– Пой, глупый монстр.
И она пела – безразличной толпе. Она не видела их лиц, они расплывались в пелене слёз, терялись очертания, цвета. Сам мир был тусклым подобием себя, закованный в прутья её золотой клетки. Она была предана. Продана. Брошена под тёмным пологом шапито.
Зевакам нет дела до её печали. Они не видят – не хотят видеть – затравленный взгляд и слёзы. Конечно, не их вина, что они искали в волшебных песнях утешения, избавления от собственной тоски. И никчёмный монстр правил балом для жадных до зрелищ глаз, для истосковавшихся по настоящим чувствам душ. Они платят чеканной монетой за минуты чарующей песни, вновь и вновь окружая цирковую арену. Её голос так легко касался струн их израненных сердец – но никогда не мог достичь её хозяина и мучителя. Он продал свою душу за власть под пологом шапито, и прекрасный монстр был его самым главным золотым источником. так давно лишился сердца, что продал свою душу за власть над пологом шапито.
– Поклонись, цирковая птица.
Мольбы и плач оставались без ответа. Голос был измучен песней. Сияющий лик, что в прежние века был воплощением кошмаров, отныне в плену золотой клетки, и слова колдовства стали потехой для толпы. А когда-то так давно, что никто из живых знал тех дней, люди страшились одного взгляда сладкоголосой птицы. О ней слагали сказания, что всегда напоминали людям, как опасно следовать за сладостным пением девы прекрасной. Когда-то… давным-давно.
Тот век растаял золотой дымкой, исчез в легендах и грёзах. И птице больше не нужны – ни жизни, ни души. Лишь бы вновь расправить крылья и покорить небосклон. Вдохнуть аромат полевых цветов и встретить рассвет на самых высоких утёсах.
– Встань же, мой глупый монстр.
И всё же нашёлся… один. Чистый сердцем, печальный и одинокий – такой же, как она. Его тоска была так созвучна с песнью циркового монстра, что юнец вновь и вновь возвращался к ней, лишь бы снова услышать, увидеть…
Но страшный урок забывают всегда.
Он не боялся гнева могущественного господина шапито. Тени стали другом для того, кто по ночам прокрадывался под яркий полог, чтобы разделить печали с прекрасной девой. Он желал приласкать пленницу, помочь, защитить. Ради неё его рука украла последний вдох отказавшегося от сердца хозяина цирка.
И больше не должен петь песни пленённый монстр. Отворилась дверца золотой клетки. Дева смотрела робко, она не верила, боялась – даже не за себя, за глупого мальчишку, так отважно решившегося помочь ей. Но его глаза не могли, не умели лгать. Она была свободна…
А поутру обрывки яркого полога были окрашены багрянцем. Безразличие стало палачом для толпы, и никто не мог спастись от смертоносных когтей. Безумие крови опустошило улицы городка, потушило огни в окнах и лишила голосов жизни…
Одинокая сирин стояла под ливнем холодного дождя. На белоснежных перьях алели доказательства её мести, а капли смывали следы от пролитых слёз.
Вот только – она не помнила. Не понимала. Почему в городе так пусто? И где тот, кто так верно тянул к ней руки?
…она больше не сможет спеть для него?
И она пела – безразличной толпе. Она не видела их лиц, они расплывались в пелене слёз, терялись очертания, цвета. Сам мир был тусклым подобием себя, закованный в прутья её золотой клетки. Она была предана. Продана. Брошена под тёмным пологом шапито.
Зевакам нет дела до её печали. Они не видят – не хотят видеть – затравленный взгляд и слёзы. Конечно, не их вина, что они искали в волшебных песнях утешения, избавления от собственной тоски. И никчёмный монстр правил балом для жадных до зрелищ глаз, для истосковавшихся по настоящим чувствам душ. Они платят чеканной монетой за минуты чарующей песни, вновь и вновь окружая цирковую арену. Её голос так легко касался струн их израненных сердец – но никогда не мог достичь её хозяина и мучителя. Он продал свою душу за власть под пологом шапито, и прекрасный монстр был его самым главным золотым источником. так давно лишился сердца, что продал свою душу за власть над пологом шапито.
– Поклонись, цирковая птица.
Мольбы и плач оставались без ответа. Голос был измучен песней. Сияющий лик, что в прежние века был воплощением кошмаров, отныне в плену золотой клетки, и слова колдовства стали потехой для толпы. А когда-то так давно, что никто из живых знал тех дней, люди страшились одного взгляда сладкоголосой птицы. О ней слагали сказания, что всегда напоминали людям, как опасно следовать за сладостным пением девы прекрасной. Когда-то… давным-давно.
Тот век растаял золотой дымкой, исчез в легендах и грёзах. И птице больше не нужны – ни жизни, ни души. Лишь бы вновь расправить крылья и покорить небосклон. Вдохнуть аромат полевых цветов и встретить рассвет на самых высоких утёсах.
– Встань же, мой глупый монстр.
И всё же нашёлся… один. Чистый сердцем, печальный и одинокий – такой же, как она. Его тоска была так созвучна с песнью циркового монстра, что юнец вновь и вновь возвращался к ней, лишь бы снова услышать, увидеть…
Но страшный урок забывают всегда.
Он не боялся гнева могущественного господина шапито. Тени стали другом для того, кто по ночам прокрадывался под яркий полог, чтобы разделить печали с прекрасной девой. Он желал приласкать пленницу, помочь, защитить. Ради неё его рука украла последний вдох отказавшегося от сердца хозяина цирка.
И больше не должен петь песни пленённый монстр. Отворилась дверца золотой клетки. Дева смотрела робко, она не верила, боялась – даже не за себя, за глупого мальчишку, так отважно решившегося помочь ей. Но его глаза не могли, не умели лгать. Она была свободна…
А поутру обрывки яркого полога были окрашены багрянцем. Безразличие стало палачом для толпы, и никто не мог спастись от смертоносных когтей. Безумие крови опустошило улицы городка, потушило огни в окнах и лишила голосов жизни…
Одинокая сирин стояла под ливнем холодного дождя. На белоснежных перьях алели доказательства её мести, а капли смывали следы от пролитых слёз.
Вот только – она не помнила. Не понимала. Почему в городе так пусто? И где тот, кто так верно тянул к ней руки?
…она больше не сможет спеть для него?
