Понять не в силах я.
Я убеждал Бернардо прекратить:
– Доведёт язык твой до беды
Тебя,
А за тобою вслед меня.
За то, что слушал речи я поганые твои.
Прекрати, не медля прекрати!
Я обещал Бернардо донести,
Как честный гражданин,
Если он не прекратит,
На него,
А он, а он…
Посылал меня куда подальше.
И даже поколачивал,
За мою порядочность…
Как выпьет, сука, пару кружек
Так тут же
За своё опять…
Ну и вот однажды, значит, я
Услышал голос Господа:
– Марцелл, сын мой.
А ну, мочи его!
Словно в тумане был мой мозг,
Когда хватил я табуреткою его.
Вот так и не успел я,
На эту сволочь донести,
Господь меня опередил.
А… нечего ему чушь нести,
Хулу возводить.
На государя нашего.
Такого кроткого и благонравного.
Ведь это же предательство, измена!
А следовательно…
Гореть бы негодяю на костре.
Когда б Господней кары избежать сумел.
После этих слов подсудимого все присутствующие на слушании дела в зале суда встали и зааплодировали подсудимому. И далее, воодушевившись, Марцелл продолжил.
А тут ещё такое дело:
Вроде бы Гамлет,
Король наш прежний
Ему поведал,
Перед своей кончиной,
Где у него зарыто
Золотишко,
«На чёрный день».
Но сию тайну Бернардо не открыл, паскуда, мне.
Я до сих пор понять не в силах:
«Почему Гамлету приспичило
Ублюдку этому довериться?»
Видать порядочного человека
Король в нём углядел.
А как по мне…
Гнуснее личности на свете нет.
А ведь я Бернардо умолял:
«Золото из тайника изъять
И куда положено сдать».
А он, мерзавец, возжелал
Сим золотом один владеть.
И вот теперь…
Ваша Честь…
Теперь он мёртв,
Прибрал его Господь.
Вот всей этой истории итог.
Вот так вот это золотишко и пропало
Для государства и народа Дании.
А сколько б на него можно было бы построить школ,
Больниц.
Армию перевооружить.
Эх, да что там говорить…
Но из-за этого подлеца
Не досчиталась прибыли казна.
А также, Ваша честь, он был последней пьянью.
Прелюбодействовал «на лево» и «на право»,
Дошёл в своих деяниях до точки.
На женщину мою, прекрасную собою,
Которую я так мечтал назвать своей женою,
С которой я уже вот-вот, на днях,
Намерен заключить был брак.
Он обратил свой хищный взгляд.
Встал между нами
Сердце нежное моё изранив.
Стал её в песнях воспевать,
Стихи моей избраннице читать.
Ещё б немного…
И было б мне не суждено её назвать женою.
Все силы, су…а, прилагал свои
Чтоб нас на веке разлучить.
Забыл, мерзавец, что в боях не раз
Я, Ваша честь, его своею грудью прикрывал!
И вот,
Видав устав терпеть,
Все безобразия его,
Господь,
Вложил мне в руки табурет
И повелел
Исполнить приговор
Который негодяю вынес Он.
Кто я такой
Чтобы противиться Ему?!
Я не хочу
Чтоб после смерти, моя душа
В Аду своё пристанище нашла.
Чтоб там вариться ей в котле,
В кипящей сере!
Я знаю, нет я верю:
Вы Ваша честь, как христианин,
Тоже исполнили бы
Господа приказ…
Еретиком быть, что страшнее может быть для нас?
Ведь вам известно, Ваша честь,
Что там… на Небесах суд высший есть.
И каждый день,
Всяк из нас,
Ждёт свой час.
Когда и по нему свершиться приговор.
Да… Бернардо был обречён…
За все бесчестия его
И злодеяния его,
Коим не счесть числа.
Вот табуретка и возлегла.
На голову его.
И вся моя вина лишь в том,
Что против Господа я не пошёл.
Аминь.
Суд разбирая это, как оказалось теперь и политическое дело, скрупулёзно вникал во все его перипетии. В свете вновь открывшихся фактов в личности и деятельности умершего, суду уже не так однозначно виделась вся картина произошедшего. Тут надо отметить ещё что… судьи тоже были пациентами Горацио… И вникая во все тонкости этого дела, всё дальше и дальше погружаясь в его дебри, они всё больше и больше верили подсудимому. Что это именно он, своими умелыми конкретными действиями, спас их Данию от надвигающегося кровавого майдана. И даже один из судей вдруг ни с того ни с сего, когда Марцелл дошёл до его отношений с Шамаханской царицей, в сердцах воскликнул: «Вот шалава!»
На следующем своём заседании, на следующий день, суд вынес свой вердикт по этому делу. Он гласил, что «разбирая это дело, суд пришёл к выводу, что подсудимый в целях самообороны, нечаянно нанёс усопшему раны несовместимые с жизнью. Суд постановил: подсудимого Марцелло приговорить к пятнадцати суткам общественных работ, а также к вычету из его офицерского жалования семи медных монет за сломанный им стул в пользу хозяина кабака. А также суд постановил: эксгумировать тело умершего офицера Бернардо и сжечь его как еретическое на площади города.
Эксгумацию же тела возложить на осуждённого Марцелло в счёт общественных работ».
До конца своих дней Марцелл ещё не раз и не два вспоминал тот суд, как ему тогда ловко удалось избежать вечной каторги, а может быть и смерти. И как он тогда лихо плёл своим языком: «В натуре / голова набухла / как будто начитался книжек!» – не переставал дивиться самому себе Марцелл.
Кабинет средневекового писателя, горит свеча. За столом трудится, что-то пишет в окружении стопок бумаг, писатель. Вот он отрывает голову от своей писанины и смотрит перед собой в пустоту. Его глаза наполнены слезами, его усы испачканы чем-то белым… Дрожащим голосом, голосом чем-то глубоко растроганного человека он произносит:
– Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Гамлете…
Рыдания накрывают его и он снова склоняется над своею рукописью, продолжая писать… писать… писать…
Сцена XCVI
В кабинете директор архива.
Директор, дочитав рукопись до конца, поднимает глаза к Вере Павловне, и смотрит на неё ошарашенным взглядом… а потом его прорывает:
– Я потрясён, Вера Павловна! Какая сила, какая мощь с первой и до последней строчки! Так и хочется воскликнуть, вслед за oтцом народов: «Эта вещь будет посильнее, чем Фауст Гёте!» И посмотрите, как выписаны все персонажи. Они же как живые стоят перед глазами! Я прямо с головою окунулся в атмосферу того времени! Я как будто побывал там: видел их всех наяву, слышал их речь, находился между ними, дышал с ними одним воздухом… Я чувствовал аромат духов Офелии. Я видел пар, поднимающийся от горячей крови, которая била фонтаном из раны на шее Лаэрта. Не понимаю, не понимаю, зачем Шекспир переписал «этого» Гамлета? Зачем ему понадобилось это замечательное, по-моему, во всех отношениях великое произведение разделить потом на три отдельные, друг от друга, темы? А?.. Да и с Квазимодо и с Эсмеральдой тоже не всё понятно… получается, что Гюго позаимствовал этих персонажей у Шекспира. Для чего? Чтобы показать преемственность поколений?.. Фантастика!.. Вот прочитал сейчас эту пьесу вместе с вами и как будто бы второе высшее образование получил, ей богу.
Вера Павловна на поставленный перед ней вопрос только и смогла, что пожать плечами и развести руками. А потом, вдруг неожиданно, добавила:
– Я думаю, Пётр Алексеевич, что ваш вопрос ещё ждёт своего исследователя, – философски рассудила Вера Павловна.
Но вот волна восторга схлынула, и директор перешёл на спокойный, деловой тон:
– Скажу вам по секрету, Вера Павловна, того «Гамлета», ну которого все знают, я никогда не понимал. Скучный, на всех озлобленный, всем и всеми недовольный… А чего ему, в принципе-то, не хватало для полного счастья? Принц! Всё есть, всем обеспечен. Так сказать: живи и радуйся! А он
озлобился на всех… Конечно, нам всем очень жалко, мы скорбим, когда уходят из жизни родные, близкие нам люди. Но это ведь жизнь!!! И «тень» эта… отца его… не понятно откуда появляется? А тут всё ясно и понятно: на «лекарстве» они там все сидят. Вот и вставляет их не по-детски. И от этого
лекарства у них там весь бардак и начинается. Одним словом, поздравляю вас Вера Павловна! Поздравляю от всего сердца! И как вот вам удалось откопать во всей этой груде макулатуры такую вот вещицу?!
Вера Павловна, приняв слова директора за комплимент, расцвела. Кокетливо улыбнулась:
– Ну, как? Дни… годы… напряжённого, кропотливого труда и приносят вот такой результат.
И тут директору пришла в голову идея придать этому событию торжественную атмосферу. Он встал и обеими своими руками пожал ладонь Веры Павловны.
– Ещё раз спасибо вам, Вера Павловна, от меня лично и всего нашего коллектива, за ваш добросовестный, кропотливый труд! – и после этих слов директор как-то переменился в лице:
– А… скажите, Вера Павловна, вы уже кому-нибудь говорили о своей находке?.. О своём открытии?
– Нет, Пётр Алексеевич. Что вы! Я сразу к вам. Ведь положено сначала начальству доложить. Как же это можно… в обход руководства?
– Вот это правильно, Вера Павловна. Сразу видно – советская школа! Я вот, что предлагаю… а давайте-ка, мы отметим это дело по маленькой!..
Директор вышел бочком из-за стола и подошёл к своему сейфу, который стоял с лева от стола в полутора метрах. Привычным движением открыл его и достал початую бутылку коньяку и пару рюмок. Потом повернувшись к Вере Павловне и уже было собравшись сказать ей что-то очередное приятное, соответствующее моменту… остолбенел. Вера Павловна стояла на прежнем месте, при этом прижимая к груди рукопись взятую ею со стола. Пётр Алексеевич спросил её тоном удивлённого человека:
– А… что происходит, Вера Павловна? Зачем вы взяли рукопись? – Вера Павловна тоже немало удивилась этому вопросу.
– Ну… я собиралась ещё поработать над ней.
Я убеждал Бернардо прекратить:
– Доведёт язык твой до беды
Тебя,
А за тобою вслед меня.
За то, что слушал речи я поганые твои.
Прекрати, не медля прекрати!
Я обещал Бернардо донести,
Как честный гражданин,
Если он не прекратит,
На него,
А он, а он…
Посылал меня куда подальше.
И даже поколачивал,
За мою порядочность…
Как выпьет, сука, пару кружек
Так тут же
За своё опять…
Ну и вот однажды, значит, я
Услышал голос Господа:
– Марцелл, сын мой.
А ну, мочи его!
Словно в тумане был мой мозг,
Когда хватил я табуреткою его.
Вот так и не успел я,
На эту сволочь донести,
Господь меня опередил.
А… нечего ему чушь нести,
Хулу возводить.
На государя нашего.
Такого кроткого и благонравного.
Ведь это же предательство, измена!
А следовательно…
Гореть бы негодяю на костре.
Когда б Господней кары избежать сумел.
После этих слов подсудимого все присутствующие на слушании дела в зале суда встали и зааплодировали подсудимому. И далее, воодушевившись, Марцелл продолжил.
А тут ещё такое дело:
Вроде бы Гамлет,
Король наш прежний
Ему поведал,
Перед своей кончиной,
Где у него зарыто
Золотишко,
«На чёрный день».
Но сию тайну Бернардо не открыл, паскуда, мне.
Я до сих пор понять не в силах:
«Почему Гамлету приспичило
Ублюдку этому довериться?»
Видать порядочного человека
Король в нём углядел.
А как по мне…
Гнуснее личности на свете нет.
А ведь я Бернардо умолял:
«Золото из тайника изъять
И куда положено сдать».
А он, мерзавец, возжелал
Сим золотом один владеть.
И вот теперь…
Ваша Честь…
Теперь он мёртв,
Прибрал его Господь.
Вот всей этой истории итог.
Вот так вот это золотишко и пропало
Для государства и народа Дании.
А сколько б на него можно было бы построить школ,
Больниц.
Армию перевооружить.
Эх, да что там говорить…
Но из-за этого подлеца
Не досчиталась прибыли казна.
А также, Ваша честь, он был последней пьянью.
Прелюбодействовал «на лево» и «на право»,
Дошёл в своих деяниях до точки.
На женщину мою, прекрасную собою,
Которую я так мечтал назвать своей женою,
С которой я уже вот-вот, на днях,
Намерен заключить был брак.
Он обратил свой хищный взгляд.
Встал между нами
Сердце нежное моё изранив.
Стал её в песнях воспевать,
Стихи моей избраннице читать.
Ещё б немного…
И было б мне не суждено её назвать женою.
Все силы, су…а, прилагал свои
Чтоб нас на веке разлучить.
Забыл, мерзавец, что в боях не раз
Я, Ваша честь, его своею грудью прикрывал!
И вот,
Видав устав терпеть,
Все безобразия его,
Господь,
Вложил мне в руки табурет
И повелел
Исполнить приговор
Который негодяю вынес Он.
Кто я такой
Чтобы противиться Ему?!
Я не хочу
Чтоб после смерти, моя душа
В Аду своё пристанище нашла.
Чтоб там вариться ей в котле,
В кипящей сере!
Я знаю, нет я верю:
Вы Ваша честь, как христианин,
Тоже исполнили бы
Господа приказ…
Еретиком быть, что страшнее может быть для нас?
Ведь вам известно, Ваша честь,
Что там… на Небесах суд высший есть.
И каждый день,
Всяк из нас,
Ждёт свой час.
Когда и по нему свершиться приговор.
Да… Бернардо был обречён…
За все бесчестия его
И злодеяния его,
Коим не счесть числа.
Вот табуретка и возлегла.
На голову его.
И вся моя вина лишь в том,
Что против Господа я не пошёл.
Аминь.
Суд разбирая это, как оказалось теперь и политическое дело, скрупулёзно вникал во все его перипетии. В свете вновь открывшихся фактов в личности и деятельности умершего, суду уже не так однозначно виделась вся картина произошедшего. Тут надо отметить ещё что… судьи тоже были пациентами Горацио… И вникая во все тонкости этого дела, всё дальше и дальше погружаясь в его дебри, они всё больше и больше верили подсудимому. Что это именно он, своими умелыми конкретными действиями, спас их Данию от надвигающегося кровавого майдана. И даже один из судей вдруг ни с того ни с сего, когда Марцелл дошёл до его отношений с Шамаханской царицей, в сердцах воскликнул: «Вот шалава!»
На следующем своём заседании, на следующий день, суд вынес свой вердикт по этому делу. Он гласил, что «разбирая это дело, суд пришёл к выводу, что подсудимый в целях самообороны, нечаянно нанёс усопшему раны несовместимые с жизнью. Суд постановил: подсудимого Марцелло приговорить к пятнадцати суткам общественных работ, а также к вычету из его офицерского жалования семи медных монет за сломанный им стул в пользу хозяина кабака. А также суд постановил: эксгумировать тело умершего офицера Бернардо и сжечь его как еретическое на площади города.
Эксгумацию же тела возложить на осуждённого Марцелло в счёт общественных работ».
До конца своих дней Марцелл ещё не раз и не два вспоминал тот суд, как ему тогда ловко удалось избежать вечной каторги, а может быть и смерти. И как он тогда лихо плёл своим языком: «В натуре / голова набухла / как будто начитался книжек!» – не переставал дивиться самому себе Марцелл.
Эпилог VIII
Кабинет средневекового писателя, горит свеча. За столом трудится, что-то пишет в окружении стопок бумаг, писатель. Вот он отрывает голову от своей писанины и смотрит перед собой в пустоту. Его глаза наполнены слезами, его усы испачканы чем-то белым… Дрожащим голосом, голосом чем-то глубоко растроганного человека он произносит:
– Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Гамлете…
Рыдания накрывают его и он снова склоняется над своею рукописью, продолжая писать… писать… писать…
Сцена XCVI
В кабинете директор архива.
Директор, дочитав рукопись до конца, поднимает глаза к Вере Павловне, и смотрит на неё ошарашенным взглядом… а потом его прорывает:
– Я потрясён, Вера Павловна! Какая сила, какая мощь с первой и до последней строчки! Так и хочется воскликнуть, вслед за oтцом народов: «Эта вещь будет посильнее, чем Фауст Гёте!» И посмотрите, как выписаны все персонажи. Они же как живые стоят перед глазами! Я прямо с головою окунулся в атмосферу того времени! Я как будто побывал там: видел их всех наяву, слышал их речь, находился между ними, дышал с ними одним воздухом… Я чувствовал аромат духов Офелии. Я видел пар, поднимающийся от горячей крови, которая била фонтаном из раны на шее Лаэрта. Не понимаю, не понимаю, зачем Шекспир переписал «этого» Гамлета? Зачем ему понадобилось это замечательное, по-моему, во всех отношениях великое произведение разделить потом на три отдельные, друг от друга, темы? А?.. Да и с Квазимодо и с Эсмеральдой тоже не всё понятно… получается, что Гюго позаимствовал этих персонажей у Шекспира. Для чего? Чтобы показать преемственность поколений?.. Фантастика!.. Вот прочитал сейчас эту пьесу вместе с вами и как будто бы второе высшее образование получил, ей богу.
Вера Павловна на поставленный перед ней вопрос только и смогла, что пожать плечами и развести руками. А потом, вдруг неожиданно, добавила:
– Я думаю, Пётр Алексеевич, что ваш вопрос ещё ждёт своего исследователя, – философски рассудила Вера Павловна.
Но вот волна восторга схлынула, и директор перешёл на спокойный, деловой тон:
– Скажу вам по секрету, Вера Павловна, того «Гамлета», ну которого все знают, я никогда не понимал. Скучный, на всех озлобленный, всем и всеми недовольный… А чего ему, в принципе-то, не хватало для полного счастья? Принц! Всё есть, всем обеспечен. Так сказать: живи и радуйся! А он
озлобился на всех… Конечно, нам всем очень жалко, мы скорбим, когда уходят из жизни родные, близкие нам люди. Но это ведь жизнь!!! И «тень» эта… отца его… не понятно откуда появляется? А тут всё ясно и понятно: на «лекарстве» они там все сидят. Вот и вставляет их не по-детски. И от этого
лекарства у них там весь бардак и начинается. Одним словом, поздравляю вас Вера Павловна! Поздравляю от всего сердца! И как вот вам удалось откопать во всей этой груде макулатуры такую вот вещицу?!
Вера Павловна, приняв слова директора за комплимент, расцвела. Кокетливо улыбнулась:
– Ну, как? Дни… годы… напряжённого, кропотливого труда и приносят вот такой результат.
И тут директору пришла в голову идея придать этому событию торжественную атмосферу. Он встал и обеими своими руками пожал ладонь Веры Павловны.
– Ещё раз спасибо вам, Вера Павловна, от меня лично и всего нашего коллектива, за ваш добросовестный, кропотливый труд! – и после этих слов директор как-то переменился в лице:
– А… скажите, Вера Павловна, вы уже кому-нибудь говорили о своей находке?.. О своём открытии?
– Нет, Пётр Алексеевич. Что вы! Я сразу к вам. Ведь положено сначала начальству доложить. Как же это можно… в обход руководства?
– Вот это правильно, Вера Павловна. Сразу видно – советская школа! Я вот, что предлагаю… а давайте-ка, мы отметим это дело по маленькой!..
Директор вышел бочком из-за стола и подошёл к своему сейфу, который стоял с лева от стола в полутора метрах. Привычным движением открыл его и достал початую бутылку коньяку и пару рюмок. Потом повернувшись к Вере Павловне и уже было собравшись сказать ей что-то очередное приятное, соответствующее моменту… остолбенел. Вера Павловна стояла на прежнем месте, при этом прижимая к груди рукопись взятую ею со стола. Пётр Алексеевич спросил её тоном удивлённого человека:
– А… что происходит, Вера Павловна? Зачем вы взяли рукопись? – Вера Павловна тоже немало удивилась этому вопросу.
– Ну… я собиралась ещё поработать над ней.
