Пролог
Трое сидели у костра.
Прекрасная белоснежная Голубка, перебирающая раздвоенным вилочным ногтем древний гобелен.
Неприметный Воробей, жмущийся к пламени, вздрагивающий от ярких вспышек молний.
И Стервятник, смотрящая своим единственным глазом на вход в пещеру.
Они вместе бежали на север, через леса и ущелья, переплывая моря, карабкаясь в горы. Потому что в замке сидел Ворон, и венец украшал его седую голову, а Сорока шептала ему на ухо красными губами обещания.
Кукушка, никогда не снимающая маску, подслушивала за всеми и скалилась, смеялась, складывала всю свою жизнь в карман и улетала прочь.
Филин закрыл светящиеся глаза, прислушиваясь к тому, как лесоруб бьет топором по древнему дубу.
Иных были тысячи, и все они щебетали, каждая на своей ветке, каждая в свое время. Птичий хор играл свою балладу под мастерские указки дирижера, и каждый музыкант страшился, полетят ли в них цветы или гнилые фрукты на последнем аккорде, и примет ли их в свои ледяные объятия Тень.
Глава 1. Мурена. Стервятник.
Корабль заплывал в гавань уже в сумерках, когда на небе уже блестела луна - бледное око Богини, ожидающей, когда ее старший брат прошагает по горизонту и алые полы его шелковой накидки спрячутся за горным хребтом. Она терпеливо ждала и наблюдала за тем, как Мурена качалась на волнах так сильно, что грот-мачта стала похожей на прутик, которым отмахиваются от мух. И как только галеон пересек невидимую черту между буйным морем королевы Линнель и тихими нейтральными водами Желтой Гавани, судно перестало выпячивать свое скрипящее деревянное брюхо из воды и прыгать обратно в глубину. В вороньем гнезде промелькнул темный силуэт, сначала опасно свисающий через край, а затем ловко выпрыгивающий прямо на сетку канатов. Мурена не была особенным кораблем, но в этот ясный вечер она вполне заслуживала восхищения. Полгода назад она уплывала в злое море, а потом еще дальше. Дальше узкого пролива Рысьих лесов, дальше архипелагов древних племен и еще дальше. Капитан Мурены надеялся, что там, откуда выплывает солнце, их ожидают новые возможности, новые драгоценности и, конечно же, новые товары, каких еще никто не завозил в нейтральные земли. Он, ожидаемо, ничего не отыскал и пару раз потерялся. Однажды набрел на остров, возвышающийся над водной гладью желтой кучей со снующими от берега к берегу ящерицами, но все же корабль вернулся. Деревянное чудище все также вдыхало соленый воздух и извергало из себя зловонные пары затаившихся в трюме гадостей, а гальюнная фигура все также пугала детей головой рыбы на пышном теле бронзовой женщины.
Моряки сошли с борта, бросая голодные взгляды на вывески пабов и красивых девушек. Даже немытые и качающиеся они заставляли милые лица краснеть, и это было отлично видно под слоем белой пудры. Не утаились от всех вокруг и искры в игривых глазах женщин при мыслях о деньгах, которые мог привезти из путешествия капитан. Но капитан был уже слишком стар, а вот его сыновья, энергичные и совершенно неразборчивые в том, на что же стоит тратить отсыпанные им в карманы медные, были как кексы в сахарной пудре с табличкой «бесплатно». Но ни один из ступивших на твердую землю мужчин не был бы против отдать свою долю сокровищ за свидание с одной из кукол в ярком конфетном платьице.
Ботинки и босые ноги шагали по пирсу, все хохотали и радовались, но даже все звуки мира не смогли бы заглушить скрежет тела, которое волокли от судна до небольшой прибрежной палатки. Этим телом была Илона. Ее ненадолго бросили на каменной дороге, и мокрая от пота щека тут же прижарилась к земле, будто яичница. Она пригорела к этой улице, как уже сотни раз пригорала к грани где-то между желанием покинуть тело и интересом, сможет ли она продержаться еще немного. Обычно всех, кто доживал до порта, ждала долгая жизнь в публичных домах. Её непременно отмоют, немного подлатают, а потом отправят отрабатывать долг за морское путешествие, а потом за проживание и питание, а потом за свободу, а потом...они придумают за что потом. Она почувствовала себя маленьким угольком на краю сковородки, оставшимся от одного намасленного блина и непременно прилипшим к следующему. Маленькая черная точка на краю прекрасной картинки. Было в этом и что-то ироничное, потому что, отправляясь в путешествие полгода назад, она и сама представлялась себе большим золотистым кругом, которому не годится судьба хозяйки маленькой пекарни. Она не желала всю жизнь стоять у печи или разминать перед сном усталые от взбивания крема кисти. Ей думалось, что она сумеет доплыть до академии, поступить туда и ходить по улицам Неролии в синем фартуке с белыми лотосами, чтобы все вокруг глядели на нее и знали, что символы мудрости ей дались не за просто так. А потом, может быть, она бы вернулась домой в одеждах Сказителя, и матушка бы расплакалась у нее в объятиях, такая маленькая и трепещущая, как мотылек за стеклом. И она бы непременно стала великой, если бы голова ее не была набита опилками и сажей. Она вернулась домой, но теперь она и сама превратилась в мотылька. Внутри у Илоны все зудело и ныло, кислота на языке кричала, что гнить изнутри это еще не худшая из возможностей.
Уже несколько недель Илона чувствовала, как ее Богиня смотрит ей в затылок туманным взором, и она уже была готова обернуться. Страх уже давно сменился вязким ожиданием. Порой она даже желала того, чтобы Госпожа Тень завернула ее в темное шерстяное одеяло, поцеловала в щеку и оставила на ней сияющую точку, которая бы светилась над родным портом каждую ночь. Госпожа Тень обняла бы ее всем своим невесомым телом и не оставила бы ее в одиночестве. И умирать было бы вовсе не страшно, пока узкие белые ладони гладили бы Илону по голове, утирали слезы и запускали ледяные пальцы в спутанные кишки. Забиваясь под лестницу девушка мечтала о том, как Богиня запускает ей в тело острый ноготь и поддевает всю грязь, выгребая всю тину и песок , а потом вытаскивает бурлящую черную массу через ее рот, накручивая смоляную ниточку на палец, словно прядь. И куда она денет ее внутреннюю грязь уже не имеет значения, потому что после этого Илона останется совершенно пустой. И думалось ей, что до плавания она бы оставалась хотя бы на три четверти полной, и в желудке у нее плавали бы строки молитв и песен, а сердце дребезжало бы от нетерпения. И тогда Илону тошнило прямо там, под лестницей, и она чувствовала себя пустой, но не легкой. Ее прижимало к деревянному полу, и она видела, как ее собственная чернь бурлит между досок.
И не успела Илона снова почувствовать волну в горле, как ее снова схватили за тощую руку и затащили в палатку. После рыжего света на улице темнота внутри ощущалась как холодный компресс на глаза. Привыкнув к освещению, она осмотрелась своим единственным глазом и увидела, как огромный мужчина, весь мокрый от пота, склонился над столом. Все мышцы были напряжены, словно у зверя, готового к атаке. Дыхание глубокое, брови почти сомкнуты друг с другом.
- Долго еще? – низкий парнишка бегал вокруг стола, заглядывая то под одну руку великана, то под другую, - Ты кузнец или нет, в самом деле. Мы думали, что ты справишься гораздо быстрее!
- Да, - со звуком, похожим на крик козла подтвердил худощавый дед с очень подходящей под образ горного животного бородкой.
Кузнец бросил на них уставший взгляд, но руки не расслабил. Только сейчас Илона заметила, что на столе лежала золотая полусфера, а по всем поверхностям палатки были расставлены глиняные чашки, наполненные блестящими опилками и крошкой. Одного только его тяжелого вздоха хватило, чтобы все вокруг замолкли, а парнишка отбежал к краю палатки, прислушиваясь, не идет ли кто. Еще через треть часа великан с хрустом выпрямил спину и стало ясно, что он не просто выше всех присутствующих, ему в роду и правда щедро отсыпали крови южных гигантов, голова его слегка касалась крыши палатки, а низкий юноша оказался вовсе не низким, но рядом с кузнецом выглядел совсем как ребенок.
- Я старался делать все аккуратно, чтобы не погнуть отлитые на поверхности знаки. Их смог бы восстановить только опытный ювелир, но точно не я, - кузнец протер лицо и шею краем льняной рубашки, - Сейчас нужно заполнить пустоту какими-нибудь цепями, да плотненько, чтобы не гремели, а затем я приделаю задиник, как будто ничего не было.
Все вокруг облегченно выдохнули, и дед с бородкой вышел из палатки.
- Ну и дура эта ваша королева! – прокричал юноша, на что услышал яростное шипение со всех сторон, - Дура, я говорю, - перешел он на шепот, - Кто же будет вешать посреди площади двухметровое солнце из чистого золота? Вот уж кому некуда девать богатства из своих шахт, так это Линнель. Народ от голода мрет, зато на посольстве висит столько золота, что можно весь порт пару лет кормить, это точно.
Край палатки отодвинулся, впуская внутрь узкий рыжий луч. Вернулся дед, волоча за собой ржавую цепь, покрытую пятнами птичьего помета и тиной. Ее аккуратно сложили в полусферу и полили глиной. Перед глазами Илоны уже стояла картина, как завтра на рассвете несколько сильных мужчин повесят сияющее золотое солнце на здание посольства, и один его луч плавно перетечет в шпиль, который своим единственным когтем разрезает портовые небеса. И люди будут восхищаться и одновременно жалобно смотреть на то, как оно блестящее висит над ними, и в сотнях глаз отразятся образы умирающих от голода родственников. А солнечное лико, набитое цепями и мусором будет нагло смотреть на весь этот сброд. И символ процветания и богатства будет вонять внутри тиной, глиной и птичьим пометом.
И Илона подняла свой единственный глаз к потолку, встретившись взглядом с кузнецом, который тоже об этом думал.
- Это что за жучок, - великан дернул подбородком в сторону девушки, глядя только в глаза. И непонятно было, смущает ли его или вызывает отвращение вид нагого истерзанного тела.
- Эту девку мы отдадим хозяйке Цепей и Клеток. Постараемся отбить то, что мы за полгода вложили ей в желудок, - сынишка капитана, имени которого Илона не знала, расхохотался от злорадства.
- Не уважаю я то место, - кузнец еще сильнее нахмурил брови, почесывая лысую голову.
Цепи и Клетки вообще мало кто уважал, потому никто не удивился дальнейшему потоку оскорблений в адрес хозяйки. Заведение представляло из себя публичный дом и цирк уродов, как будто основатель не мог определиться, какая же из двух мерзопакостных концепций ему по душе. Алое здание находилось чуть поодаль от пристани, и к его дверям дорожка была устлана розовым камнем. На входе всегда сидели самые красивые из женщин в более чем неприличных одеждах, не оставляющих места для фантазии. Каждая хрупкая шейка была украшена грубой цепью с ошейником, а любой желающий мог стать хозяином этого поводка, главное отсыпать побольше монет. В глубине же зала стояли вольеры и большие птичьи клетки, в которых сидели сирены с раздвоенными хвостами, карлики с непропорционально огромными головами, которые они могли удержать только руками, вполне обычные люди, но без конечностей или с избытком коих и прочие искалеченные то ли утробой матери, то ли жизнью. И в какую категорию запишут Илону она пока не знала, но могла догадаться, так как мало в мире проституток без одного глаза и шрамами по всему телу.
Глядя на сокрушающегося мужчину в груди у нее затеплилась надежда на то, что тот поднимет своими пухлыми пальцами одну из тысячи золотых завитушек и выкупит ее у капитановых дружков. Ведь больше она не стоит. Одна завитушка, почти пылинка, из нее даже четверти монеты не сделаешь. Ну же, великан, отдай свое почти ничего и не дай Клеткам нажиться на еще одном уродстве.
Наверное, именно это он и прочитал во взгляде Илоны, потому как уголки его губ стремительно полетели вниз. Он посмотрел на хохочущего парнишку, после чего Илона почувствовала его взгляд на своих кровоточащих лопатках.
- За графин пива могу забрать ее себе в подмастерье. Не видно, чтобы ей в желудок попадало так уж много.
Даже меньше, чем почти ничего.
Глава 2. Паутина. Голубка.
Она вошла в библиотеку полотен почти беззвучно, легкие ботинки с мягкой подошвой не выдавали шагов, о ее присутствии говорило только сбивчивое дыхание. Здание библиотеки находилось во внешнем дворце королевы Линнель, недалеко от яблоневого сада и храма Богини. Девушку окружали тысячи табличек и ящики, еле доходившие ей до колена. На табличках были написаны просьбы соблюдать чистоту и тишину, а также стрелочки, указывающие в сторону выхода. Высокая девушка аккуратно приподняла капюшон и огляделась. Убедившись, что сегодня ночью библиотека пуста, ее дыхание задрожало от облегчения. Все пространство здания можно было просмотреть от края до края, скрыться почти невозможно из-за низких ящиков, стоящих по одному на полу. Здесь бы и кошка не затаилась.
Чтобы дойти до центра зала ей потребовалась четверть часа, и все это время она слушала, как в ушах барабаном бьет сердце. Наконец она почувствовала, что ответы на свои вопросы она найдет прямо перед собой. В темноте комнаты она разглядела сиреневый блик, а сняв с руки перчатку ощутила колкий мороз. Девушка потянула за крышку и полки выскочили из-под пола, как игрушка на пружине, доходя до самого потолка. Пусть она и слышала этот звук уже сотни раз за время работы Сказителем, она все же отпрянула и обхватила плечи руками. На полках лежали аккуратно сложенные свертки тканей разных цветов, и будь на ее месте кто-то другой, он бы ужаснулся их количеству. Но она чувствовала песнь полотна, как можно услышать голос матери и понять, в какую комнату она тебя зовет. Она и сама звала его, а он манил ее своим холодом.
До сих пор на работе ей доводилось брать в руки лишь грубые ткани с толстыми нитями, их читать было просто, как дышать. По вечерам она пыталась разобрать полотна более мягкие и тонкие, из-за чего мысли кипели в ее голове, как вода в кастрюле. Сейчас же она держала в руках прозрачное кружево, похожее на паутину. Она чувствовала сердцебиение на кончиках пальцев, жар исходил от ее тела и сталкивался и холодом нежной работы Богини. Она знала, что разобрать его ей под силу. Нерешительность сменилась верой в успех, и тогда ящик спустился с высоты библиотеки на прежний уровень. Богиня вручила ей свой дар. Оставалось только уйти также бесшумно, обратный путь уже не вызывал у девушки такого едкого страха, однако волнение забурлило под ребрами, и она проглотила ком, как по утрам выпивает рыбий жир с ложечки. Горло сделалось липким, язык присох к небу. Она почувствовала, как линяет изнутри, и падающие бледные лоскуты раскрывают сочную розовую мякоть. И тогда она выпрямилась во весь свой рост, расправила плечи и, словно ласка, побежала к выходу. Свиток расплывался под ее пальцами, врезаясь в кожу, будто крапива.
Ещё неделю назад она бы вряд ли сунула свой бледный розовый нос в библиотеку. Она была связана эластичной веревкой к семье, друзьям и своей Любви. И если ей и хотелось от них отдалиться, то рано или поздно ее отдергивало назад. Сейчас она купалась в их сожалениях, как в шоколаде. Она все доказала, добилась признаний и извинений. Пружина заржавела и треснула посередине, и Мадлен оказалась свободна. И потому она наполнила глубокие карманы монетами так, что ремень врезался в бёдра, и возомнила себя героиней.
