Глава 1. Зеркальное предательство
Глупо ждать исполнения желаний от отпуска. Ведь он не только сам — ни разу не волшебник, но даже с волшебством рядом в календаре не стоял, иначе бы сразу догадался, как долго я о нём мечтала, и уж точно не спешил бы преждевременно заканчиваться. Или хотя бы растянулся на дополнительные пару дней: по-летнему не осенних, не по-октябрьски жарких, а то и на целую неделю никем не ограниченного парного тепла, в этом году последнего.
Правда, не для всех отдыхающих, а только для нас, несчастных потеряшек. Как говорится, зевнула ведьмесса и прозевала своих рыцарей. Где их теперь искать? На волнах следов не видно. А тут ещё этот пропойца Янь, поголубевший от Кюрасао, страдает несвоевременным похмельем, к тому же ни в какую не желает хозяйке помогать.
— Ну Янь! Ну солнышко! Ну Яньчик! Не будь сволочью! Возьми ментальный след! — уговаривала я этого проходимца с утра пораньше за завтраком.
К тому моменту мы наконец устроились на кемпинге, причалили автобус, заземлили для Жозефа искуроченную палатку и теперь мирно отдыхали. Почти мирно, если не считать этой самой перепалки с Янем.
— Ну что ты так упираешься? Неужели трудно сказать, чуешь ты рыцарей или не чуешь? — прикрикнул на полутелесного упрямца Штефан. Откинувшись на раскладном стуле, он жирно намазал бутерброд по русской привычке обычным маслом, сверху пристроил толщезные пеньки пивной колбасы, параллельно не обделяя вниманием Яня, — А ну, говори, обормот, будешь ты нам помогать в розысках или проще сразу тебя придушить?
Мне очень импонировала сегодняшняя политика мужа, а вот развалившийся в хлебнице Янь — синим вздутым животом к небу — ни в хозяйке, ни в девчонках сочувствия не вызывал. Разве только пробуждал рвотные позывы.
— Говори нечестивец! Не тяни резину! Не то упакую в целлофан и отправлю до весны в морозильник!
Самочки захихикали, заходили боками, четырёхпалыми лапками удерживая потомство в этих самых боках. А со стороны хлебницы грустно прозвучало:
— Ну что вы ко мне пристали? Нюх, да нюх! Пропил я его.
— Как пропил?
— Когда?
— С кем?
— Да что за ерунда?
— Погоди, — я опешила. — Ну ладно. Предположим, нюх можно потерять, позволить его сглазить, при желании попытаться другому передарить... Но чтобы пропить природное чувство... Это же сколько нужно вылакать? — пальцы непроизвольно вцепились в дьяволёнка, но попытка его потрясти привела к неожиданному эффекту — мелкого вырвало прямо в хлебницу, вонюче, противно, чем-то в цвет знакомого кюрасао.
Девчонки сразу деликатно позажимали носы, отбежали подальше по ветру, беспокойно затолклись у маслёнки, унюхали сквозь упаковку натуральный продукт, крышку приподняли, подлизывают, пополняя свободный холестерин. Им хорошо, их диеты ночами не мучают.
— Ну так что же, Янь! — снова затормошила я не совсем полумёртвого, но явно и не живого чертёнка. — Расскажешь, как там было с нюхом?
А в ответ односложно и всё одно — коротко, ёмко:
— Пропил.
Ой, беда! Причём глобальная.
— Ну так что? Получается, забить нам теперь на рыцарей? — скорчил грустную физиономию Жозеф, наворачивая колбасу в обход булочек.
А нечистый — опять за своё:
— Забивайте! Я сам уже по ходу и на нюх, и на рыцарей забил. Сколько не пыжился, сколько не шевелил хрюшкой, но никого в ментальном эфире не обнаружил. В общем, хана пятаку! А вам предлагаю завести собаку.
— Какую собаку? — моё лопнувшее терпение подскочило вместе со складным стулом, — Как она сможет искать по воде?
Пропойца лишь безучастно пожал плечами:
— А я как буду? Если больше не умею... не то, что по воде, но даже ментально. Повторяю в последний раз — всё пропил. Окончательно, бесповоротно, на языке бандитов и пиратов — с концами, — махнул задними лапками, взвизгнул, — От винта! — и снова упал в корзинку с булочками.
Кому сказать, но страшно захотелось перевязать морским узлом его длинный язычок. Тот, что не пиратский, а Яньский. Пришлось себя сдерживать во вред рукоприкладству. А тут ещё Жозеф бросился помогать хозяйку успокаивать:
— Ну не расстраивайся ты так, тётя Арина! Давай, я его для острастки стукну, хоть ложкой, хоть колбасой!
— Да хоть клином! — махнула рукой, чуть сахарницу не сбросила. — Всё равно толку не будет, а если дальше так пойдёт, то кто-то скоро отъянькается и домой в морозильнике поедет, третьим слоем между пиццей и камбалой.
— Да ну!
— Неужели накажешь этого пьянтоса?
— И что? Тебе его совсем не жалко?
Девчонки распустили по маслу хвосты, зафехтовали бутербродными ножами, целясь в несчастную корзинку.
— Да откуда возьмётся жалость? Когда свои — там, а мы — тут. И не известно, кто ещё погибает! Моральные страдания, между прочем, — пострашнее физических. Так что набрасывайтесь с предложениями — всех выслушаю.
А в ответ — тишина, причём длинным списком. Вот и побеседовали.
*********************
Сначала было небо, обесцвеченное закатом, постепенно на нём проявились звёзды, и день погас. Под его окончательное закрытие Дитер очнулся. В голове — кавардак, на голове — тоже, одежда — мокрая, во рту — Сахара. Если верить ощущениям, он по ней не только полз, но даже песок лизал.
— Что за чёрт? — с трудом приподнявшись, бессильно раскачиваясь, словно под гипнозом, он двинулся на четвереньках к огням.
А из чернильной черноты — ударом в спину:
— Зря ты в ту сторону подался, — голос мага звучал хрипло, просолено, очень схоже с его собственным голосом. Не разговор, а перепалка ворон, — Мы — не на суше, а в воде, на этой самой… Как её? Ах, да! На лодке.
— Правда? Остаётся только надеяться, что она — не из стекла и при первом шторме не разобьётся, — кажется, шутка не удалась, по крайней мере никто не засмеялся. Дитер огляделся, — А где же Карл? Неужели повезло красавчику, в отличие от нас?
— Ну это как посмотреть, — ответ Савы не обрадовал, — Лежит от меня по правую руку, вроде дышит, но звуков не подаёт… Кажется, приложило его головой о сваю...
В ту же секунду сбежавшая память вернулась, накрыла криками, шумом, плеском. Он увидел себя ныряющим с мостков. Лазурная вода выталкивала, пускала пузыри, давила на перепонки. И дело было даже не в том, что он разучился нырять, просто цепкие водоросли мешали, путались, скручивали ноги верёвками, тянули в глубину. Вот и дотянулись… Судя по ощущениям у них это неплохо получилось...
— Погоди, — осторожно переступив через Карла, Дитер пристроился на корме рядом с Савой, прислонившись спиной к переборке. — А откуда у нашего берега такая флора? И ещё — если мы утонули, то почему живы?
Маг молчал, то ли не хотел отвечать, то ли не знал ответа, зато оказался просвещённым по другому вопросу.
— Кажется, те самые водоросли, что нас на погибель тащили, теперь невесть куда волокут наш корабль.
— Какая ерунда! Вот ещё ахинея! — Дитер поторопился отмахнуться.
— А ты не веришь? Тогда погляди! В смысле пощупай!
Большей глупости Дитер в своей жизни не слышал. Хотя с другой стороны, если пошевелить извилинами, приключаются они насыщенно: то люди у них во врагах, то привидения... Только травы в этой роли не было, какой-нибудь агрессивной морской капусты, чтобы тянула, оплетала, душила, импровизированными клещами хватала за пятки.
Безумная картинка, но ведь именно так под водой всё и случилось. Он плюнул, вздрогнул, глухо пробормотал:
— Вот же зараза! — а потом сдался. — Давай! Показывай, где и что щупать!
Напросился на свою голову!
— Хорошо... Поползли...
Гладкий пластик чисто вымытой палубы приятно холодил ладони. По-умному, конечно, надо бы встать, да только на незнакомом судне, в густых потёмках на четвереньках — безопаснее.
— Вот оно, первое. Щупай!
Порядковое числительное неприятно ударило по нервам, не намекая — указывая, подобных неопознанных морских объектов здесь — много. Он потянулся, коснулся рукой, пробежал по знакомой гладкости пальцами и наткнулся на незнакомую — шершавую выпуклость. Если бы верил сказкам, решил бы, что перед ним — змея. Ужасная, гигантская, подвида анаконда. Душераздирающий, пугающий на ощупь монстр. Шкурой — живой, гладкий, мышцами — тугой, напрасными усилиями не оторвать от палубы. Сам не заметил, как прошептал:
— Не трава, а животное..., — благоговейно погладил, отдавая дань нечеловеческой мощи. Кому сказать, но где-то на задворках сознания мелькала невероятная идея, пока не решаясь оформляться в членораздельные слова.
****************************
Отпуск на то и отпуск, чтобы излишне не расслабляться. Эта светлая идея явилась ко мне вместе с прозвоном телефона. К тому счастливому моменту Штефан отправился в душ, Жозеф — к пляжу на бесполезные поиски, а черти нахальным образом ушли в спячку. Видно, чтобы совесть хозяйке не мозолить, итак она хвостатыми изгажена, истоптана.
— Риночка, солнышко, Дитера не позовёшь?
Не подготовленная к появлению Верены на моём поцарапанном жизнью экране, я автоматически попыталась нажать отбой, но не вписалась, не успела, соскочила, соскользнула, увязла в пластике пальцем, а языком — в разговоре.
— Здравствуй, Верена. Дитера к сожалению нет. Но скоро будет.
Старушка похлопала губами, поморгала по-рыбьи, всем видом выдавая озабоченность, потом решила:
— Хорошо. Тогда зови мага.
Чего уж хорошего!
— Его тоже с нами нет.
— И кто же, если не секрет сейчас с вами?
Робкий, осторожный, нерешительный такой вопрос, подробностей не уточняющий, но всё же...
— С нами сейчас только черти, Жозеф и Штефан.
Верена от такого беспредела выразительно озадачилась лицом, коротко — на пару секунд — выпала из кадра, а, вернувшись, щедро отпустила грехи:
— Ладно, Риночка. Вижу, не до меня вам... Пожалуй лучше позвоню завтра...
— Да... Пожалуй..., — подтвердила я и добавила, уже положив трубку, — Остаётся только одна надежда, что завтра нас не станет ещё меньше.
Если честно, на то, что нас с рассветом станет больше, никаких дополнительных надежд не было. Да и откуда им взяться при полном, окончательном, пустынном отсутствии идей?
Но явление Верены оказалось лишь первым звеном в цепочке сегодняшних поражений и побед. Не успела разнесчастная трубка снова занять своё место на столике, как из душевой кабинки донёсся слухораздирающий крик, без словесных подробностей, на одних гласных.
— Ааааа! Ыыыы! - сопровождающийся метаниями, грохотом, усилившимся шумом воды, а закончившийся демонстративным вызовом хозяйки — не на ковёр, на душевой коврик. — Рина! Сейчас же иди сюда! Говори! Твоих рук дело!
Ничего себе удалённые намёки! Как только где-то что-то за закрытыми, зашторенными дверьми, так сразу виновата я!
— Ведьмессу для битья не вызывали? — осторожно дёрнув на себя дверцу и, конечно, обнаружив её закрытой, хозяйка деликатно постучала. — Штефан, милый! Ты хоть преступницу впусти, чтобы оценить, что я там натворила!
А в помывочных внутренностях всё тот же тарарам. Душ шумит, льётся, очень похожая на воду жидкость уже под дверь затекает, сочно раскрашивает коридорный ковёр.
Ну, мне то что! Мне не жалко! Мы-то автобус украли — не купили, нам за него евром не придётся отвечать. Хотя с другой стороны невыносимо узнать хочется, с кем и за что там Штефан сейчас воюет.
Поэтому, пришпоренная не любопытством — исключительно познавательностью, я снова пустила в ход костяшки.
— Штефан! Дорогой! Я тут волнуюсь...
Доволновалась, как и допросилась. Встречным течением чуть к холодильнику не унесло и к нему не пришпилило. Повезло в последнюю минуту увернуться, да дурости хватило в душевую заглянуть. А наш красавчик там — во всей красе.
— Полюбуйся на дело твоих рук! — намыленный, голый, в шампуне, как загнанный жеребец в пене, а там, где раньше её не было — знакомая татуировка.
— Ты это... Говори! Как умудрился попасть под обряд подчинения без ведома хозяйки? — пошутила я, называется...
Штефан плюнул, матюгнулся, недобро взглянул и одним прицельным рывком затащил в узкую берлогу кабинки. Воду — под вентиль, дверцу — на замок.
— Вот сейчас мы с тобой, птичка, и разберёмся, кто в этой дурацкой истории виноват и каким способом он за это заплатит...
— Аааа. Ыыы... Да...
Говорят, для человеческого общения простых звуков мало, зато для танца жизни не нужно дополнительных слов.
Сильные руки обнимают, лицом к стене разворачивают, не утруждаясь глупыми объяснениями, стаскивают платье и cверху, над головой, опутывают им ладони.
— Что ты делаешь? Зачем?
— Не спрашивай! Не сопротивляйся! Не растрачивай дыхание на пустые слова. Тебе оно ещё понадобится, чтобы просить пощады, — он хищно смеётся, гуляет губами по затылку, шевелит горячим дыханием волосы, потом без предупреждения сбрасывает под ноги шланг от душа, цепляет мои наручные путы за блестящий металлический крюк.
— Ты что? Дурак! Сломается! — я напрасно противлюсь поцелуям, ласкам, его деятельным ладоням, поглаживающим, приоткрывающим, юрким пальцам — раздражающим, наполняющим.
— Но мы ведь не будем его ломать? Ведь правда? Сегодня моя буйная ведьмочка потерпит, воздержится от случайного погрома. А вот я, боюсь, не воздержусь...
Тёплый ствол, отвердевший, но ещё влажный, достигает знакомой глубины, проскальзывает, проталкивается и, полностью войдя, замирает. Не удовлетворяет, дразнится, подманивает наслаждением, но не спешит с выполнением обещаний, не качает на волнах любви. Напрягся, затаился, выжидает.
Я не выдерживаю этой пытки, чуть постанывая, прошу:
— Пожалуйста... Ну пожалуйста...
Только зверь не слышит, увлечённо ласкает грудь, повелительно надавливает на живот, заставляя сильнее прогибаться и всё так же глубинно удерживать его ствол в себе.
— Попалась, птичка... Попалась... Теперь не вырвешься... Не улетишь... Теперь мы связаны...
На какое-то мгновенье в голосе слышится не любовь — угроза, в пальцах напрягается не нежность — насилие, быстрые поцелуи становятся похожими на укус. Но прежде чем успеваю испугаться, его бёдра приходят в движение, распалившийся член врывается, толкает, прокладывает себе дорогу широким хребтом, врезается до упора, выскальзывает и я уже ничего не боюсь... Почти... Совсем...
Разве только одного — однажды впасть в животную зависимость от животных замашек своего первого мужа и четвёртого рыцаря.
*************************
Улит был счастлив, как никогда, хотя у теперешней осьминожной твари с тем самым прежним башенным Улитом мало чего осталось общего. Домик он расколол о прибрежные камни, в свалке растерял большую часть сожителей, ампутировал дурным перекатом половину щупалец. Лежал, колыхался, готовился к погибели, по чуть-чуть выпуская душу вместе с пузырями.
Как вдруг разглядел водоросли, в них копошащуюся рыбу, ракушки-камушки и понял, что прозрел, обогатился не чужими, а своими глазами, двумя, прямо по центру забрала, там, где раньше домик сидел на монолитном фундаменте.
— Ура! Я вижу! Осязаю! Чувствую! Снова живу! — забегал, заметался, заходил по песку стопой, замахал щупальцами, кого-то на радостях сожрал, кого-то без толку укокошил, а набив требух до отвала, вспомнил про своих, про спасителей, что из ада в рай везли, да по дороге слегка подразбили.
