Глава 1
Октябрь в этом году какой-то не такой. Мрачный, дождевой, не радостный. Хоть ты вырви, да брось. Но только не получается.
Окна зашторила, камин раскочегарила, в постель забралась и отправила бежать по экрану наши с Дитером воспоминания. Яркие, чувственные, мимолётные, теперь уже безвозвратные, но всё равно ничуть не поблёкшие, ещё невыносимее за душу цепляющие.
Здесь у него ямочки на щеках от заблудившейся улыбки, так и хочется прикоснуться, погладить. Тут суровая складка между бровей, грозовая. И ведь помню, разразилась, только стороной прошла, почти не задела…
А за эту гримасу его хочется расцеловать, страстно, прилюдно. А за ту подколку — прибить, прямо на месте, без жалости.
— Подумать только, так меня провёл!
Сказала и вспомнила: нет его, нет виновника, нет зачинщика, некого проклинать, как и целовать тоже некого. Точнее, целовать-то есть кого, да только не хочется. Потому как траур нынче у меня — бессрочный, не снимаемый, самый настоящий вдовий траур.
Разве только чёрное не надеваю, чтобы беду не накликать. Внимательная она, беда, к нам, к людям, — все надежды подслушивает, все страхи озвучивает, все предчувствия воплощает. А мне этого не надо. И так нахлебалась до краёв.
Возвратить бы Дитера хотела, да только не знаю, как. А другие не подсказывают: ни чужие, ни свои. На все вопросы один ответ: нет способа вернуть того, кто стал неделимой частью чужого мира.
— Как же я без него... Как же я без него жить буду?
Слова сожаления и печали в тысячный раз разогнали тишину и были, наконец, услышаны.
— Ну что ты, хозяйка? Ну не убивайся! Любая боль пройдёт, — кругленькая, как шарик, Инька перепрыгнула ко мне со своего лежбища, корзины на ночной тумбочке, угодила прямо на живот, враскачку досеменила по руке до запястья и принялась наглаживать ладонь крошечной четырёхпалой лапкой, — Ну не надо. Не плачь. Зачем отчаиваться? Ладно бы, действительно погиб! Ладно бы, похоронили! А так ведь живёт себе вольготно, дню радуется, ночами спит и, кстати, регулярно тебя вспоминает. Уж поверь моему слову! Я в таком деле не солгу.
Вот же хитрая чертовка, умеющая лучше любого кота подластиться.
— Но ведь не здесь! Не с нами,а в какой-то проклятой дыре Адского Мира!
Палец конвульсивно ударил по кнопке, картинка с экрана исчезла, растворилась, как из нашей жизни пропал тот, кто на ней изображён.
На душе снова полил дождь, по подбородку заскользили слёзы. Тотчас же, будто заразившись тоской, нечистивка тоже всхлипнула, утёрла пятачок краем одеяла, звонко высморкалась, потом яростно топнула раздвоенным копытцем.
— А ну, кончай ныть! В любые времена и под любыми небом нужно мыслить позитивно, — она резво подпрыгнула, бросилась к окну, повисла на шторе, раскачалась, всё больше расширяя на улицу просвет, — Смотри, на дворе дождь и слякоть, как всегда в этих проклятых широтах. Неба чистого с собаками не сыскать. А Дитер теперь живёт на светлой изнанке нашего склепа, на южной его стороне. Там сухо, тепло и трёхсолнечно. Чем не рай?
— Скажешь тоже, — хлюпнула я носом в мужскую рубашку, грязную, изношенную, чудом от стирки спасённую, отвоёванную у машины и людей. Пусть тепло испарилось, но запах остался — знакомый, родной, из тысяч узнаваемый. Закрыть бы глаза, забыться и тихо ждать, когда воспоминания станут реальностью, — Ну почему Улит вместо Дитера мальчишку не забрал? Он и там, и тут никому не нужен. Даже собственная мать не заметила бы. Так нет! Ухватил самое дорогое. Где мой Дитер? Гдеее?
— Ну тихо, хозяйка! Ну не плачь! — Инька замассировала запястье когтистыми лапками, усердно втирая огонь в кожу, — Мужчины услышат, набегут, надоедать станут, метаться. Знаешь, как их от истерик корёжит?
— Не знала, не знаю и знать не хочу! — отмахнулась я от неё незанятой ладонью, — Небось сидят, радуются, празднуют потерю. Вон как внезапно у них со Штефаном дружба наладилась. Ведь сказала же, гоните в шею. Так нет! Нельзя! Разболтает! Куда не надо донесёт. Всё же полицейский... Так что нам теперь? Всех случайных свидетелей брать на прожитьё? Пусть в тесноте, да без доноса? — изумлённая Инька только глаза вылупила, крошечные чёрные перламутровые пуговки. И этим меня ещё больше завела. — Ну чего смотришь? Чего глядишь? Возьмём, откроем гостиницу, дощечку на воротах повесим: отель "Сказочный отель у колдовского вира", заходите, располагайтесь, оставайтесь навсегда.
— Ну, хозяйка, ты тоже придумаешь? — хихикнула чертовка, а потом, покумекав, добавила, — Кстати, очень славно, что юмор к тебе вернулся. Сколько можно бесполезно рыдать, когда хозяйство лежит логом, кухню загадили на нет, мужчины неприкаянные туда-сюда шляются, а единственная помощница, Верена, сразу после твоего возвращения закатилась к себе домой. И с тех пор не показывается. В общем, полный бардак.
Вот тут меня осенила блуждающая мысль:
— Точно! Погоди! Верена! А я думаю, кого нам не хватает!
В тот же миг желание развеяться и возможность с кем-то поделиться общей, на людской суд невыносимой болью, обеими ладонями толкнуло в спину.
Я отбросила в сторону одеяло, чуть не утопив под ним Иньку, натянула измятую мужскую рубашку, не расстёгивая, через голову, прямо поверх ночного белья, и понеслась босиком к входной двери. Почти успела, как вдруг чертёнок заголосил:
— Куда ты, безумная, без штанов? Оденься! Простудишься! Лечи тебя потом!
Сама мысль, что придворные будут меня лечить, без науки, без понятия, заставила несколько пересмотреть планы — прихватить в коридоре с вешалки куртку, сунуть ноги в удобные туфли. Только этого соглядатаям оказалось мало.
— Не наденешь штаны, Яня позову! — пригрозила мелкая на полном серьёзе, — А он мужчинам клич подаст. Будет тебе и поездка, и Верена!
Как тут не поддаться уговорам? Вот же хвостатая шантажистка! Пришлось насильно вернуться в гардеробную, влезть в тесную узость брюк, просочиться в отдушину свитера, укутать плечи в куртку.
Хорошие у меня придворные, заботливые — вон как пекутся о собственном выживании! Прямо кровь из носа...
— Что, довольна, злыдня? Затретировали вы меня! Того нельзя, этого не положено. Тут до Верены на машине — рукой подать. На кой мне сдались твои штаны?
Успокоенная хозяйкиным согласием, чертовка уже собралась вернуться в спальню, но передумала.
— Беременным нужно себя беречь, — на секунду задумалась, заострила мордочку и выдала. — Кстати! Я тоже еду!
Просто на месте убила предположением глупым.
— Каким ещё беременным? Тоже мне придумала! У кого что болит, тот о том и лопочет. А у меня не болит, не тошнит, не колит, не давит. В общем, иди к Яню под хвост со своей беременностью! Пусть он тебе все признаки разъясняет! — сказала и страстно захотелось огреть её хоть чем-нибудь — не сильно, а так, для острастки — газетой или мухобойкой. Вон она, кстати, на секретере...
— Даже не смей думать! — было велено с плеча, куда чертовка мгновенно переместилась, припряталась от греха. Хитрюга! Лишь бы хозяйкой повелевать!
— Да знаю, знаю... Но помечтать же можно.
Та хмыкнула.
— Я тебе помечтаю! Хватай ключи и беги верандой! Мужчины уже возвращаются домой. Боюсь, что в Дитеровой рубашке и с этим решительным выражением ты у них не пройдёшь фейс-контроль.
И это правда...
Я оглядела себя сверху до низу. Красота! Никакого стиля, брючный костюм "из под пятницы суббота", лицо — слезами выветренное, волосы — подушкой вздыбленные, взгляд — поблёкший. Да. Пришлось согласиться и тихо выскользнуть в боковую дверь. Эта хлопнула, та открылась. Удача с нами. Как говорится, в деле побега главное — не скорость, а сноровка...
— Рина! Постой! Ты куда? — разрозненные возгласы летели в спину, но не помешали кабриолету вылететь на дорогу и взвыть шинами.
Встав на стартовую позицию, я неохотно приспустила стекло:
— Если увяжетесь следом, разведусь!
— Но мы ещё не женаты! — слаженный хор из двух голосов рявкнул вразнобой.
— Так никогда и не поженимся! Понятно?
Рёв мотора, гудки машин, водителям которых я тоже поперёк горла. Особенно этому, в чёрном "порше". Ишь, рассигналился! Ничего, плевать! А теперь — к Верене!
Нога — на газ, палец — на кнопку плеера, от музыки аж звенит в ушах. Так. А где моё сопровождение? Покрутила головой, вильнула бампером.
— Инь, ты здесь? Успела пристегнуться?
А с заднего сиденья, от окна, из кучи мягких игрушек:
— Пристегнёшься тут с тобой! Как же! Как же! Зная твой характер, я вовремя успела залечь.
— Вот и умница!
— А ты зачем к Верене? По делам или так, поплакать за компанию?
— Ну, если очень хочешь знать, то последнее, — я звучно хлюпнула носом, невоспитанно подмахнула капли рукавом и свернула на знакомую улицу.
— Ну, гляди..., — как-то подозрительно проскрипела Инь из своего мягкого угла, — Не говори потом, что тебя не предупреждали...
Ах, как она оказалась права, причём не только фигурально.
Но ни о чём не подозревая и даже не догадываясь, что там внутри меня ждёт, я вихрем влетела на крыльцо, по привычке толкнула двери:
— Верена! Ты дома? Можно войти? — и, само собой, ответа дожидаться не стала — свои же люди, пусть и не родственники. А ведь могли, разведись я со Штефаном и выйди замуж за Дитера, когда он предлагал...
При мысли об этой двойной потере очередной всхлип удавкой пережал горло, солёные капли потекли по щекам и одновременно с этим со стороны веранды протопали-прошуршали шаги.
Врываться к Верене плачущей было последнее дело. Ладно, я — чужая, но она-то — бабка, пусть и двоюродная, родная кровь. Сейчас-сейчас успокоюсь. Главное, чтобы не заметила моих слёз.
Утёрлась рукавом, крутанулась лицом в сторону двери. А она возьми, да отворись.
— Булочки! Свежие булочки с пылу да с жару! — при виде человека, шагнувшего на порог с большим пекарским пакетом в руках, мне захотелось сползти по стене на пол и заунывно завыть. Он затвердел улыбкой, замер, — Рина, что ты тут делаешь?
Знакомые интонации ударили под дых. Мгновенно признанный, голос отозвался болью под ложечкой. Ноги предательски подкосились. И наплевав на все условности, я сломанной куклой уселась там, где недавно стояла.
Только Инька пискнула потусторонним голосом с плеча:
— А вот и наша дорогая пропажа! Жива, здорова, в добром духе и даже на этой земле, а не в стране Улитов. Привет, младший хозяин!
Но тот, казалось, чертовку игнорировал, зато внезапно смягчился лицом и двинулся ко мне:
— Ну что ты, маленькая! Ну не стоило так раскисать. Давай поднимайся!
— А ну, не подходи! — выставив ладонь перед собой барьером и тем самым отчётливо обозначив непреодолимую черту, я в упор уставилась на того, о ком недавно так ревела, — Кто бы ты ни был, человек или дух, но ты — точно не мой Дитер. Мой Дитер не бросит меня в беде! А тем более не заставит поверить, что он там в то время, как он здесь, у бабки под боком, жрёт свежие булочки к завтраку и даже колбасой не давится ... зная, как я страдаю! — от собственных интонаций и правоты сказанных слов на душе стало ещё печальней, а, размытые слезами, глаза, так и норовили склеиться мокрыми ресницами. Может действительно полегчает, если пропадёт навсегда этот взявшийся ниоткуда субъект? — Верена, скажи проклятому призраку, пусть уйдёт!
Та только головой покачала:
— Да куда же я прогоню собственного внука? Один он у меня. Пусть дурачок, да любимый, — тяжело вздохнув, она развела руками, — Ведь предупреждала оболтуса. Но в тупую голову острых мыслей не вобьёшь. Теперь пусть сам расхлёбывает то, что вёдрами натаскал.
Под звуки болтологии обманщик попытался снова сделать незаметный шаг в мою сторону.
— А ну, сказала, держись подальше! Или вообще уйди! Не хочу тебя видеть, слышать и чувствовать. Нет тебя! Нет!
При последних словах в мозгу что-то переклинило. Вот же подлый предатель! Он, значит, преспокойно булочки жрёт, а я который день хожу в его грязной одежде!
— Сволочь! — пальцы конвульсивно рванули куртку вместе со свитером, прямо не расстёгивая, стащили через голову, дёрнули врасхлёст отвороты проклятой рубашки. Вырванные с корнем, пуговицы разбежались по углам, — Таскаю на себе эту дрянь вонючую!
Ни в чём не повинная, вещь полетела в другой конец коридора, а я скукожилась на полу, как была, прямо в ночном прикиде.
Сижу, как дурочка, сопли утираю, а встать и уйти сил нет. Не то, что дверью хлопнуть. Покинули, видно, силы, сбежали, разглядев не малые размеры свершившейся подлости.
— Ну Риша, ну что ты такое говоришь? — Дитер беспомощно затоптался на месте, явно не зная, куда руки девать, яростно забил в карманы. — Да во всём этом обмане я даже толком не виноват!
— Все вы, проходимцы, ни в чём не виноваты! Вот с того момента, как появились на свет, так и живёте без вины! Гады! — он снова попытался ввертеться в мой монолог. Я прикрикнула яростно, — Не смей! Даже не пробуй лгать своей ведьмессе! — палец указующе нацелился этому гаду в живот, — Не то прокляну!
— Ведьмесса не может проклясть рыцаря, — подала голос с секретера Инь, успевшая, оказывается, вовремя спасти и себя, и приплод от бесчинства хозяйки. Сидит, глазами-пуговками помаргивает, судя по выражению лица, обманщика нисколько не осуждает. Или всё-таки морды?
— Молчи, мелкая предательница! Даже порадоваться толком не даёшь, не то, что некоторым испугаться. Вот возьму и в качестве замены тебя прокляну.
— Ты, хозяйка, больно быстрая, — хихикнула чертовка из дальнего угла, — Придворную проклясть, конечно, можно. Только при этом не стоит забывать, что проклиная меня, ты свою судьбу проклинаешь, свой так сказать, лицензированный шанс нас всех пережить, — она задумчиво почесала бочок, с любопытством обозрела мою недоумевающую мину, — Объясняю доходчиво. Я — такая же часть тебя, как твой собственный палец. Поэтому в процессе наказания тебе тоже будет больно...
— Вот гады! Обложили ограничениями со всех сторон!
Как ни странно, но в разговоре с Инькой, поток слёз уменьшился и временно иссяк. Видно, истощился источник. Даже не припоминаю, когда в последний раз так отчаянно плакала, как в последние пару недель.
— Риш, ну прости ты меня, дурака... Ришечка! Хочешь, расскажу, как оно было? Хочешь? — воспользовавшись моментом раздумий и тишины, обманщик попытался снова удариться в жалобы. И главное, так прочувствованно... Прям за душу берёт предательскими руками.
— Не хочу! — я демонстративно прикрыла уши, чтобы гипнозу не поддаться, оставила только справа крошечную щель, на случай если услышу важное.
И оно услышалось, правда, не от Дитера, а от Верены:
— Ведь говорила же дураку — топай домой! Нечего у бабки ошиваться! Так нет же, упёрся, как бык рогом! Вот теперь и разбирайся сам! А я завтракать, — и после секундной паузы, — Кстати, на десерт у нас сегодня клубника под ананасовым соусом, парагвайские персики и свежевыжатый апельсиновый сок.
— Правда? — густая жадная слюна внезапно затопила раскатавший губы рот, отчаянно намекая, что организм сегодня ещё не завтракал, — Пожалуй, я тоже присоединюсь к празднику... А этот партизан пусть сам себе истории рассказывает, симультанно, без озвучки, так сказать напрямую в мозг.
Круглый столик на знакомой веранде был предупредительно накрыт на двоих. Разнообразная нарезка всяких цветов и форм под стеклянным колпаком косилась на меня своим говяжьим глазом и свиным рылом. Пять баночек свежайшего мармелада, сахарных сортов и оттенков. Ну и, конечно же, сливочное масло кусочками в воде, а не какая-то там пальмовая синтетика.
