели. Я им: "Лиду люблю, жить без неё не могу, чем хотите, отслужу, благословите!..". Они и благословили: "Женишься на Марии, а за это мы сделаем из тебя человека...". Вот и сделали, чёрт-ма! Который год ног под собой не чую, вдруг догадается кто...
- Вам, Михаил, следует поменьше болтать, не пить с подозрительными личностями и больше слушать, что говорят умные люди... - возразил старик.
- Ага, послушаешь тут! - снова рассмеялся парень. - Помню, подходит тип из газеты, спрашивает: "Как вы написали вашу книгу?". "Как написал, - отвечаю. - Да, просто, сел и написал...". Тип из газеты чуть не подпрыгнул: "Как? Сразу набело, без черновиков?..". Чёрт-ма! Я и знать-то не знал, Фёдор Дмитриевич, что какие-то черновики нужны...
- Вы представляли рукопись комиссии, - заметил старик.
- Это-ить потом было, - не согласился парень. - Или, пили мы как-то с Генрихом... Ну, с тем, который Ягода. Так он мне открытым текстом: "Признайся, Мишка! Ты - контрик!..". Это я, комсомолец, активист, кандидат в члены ВКП(б). Ну что вам стоило, Фёдор Дмитриевич, написать что-нибудь такое... Наше, советское. Нет, придумали какой-то казачий адью... альдю...
Приоткрыв дверь, чтобы выпустить табачный дым и впустить в землянку немного свежего воздуха, парень вынул из кисета с табаком мятый клочок бумаги.
- "А-дюль-тер", - медленно, по слогам прочёл он. - Да ещё и не простой, а казачий. Чёрт-ма, язык поломаешь, пока выговоришь. Что хоть за штука такая, Фёдор Дмитриевич?
- Это слово, Михаил, происходит от французского "adultХre", что в переводе означает "распутный", - охотно объяснил старик. - И обозначает оно измену супружеской верности...
- То есть, когда Гришка Мелехов Аксютку Астахову... это самое?.. - переспросил парень. - Это, значит, этот самый адюльтер и был? Ну-ить, и мудрёный же язык у вас, у господ... Нет, ну в самом деле, Фёдор Дмитриевич! Что вам стоило написать что-нибудь за нас, за Власть Советов!.. И вам почёт был бы - прошлое бы простили, и прятаться не пришлось, и мне-ить куда как легче...
- Мне казалось, Михаил, в самом начале мы чётко распределили роли, - сварливо прокаркал старик. - Я пишу, вы публикуете, причём публикуете именно то и так, как написал я. Будет с вас и того, что на обложке значится ваше имя...
- Так не печатают вашу антисоветчину! - едва не взмолился парень. - В том-то и беда, что не печатают. Поправьте то, поправьте это, треть книги выкиньте, остальное перепишите... Чёрт-ма! Знал бы, как это делается, в самом деле, переписал бы. Да только, вы сами знаете, я и двух строчек не сложу. А вот ещё совет: перестаньте писать о казаках, переезжайте в промышленный район, пишите о советских рабочих и новом социалистическом строительстве... И ведь переехал бы, бог свят, переехал. Да только вы меня в Вёшках, точно клещами держите...
Они замолчали. Поднявшийся ветер разогнал туман и, ворвавшись в распахнутую дверь землянки, заставил затрепетать пламя под стеклом керосиновой лампы.
- А и в самом деле, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень после минутной паузы. - Бросили бы всё, переехали бы к нам. Я вашими трудами в Вёшках дом поставил. Большой, над самым Доном, под железной крышей. Одному человеку место всегда найдётся. Марусёнок бы вас обстирывала, кормила... Всяко лучше, чем на этом болоте прятаться, зимой мёрзнуть, а летом комаров кормить. А что до розысков, так после Гражданской почитай, десять лет прошло. Никто и не подумает, что секретарь Войскового Круга остался жив...
Старик ответил не сразу - сидя на чурбаке, какое-то время он смотрел на пляшущее под ветром пламя под стеклом лампы. Затем, протянув руку, прикрутил фитиль.
- Вы ничего не сказали о главном, Михаил! - наконец, нарушил он молчание.
- Я виделся со Сталиным, Фёдор Дмитриевич! - ответил парень.
При этих словах старик вздрогнул. Показалось, будто он сделался ниже ростом.
- Я виделся со Сталиным, - повторил парень. - В Москве, в бывшем собственном доме купца Рябушинского... Том самом, который Горькому передали. Ну, да вы его, верно, знаете. Нас на той встрече только трое и было - я, сам Сталин и Алексей Максимович. Ещё охранник сталинский, похоже из латышей - ну, да мы его за дверью оставили...
- И? - голос старика дрогнул.
- Подожди-ить, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень. - Эх, видели бы вы домик Алексей Максимыча! Не барином, царём живёт, чёрт-ма! Как при старом режиме. Потолки под два этажа, да ещё лестница наверх, винтом завивается. А в основании лестницы - дерево, металлическое. И всё в стекле, словно лёд сверкает. На втором этаже, у Алексей Максимыча в кабинете, на полочках всюду - фигурки, куколки маленькие, из кости вырезаны. Он мне говорил, как они называются, только я не запомнил. Не то "кацки", не то "цацки"...
- Нэцкэ, Михаил! - с готовностью объяснил старик. - В Японии любят вырезать из кости маленькие фигурки, которые называют "нэцкэ". Вот уж не думал, что Алексей Максимович их по-прежнему собирает...
- И всё-то вы, Фёдор Дмитриевич, знаете... - восхитился парень. - Ну, так дальше слушайте! Сидим мы, значит, в большой комнате... Мы - это, понятное дело, я и Алексей Максимович. А Сталин мимо нас ходит. Он, не обижайтесь, вроде вас, Фёдор Дмитриевич - такой же низенький. Полненький, но не такой плотный и, понятное дело, без бороды. Морда усатая вся в мелких ранках... Оспой, похоже, переболел, в детстве или там, в молодости... Прошёл мимо нас раза два, затем трубку вытащил, сломал две папиросы, раскурил... Он, оказывается, "Герцеговину Флор" курит. А трубка у него интересная - не прямая, как у меня была, а "люлька" с изгибом. Вот, посмотрите - я после себе такую же справил. Дюже-ить удобно, особливо на охоте - не надо зубы сжимать, когда во рту держишь...
- Вы уклоняетесь от темы, Михаил! - заметил старик, отводя рукой протянутую трубку.
- Ой, нетерпеливы вы, Фёдор Дмитриевич! - не согласился парень. - Не спешите, вдругорядь для книги пригодится. Он оказывается, мою... Ну, в смысле, вашу... В общем, нашу книгу читал. Всё, как там было, знает, и всех, кто участвует - и Григория с братом Петром, и Аксинью, и Пантелей Прокофьевича... Даже Христоню... Я из-за этого Христони чуть не вляпался - оказалось, что его-то я и позабыл...
- Дальше?.. - проявил нетерпение старик.
- Ну, в общем, проговорили мы сначала про то, что и как в книге было, - продолжал парень. - Обсказал, как вы меня с дядей Сашей научили. "Через судьбу Григория Мелехова показать непростую судьбу казачества в переломный для России и всего человечества момент...". Помню-ить, эту же дурь я в РАПП'е нёс. Рассказал, как написал книгу, а эти дураки и крючкотворы её публиковать не хотят. Сталин послушал-послушал, трубкой попыхтел, да и говорит:
"Ви понимаете, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Что написали глубоко враждебную, чуждую нам и нашему делу книгу?".
"Никак нет, товарищ Сталин! - отвечаю. - "Нет" не в том смысле, что не понимаю, а в том смысле, что решительно-ить не согласен, будто моя книга - чуждая и антисоветская...".
- А говорит он так чудно, Фёдор Дмитриевич! - пояснил парень. - Будто и не по-русски. А ещё нас предупредили, что к нему нельзя, как к вам или дяде Саше, по имени-отчеству обращаться. Только по фамилии. Он нам: "товар'ищ Шолохов", да "товар'ищ Горький", а мы к нему только: "товарищ Сталин!".
"Тогда объясните, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Почему ваш главный герой, Григорий Мелехов выведен, как сознательный и последовательный враг Советской Власти?".
- Ну, тут-то вы с дядей Сашей меня тоже научили, - продолжал парень. - Да и объяснять приходится уже не первый раз, и в РАПП'е такое же говорил, и прочим...
"Он не враг Советской Власти, товарищ Сталин! - отвечаю. - Он просто не сразу разобрался, колеблется. Согласитесь, что даже из рабочих и крестьян далеко не все сразу и безоговорочно приняли Советскую Власть. А что до Григория Мелехова, так вы-ить помните - когда он вернулся с Германской, его обвинили, будто он - скрытый большевик...".
"Тогда поч'иму, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Ви положительно описываете белого генерала Корнилова? Ви ведь не станете утв'ирждать, будто генерал Корнилов происходил из рабоч'их и крестьян, и не сразу понял, на чьей стороне правда...".
- Лавр Георгиевич Корнилов происходил из "служилых" казаков Сибирского Войска... - вставил слово старик.
- Чёрт-ма, не знал... - удивился парень. - Впрочем, гори оно огнём...
"Белый генерал Корнилов был патриотом России, - отвечаю. - Да, он воспринимал её с точки зрения своего класса. Его Россия - буржуазная, генеральская, царская. Но даже эту, царскую и генеральскую Россию он хотел видеть сильной и процветающей...".
"Ви интересно рассуждаете, товар'ищ Шолохов, - продолжает Сталин. - Эдак можно оправдать и белогвардейцев, и проч'их наших классовых врагов...".
"Я не оправдываю белогвардейцев, товарищ Сталин! - не соглашаюсь. - Просто хочу заметить, что как среди белых, так и среди красных попадались самые разные люди...".
- Помолчал он немного, походил, подымил... - продолжал рассказ парень. - Пальцы и усы жёлтые, от табака, наверное... И глаза у него тоже жёлтые, рысьи. Сам собой-то он вроде как невидный, кулаком пришибёшь... А глянул раз... Верьте ли, ить-нет, Фёдор Дмитриевич! Не по себе стало...
"Тогда скаж'ите, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Только честно. Это ваша книга?..".
"Моя!", - отвечаю, не моргнув глазом. А сам сижу перед ним, ни жив, ни мёртв, смотрю в эти жёлтые глаза и думаю: "А ну, как догадается? Или, хуже того, узнал откуда-нибудь...
