Глава I
Время все меняет, и расставляет по своим местам. В детстве меня часто называли куколкой, а в последнее время, смотря на себя в зеркало, я вздрагивала. Какой реакции еще можно ожидать, когда на тебя из гладкой поверхности смотрит уже давно не «куколка», а существо, похожее на скелет, обтянутый серой пергаментной кожей, лысое, без бровей и ресниц. Красные капилляры на белом фоне глаз с карими зрачками довершали образ голума из известной саги про почитателей кольца всевластия.
Не куколка, согласны?
Да, болезнь не красит.
Никого.
Никогда… Совсем.
Тяжело представить, но еще год назад я была довольно-таки пышненькая дама двадцати восьми лет от роду. Рост метр шестьдесят семь, темно-русые волосы вились беспорядочными колечками на концах ниже плеч, глаза – карие, губы – в меру пухлые. Нет, я могу написать и то, что я была прямо мечта поэта, и волосы шикарные, и глаза сияющая бездна, и коралловые лепестки губ, но…. Зачем врать? Обычная я. Довольно милая, но успокаиваю себя тем, что сказал один известный кутюрье – женщина, на сто процентов довольная своей внешностью, не может быть психически здоровой. У меня психика была здоровая и крепкая: могла вспылить, но быстро отходила, всегда шла на примирение первой, возможно, не в меру прямолинейна.
Моя жизнь могла сложиться иначе.
Рак…
А может – рок…
Неожиданный поворот моей судьбы в виде созвучной болезни подкрался незаметно, но уверенно перевернул мою жизнь. Опухоль быстро проникла в мой организм, щупальцами метастаз, охватывая и разрушая изнутри. Сейчас удалять больше нечего, доза препаратов максимальная, от прежней меня осталась только внешняя оболочка. Силы и оптимизма было много. Хватило бы на нескольких человек и они иссякали с каждым днем по капле. Море тоже состоит из капель, а пустыня из песчинок. И они утекают сквозь пальцы, оставляя пустоту и безысходность. Многие в такой ситуации отчаиваются, опускают руки, смиренно ожидая конца, или пытаются его ускорить, принимая решение о суициде. На удивление, мозги мои функционировали исправно, тремора в руках не было, и я развлекала себя чтением научных журналов и вязанием.
Вязать я любила. Это действо со схематическим запутыванием ниток металлическим крючком приводило мои мысли в подобие порядка, помогало днем переносить болезненные процедуры, призванные якобы облегчить мое состояние, на самом деле только продляющие агонию. А ночью…
Ночь я ждала с замиранием сердца и ужасом одновременно. Стоило только задремать, как в сознание врывалась боль. Почти на грани моих физических возможностей, она будто разрывала все внутри, и я четко ощущала, как холодные щупальца болезни ворочаются внутри меня, медленно, со вкусом вгрызаясь во внутренности. Не приходя в сознание, я срывалась на крик, приходила дежурная медсестра, делала укол, и сознание накрывало марево тяжелого наркотического дурмана.
Но даже во сне, навеянном опиатами, я не могла забыться. Иногда меня посещала мысль, что препараты, наоборот, провоцируют головной мозг на трансляцию мне фантастических кошмаров и сюрреалистичных галлюцинаций. И, чем чаще становились приступы боли, тем чаще мне снились какие-то готические ужастики. Они постепенно стали неизменными спутниками ночи. И я в каком-то извращенном предвкушении ожидала, когда мне приснится в очередной раз холодный каменный зал с высокими потолками, стрельчатые окна с яркими, неправдоподобно-живыми цветами на витражах под самим сводом. Я видела себя со стороны, лежащей на сером и холодном, наверное, мраморном, точно не могу сказать, алтаре. Внешне я выглядела, как до болезни, и от этого становилось еще более горько и обидно.
Общая картина повторяющегося кошмарного сна поражала сходством с фильмами о средневековье. Стрельчатые окна находились почти под потолком, и были полны света и ярких красок. Я лежала на странном камне внизу, где был густой сумрак, и холод пробирал до костного мозга, по бокам от меня стояли два напольных канделябра по пять свечей в каждом. И с каждым сновидением продолжительность видений увеличивалась, дополняясь новыми ракурсами и нюансами. Вчера мне приснилось все, то же самое, только из темноты, как из-за шторы, ко мне приблизился странный не то монах, не то колдун – черная ряса (или мантия) в пол, на голове - капюшон, скрывающий лицо. Поводив над моим телом рукой, он загасил одну свечу, и тут меня словно дернуло за невидимый ошейник к себе, лежащей на алтаре. Склонившись, он начал что-то шептать, но я всем телом чувствовала его цепкий взгляд, выискивающий что-то или кого-то в помещении.
С трудом удалось разобрать его слова:
- Наш дар… Наконец-то… то, что мы ищем, долго ищем… Мы ждем, мы очень долго тебя ждем….
Высокая фигура начала ниже склоняться над моим телом. До этого момента я наблюдала все происходящее, словно со стороны. Но, стоило погашенной свече вновь вспыхнуть, и картинка поменялась – уже снизу вверх, с того самого каменного алтаря я смотрю распахнувшимися глазами на тьму под капюшоном. И чем ниже склонялся этот странный тип, тем сильнее накрывала меня волна ужаса. Тело резко свело судорогой, и адская боль пронзила меня до самых кончиков пальцев. Я словно упала с большой высоты в собственное тело и зажмурилась…
- Кира! Кира! – меня ощутимо держали за плечи и сильно-сильно трясли. – Открой глаза! Слышишь! Я кому сказал, Кира!
До моего сознания, наконец, дошло, что кричат не во сне. Это наяву мужской крик вторит моим стонам. Открыла глаза и убедилась, что я по-прежнему в палате, рядом медсестра с врачом, и единственный человек, который не отвернулся и не захлебнулся жалостью ко мне.
Он приходил не часто, но этого было достаточно для того чтобы я после его ухода не думала ни о чем плохом. Разговаривал, как ни в чем не бывало, смотрел прямо, не отводя глаз. Мой бывший коллега, высокий сероглазый, русоволосый, спортивный. Словом, как в старой песне – и военный, и красивый, и здоровенный. А еще человек, несмотря на должность, статус и положение. Не зажрался, людей судит по поступкам, а не по понтам, и за каждый свой поступок и решение нес ответственность, которой не боялся. Таких раритетных мужчин, наверное, сейчас только по спецзаказу в заповедниках выращивают. Сначала нас с майором жизнь столкнула по работе, я тогда не в банке работала, а в военкомате. Он помог мне, я помогла ему. Потом я сменила место работы, вышла замуж, но раз в год мы с ним встречались, выпивали по чашке хорошего кофе в хорошем кафе, делились новостями и изливали друг - другу душу. Мужикам тоже иногда надо в чью-то жилетку плакать. И не было пошлости и подтекста в этих встречах. Встречались просто Сергей и просто Кира, ни должностей, ни званий, только человеческая теплота и понимание.
Он и в больницу приходил с цветами или глупыми книгами фэнтезийных сказок. И улыбался. Всегда только позитивные темы, улыбка и я забывала о капельницах, химии, уколах и кошмарах.
Уже бодрствуя, не могла никак определить, где я - врачи в своей униформе сливались со стенами и мебелью, их привычные ровные голоса напоминали «белый шум». Но рядом было что-то зовущее и важное, как якорь в бурном море. И в поисках этого «якоря» я диким пустым взглядом оглядывалась по сторонам, пока не зацепилась за него. Оказалось, тряс меня именно Сергей, его руки и сейчас лежали на моих плечах, врач и сестра в это время пытались сделать укол, а я заходилась в немом крике и все мышцы свела судорога настолько, что игла согнулась.
-Болит? – спросил врач. Я моргнула. – Хорошо, болит, значит, тело еще живое, – и уже протягивая медсестре лист назначений, – Аня, вот, ставьте капельницу. А вы посидите с Кирой, пожалуйста? Сами понимаете, госучереждение. – доктор развел руками, но и так было понятно, что здесь не до повышенной комфортности.
Сергей понимающе кивнул, и отошел в сторону, пока Аня ставила капельницу. Украдкой он вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони. Но я взглядом следила за каждым его движением, отмечая, как у него слегка подрагивали руки, взгляд – слегка ошалелый, а на рубашке со спины проступили мокрые пятна вдоль позвоночника.
Стоило нам остаться вдвоем в палате, товарищ глубоко вздохнул и вновь приблизился к моей кровати.
- Напугала… - Сергей сглотнул и, устроившись на стуле у изножья кровати, продолжил. – Мне сказали, что ты спишь, но к тебе можно. Захожу, а ты вся скореженная, трясешься в судорогах…
Откинувшись на спинку стула, мужчина прикрыл глаза и пару раз глубоко вздохнул, приходя в себя после нервной встряски.
- Ну, ты меня… - и уже шепотом и растирая лицо руками – напугала, Кирьяна.
- Извини, - попробовала сказать я, но голос не слушался, в горле словно натолкали стекловаты и звук выходил хриплый и срывающийся. Пару раз, прочистив горло, сделала вторую попытку – Извини, я не хотела. Сам знаешь, мне снится муть всякая, – и я почувствовала, как кровь потихоньку прилила к лицу.
Голосок был еще тот. А вид…. Представьте себе ожившую мумию с претензией на женщину – эдакое нечто в стиле унисекс серого цвета и лысое, да еще и голос как у оперного баса, который поет фальцетом. Ага, вот это самое ОНО я из себя сейчас и представляла.
Пока медсестра мерила давление, колола что-то в одну руку, ставила капельницу в другую, я внимательно присмотрелась к Сергею: сидит, ссутулившись и оседлав больничную мебель, подбородком упирается в сложенные на спинке руки, а вот пальцы подрагивают и взгляд отводит, и нервная усмешка проскальзывает на губах. И усмешка не надо мной, и не над ситуацией, а над тем, что он – боевой офицер, бравый командир, мужчина, наконец, а позволил себе такую панику. И мало того, что позволил, страшнее и смешнее, что позволил это увидеть другим.
Медсестра кивнула своим мыслям, подключила новый пузырек и с робкой улыбкой умчалась в другие палаты.
Потекли минуты, отмеряемые капельками раствора. Сергей молчал, я к нему не приставала. Было очень стыдно и жутко неудобно, что он ходит сюда, что видит меня такой, что, скорее всего, я не смогу отплатить ему за его теплоту и дружбу. Сомневаюсь, что его семья знала об этих его визитах. Он слишком хороший семьянин, чтобы нервировать этим своих домочадцев. Спустя полчаса он сам отключил пустую капельницу и пересел поближе ко мне.
- Прости меня, Сереж, - начала я. – Мне очень неловко, что тебе приходится все это наблюдать, - я обвела палату и себя свободной рукой.
Мне в ответ неопределенно махнули рукой и погладили острое плечо.
- Ничего, не забивай этим голову. Просто так, как твой… - Сергей осекся и отвел глаза, упершись локтями в свои колени. – Черт, не могу я до сих пор понять, как можно было так поступить? Бросать на произвол судьбы ни близких, ни друзей, тем более слабых, это же мерзость какая внутри должна быть у него.
А мне стало горько, по-настоящему горько от тех воспоминаний, что пронеслись в моем мозгу. Весь прошедший год, все что было, на что надеялась, чего лишилась. Диагноз стал громом среди ясного неба. Свой уход муж мотивировал нежеланием находиться вблизи и жить с гниющим фактически трупом. Чемоданы были собраны с космической скоростью и тот, кто клялся быть опорой и в горе и в радости вернулся к маме, дожидаться развязки и строить новую счастливую жизнь. А я тогда сидела почти до полуночи на кухне, в темноте, смотрела в одну точку, почти не моргая – сил не было даже на то, чтобы уйти в спальню, или заплакать. Выдержка моих родителей была просто фантастической, когда выяснилось, что у меня не просто опухоль, а карцинома отец только еще больше поседел, а мама при мне стала больше молчать и опускать глаза. Чего они стыдились, и в чем считали себя виноватыми я так и не узнала.
Чтобы оплачивать лечение, разменяли мою двухкомнатную квартиру почти в центре города на однокомнатную в студенческом городке с доплатой. Когда доплата стала заканчиваться, очень пригодились деньги от сдачи квартиры.
Видя, как родные переживают, а лечение уже не приносит результатов, в последние два месяца я запретила маме и папе приходить ко мне, только звонки, только смс. Пусть запомнят меня с волосами, бровями, пусть худую, но похожую на их дочь.
От воспоминаний стало еще больнее на душе. В горле ком, я его сглатывала с большим усилием. А вот взгляд глаза-в-глаза стал триггером, и я не удержалась и протянула к нему свободную руку.
- Мне страшно, Сереж… Мне так страшно, – голос не слушался, и я говорила шепотом. – МНЕ ОЧЕНЬ СТРАШНО!!!!!! Я не хочу умирать!!! – сиплый срывающийся вопль отчаявшегося человека разорвал тишину отделения и моей палаты. Губы задрожали, лицо исказила уродливая гримаса и слезы, едкие и горючие, как кислота, потекли по щекам, оставляя дорожки на желтоватой коже. Я плакала, первый раз за весь год я дала волю отчаянью и боли, впервые выплескивала свою обиду на мужа-предателя, жизнь-заразу и на весь остальной мир. Сергей притянул меня к себе за плечи и гладил по спине, как гладят больного ребенка. – Почему я?! Господи!!! Сережа, ну почему я!? Кому я сделала так плохо, что теперь ТАК расплачиваюсь? За чьи грехи мне все это? Я боюсь, - голос, сорвавшись вначале, теперь был способен только на хриплый шепот. Нервная дрожь сотрясала все мое тщедушное тельце. – Я боюсь. Я не хочу умирать. Я детей хочу, я жить хочу. За что ты меня караешь, Боже? – говорила и кричала я, зажимая рот кулаком. Не могу я напоказ, ни страдать, ни любить.
Сергей теперь не только гладил меня по спине, но и слегка укачивал, повторяя все время пока я не затихла:
- Тшшшш, тише, маленькая, тише. Вот увидишь, все наладится, все исправится. Все будет хорошо. – Сергей с отеческой интонацией в голосе шептал мне, как индийскую мантру, – Все наладится, все обязательно наладится, не бойся…
Постепенно мои рыдания и всхлипывания стихли, я только тяжело вздыхала, а в голове царили туман и чувство какого-то отупения. Майор аккуратно отстранился и уложил меня под одеяло, укрыл и, погладив, по аккуратной лысой голове, коснулся моих закрытых глаз невесомыми поцелуями.
Я не спала. Просто впала в состояние оцепенения, и глаза закрыла потому, что не хотелось его задерживать. Пусть идет. Ему домой возвращаться через половину города надо. Сынишка будет ждать папу, и жена уже, наверняка, наготовила вкусностей.
А меня в глаза поцеловал. В моей голове, затуманенной лекарственным дурманом, мелькнуло воспоминание о примете: если целуют глаза – это к долгой разлуке.
Выждала минут десять после того, как за Сергеем затворилась с легким скрипом дверь палаты, и, медленно сев в кровати, я встала. Крадучись подбрела к окну, из которого хорошо была видна дорожка, по которой в наше отделение приходят посетители – для них даже отдельный вход был, и замерла, прячась за полосками жалюзи кремового цвета.
Сергей сидел на лавочке, закрыв лицо руками, вся его поза выражала сильное напряжение. Широкие мужские плечи дрогнули. Торопливо растерев лицо ладонями, он глубоко вздохнул, закурил и пошел к машине.
«Все правильно, - подумала я. – Он со мной попрощался. Тяжело терять друга. А мне гораздо тяжелее, мои хорошие, я теряю вас ВСЕХ…»
С этой мыслью я как-то разом успокоилась и собралась.
Если быть до конца честной, то я плохо понимала причины того, что сделала впоследствии. Это как собираться в отпуск, когда заявление еще не написал, шеф в отъезде и будет нескоро, а твой поезд уже вечером.
