Глава 1. Пабло, Лиианна, Маар. Сапоги по брусчатке
Просыпаться пришлось под звон колоколов и чистую, мелодичную трель детского хора. «Те деум лаудаум» — звонкий, будивший Пабло еще в школе напев. Пабло ДаКоста, матрос первой статьи, по привычке вскочил, сморгнул два раза, сощурился на яркое рассветное солнце. И только потом понял, что это не аврал, в воздухе воют не ревуны корабля и можно было не вскакивать, не бежать со всех ног, натягивая на ходу серый безразмерный комбез и оскальзываясь на влажных, парящих острым химическим духом броневых плитах.
Птица запела весело, качаясь на ветках зеленой ивы. Мягко шелестела светлая — вся в прожилках — листва. «Венус» плыл сквозь неё — высоко, прямо над головой, в зените — лезвие чистого серебра на синей бездонной глади. Его величество, тяжелый космический транспорт «Венус». Только своего матроса он сейчас явно не ждал, спасибо ему хоть на этом сердечное...
— Отпуск, курца их мать! Вот тебе и поспал подольше, — озадаченно прошептал матрос, проводя взад-вперед еще тяжелыми от сонной хмари глазами.
Короче, бравый матрос первой статьи не выспался и был поэтому зол. Дважды зол — во-первых, на наручных часах семь утра, во-вторых...
ДаКоста опустил глаза вниз, пересчитал это самое «во-вторых» и громко, затейливо выругался. Люто, на пяти языках, мешая родную Санта-Муэрте и звонкую испанскую «путу» с английским «merde» и ядреной славянской матерью. Озадаченно заоглядывался, то и дело округляя глаза и ероша копну нестриженых черных волос на затылке. Место, где он спал — узкий приступок, затянутый ветками и густо засаженный цветами карниз, полка между стенами первого и второго этажа маленького домика на окраине города Сан-Торрес Ультрастелла... Место для спальника — как раз на одного. А вдоль стены...
ДаКоста на всякий случай выругался ещё раз. Вдоль стены по-флотски аккуратно расставлены три пустых цветочных горшка — зелёный, чёрный и алый, глиняный, с отбитым боком; две чашки — алюминиевые, мятые, с крышками, производящие при падении оглушительный грохот и дрязг. И один утюг. Угольный, тоже с крышкой, проржавевший и сломанный, но — ДаКоста охнул, поежившись и помянув заглянувшую на огонек Санта-Муэрте, когда на пробу поднял и покачал на руках — утюг был тяжёлый как смерть. Железяка, свистнувшая у виска сегодня, ночью, где-то в безвременье от трех до пяти... Он даже не проснулся тогда — слишком устал, лишь отставил рухнувший с тяжелым грохотом предмет подальше от себя, молясь, чтобы на этом град падающих в ночи на мирно спящего матроса вещей наконец-то закончился.
Шевельнулись ветки над головой. Прозвенело в воздухе тихое: «Ой!» — мелодичным, тонким с испуга голосом. Ржавый утюг, скрипнув, повернулся в руке. Зеленая ива испуганно сомкнула над вторым этажом плакучие, тонкие ветки.
«Ой!» — тихий крик эхом повторился опять, ветви разошлись, и ДаКосте показалось испуганное донельзя лицо Лиианны. И виноватое — это она смешно ойкнула, увидев в руках у ДаКосты ржавое, ощетинившееся гнутой сталью сколов чудовище... Сморгнула, округлив большие глаза. Прикрыла рот тонкой, сверкающей в свете солнца ладонью. Черные волосы разлетелись пеленой по плечам. ДаКоста замер на миг, вспомнив, что лез сюда вообще-то ругаться. Набрал воздуха в рот... и аккуратно выпустил, услышав звонкое:
— Дядя Пабло, я больше не буду!
Испуганную Лиианну аккуратно оттеснили назад, в лицо улыбнулись — без тени смущения, задорно и весело. Забытый утюг, звякнув, улетел вниз. И бог с ним.
Запах черного кофе плыл, приятно щекоча нос. А ругаться на мелкую, кудрявую и шуструю, как щепка, Маар у ДаКосты все одно ни разу не получалось...
— Дядь Пабло, а что делать сейчас? — спросила она.
Потом, спустя полчаса оный Пабло умылся, допил кофе и счастливо доел на завтрак последний ломоть яичницы с колбасой... Нехорошо, конечно, с их стороны, но пока Ирина Строгова не видит — маленькое нарушение правил грело душу не хуже яркого летнего солнца. Оно светило — ласково, карабкаясь в небе «Венусу» вслед. Улыбалась Лиианна — чему-то своему, тихо, загадочно. Ерзала, вертя головою Маар — шило ведь... И без ответа все одно не останется.
— Для начала я свою хурду наверх перекину... На второй этаж. Моя очередь утюгами кидаться.
И в свою очередь показал мелкой язык. Жестоко, конечно. Здесь, на окраине СанТорреса они — больше улыбкой и наглостью, чем деньгами — сняли крышу в доме на два этажа... Дом был самопальный, сваренный на болтах из двух грузовых контейнеров — пластиковых, окрашенных порядком облупившимся суриком, и положенных криво, внахлест, между первым и вторым этажом торчала узкая, на ширину плеч, ступенька. Туда ДаКоста вчера и завалился спать, оставив просторную, заросшую тонкой ивой крышу второго этажа дамам. Галантность обернулась бессонной ночью и прозвеневшим у виска утюгом. Нет уж...
ДаКоста опять погрозил пальцем юркой Маар, улыбнулся и — не выдержал, показал ей язык. Лиианна наклонилась, украдкой шепнув «спасибо» Маар на ухо — тихо, думая, что ДаКоста не слышит. ДаКоста все слышал и мысленно лишь руками развел. В широких лиловых глазах плескалась печаль и непонятное бравому матросу сожаление.
ДаКоста причмокнул, собирая горбушкой влажный желток, сочившийся каплями солнца на тарелку. Птичка свистнула в вышине — укоризненно, выставив из ветвей черный глаз в обрамлении ярких, радужных перьев... Чирикнула — раз и другой. Вижу, мол, все и Ирине расскажу, как вы без нее безобразите... ДаКоста ойкнул, поспешно отправив горбушку в рот. Сердить королеву птиц за так, конечно, не стоило. А вот с остальным....
— Что делать будем? — спросила Маар еще раз, сверкнув снизу-вверх на Пабло глазами.
ДаКоста сморгнул, машинально оглядываясь на этих словах вперед и назад, словно ища в тени низких, покрытых яблоками садовых ветвей — не блеснет ли где среди них золото офицерских нашивок на рукавах. Или нелепый здесь учительский, черный с серым сюртук. Или, на худой конец — алый ромб волонтера флота.
Любителей сказать, что делать «вот прямо сейчас» вокруг бравого ДаКосты крутилось всегда немерено. Сколько себя помнил — рядом всегда красовались или всезнающие, строгие и ответственные до зубовного скрежета учителя или — потом, после того как богом забытый детдом на углу Солотепека и Санта-Марии в Нью-Мексико спихнул свое мелкое, конопатое и очень шустрое горе на торный путь мужества, отваги и процветания — флотские офицеры в синих мундирах с золотыми нашивками на рукавах... и с гибкими стеками управляющих подсистем, на раз пробуждающих понятливость в самых упёртых.
ДаКоста во всем этом всегда был как рыба в воде — привык, умел ощущать шестым чувством, какой из десятка строгих, четких и совершенно взаимоисключающих приказов требовал и впрямь бежать со всех ног, какой — нужно выполнить, но вразвалочку, медленно и с чувством собственного достоинства, а на какой можно просто забить и покемарить в углу спокойных полчасика. Но сейчас некому было приказывать, требовать и орать. Даже Эрвин пропал, закадычный горе-дружбан, герой со справкой. А жаль... Он-то знал, зачем они все так рвались в этот Сан-Торрес.
Яснокрылая птица опять свистнула в вышине, села — на ветку рядом, кося черный глаз на разбросанные по земле крошки... Пабло лишь руками развел — сорри, мол, сам не в курсах, где твоя королева. Смешно получилось, если со стороны посмотреть: в Сан-Торрес рвались Ирина и Эрвин, и оба, похоже, знали зачем — долго рвались, люто и яростно, пробивая путь через южные джунгли и пламя вспыхнувшей на их глазах войны. И оба не дошли... Черный флайер увез в небо Ирину, Эрвин тоже исчез — без вести сгинул на звериных тропах великого тракта. А ДаКоста взял и дошёл — напролом, по нахалке, прикрываясь чужими майорскими корочками от танков и прущей на север мотопехоты. Хорошо хоть, к корочкам прилагался и настоящий майор, вовремя подтвердивший чужим патрулям матросскую, лопоухую личность. А то бы все...
ДаКоста украдкой вытер с головы едкий, холодный пот. Некстати вспомнил плоскую, желтую от пыли степь, сухую до кома в горле жару и клыкастые, нависающие над головой башни шагающих танков. Голодный стук затворов в руках солдат, вой сервоприводов, красное от гнева лицо майора Ковальски, палящее солнце над головой и писк рации в руках офицера с перечеркнутой молнией на рукаве. Подтверждение пришло в последний момент. Чудом...
— Вот только зачем? — ДаКоста еще раз почесал в голове, пытаясь вспомнить, о чем говорил ему Эрвин в лесу, на привалах. — Надо предупредить. Кого-то и о чем-то... Знать бы, кого и о чем.
Говорили же — и Ирина и Эрвин, не раз и не два. Но тогда вокруг было тихо, шумел вокруг южный загадочный лес и котелок над огнём так пряно, завлекательно булькал. Лиианна улыбалась ему — из теней, скромно, но, казалось, украдкой — нет-нет, да сверкнут лиловые глаза в темноте. Звёздной, манящей, неверной искрою. ДаКоста, улыбаясь, щерил зубы во тьму и пропускал мимо ушей суровые, тревожные инструктажи. У него были совсем другие беды — тогда.
Беды, впрочем, и сейчас есть. Две штуки. У одной на круглом, изящном, как луна в небе лице — испуг и печаль вселенская. Другая вертится, теребя косу, юркая и беспокойная, что твое шило. И обе сидят, ждут, когда матрос наконец сообразит, как быть дальше.
— А нефиг утюгами кидаются по ночам. Был бы я выспатый, может, уже придумал бы что...
Мелкая невольно прыснула, Лиианна, охнув, тихо отвела глаза. И кто из них, интересно, впрямь утюг кинул?
Солнце продолжало величаво взбираться по синему небу, за забором на улице шумели звонкие голоса, скрипели — редко пока, час был ранний — жестяные, смазанные машинным маслом калитки. Город просыпался. Вокруг хлопали ставни, текли, распеваясь, мелодичные голоса, перекатываясь над головой птичьим граем звонких туземных огласовок. Сан-Торрес Ультрастелла вставал навстречу новому дню. До Пабло ДаКосты с G.S. Venus, матроса первой статьи, ему, в общем-то, не было никакого дела. Лишь вздохнула Лиианна, да Маар улыбнулась украдкой, в кулак, глядя, как морщит лоб бравый матрос, украдкой кося глазами.
В церкви напротив пробили хрипло надтреснутые колокола. Пение смолкло, чтобы вернуться опять — тише уже, россыпью тонких голосов с соседней улицы. В городе — ДаКосте вчера похвастались — было двенадцать музыкальных школ, и каждая начинала распевку в свой час, чтобы не мешать соседям... Их квартал святой Инны шел первой ласточкой, в семь утра. Недаром квартиры в этом углу были самые дешёвые.
«Дешёвые — не дешёвые, а надо платить», — подумал ДаКоста. Даже улыбнулся, хоть в кармане и шаром покати — зато вязкая пелена лопнула и разорвалась, порядком проржавевшие от нечастого использования шестерёнки в мозгу провернулись — резко, с четко слышимым скрежетом.
Так. Осмотреться, понять обстановку, принюхаться, чем здесь люди живут. Знакомства — завести, деньжат — срубить. И чем скорее, тем лучше. Только не через забор глядеть, за стенкой сидеть — дело однозначно дохлое...
— Значит, гулять идем, — сказал он, довольно хлопнув себя по колену, — чужим воздухом подышим, осмотримся.
Солнце так приятно светило с неба. Мягко, прямо в глаза, наливаясь зеленью от ветвей и отражаясь от туземных лиц радугой ясных улыбок. Такая уж кожа тут у них, аборигенов чужой планеты — зеркальная, отражающая солнечный свет.
Треснула, раскрываясь, ставня, входная дверь протяжно скрипнула за спиной... ДаКоста вскочил, спеша поскорее убраться из их тихого, гостеприимного дома. Пока их добрые хозяева не продрали глаза и не перешли от ласковых: «Доброе утро, звездный!» и «Как спалось?», к дурацким: «Когда деньги будут?» И уж, тем более, к неизбежно-решительному: «Какого черта, звездный, у тебя грохот всю ночь и утюги по-над небом летают?»
Задержаться, правда, пришлось... Маар отпросилась наверх, обратно на крышу. Да и зависла на добрый десяток минут. ДаКоста не выдержал, сам залез посмотреть.
Маар, ворча сердито под нос, деловито обшаривала заросшую ивами крышу второго этажа, собирая и аккуратно спуская вниз старую сковородку, брошенный хозяевами примус, сломанную дубовую ножку стола — словом, все более или менее тяжёлое...
«Что это с ней?» — подумал ДаКоста, не замечавший раньше за мелкотой особой любови к порядку.
А потом они все же пошли. Вовремя, едва успев разминуться с квартирной хозяйкой.
Город распахивал ставни навстречу новому дню. Сан Торрес Ультрастелла, столица иезуитского ордена на планете «Счастье» Он был красив — дикой, неухоженной, но яркой красотой. Глухие, покосившиеся местами заборы, цветы, шпили и золотые кресты церквей над головой. Домишки — кособокие, небрежно сложенные из контейнеров в два-три этажа. Широкие дворы заросли плакучими ивами, ребристые стены затянуты зеленым вьюном и покрашены — щедро, от всей размашистой туземной души.
Лиианна отошла от своего непонятного испуга — шагала, поминутно озираясь, ахая и дёргая ДаКосту за рукав — радужная сине-зелено-голубо-алая круговерть была дочке туманного леса в новинку. ДаКоста, посмеиваясь, примечал, где кончалась честно купленая хозяевами краска (эта шла снизу-вверх: аккуратными, более-менее однотонными полосами) и начиналась не менее честно стыренная откуда придется (а тут — насколько хватило темной ночи, удачи, банок и рук — все ложилось на стены радужной, рябящей в глазах чересполосицей всех форм и расцветок).
Острый гравий хрустел под ногами, Лиианна улыбалась знакомым по лесу цветам, вертя головой на невиданные ею прежде чудеса города. ДаКоста шагал рядом, по-матросски, вразвалочку, заложив руки в карманы выцветшей форменки, важно крутил несуществующий ус и широко улыбался. От всей души. Попугайская пестрота улиц кружила голову и откровенно радовала взгляд, измученный серыми стенами корабля и флотским, уставным, тоскливым до ужаса единообразием.
Все продолжалось. Раскрашенные стены, заборы, цветы, туземцы. Трехосные, дребезжащие скатами грузовики. Ярко-синее небо над головой и — близко, на горизонте, за краем степи — голубоватые, мерцающие языки ледников на горных склонах.
Прошли площадь. Неширокую, обсаженную липами, с маленьким — в пару разноцветных палаток — рынком, каменными домами по трем краям и шатровой церковью на четвертом. Пожилой, сутулый пастор возился с тряпкой у кирпичной стены. Тощие кошки вертелись у его ног, обмахивая хвостами серые, выщербленные временем камни порога. ДаКоста опустил глаза на миг — вспомнилось такое же серое утро в джунглях, черный, нефтяной дым и убитого в Фиделите отца Вениамина.
Стандартное уличное граффити, краской на кирпичной стене — кто-то здесь кому-то обещался дать в лоб. Непонятно кому — краска осыпалась уже по краям, ложась на рыжий песок черно-желтой, хрустящей коркой.
Маар свернула за угол, помахав им рукой. Они пошли с Лиианной дальше вдвоем — та ахала, шла, удивляясь, поминутно косила широкие глаза на людей, крепко держа Пабло ДаКосту за локоть...
За площадью дорога пошла шире, ровнее, только — разрыта и с рельсами посреди. Каша проводов над головами, каменные, уже невысокие, ровные, в три этажа, дома. По серому камню — зелень и алые, яркие пятна цветов — они тут росли полосами, то тут, то там, залезая порой на самую середину улицы. ДаКоста улыбался, глядя на них. Улицу расширили, заборы по краю явно снесли, но цветы так и остались.
