— Но её-то ты должен помнить. Она ведь после школы за этого Серёжу замуж вышла. Прожили они вместе, правда, недолго. Его убили в девяносто третьем. Какая несчастная судьба — остаться вдовой в столь молодом возрасте, — о жизненной трагедии некогда близкой подруги Света рассказывала будничным голосом. — Она, кстати, в нашей школе работает, представляешь? Учителем стала.
— Как и хотела.
Она улыбнулась.
— А говоришь, что не помнишь, Смирнов. Снимай пальто, — она дёрнула меня за рукав, — спаришься же... За вашей любовью вся школа наблюдала, даже учителя. Жаль, что у вас ничего не получилось.
— В каком смысле вся школа наблюдала?
— Так Лилька любила тебя, любила до безумия. Ты разве не знал? Иннокентий! — Света рванула в объятья моего бывшего одноклассника.
Я залпом допил содержимое пластикового стаканчика, напоминавшее по вкусу то самое пойло с выпускного, и, ни с кем не попрощавшись, покинул школу.
На этот раз навсегда.
— Никита?
На перекрёстке я обернулся.
Лиля, разряженная как новогодняя ёлка, улыбалась мне.
Не изменилась.
Спустя пятнадцать лет она совсем не изменилась ни внешне, ни внутренне: несмотря на прохладную погоду, Лиля была без куртки, а её губы, накрашенные красной помадой, отсвечивали, наверное, за несколько улиц. Из-за них «шмель» гоняла её по школе на каждой перемене, читала лекции о неподобающем поведении и внешнем виде, предупреждала о вреде косметики для кожи. Но Лиля никогда никого не слушала и всё делала по-своему: едва «шмель» скрывалась в коридоре, как Лиля доставала из сумки красную помаду и малевалась ей вновь.
Однажды она красила губы при мне: я наблюдал за процессом, словно загипнотизированный, у меня даже рот самопроизвольно открылся. Хорошо, что она крикнула: «Смирнов, что ты уставился?» до того, как у меня потекли слюни.
У меня заныло под ребром.
То ли сердце шалит, то ли началась невралгия.
Нужно будет проконсультироваться с коллегами.
— Мы знакомы?
Работа с людьми научила меня цинизму, а жизнь подвела к понимаю, что всё, что делается или не делается, — к лучшему.
— Нет, — она всё ещё улыбалась, хотя в её глазах плескались грусть и непонимание. — Я обозналась, извините.
Ветер усиливался.
Я спрятал подбородок в воротник пальто и побрёл по перекрёстку.
«Зубы сжав, их молча забывают».
Их никогда не забывают…
Глава пятнадцатая
Молча забывают
Альтернативная концовка
— Но её-то ты должен помнить. Она ведь после школы за этого Серёжу замуж вышла. Прожили они вместе, правда, недолго. Его убили в девяносто третьем. Какая несчастная судьба — остаться вдовой в столь молодом возрасте, — о жизненной трагедии некогда близкой подруги Света рассказывала будничным голосом. — Она, кстати, в нашей школе работает, представляешь? Учителем стала.
— Как и хотела.
Она улыбнулась.
— А говоришь, что не помнишь, Смирнов. Снимай пальто, — она дёрнула меня за рукав, — спаришься же... За вашей любовью вся школа наблюдала, даже учителя. Жаль, что у вас ничего не получилось.
— В каком смысле вся школа наблюдала?
— Так Лилька любила тебя, любила до безумия. Ты разве не знал? Иннокентий! — Света рванула в объятья моего бывшего одноклассника.
Я залпом допил содержимое пластикового стаканчика, напоминавшее по вкусу то самое пойло с выпускного, и, ни с кем не попрощавшись, покинул школу.
На этот раз навсегда.
— Никита?
На перекрёстке я обернулся.
Лиля, разряженная как новогодняя ёлка, улыбалась мне.
Не изменилась.
Спустя пятнадцать лет она совсем не изменилась ни внешне, ни внутренне: несмотря на прохладную погоду, Лиля была без куртки, а её губы, накрашенные красной помадой, отсвечивали, наверное, за несколько улиц. Из-за них «шмель» гоняла её по школе на каждой перемене, читала лекции о неподобающем поведении и внешнем виде, предупреждала о вреде косметики для кожи. Но Лиля никогда никого не слушала и всё делала по-своему: едва «шмель» скрывалась в коридоре, как Лиля доставала из сумки красную помаду и малевалась ей вновь.
Однажды она красила губы при мне: я наблюдал за процессом, словно загипнотизированный, у меня даже рот самопроизвольно открылся. Хорошо, что она крикнула: «Смирнов, что ты уставился?» до того, как у меня потекли слюни.
У меня заныло под ребром.
То ли сердце шалит, то ли началась невралгия.
Нужно будет проконсультироваться с коллегами.
— Мы знакомы?
Работа с людьми научила меня цинизму, а жизнь подвела к понимаю, что всё, что делается или не делается, — к лучшему.
— Нет, — она всё ещё улыбалась, хотя в её глазах плескались грусть и непонимание. — Я обозналась, извините.
Ветер усиливался.
Я спрятал подбородок в воротник пальто и побрёл по перекрёстку, но, чертыхнувшись, вернулся к школе, когда от подъезда дома меня отделяли всего несколько шагов.
Лиля, съёжившись, сидела на спинке скамейки.
Я накинул ей на плечи своё пальто.
— Замёрзнешь, — я сел рядом с ней, — подхватишь воспаление лёгких.
— Ты занудный, — сказала она, — и душный.
Мимо нас пронеслись старшеклассники: девочка, смеясь: «Зануда! Зануда!», убегала от мальчика, прижимающего к груди учебник по биологии за десятый класс.
Лиля уткнулась носом мне в плечо.
«Зубы сжав, их молча забывают».
Их никогда не забывают…
