Мы ехали в такси по ночной столице, сидя на заднем сидении по разные стороны, как чужие. По сути, конечно, и были чужими, познакомились-то всего час назад в ночном клубе. И вот теперь направлялись в отель. Но откуда вдруг эта ледяная пропасть между нами? Очень удивительно. Может её тошнит от выпитого, оттого она и отстранилась от меня? Или таки эта сучка надумала меня продинамить?
— Солнце моё, тебе плохо?
— Да… немного… сейчас всё пройдет…
Я смотрел, как она нервно теребит большое, явно на мужской безымянный палец, простенькое обручальное кольцо, и больше всего боялся, что пьяная девчонка сейчас разрыдается о чем-то своем, заистерит и соскочит с крючка.
Москва встретила меня дождем. Днем — серость, бетон, пробки и толпы. Ночью — улицы в крупных бусинах фонарей, теплые аквариумы витрин, причудливая роспись неоновыми разводами отражений на мокром асфальте.
Командировка. Всего три дня. Очень хотелось оторваться… Очень!
В ночном клубе Моник (Да, она именно так себя назвала. Хотя сразу видно: она — наша. Наша до мозга костей. Наверняка приехала покорять столицу из какой-то глубинки.) моментально обратила на себя внимание. Этакая хиппи в длинной юбке, с деревянными аксессуарами, и танцует, как бог. Нет, не в том смысле, что движения божественно хороши. А в том, что она — Бог этого танцпола, этого клуба, этой планеты и даже, наверное, вселенной. Хозяйка всего сущего. И потому танец искрился свободой, естественностью и обожанием самих ритмов, проходящих сквозь неё, как сладострастный ток. Где-то полчаса я любовался ею, драгоценной жемчужиной среди уродливо и показушно дёргающихся тел. Медленно, смакуя, раздевал красотку в своем воображении. Прочь полупрозрачная, бесформенная блуза…
Прочь юбка, скрывающая ноги богини…
Ах… а как она пьёт коктейли, слизывая кристаллики соли с края бокала…
Подметил, что она любит мир кончиками пальцев. Так смешно всего касается, прислушиваясь к ощущениям, улыбаясь — деревянные бусины на браслете, гладкое стекло, ткань цветастого рукава… даже лужица на стойке, которая осталась от растаявшей льдинки. Она окунула в неё средний палец со странным, узким кольцом и долго-долго рисовала замысловатые узоры.
Я купил ей коктейль, потом еще один и еще. Люблю пьяненьких женщин. Они становятся такими веселыми, расслабленными, податливыми. Есть, конечно, риск, что в итоге она совсем отключится, когда окажется в постели. Ну что ж, и это не беда, тогда поиграем во взрослую версию сказки «Спящая красавица».
Говорить в ночном клубе мешала бабахающая музыка, а вот кокетливо стрелять взглядом и прикасаться руками она своим безумным ритмом даже помогала.
Мне нравилось бесстыдство Моник! То, как она, тут же при всех, позволила себя целовать, запускать руки под одежду. И то, как на ухо скомандовала: «Хочу тебя! Хочу любви этой ночью и много! Поехали ко мне…» — и потом махнула официанту, прося рассчитать нас побыстрее.
И вот после всего этого сидит в такси, как чужая. Прижалась к дверце, теребит слишком большое, даже для среднего пальца, обручальное кольцо. И молчит…
Уже только в спальне она снова заулыбалась, включила на телеке какой-то музыкальный канал и налила в бокалы дорогущего коньяка.
— Я не умею заниматься сексом без любви… Так что ты не должен мне мешать полюбить тебя. Не бойся, я недолго…
— Ты о чем вообще? Разве это не увлекательный секс с незнакомцем, интрижка на ночь, приключение двух взрослых людей без обязательств? — Сказать честно, в этот момент я изрядно трухнул. Меня как обожгло всеми этими странностями. И почему алкоголь так быстро улетучился из её крови? Ясный взгляд, точные движения и хитрющая улыбка рыжей лисички в уголках губ.
— Все так… Одна-единственная ночь без повторов и без обязательств. Только вот проведу я её с любимым… — И в тот момент она первый раз посмотрела на меня ТАК… сокрушительно нежно. А потом прикоснулась к щеке теми самыми любопытными пальчиками, наслаждаясь каждым сантиметром.
Я ещё подумал тогда — наверняка именно так женщины встречают с войны своих любимых. Вот он, долгожданный, чудом выживший, сумевший вернуться домой. И когда все возгласы бурной радости и слезы счастья уже отгремели, когда они уже в спальне, за закрытыми дверьми, начинается то самое изумительное волшебство нежности и обалденного секса.
Моник смотрела на меня, как на ангела, сияющего, великолепного и единственного на всем белом свете. Целовала шею, трогательно кусала краешек уха, замирала на груди, слушая, как бьется сердце. Опускалась пальцами ниже, ноготками рисуя на животе дорожки. И еще ниже… без ложной скромности и стеснений, бессмысленных сейчас между двумя любовниками.
Меня так еще никто не любил — всего и безусловно. Без страстных сжиманий, обжигающих и дерзких. Без пьяных шуточек или пошлых причмокиваний. Это какое-то другое, почти святое действо срастания тел в нежности и с придыханием.
В этот момент Моник сняла со своей руки обручалку и надела на мой безымянный палец. И как-то я совсем не был против. Наоборот, почувствовал власть над этой сладкой дурёхой. Она моя! Вся целиком — и тело, и душа.
Уже в жгучем нетерпении подмял её по себя, раздвинул восхитительные ножки и вошел точно меж ними, без лишних церемоний.
Я солдат, что вернулся из ада и попал в райский сад, к своей женщине, в её теплое сокровище.
Я сейчас беру своё в её лоне, в её сердце, в песне стонов.
Я заполняю её собой, поднимаю к вершине, одаряю семенем. Печать ставлю изнутри, клеймо, что она отныне принадлежит мне. И только мне!
Моник обняла меня бедрами, подмахивала и кричала от счастья. Заканчивала бурно… точно так же, как когда танцевала — это была песнь свободы в сладострастии от ритма, рожденного мной. Ох, уж эта чертовка!
Потом лежали рядом, разомлевшие, на скомканных простынях.
— Малышка, ты просто чудо! Ангел секса и любви, спустившийся с небес в мои объятья. Как это тебе удается — всего за час свести с ума одинокого волка?
— Любимый, я не ангел… уж скорее демон… И ты прекрасно знаешь об этом.
— Хм… А мне казалось, я слышал хор небес, когда заканчивался в тебе. Это совсем не было похоже на адовы муки и стоны.
— Люблю, когда от тебя пахнет коньяком. — Моник поднялась с кровати, чтоб принести мне бокал с янтарным напитком. — Ты будешь пить, а потом дышать в меня, когда целуешься. Люблю так…. И запах твоего трубочного табака… соскучилась по нему.
— Ошибаешься, я не курю трубку. И вообще не курю, спортом занимаюсь.
— Не мешай мне тебя любить! — Лисичка сдвинула бровки, изображая гнев.
— Ты мне сейчас напомнила Мальвину, когда она Буратино отчитывала, смешная такая. — Я залпом осушил бокал и положил рядом с подушками. А потом притянул Моник к себе и хотел поцеловать, но она увернулась и, смеясь, попыталась выскочить из моих объятий.
— Э нет… раз ты противный деревянный мальчишка, то я посажу тебя в тюрьму. И буду потом учить, как правильно любить и где правильно ласкать свою Мальвину. — Девчонка и вправду достала наручники, розовые пушистики. — Руки твои мне понадобятся, люблю, когда ты пускаешь в ход пальцы, а вот за ногу я тебя могу тебя окольцевать с кроватью. Вот… все, ты в тюрьме! Теперь одну ладонь ложи сюда, а другую сюда…
Моник превосходно отыгрывала малолетнюю училку.
Учила мой член, как стоять, мои пальцы — как ласкать, моё тело — как принимать от неё наслаждение.
Я смотрел снизу на мою великолепную наездницу и стонал в такт каждому движению. Она сводила меня с ума. Горячо и страстно. Глубоко и нежно. Голова кружилась и воздуха не хватало.
И чем сильнее и чаще я дышал, тем все глубже проваливался в разноцветное НЕЧТО. Грань реальности растворилась, рассыпалась миллионом осколков и вмиг опрокинулась жутким и липким страхом.
— Стой… остановись! Мне плохо! — Я с трудом умудрился повернуть голову в сторону, и меня вырвало. Фу, мерзость какая! Как стыдно… На губах привкус металла. Вытер губы, увидел кровь. — Моник…
Договорить не смог, захлебнулся новым приступом кровавой рвоты. А моя женщина слезла с меня, отступила на пару шагов от кровати и спокойно смотрела… смотрела как меня корежит, разрывает болью, выворачивает кровью…
— А теперь, Дима, я постараюсь тебя разлюбить. Еще раз… Надеюсь, что хоть сейчас получится…
— Я не Дима… — хриплю из последних сил. — Меня зовут Саша… ты ошиблась… позови помощь…
— Ты жалок, Димка! Отвратителен в своем вранье. Я тебя ненавижу, слышишь, падаль? Мудак и козел! — Лицо Моник исказилось отвращением. Ей явно не нравилось смотреть на предсмертные судороги, но она заставляла себя… смотреть и ужасаться. Словно пыталась этими страшными картинами что-то переписать, перекроить у себя в мозгу.
— Су-у-у-ука… Су-у-у-ка-а-а…
Только спустя полчаса в комнате наконец-то стало тихо. В воздухе ядовито повисла вонь от рвоты, мочи и испражнений. Кровать была безнадежно испорчена. Моник подошла к окну и распахнула его, впуская огни и свежесть дождливой ночи. И сидела так долго, возле тела, замерзая в выстуженной комнате. Потом сняла с руки трупа обручальное кольцо и вернула его себе на средний палец. Завибрировал мобильник.
— Алло. Нет. Опять ничего не вышло. Да, можно минут через десять приходить убирать. Нет, я не буду ждать! Хочу покататься по городу и подумать. Не бойся, не буду… я же обещала тебе уже сто раз, что ничего с собой делать не буду, успокойся! Мне уже, наверное, никогда не хватит духа себя убить…
***
Моник на самом деле звали Мариной. Я это узнал от её любовника… бывшего любовника по имени Дима. Он встретил меня здесь, за гранью, и рассказал всю историю.
Они с Маринкой встретились в Индии, на каком-то фестивале. У него — жена и дети, у нее — муж. Но вот как-то закрутилось… Марина сразу бросила своего благоверного, а Дима не хотел. Любил детей, да и жену, пусть и по-своему…
Дурил голову любовнице пару лет, тянул, сколько мог, закармливал обычными сказками. Финал у этих сказок для взрослых оказался злым.
Маринка хотела отравить только его семейство, чтоб заполучить наконец-то любимого, но… Дима не пришел в тот день, как они договорились, остался с семьей и умер вместе с ними.
Невинные ангелы сразу отправились на небеса, а он не смог. Чем-то гадким и липким его припечатало к Марине.
— Сколько раз она пыталась таким образом тебя забыть?
— Ты третий.
— Кто ей помогает? Кто за ней убирает все, что она творит?
— Муж. Он вернул её, но не до конца. И вот теперь все мечтает, что Маринка ГЕШТАЛЬТ свой закроет и сможет его любить как раньше.
— Дурак!
— Да, и он тоже дурак….
— Солнце моё, тебе плохо?
— Да… немного… сейчас всё пройдет…
Я смотрел, как она нервно теребит большое, явно на мужской безымянный палец, простенькое обручальное кольцо, и больше всего боялся, что пьяная девчонка сейчас разрыдается о чем-то своем, заистерит и соскочит с крючка.
Москва встретила меня дождем. Днем — серость, бетон, пробки и толпы. Ночью — улицы в крупных бусинах фонарей, теплые аквариумы витрин, причудливая роспись неоновыми разводами отражений на мокром асфальте.
Командировка. Всего три дня. Очень хотелось оторваться… Очень!
В ночном клубе Моник (Да, она именно так себя назвала. Хотя сразу видно: она — наша. Наша до мозга костей. Наверняка приехала покорять столицу из какой-то глубинки.) моментально обратила на себя внимание. Этакая хиппи в длинной юбке, с деревянными аксессуарами, и танцует, как бог. Нет, не в том смысле, что движения божественно хороши. А в том, что она — Бог этого танцпола, этого клуба, этой планеты и даже, наверное, вселенной. Хозяйка всего сущего. И потому танец искрился свободой, естественностью и обожанием самих ритмов, проходящих сквозь неё, как сладострастный ток. Где-то полчаса я любовался ею, драгоценной жемчужиной среди уродливо и показушно дёргающихся тел. Медленно, смакуя, раздевал красотку в своем воображении. Прочь полупрозрачная, бесформенная блуза…
Прочь юбка, скрывающая ноги богини…
Ах… а как она пьёт коктейли, слизывая кристаллики соли с края бокала…
Подметил, что она любит мир кончиками пальцев. Так смешно всего касается, прислушиваясь к ощущениям, улыбаясь — деревянные бусины на браслете, гладкое стекло, ткань цветастого рукава… даже лужица на стойке, которая осталась от растаявшей льдинки. Она окунула в неё средний палец со странным, узким кольцом и долго-долго рисовала замысловатые узоры.
Я купил ей коктейль, потом еще один и еще. Люблю пьяненьких женщин. Они становятся такими веселыми, расслабленными, податливыми. Есть, конечно, риск, что в итоге она совсем отключится, когда окажется в постели. Ну что ж, и это не беда, тогда поиграем во взрослую версию сказки «Спящая красавица».
Говорить в ночном клубе мешала бабахающая музыка, а вот кокетливо стрелять взглядом и прикасаться руками она своим безумным ритмом даже помогала.
Мне нравилось бесстыдство Моник! То, как она, тут же при всех, позволила себя целовать, запускать руки под одежду. И то, как на ухо скомандовала: «Хочу тебя! Хочу любви этой ночью и много! Поехали ко мне…» — и потом махнула официанту, прося рассчитать нас побыстрее.
И вот после всего этого сидит в такси, как чужая. Прижалась к дверце, теребит слишком большое, даже для среднего пальца, обручальное кольцо. И молчит…
Уже только в спальне она снова заулыбалась, включила на телеке какой-то музыкальный канал и налила в бокалы дорогущего коньяка.
— Я не умею заниматься сексом без любви… Так что ты не должен мне мешать полюбить тебя. Не бойся, я недолго…
— Ты о чем вообще? Разве это не увлекательный секс с незнакомцем, интрижка на ночь, приключение двух взрослых людей без обязательств? — Сказать честно, в этот момент я изрядно трухнул. Меня как обожгло всеми этими странностями. И почему алкоголь так быстро улетучился из её крови? Ясный взгляд, точные движения и хитрющая улыбка рыжей лисички в уголках губ.
— Все так… Одна-единственная ночь без повторов и без обязательств. Только вот проведу я её с любимым… — И в тот момент она первый раз посмотрела на меня ТАК… сокрушительно нежно. А потом прикоснулась к щеке теми самыми любопытными пальчиками, наслаждаясь каждым сантиметром.
Я ещё подумал тогда — наверняка именно так женщины встречают с войны своих любимых. Вот он, долгожданный, чудом выживший, сумевший вернуться домой. И когда все возгласы бурной радости и слезы счастья уже отгремели, когда они уже в спальне, за закрытыми дверьми, начинается то самое изумительное волшебство нежности и обалденного секса.
Моник смотрела на меня, как на ангела, сияющего, великолепного и единственного на всем белом свете. Целовала шею, трогательно кусала краешек уха, замирала на груди, слушая, как бьется сердце. Опускалась пальцами ниже, ноготками рисуя на животе дорожки. И еще ниже… без ложной скромности и стеснений, бессмысленных сейчас между двумя любовниками.
Меня так еще никто не любил — всего и безусловно. Без страстных сжиманий, обжигающих и дерзких. Без пьяных шуточек или пошлых причмокиваний. Это какое-то другое, почти святое действо срастания тел в нежности и с придыханием.
В этот момент Моник сняла со своей руки обручалку и надела на мой безымянный палец. И как-то я совсем не был против. Наоборот, почувствовал власть над этой сладкой дурёхой. Она моя! Вся целиком — и тело, и душа.
Уже в жгучем нетерпении подмял её по себя, раздвинул восхитительные ножки и вошел точно меж ними, без лишних церемоний.
Я солдат, что вернулся из ада и попал в райский сад, к своей женщине, в её теплое сокровище.
Я сейчас беру своё в её лоне, в её сердце, в песне стонов.
Я заполняю её собой, поднимаю к вершине, одаряю семенем. Печать ставлю изнутри, клеймо, что она отныне принадлежит мне. И только мне!
Моник обняла меня бедрами, подмахивала и кричала от счастья. Заканчивала бурно… точно так же, как когда танцевала — это была песнь свободы в сладострастии от ритма, рожденного мной. Ох, уж эта чертовка!
Потом лежали рядом, разомлевшие, на скомканных простынях.
— Малышка, ты просто чудо! Ангел секса и любви, спустившийся с небес в мои объятья. Как это тебе удается — всего за час свести с ума одинокого волка?
— Любимый, я не ангел… уж скорее демон… И ты прекрасно знаешь об этом.
— Хм… А мне казалось, я слышал хор небес, когда заканчивался в тебе. Это совсем не было похоже на адовы муки и стоны.
— Люблю, когда от тебя пахнет коньяком. — Моник поднялась с кровати, чтоб принести мне бокал с янтарным напитком. — Ты будешь пить, а потом дышать в меня, когда целуешься. Люблю так…. И запах твоего трубочного табака… соскучилась по нему.
— Ошибаешься, я не курю трубку. И вообще не курю, спортом занимаюсь.
— Не мешай мне тебя любить! — Лисичка сдвинула бровки, изображая гнев.
— Ты мне сейчас напомнила Мальвину, когда она Буратино отчитывала, смешная такая. — Я залпом осушил бокал и положил рядом с подушками. А потом притянул Моник к себе и хотел поцеловать, но она увернулась и, смеясь, попыталась выскочить из моих объятий.
— Э нет… раз ты противный деревянный мальчишка, то я посажу тебя в тюрьму. И буду потом учить, как правильно любить и где правильно ласкать свою Мальвину. — Девчонка и вправду достала наручники, розовые пушистики. — Руки твои мне понадобятся, люблю, когда ты пускаешь в ход пальцы, а вот за ногу я тебя могу тебя окольцевать с кроватью. Вот… все, ты в тюрьме! Теперь одну ладонь ложи сюда, а другую сюда…
Моник превосходно отыгрывала малолетнюю училку.
Учила мой член, как стоять, мои пальцы — как ласкать, моё тело — как принимать от неё наслаждение.
Я смотрел снизу на мою великолепную наездницу и стонал в такт каждому движению. Она сводила меня с ума. Горячо и страстно. Глубоко и нежно. Голова кружилась и воздуха не хватало.
И чем сильнее и чаще я дышал, тем все глубже проваливался в разноцветное НЕЧТО. Грань реальности растворилась, рассыпалась миллионом осколков и вмиг опрокинулась жутким и липким страхом.
— Стой… остановись! Мне плохо! — Я с трудом умудрился повернуть голову в сторону, и меня вырвало. Фу, мерзость какая! Как стыдно… На губах привкус металла. Вытер губы, увидел кровь. — Моник…
Договорить не смог, захлебнулся новым приступом кровавой рвоты. А моя женщина слезла с меня, отступила на пару шагов от кровати и спокойно смотрела… смотрела как меня корежит, разрывает болью, выворачивает кровью…
— А теперь, Дима, я постараюсь тебя разлюбить. Еще раз… Надеюсь, что хоть сейчас получится…
— Я не Дима… — хриплю из последних сил. — Меня зовут Саша… ты ошиблась… позови помощь…
— Ты жалок, Димка! Отвратителен в своем вранье. Я тебя ненавижу, слышишь, падаль? Мудак и козел! — Лицо Моник исказилось отвращением. Ей явно не нравилось смотреть на предсмертные судороги, но она заставляла себя… смотреть и ужасаться. Словно пыталась этими страшными картинами что-то переписать, перекроить у себя в мозгу.
— Су-у-у-ука… Су-у-у-ка-а-а…
Только спустя полчаса в комнате наконец-то стало тихо. В воздухе ядовито повисла вонь от рвоты, мочи и испражнений. Кровать была безнадежно испорчена. Моник подошла к окну и распахнула его, впуская огни и свежесть дождливой ночи. И сидела так долго, возле тела, замерзая в выстуженной комнате. Потом сняла с руки трупа обручальное кольцо и вернула его себе на средний палец. Завибрировал мобильник.
— Алло. Нет. Опять ничего не вышло. Да, можно минут через десять приходить убирать. Нет, я не буду ждать! Хочу покататься по городу и подумать. Не бойся, не буду… я же обещала тебе уже сто раз, что ничего с собой делать не буду, успокойся! Мне уже, наверное, никогда не хватит духа себя убить…
***
Моник на самом деле звали Мариной. Я это узнал от её любовника… бывшего любовника по имени Дима. Он встретил меня здесь, за гранью, и рассказал всю историю.
Они с Маринкой встретились в Индии, на каком-то фестивале. У него — жена и дети, у нее — муж. Но вот как-то закрутилось… Марина сразу бросила своего благоверного, а Дима не хотел. Любил детей, да и жену, пусть и по-своему…
Дурил голову любовнице пару лет, тянул, сколько мог, закармливал обычными сказками. Финал у этих сказок для взрослых оказался злым.
Маринка хотела отравить только его семейство, чтоб заполучить наконец-то любимого, но… Дима не пришел в тот день, как они договорились, остался с семьей и умер вместе с ними.
Невинные ангелы сразу отправились на небеса, а он не смог. Чем-то гадким и липким его припечатало к Марине.
— Сколько раз она пыталась таким образом тебя забыть?
— Ты третий.
— Кто ей помогает? Кто за ней убирает все, что она творит?
— Муж. Он вернул её, но не до конца. И вот теперь все мечтает, что Маринка ГЕШТАЛЬТ свой закроет и сможет его любить как раньше.
— Дурак!
— Да, и он тоже дурак….
