Я и думать не хочу об этом.
- Что? Прыгнешь со скалы Петушок, вниз головой?
- Хватит уже! Сменим тему. Надо письмо прочитать. Может, не так всё и плохо.
- Вот это из другой оперы! Таким ты мне нравишься больше. Как дела в Интернете на твоей страничке? Рецензии на твои стихи я читаю иногда. Юля тоже. Хорошие рецензии. Ты не думай, что мы не интересуемся твоими успехами.
- На страничке «стихи.ру» всё нормально. Читают. Особенно молодёжь. И это меня радует. И читают не просто одно-два стихотворения, а по 15-20. Это хорошо. Страничка превращается в рейтинговую. Это – главное. 10000 тысяч человек в год!
- Вот и хорошо. Итоги Интернет-конкурса уже подвели? Ты говорил, что 260 авторов участвовало. Вы же объявили конкурс на сайте? Ваше ЛИТО.
- Нужно позвонить Дильнаре, подруге Камиллы. Сообщить ей, что подруга нашлась.
Эдгар сидел на заднем сиденье и старался заснуть. За последние недели он мало спал. Когда они проезжали Адыгейск, у Эдгара зазвонил телефон:
- Алло! Камилла? Юра, останови, - попросил он брата. - Сверни влево.
Юра заехал на автозаправку «Роснефть» и остановил машину в конце заправки. Подальше от шума трассы.
- Камилла! Камилла! Говори, я слышу. Мы с Юрой возвращаемся домой из Краснодара... Нет, не в Союзе писателей. Закупали товар. Письмо ещё не прочитал. Вечером. Как ты, моя хорошая? Ты так напугала нас! Юра привет тебе передаёт. Что случилось?.. Узнаю из письма... Ты снова меня пугаешь, Камилла. Тебе операцию будут делать? Нет? Поздно! Что значит, поздно?
После этих слов Юра выбросил сигарету и повернулся к Эдгару, слушая внимательно их разговор.
- Папа?.. Со мной завтра поговорит папа?
Эдгар закрыл ладонью динамик, чтобы Камилла не слышала, и сказал Юре:
- Снова «пропадает», опять под кайфом. Сейчас заснёт.
- Камилла, тебе наркотики колют, что ли? Или снотворное? Может быть, обезболивающее? Всё сразу?.. Чем ты болеешь? Какой диагноз? Хорошо, не будем тратить время впустую. Помню. Не сейчас. Вернёшься ко мне, я тебе буду их читать от зари до зари, солнце моё. Ты не должна оставлять меня. Борись, не сдавайся. Я слышу, кто-то плачет. Мама?..
- Эдгар, ты и мои картины – это всё, что было в моей жизни (Эдгар перевёл телефон на громкую связь. Теперь и Юра мог всё слышать. Так легче. Все слова стали разборчивее, да и голос Камиллы был громче, словно она сидела рядом) хорошего и по-настоящему земного. Последние годы – это то, чем одарила меня судьба, в нём много солнца, счастья, нового цвета. Ты извини, что я так... - Слышно было, как она еле сдерживает слёзы, - так… Что так вышло. Я виновата перед тобой – не сразу открыла тебе всю правду, которую ты называешь тайной. Ты чувствовал: что-то происходит. Да, это так. Но, встретив тебя, я снова ожила. И думала, думала...
- Что, Камилла? Что думала? Я слышу тебя. Говори.
- Думала, что всё прошло. Начала снова работать… Мои картины… Выставки…
- Сейчас заснёт, - обратился к Юре Эдгар. - Уже засыпает. Всё. В трубке тишина.
И снова знакомый голос: какая-то женщина по-немецки что-то сказала, и телефон отключили.
- Отключили! Что там вообще происходит? Ты всё слышал? Какая может быть надежда? – громко произнёс Эдгар.
- Да! Что-то там серьёзное у них.
Эдгар попросил сигарету у Юры и вышел на свежий воздух. Закурил, сел около пожелтевшей травы. Было шесть часов вечера. К ним подошёл работник автозаправки. Показал на Эдгара, который курил. Но после разговора с Юрой ушёл.
- Всё, Эдгар. Всё. Туши сигарету, а то штраф выпишут. Поехали. Вставай.
Эдгар сел в машину, и они поехали домой.
Снова молчали. Думали. Вздыхали. Юра курил одну сигарету за другой.
- Ты знаешь, я почувствовал, что с ней что-то происходит, после того, как мы вернулись с выставки её картин из Адыгеи, из Майкопа. Выставка прошла хорошо. Она продала восемь картин. Я знаю, какое это чувство, когда продашь свои творения. Всю дорогу на обратном пути она шутила, пела. Мы подъехали к её дому, и она неожиданно предложила:
- Давай съездим на могилу твоего отца.
– Мы же там были не так давно, - ответил я. – Уже темнеет.
– Ты боишься ночью ходить на кладбище? – задала она мне вопрос, улыбаясь.
- Хорошо. Но ты не устала? Давай я поведу машину.
- Ладно, пересядем, - ответила Камилла.
Мы приехали на кладбище, открыли дверцу оградки, вошли. Камилла минут пять смотрела на лицо отца, потом сказала:
- А ты больше похож на отца. Копия. Словно под копирку... А Юра – на мать. Красивый мрамор. Знаешь, я хотела стать скульптором, как Камилла Клодель. Любила лепить из пластилина разных зверушек. Но вот стала художницей. Я – художница, Эдгар. Я это сейчас чувствую.
- Эдгар, вы ведь приезжали смотреть памятник отцу, - уточнил Юра. – Мы с мамой убирались в тот день. Камилла тоже помогала.
- Да, но через месяц или два мы снова ездили на могилу. Не перебивай. Я стоял и молчал. Думал, какой перепад в настроении у Камиллы. Потом она пошла смотреть другие памятники. Так мы с ней пробыли на кладбище, пока совсем не стемнело. Я отвёз её домой. Но это показалось мне странным. Выглядело так, словно она ходила и представляла свою могилу, свой памятник, надгробье. Вот так, - закончил Эдгар. – А про завещание, которое она составила, прочитав моё, только я знаю. Прах её должны развеять в бухте «Инал», где находится беседка, по склону. Всё, как у меня, в моём завещании.
Юра промолчал. Теперь он понял: всё - серьёзно. Нужно готовиться к чему-то страшному, может, к самому худшему.
- А ведь насчёт праха и бухты «Инал» - это же твоё завещание? Теперь и она? Ясно, - пояснил Юра.
- Ты что, не слушаешь меня? Я только что рассказал тебе обо всём.
Юра подвёз Эдгара к дому Камиллы. Посмотрел, как он открыл дверь и зашёл во двор. Кивнул Эдгару головой и показал жестом: если что – звони. Развернул машину и уехал.
* * *
ЭДГАР ОТКРЫЛ ДОМ. ВОШЁЛ. Постоял на пороге. Оглядел мастерскую Камиллы. Всё, как прежде. Закрытая простынёй картина, краски, растворители, одна бутылка даже не закрыта, это говорило о том, что, видимо, Камилла в спешке забыла её закрыть, и указывало на то, что ситуация не терпела отлагательств. Он увидел на столе письмо под вазой с цветами, с которых осыпались лепестки. Цветы уже завяли, их не поливали с момента отъезда Камиллы. Эдгар тянул с письмом. Боялся его открывать. Чувствовал, что содержание его больше содержит драмы, чем радости. Он смотрел на него и не решался подойти и открыть розовый конверт. Быстро прочитать его и войти в курс дела – в этот загадочный курс дела… Он решил подняться на второй этаж и осмотреть дом, так как в последнее время в городе участились кражи квартир. Осмотрев все комнаты, он пришёл к выводу, что всё на местах, кроме вещей, которые наверняка забрала сама Камилла, нескольких любимых фотографий Камиллы, где они со всей семьёй на фоне Средиземного моря, где она одна, и фото на котором они с Дильнарой. Не было также статуэтки бегущего кролика, которую они купили в Китае с отцом, где отдыхали 5 лет тому назад. Эдгар ещё раз всё просмотрел и убедился, что всё в порядке; только осевшая пыль на полированном столе свидетельствовала о том, что хозяйка, так любившая чистоту и порядок, уехала...
Он спустился в мастерскую и сел в кресло, где обычно сидела Камилла и они вели беседы на разные темы. Перед Эдгаром лежало письмо. Он смотрел на него и не решался открыть. Любопытство не давало ему покоя. Он глубоко вздохнул и взял письмо в руки. Открыл его. На нём была надпись: «Моему любимому Эдгару».
Он достал из конверта письмо и начал его читать:
«Любимый Эдгар. Пишу тебе быстро и коротко. Меня ждут. Иван Сергеевич, врач, дал мне всего 20 минут, чтобы я написала одно письмо - самому близкому человеку, ибо время не ждёт. Поэтому за неимением времени пишу пространно, но ты сумеешь отделить главное. Помнишь, когда ты был ещё в городе, мы гуляли вечером около часовни в зоне отдыха, и у меня закружилась голова? Ты сказал, что так бывает от свежего воздуха или от усталости. Ты заметил также на моей выставке в Краснодаре, что я побледнела. Так вот, Эдгар, пришло время тебе всё узнать. Я больна. У меня белокровие. Тебе не нужно объяснять, что это такое. Ты три года учился в мединституте и знаешь, какой щадящий образ жизни надо вести при этом заболевании. Но когда я приехала в ваш город, мне стало лучше. Я стала больше работать, ходить и не уставать. Могла писать до первых петухов. Началось всё ещё в Магадане. Когда от рака крови умерла тётя Аня, тогда мне было 17 лет, а ей 45 лет. Тётя Аня – двоюродная сестра мамы. По материнской линии в нашем роду семь женщин, я – восьмая. Но я тогда не поняла, почему мои родители так взволновались. Ведь они должны были к этому быть готовы, ибо тётя Аня долго болела и лечилась. А в последние недели она уже не вставала с кровати, и сиделка в больнице делала ей каждые два часа укол. Когда мы к ней приходили, она была похожа на тоненькую, высохшую хворостинку, которая ждала сильного порыва ветра, который избавит её от мук. А раньше тётя Аня была красивой, цветущей женщиной. В нашем роду по линии матери все женщины красивые. Она так мучилась… Ей не помогал даже морфий, который ей вводили через капельницу с каким-то лекарством. Она стонала и никого не узнавала. Позже я узнала (забегая вперёд), что мама, тётя Даша и тётя Алла дали разрешение на то, чтобы тётю Аню отключили от системы. Вернее я это нечаянно подслушала.
На следующее утро из больницы позвонили маме и сказали, что тётя Аня умерла в 4 часа ночи. То есть, надо понимать, что они отключили её от системы в 4 часа ночи и ввели ей в вену большую дозу наркотического препарата или ещё что-то…
Тогда отец подошёл и сильно прижал меня к своей груди, странно глядя на маму, словно она в чём-то виновата.
После похорон, на десятый день, мы с папой полетели в Москву, в какую-то клинику. Я ничего не понимала. Отец долго разговаривал с профессором в кабинете, я же играла с девочкой в коридоре, которая была без волос, без бровей. Я хотела её развеселить, но она была такая белая и худая… Наконец вышел отец и профессор. У отца было хорошее настроение, и мы поехали в хороший японский ресторан. Поели. Я спросила отца, почему меня обследовали? Ведь я чувствую себя хорошо. Он ответил шуткой: «Береги здоровье смолоду!»
Поехали к нему домой. Он был весёлым. Вечером он позвонил маме в Магадан и сказал, что все анализы хорошие и что мы завтра вечером улетаем.
Мы прилетели домой, и жизнь пошла по-прежнему. Но родители часто ругались и наконец развелись. Я осталась в Магадане. Мне было уже 20 лет. Вдруг заболела тётя Алла, ей было 43 года. И она умерла тоже от рака крови. И также мучилась. Тогда отец так перепугался, что на нём не было лица. Я пошла к подруге, но её не оказалось дома. Был сильный мороз, и я вернулась домой. Дверь была приоткрыта. Я тихонько вошла в дом. Мама с папой (мама ещё была у нас после похорон и хотела улететь в Санкт-Петербург после девяти дней) сильно ругались. Я невольно слушала их разговор. Папа говорил о том, что меня нужно постоянно возить в Москву на обследование. Так рекомендовал доктор. Мама же говорила, что не все женщины из их рода, достигнув 45-летнего возраста, умирают от рака крови. Что умерли девять женщин и лишь одна в 25 лет. Это Лена. Врачи говорят, что так бывает. В каком-то поколении болезнь уносит одну из молодых. «А что, если ею окажется наша дочь? – кричал отец. – Ты думала об этом? Или ты думаешь только о своей новой жизни, банкетах, приёмах, отдыхе за границей…» На что мама сказала: "Если боишься, свози её ещё раз на обследование в Москву". Прошло уже два года, как её обследовали. Иван Сергеевич показывает на время.
Словом, однажды, когда мы справляли моё двадцатилетие , мне стало плохо. И меня увезли в больницу. Отца в городе не было, он был в Москве на выборах мэра Москвы и возглавлял штаб одного из кандидатов в мэры. Он тут же прилетел на своём самолёте и сразу приехал ко мне. На следующий день прилетела мама. Доктор долго разговаривал с папой, который рассказал ему о плохой нашей наследственности по женской линии мамы. Доктор порекомендовал ему отвезти меня в Москву к профессору, который меня наблюдал, но лишь тогда, когда я окрепну. Через десять дней мы были уже в Москве, в привычной мне обстановке. Только после обследования меня оставили в клинике в хорошей одноместной палате. И делали переливание крови. Вводили какие-то препараты через вену и давали лекарства. Тогда, любимый Эдгар, я и поняла, что попала в тот маленький процент наших женщин, которые могут умереть молодыми. Вспомнилась песня Виктора Цоя «А кому умирать молодым…» И мне стало страшно. Но больше всего меня беспокоило то, что я не смогу писать картины. Заниматься живописью. В палате я сделала много эскизов карандашом для будущих картин. Впоследствии ты их все видел.
Курс лечения закончился. Мы вернулись в Магадан. И всё шло, как прежде. Я писала картины. Мы гуляли с подругами. Я читала литературу об искусстве, живописи. Когда приезжал папа, мне становилось спокойнее. Мы были вдвоём. Время поджимает. Короче, мне позвонила Дильнара из вашего города, куда они переехали из Магадана, и спросила: что ты там делаешь в Магадане одна? Приезжай в гости. Здесь море, не такая, как на Севере, зима, дубравы, тепло. Город-курорт, можешь наблюдаться круглый год. Я съездила, и мне понравилось. Тогда я уговорила папу купить мне дом в вашем городе. И вот я здесь. Дальше ты знаешь всё.
Но когда ты уехал в Волгоград, на следующий день я почувствовала себя плохо. Я не обратила на это внимания, думала, от вина. Звонила тебе, но у тебя всегда был телефон занят или отключен. Я посылала СМС-ки, но ты их не читаешь, я знаю. На следующий день, когда я писала картину на заказ, вдруг потеряла сознание. Хорошо, что Дильнара решила меня навестить. Она-то меня и привела в чувство холодной водой и нашатырным спиртом. Уложила в постель. Дала успокоительного и позвонила папе. Через час к дому подъехала машина, и мужчина, приехавший на ней, представился доктором онкологической больницы. Он сказал, чтобы я быстро собиралась, и дал время на то, чтобы я написала тебе письмо. Через три часа я уже проходила обследование,как они мне надоели, если бы ты знал, любимый!
Прилетел отец. Они с доктором говорили около часа. Затем меня одели, и папа сказал: «Всё будет хорошо! Через четыре часа мы вылетаем в Цюрих, в Швейцарию, в специализированную клинику. Друзья уже купили нам билеты на самолёт швейцарских авиалиний, который выполняет полёт по маршруту Краснодар – Москва – Цюрих». - «Вот бы в Париж вместо Цюриха», - подумала я. (Дописываю письмо уже в аэропорту. Дильнара со мной. Она и положит письмо на стол, где ты его найдёшь.)
Через 30 минут регистрация, Эдгар. Я боюсь, ты же знаешь, какая я трусиха, но держусь. Чему быть, того не миновать. Что будет с нами, Эдгар? Но что бы ни случилось, знай: ты – моя единственная любовь, а это сильнее смерти, к которой, мне кажется, я начала готовить себя с того момента, когда услышала разговор отца с матерью в Магадане. Меня никогда не обманывали мои чувства и предчувствия. Там, на втором этаже (пишу, а сама плачу, и буквы сливаются), в комоде, ты найдёшь свёрток. Это деньги, которые я заработала продавая свои полотна на выставках, и деньги от заказов.
- Что? Прыгнешь со скалы Петушок, вниз головой?
- Хватит уже! Сменим тему. Надо письмо прочитать. Может, не так всё и плохо.
- Вот это из другой оперы! Таким ты мне нравишься больше. Как дела в Интернете на твоей страничке? Рецензии на твои стихи я читаю иногда. Юля тоже. Хорошие рецензии. Ты не думай, что мы не интересуемся твоими успехами.
- На страничке «стихи.ру» всё нормально. Читают. Особенно молодёжь. И это меня радует. И читают не просто одно-два стихотворения, а по 15-20. Это хорошо. Страничка превращается в рейтинговую. Это – главное. 10000 тысяч человек в год!
- Вот и хорошо. Итоги Интернет-конкурса уже подвели? Ты говорил, что 260 авторов участвовало. Вы же объявили конкурс на сайте? Ваше ЛИТО.
- Нужно позвонить Дильнаре, подруге Камиллы. Сообщить ей, что подруга нашлась.
Эдгар сидел на заднем сиденье и старался заснуть. За последние недели он мало спал. Когда они проезжали Адыгейск, у Эдгара зазвонил телефон:
- Алло! Камилла? Юра, останови, - попросил он брата. - Сверни влево.
Юра заехал на автозаправку «Роснефть» и остановил машину в конце заправки. Подальше от шума трассы.
- Камилла! Камилла! Говори, я слышу. Мы с Юрой возвращаемся домой из Краснодара... Нет, не в Союзе писателей. Закупали товар. Письмо ещё не прочитал. Вечером. Как ты, моя хорошая? Ты так напугала нас! Юра привет тебе передаёт. Что случилось?.. Узнаю из письма... Ты снова меня пугаешь, Камилла. Тебе операцию будут делать? Нет? Поздно! Что значит, поздно?
После этих слов Юра выбросил сигарету и повернулся к Эдгару, слушая внимательно их разговор.
- Папа?.. Со мной завтра поговорит папа?
Эдгар закрыл ладонью динамик, чтобы Камилла не слышала, и сказал Юре:
- Снова «пропадает», опять под кайфом. Сейчас заснёт.
- Камилла, тебе наркотики колют, что ли? Или снотворное? Может быть, обезболивающее? Всё сразу?.. Чем ты болеешь? Какой диагноз? Хорошо, не будем тратить время впустую. Помню. Не сейчас. Вернёшься ко мне, я тебе буду их читать от зари до зари, солнце моё. Ты не должна оставлять меня. Борись, не сдавайся. Я слышу, кто-то плачет. Мама?..
- Эдгар, ты и мои картины – это всё, что было в моей жизни (Эдгар перевёл телефон на громкую связь. Теперь и Юра мог всё слышать. Так легче. Все слова стали разборчивее, да и голос Камиллы был громче, словно она сидела рядом) хорошего и по-настоящему земного. Последние годы – это то, чем одарила меня судьба, в нём много солнца, счастья, нового цвета. Ты извини, что я так... - Слышно было, как она еле сдерживает слёзы, - так… Что так вышло. Я виновата перед тобой – не сразу открыла тебе всю правду, которую ты называешь тайной. Ты чувствовал: что-то происходит. Да, это так. Но, встретив тебя, я снова ожила. И думала, думала...
- Что, Камилла? Что думала? Я слышу тебя. Говори.
- Думала, что всё прошло. Начала снова работать… Мои картины… Выставки…
- Сейчас заснёт, - обратился к Юре Эдгар. - Уже засыпает. Всё. В трубке тишина.
И снова знакомый голос: какая-то женщина по-немецки что-то сказала, и телефон отключили.
- Отключили! Что там вообще происходит? Ты всё слышал? Какая может быть надежда? – громко произнёс Эдгар.
- Да! Что-то там серьёзное у них.
Эдгар попросил сигарету у Юры и вышел на свежий воздух. Закурил, сел около пожелтевшей травы. Было шесть часов вечера. К ним подошёл работник автозаправки. Показал на Эдгара, который курил. Но после разговора с Юрой ушёл.
- Всё, Эдгар. Всё. Туши сигарету, а то штраф выпишут. Поехали. Вставай.
Эдгар сел в машину, и они поехали домой.
Снова молчали. Думали. Вздыхали. Юра курил одну сигарету за другой.
- Ты знаешь, я почувствовал, что с ней что-то происходит, после того, как мы вернулись с выставки её картин из Адыгеи, из Майкопа. Выставка прошла хорошо. Она продала восемь картин. Я знаю, какое это чувство, когда продашь свои творения. Всю дорогу на обратном пути она шутила, пела. Мы подъехали к её дому, и она неожиданно предложила:
- Давай съездим на могилу твоего отца.
– Мы же там были не так давно, - ответил я. – Уже темнеет.
– Ты боишься ночью ходить на кладбище? – задала она мне вопрос, улыбаясь.
- Хорошо. Но ты не устала? Давай я поведу машину.
- Ладно, пересядем, - ответила Камилла.
Мы приехали на кладбище, открыли дверцу оградки, вошли. Камилла минут пять смотрела на лицо отца, потом сказала:
- А ты больше похож на отца. Копия. Словно под копирку... А Юра – на мать. Красивый мрамор. Знаешь, я хотела стать скульптором, как Камилла Клодель. Любила лепить из пластилина разных зверушек. Но вот стала художницей. Я – художница, Эдгар. Я это сейчас чувствую.
- Эдгар, вы ведь приезжали смотреть памятник отцу, - уточнил Юра. – Мы с мамой убирались в тот день. Камилла тоже помогала.
- Да, но через месяц или два мы снова ездили на могилу. Не перебивай. Я стоял и молчал. Думал, какой перепад в настроении у Камиллы. Потом она пошла смотреть другие памятники. Так мы с ней пробыли на кладбище, пока совсем не стемнело. Я отвёз её домой. Но это показалось мне странным. Выглядело так, словно она ходила и представляла свою могилу, свой памятник, надгробье. Вот так, - закончил Эдгар. – А про завещание, которое она составила, прочитав моё, только я знаю. Прах её должны развеять в бухте «Инал», где находится беседка, по склону. Всё, как у меня, в моём завещании.
Юра промолчал. Теперь он понял: всё - серьёзно. Нужно готовиться к чему-то страшному, может, к самому худшему.
- А ведь насчёт праха и бухты «Инал» - это же твоё завещание? Теперь и она? Ясно, - пояснил Юра.
- Ты что, не слушаешь меня? Я только что рассказал тебе обо всём.
Юра подвёз Эдгара к дому Камиллы. Посмотрел, как он открыл дверь и зашёл во двор. Кивнул Эдгару головой и показал жестом: если что – звони. Развернул машину и уехал.
* * *
ЭДГАР ОТКРЫЛ ДОМ. ВОШЁЛ. Постоял на пороге. Оглядел мастерскую Камиллы. Всё, как прежде. Закрытая простынёй картина, краски, растворители, одна бутылка даже не закрыта, это говорило о том, что, видимо, Камилла в спешке забыла её закрыть, и указывало на то, что ситуация не терпела отлагательств. Он увидел на столе письмо под вазой с цветами, с которых осыпались лепестки. Цветы уже завяли, их не поливали с момента отъезда Камиллы. Эдгар тянул с письмом. Боялся его открывать. Чувствовал, что содержание его больше содержит драмы, чем радости. Он смотрел на него и не решался подойти и открыть розовый конверт. Быстро прочитать его и войти в курс дела – в этот загадочный курс дела… Он решил подняться на второй этаж и осмотреть дом, так как в последнее время в городе участились кражи квартир. Осмотрев все комнаты, он пришёл к выводу, что всё на местах, кроме вещей, которые наверняка забрала сама Камилла, нескольких любимых фотографий Камиллы, где они со всей семьёй на фоне Средиземного моря, где она одна, и фото на котором они с Дильнарой. Не было также статуэтки бегущего кролика, которую они купили в Китае с отцом, где отдыхали 5 лет тому назад. Эдгар ещё раз всё просмотрел и убедился, что всё в порядке; только осевшая пыль на полированном столе свидетельствовала о том, что хозяйка, так любившая чистоту и порядок, уехала...
Он спустился в мастерскую и сел в кресло, где обычно сидела Камилла и они вели беседы на разные темы. Перед Эдгаром лежало письмо. Он смотрел на него и не решался открыть. Любопытство не давало ему покоя. Он глубоко вздохнул и взял письмо в руки. Открыл его. На нём была надпись: «Моему любимому Эдгару».
Он достал из конверта письмо и начал его читать:
«Любимый Эдгар. Пишу тебе быстро и коротко. Меня ждут. Иван Сергеевич, врач, дал мне всего 20 минут, чтобы я написала одно письмо - самому близкому человеку, ибо время не ждёт. Поэтому за неимением времени пишу пространно, но ты сумеешь отделить главное. Помнишь, когда ты был ещё в городе, мы гуляли вечером около часовни в зоне отдыха, и у меня закружилась голова? Ты сказал, что так бывает от свежего воздуха или от усталости. Ты заметил также на моей выставке в Краснодаре, что я побледнела. Так вот, Эдгар, пришло время тебе всё узнать. Я больна. У меня белокровие. Тебе не нужно объяснять, что это такое. Ты три года учился в мединституте и знаешь, какой щадящий образ жизни надо вести при этом заболевании. Но когда я приехала в ваш город, мне стало лучше. Я стала больше работать, ходить и не уставать. Могла писать до первых петухов. Началось всё ещё в Магадане. Когда от рака крови умерла тётя Аня, тогда мне было 17 лет, а ей 45 лет. Тётя Аня – двоюродная сестра мамы. По материнской линии в нашем роду семь женщин, я – восьмая. Но я тогда не поняла, почему мои родители так взволновались. Ведь они должны были к этому быть готовы, ибо тётя Аня долго болела и лечилась. А в последние недели она уже не вставала с кровати, и сиделка в больнице делала ей каждые два часа укол. Когда мы к ней приходили, она была похожа на тоненькую, высохшую хворостинку, которая ждала сильного порыва ветра, который избавит её от мук. А раньше тётя Аня была красивой, цветущей женщиной. В нашем роду по линии матери все женщины красивые. Она так мучилась… Ей не помогал даже морфий, который ей вводили через капельницу с каким-то лекарством. Она стонала и никого не узнавала. Позже я узнала (забегая вперёд), что мама, тётя Даша и тётя Алла дали разрешение на то, чтобы тётю Аню отключили от системы. Вернее я это нечаянно подслушала.
На следующее утро из больницы позвонили маме и сказали, что тётя Аня умерла в 4 часа ночи. То есть, надо понимать, что они отключили её от системы в 4 часа ночи и ввели ей в вену большую дозу наркотического препарата или ещё что-то…
Тогда отец подошёл и сильно прижал меня к своей груди, странно глядя на маму, словно она в чём-то виновата.
После похорон, на десятый день, мы с папой полетели в Москву, в какую-то клинику. Я ничего не понимала. Отец долго разговаривал с профессором в кабинете, я же играла с девочкой в коридоре, которая была без волос, без бровей. Я хотела её развеселить, но она была такая белая и худая… Наконец вышел отец и профессор. У отца было хорошее настроение, и мы поехали в хороший японский ресторан. Поели. Я спросила отца, почему меня обследовали? Ведь я чувствую себя хорошо. Он ответил шуткой: «Береги здоровье смолоду!»
Поехали к нему домой. Он был весёлым. Вечером он позвонил маме в Магадан и сказал, что все анализы хорошие и что мы завтра вечером улетаем.
Мы прилетели домой, и жизнь пошла по-прежнему. Но родители часто ругались и наконец развелись. Я осталась в Магадане. Мне было уже 20 лет. Вдруг заболела тётя Алла, ей было 43 года. И она умерла тоже от рака крови. И также мучилась. Тогда отец так перепугался, что на нём не было лица. Я пошла к подруге, но её не оказалось дома. Был сильный мороз, и я вернулась домой. Дверь была приоткрыта. Я тихонько вошла в дом. Мама с папой (мама ещё была у нас после похорон и хотела улететь в Санкт-Петербург после девяти дней) сильно ругались. Я невольно слушала их разговор. Папа говорил о том, что меня нужно постоянно возить в Москву на обследование. Так рекомендовал доктор. Мама же говорила, что не все женщины из их рода, достигнув 45-летнего возраста, умирают от рака крови. Что умерли девять женщин и лишь одна в 25 лет. Это Лена. Врачи говорят, что так бывает. В каком-то поколении болезнь уносит одну из молодых. «А что, если ею окажется наша дочь? – кричал отец. – Ты думала об этом? Или ты думаешь только о своей новой жизни, банкетах, приёмах, отдыхе за границей…» На что мама сказала: "Если боишься, свози её ещё раз на обследование в Москву". Прошло уже два года, как её обследовали. Иван Сергеевич показывает на время.
Словом, однажды, когда мы справляли моё двадцатилетие , мне стало плохо. И меня увезли в больницу. Отца в городе не было, он был в Москве на выборах мэра Москвы и возглавлял штаб одного из кандидатов в мэры. Он тут же прилетел на своём самолёте и сразу приехал ко мне. На следующий день прилетела мама. Доктор долго разговаривал с папой, который рассказал ему о плохой нашей наследственности по женской линии мамы. Доктор порекомендовал ему отвезти меня в Москву к профессору, который меня наблюдал, но лишь тогда, когда я окрепну. Через десять дней мы были уже в Москве, в привычной мне обстановке. Только после обследования меня оставили в клинике в хорошей одноместной палате. И делали переливание крови. Вводили какие-то препараты через вену и давали лекарства. Тогда, любимый Эдгар, я и поняла, что попала в тот маленький процент наших женщин, которые могут умереть молодыми. Вспомнилась песня Виктора Цоя «А кому умирать молодым…» И мне стало страшно. Но больше всего меня беспокоило то, что я не смогу писать картины. Заниматься живописью. В палате я сделала много эскизов карандашом для будущих картин. Впоследствии ты их все видел.
Курс лечения закончился. Мы вернулись в Магадан. И всё шло, как прежде. Я писала картины. Мы гуляли с подругами. Я читала литературу об искусстве, живописи. Когда приезжал папа, мне становилось спокойнее. Мы были вдвоём. Время поджимает. Короче, мне позвонила Дильнара из вашего города, куда они переехали из Магадана, и спросила: что ты там делаешь в Магадане одна? Приезжай в гости. Здесь море, не такая, как на Севере, зима, дубравы, тепло. Город-курорт, можешь наблюдаться круглый год. Я съездила, и мне понравилось. Тогда я уговорила папу купить мне дом в вашем городе. И вот я здесь. Дальше ты знаешь всё.
Но когда ты уехал в Волгоград, на следующий день я почувствовала себя плохо. Я не обратила на это внимания, думала, от вина. Звонила тебе, но у тебя всегда был телефон занят или отключен. Я посылала СМС-ки, но ты их не читаешь, я знаю. На следующий день, когда я писала картину на заказ, вдруг потеряла сознание. Хорошо, что Дильнара решила меня навестить. Она-то меня и привела в чувство холодной водой и нашатырным спиртом. Уложила в постель. Дала успокоительного и позвонила папе. Через час к дому подъехала машина, и мужчина, приехавший на ней, представился доктором онкологической больницы. Он сказал, чтобы я быстро собиралась, и дал время на то, чтобы я написала тебе письмо. Через три часа я уже проходила обследование,как они мне надоели, если бы ты знал, любимый!
Прилетел отец. Они с доктором говорили около часа. Затем меня одели, и папа сказал: «Всё будет хорошо! Через четыре часа мы вылетаем в Цюрих, в Швейцарию, в специализированную клинику. Друзья уже купили нам билеты на самолёт швейцарских авиалиний, который выполняет полёт по маршруту Краснодар – Москва – Цюрих». - «Вот бы в Париж вместо Цюриха», - подумала я. (Дописываю письмо уже в аэропорту. Дильнара со мной. Она и положит письмо на стол, где ты его найдёшь.)
Через 30 минут регистрация, Эдгар. Я боюсь, ты же знаешь, какая я трусиха, но держусь. Чему быть, того не миновать. Что будет с нами, Эдгар? Но что бы ни случилось, знай: ты – моя единственная любовь, а это сильнее смерти, к которой, мне кажется, я начала готовить себя с того момента, когда услышала разговор отца с матерью в Магадане. Меня никогда не обманывали мои чувства и предчувствия. Там, на втором этаже (пишу, а сама плачу, и буквы сливаются), в комоде, ты найдёшь свёрток. Это деньги, которые я заработала продавая свои полотна на выставках, и деньги от заказов.
