— Конечно, братец! Но я бы и не заметила, если бы ты не сказал…
— Ничего, — утешал её тогда Линь. — Некоторые не замечают и того, что у них под носом… А у тебя с этим всё хорошо!
И он клал спелую грушу прямо под нос Сун Фань.
Помимо этого Линь видел порою, как оживают львы, стоящие в самом начале ступеней, под аркой. Он говорил, что они зевают, прямо как кошки, когда на них долго светит жаркое солнце, и ныряет в пруд каменная черепаха, и даже — какие сказки! — ходит иногда по саду волшебный цилинь.
— Он похож на дракона, с рогами, с хвостом быка, и он порой выглядит очень страшно, а порой, сестрица, тебе при нём так хорошо… А бывает, что всё и сразу, если такое время.
— Какое?
— Смутное.
— Братец Линь, а ты не обманываешь меня? — всё же настораживалась порою Сун Фань.
А Линь молча складывал за спиной руки и улыбался.
Ещё иногда он стоял в пагоде с Буддой и долго-долго молился — Сун Фань тогда не мешала ему, болтая ногами в озере и приглядывая за тем, чтобы никто не пришёл.
А в общем, а в целом — их дни проходили мирно и хорошо.
Вечер
Как-то раз Сун Фань оказалась в саду поздним вечером.
Братья снова её обидели, а родители — как всегда — решили, будто бы виновата во всём Сун Фань, и тогда, невзирая на темень, крошка Фань понеслась в то место, где ей всегда хорошо.
А на полпути Сун Фань застала гроза. Она прибила пыль на дороге, разогнала по домам людей, и только Сун Фань не изменила себе — и смело прыгнула в озеро, чтобы пробраться в сад. Плывя под водой, она слышала, как стучат тяжёлые капли, словно отголоски чего-то, прорываясь сквозь толщу воды.
Дождь заливал кувшинки, барабанил по каменным львам и умывал все цветы и деревья.
В опустившихся сумерках, когда духота улеглась, а лягушки ещё не проснулись, в этой вязкой и странной тишине, в аромате влажного можжевельника Сун Фань увидела что-то новое. Сад оказался вдруг не таким, непривычным, и чем темнее становилось в округе, тем больше он пугал крошку Фань.
Зажмурившись, Сун Фань пробежала под тёмными ветками ивы, барабаня пятками — пронеслась по мосту, аккуратно обошла статуи льва и львицы, чтобы они ненароком не зарычали, и наконец-то взобралась на холм к Будде, сияющему в свете огня.
От ног Сун Фань на сухом полу образовалась лужа.
— Прости меня, милый Будда, — попросила она полушёпотом.
Едва пробиваясь сквозь шум дождя, долетело в ответ:
— Не прощу.
Сун Фань застыла от страха. Напугавшись, она стала вертеть головой, искать кого-то глазами, но в сумерках — пус-то-та. Тогда она вскинула голову к Будде, медленно и аккуратно, но тот был совершенно невозмутим, хотя и смотрел на Фань.
— Ты говоришь со мной? — попробовала она робко, пугливо.
— Я тебе отвечаю — это ты всегда говоришь со мной.
И голос у Будды оказался каким-то странным: Сун Фань воображала его другим — раскатистым, низким, гремящим. А на деле: Будда говорил почти так же, как говорил и Линь.
— Я… — Фань запнулась, шлёпнулась на колени и ударилась лбом о пол, — я не принесла тебе груш сегодня. Я так бежала!..
— От кого?
— Просто так, — призналась Фань, — вот сюда… Здесь мне лучше — с тобой и Линем.
Дождь вдруг усилился, погасла свеча у Будды, громыхнуло небо так сильно, словно заколотили в там-там.
— Думаешь, я смогу защитить тебя? — спросил сквозь всё это Будда.
Но Сун Фань всё равно зажмурилась, прижалась к алтарю и задрожала — от холода и от страха. Ей стали казаться всякие вещи. В каждом сучке, пеньке, в каждой шуршащей кроне ей мерещилось существо, готовое её съесть. Скрипели ветки, стонал ветер, проносясь вдоль холма, на небе вспыхивал один серебряный дракон за другим — и Фань казалось, что они к ней всё ближе, ближе и ближе…
А потом появился Линь.
Он вышел из-за Будды, весь растрёпанный и сырой, будто стоял там всё это время:
— Крошка Фань! — окликнул он.
И Сун Фань едва не расплакалась — впервые — от счастья: так она была рада, что теперь не одна.
— Ах, Линь! — кинулась она к братцу. — Ты здесь!
Крошка Фань обняла его, и складки мокрого шёлка прилипли к её рукам.
— Ты что, испугалась? — спросил, улыбаясь, Линь.
Он был очень тёплым, и за ним не было мира, казалось, был только он, и Сун Фань не хотелось его отпускать.
— Почему ты так поздно? — спросила она.
— А зачем ты пришла?
Сун Фань помолчала немного, задумалась, согревая дыханием сырую одежду Линя.
— Мне просто хотелось уйти, — сказала она наконец.
И они постояли, обнявшись, пока Фань не перестало трясти от страха, постояли под звуки обложного дождя, ветра и грома.
Но несмотря на это, им было хорошо.
* * *
— Разве тебе не нужно домой? — спросил её Линь.
Они сидели на широких перилах пагоды, смотря на дворец. Он расстилался перед ними, словно ковёр из драгоценных камней, весь поблёскивающий от света зажжённых окон и факелов. Кое-где огоньки двигались, и Фань понимала, что это ходит прислуга.
— Нет, не нужно, — поболтала ногами Сун. — Такое со мной бывает, что я не прихожу. Не возвращаюсь домой.
— Возвращаться домой… — повторил странно Линь.
Сун Фань на него посмотрела. В тусклом свете луны было едва заметно, и всё же Фань разглядела, как Линь вроде бы улыбнулся.
— Что здесь смешного? — не поняла она.
— Ничего, — ответил Линь тихо. — Просто если не хочется возвращаться, то какой же это дом, сестрица?
Сун Фань хотела что-нибудь возразить, но не смогла придумать.
— Плохой? — предположила она.
— Не знаю, крошка Фань.
Они снова помолчали, посмотрели на дворец, поёжились от ветра, пробирающего до костей из-за влажной ещё одежды.
— И всё же, братец, ты здесь зачем? — спросила Сун Фань опять — не в первый уж раз.
— Я, как и ты, убегаю.
— Ты ведь большой и взрослый!
— Ну и что, крошка Фань? Ну и что?.. Смотри лучше, какое чудо!
Сун Фань не хотелось совсем отвлекаться, но всё же она поняла, про что братец Линь говорит: от ковра под ногами оторвался один огонёк и вдруг полетел, полетел, заплутал, как будто бы в звёздах, а потом опустился на руку Фань.
— Светлячок, — объяснила она, передавая огонёк Линю. — Я их не видела очень давно.
— Как будто бы часть дворца, — снова навоображал что-то Линь.
Всё-таки он был тот ещё Фаньтазёр! Сун Фань так и не научилась делать подобные вещи (уж точно не так хорошо, как Линь). Зато она искренне улыбнулась.
— Значит, я его потрогала — а заодно и дворец.
— А может, и императора, — предположил Линь.
— Императора — это всё-таки вряд ли, братец… Но если ты возьмёшь его лучше, вот так, то сможешь освещать себе путь, возвращаясь. Здорово я придумала, да?
— Крошка Фань — большая молодец, — согласился с ней Линь и аккуратно прикрыл светлячка ладонью, чтобы тот никуда не вырвался и больше не улетел.
Вечер стал гуще, темнее, наступила непроглядная ночь. Луна, как отполированное блюдо, засияла над головами; любуясь ей, Линь рассказывал крошке Фань новые сказки, пока её не потянуло ко сну…
Деревья и сад больше не пугали Сун Фань, гроза миновала, и Линь тихо насвистывал песенку, играясь со светлячком. Крошка Фань растянулась на перилах, ногами коснулась Линя, чтобы он не ушёл, и сама не заметила, как заснула, убаюканная всем, что испытала за этот день, утро и вечер.
Ночь
Появились ароматы осени.
Через несколько дней, пока Сун Фань дожидалась друга, с ней приключилось чудо: объявился цилинь. Крошка Фань как раз прилегла внутри пагоды, где они часто встречались с Линем, когда вдруг замолчали цикады, потемнело на небе солнце, а потом и вовсе — задул северный ветер, путая ветки плакучей ивы над мостиком. Фань приоткрыла сонно глаза и увидела: статный, как дракон, с большими ноздрями, весь в чешуе, цилинь аккуратно ступал по воде, и от его блестящих копыт отходили круги — всё больше, больше и больше. Длинные усы его парили в воздухе, а на крупе сидел младенец — он держался за ветвистые рога и смотрел по сторонам, раскрыв от восторга рот. В этот момент у Сун Фань как будто замерло сердце — вместе со всеми звуками этого мира. И ей было так страшно смотреть на божественного зверя, и ей было так от этого хорошо! Цилинь гордо прошёл рядом с ней, обернулся, посмотрел прямо в душу, а затем удалился — и пока не исчез его хвост за кустами физалиса, Сун Фань не могла вздохнуть. Ей всё чудилось, что так она и умрёт: под чернеющим небом, с ветром, пробирающим до костей, и даже не попрощается с милым Линем…
А затем она проснулась из-за того, что плачет.
Линь дёргал её за плечо, наклонившись, а она только и смогла что обнять его. Ей стало отчего-то ужасно больно — и она сама не поняла, отчего…
* * *
— Значит, всё так и случится, — объяснил ей Линь, когда она успокоилась.
Вместе они сидели под сенью пагоды, где Линь учил её выводить иероглифы мокрой кистью прямо на голых камнях. Иероглифы быстро сохли, и Линь говорил, что в этом весь смысл — всё в этом мире уносит ветер: не стоит ему мешать.
— Императрица рожает. Я так слышал.
— Правда?
— Видимо, ждут проблемы юного императора.
— У него появится сынок или дочка — что же в этом плохого? — не поняла Сун Фань.
— Посмотрим, сестрица.
И Линь беспечно пожал плечами, и улыбнулся, и нарисовал такой сложный иероглиф, что бедная Фань не смогла его повторить. Хотя Линь и казался ей не очень-то высоким вельможей, Сун Фань поражалась порой, как много он знает. Читать все эти рисунки, складывать их в предложения, рисовать их, не отрывая кисть, — казалось, что Линь творит чудеса.
У Сун Фань пока ничегошеньки не получалось!
— Скажи мне, сестрица, — обратился к ней Линь после недолгого молчания, такого уютного и сонного, какое бывает лишь в жаркий полдень. — Если я тебя попрошу кое-что передать, сможешь ли ты это сделать?
Сун Фань посмотрела на Линя внимательнее, чем прежде. Его выбритый лоб немного вспотел, а из плотной косы выбилось несколько прядей. Сун Фань вдруг подумалось, что сегодня он выглядит неопрятнее, чем обычно.
— Ты куда-то спешил, братец Линь?
Но Линь не ответил на этот вопрос:
— Мне очень нужно в честь праздника отнести несколько юэбинов. Поможешь?
— Юэбины? — тут же забыла обо всём Фань.
Дело в том, что она их даже не пробовала — уж слишком они были дорогие для их семьи.
Линь об этом как будто бы знал, поэтому, пускай и не отрывая кисти, он широко улыбнулся — от его глаз разошлись лучи. И запустил свободную руку за край халата.
— Вот, посмотри, — предложил он, достав аккуратный свёрток.
Сун Фань послушно взяла его и, не удержавшись, сунула туда нос: внутри оказались лунные пряники.
Сун Фань задохнулась от восторга, когда Линь пообещал ей:
— Скажешь, что они твои, когда мой друг их оценит.
— И я смогу их съесть? — не поверила девочка.
— А что же с ними ещё делать, глупая?
Сун Фань сама не заметила, как снова начала плакать. Никогда, никогда раньше она не пробовала настоящего юэбина! Пока дети вельмож ходили по базару, набирая себе пряников самых разных сортов, она лепила комочки из риса и притворялась, будто они — настоящие пряники.
Линь накрыл её неопрятную головку ладонью, а Сун Фань спрятала лицо в его шёлковом рукаве. Они просидели вот так очень долго, потому что крошка Фань упивалась своими счастливыми слезами и запахом из этого свёртка, а Линь рассеянно поглядывал в сторону озера, где прохаживался волшебный цилинь.
Зажигались в воздухе первые светлячки.
* * *
Обратно Сун Фань пошла через шумный базар.
Как и обещал ей Линь, господин отдал ей юэбины, пускай и разломанные пополам. Он сказал (весь такой важный, прямой, словно палка):
— Какая крошка! — и пригладил вихор на её голове. — Ведь ты же поможешь нам, правда?..
Господин показался очень странным для Фань. Она шла вдоль прилавков, вспоминая об этом и откусывая юэбин по крупинке — чтобы досталось братьям. Всё вокруг шумело, кто-то громко ругался, пахло едой и травами, а перед Фань словно ничего не было — она просто шла вперёд, улыбаясь. Этот её юэбин — самый вкусный на свете!
Словно опять замерла округа, и Сун Фань жила во всём мире одна, совершенно, и она скакала между прилавков, кружилась, закрывала глаза, и путалась в тканях у лавки портного, и бегала, звонко смеясь. Она не слышала стука копыт — она ничего не слышала.
Если бы не Линь, то никогда бы она не стала такой счастливой! Как же ей повезло!..
А потом Сун Фань оттолкнули в сторону, пробегая мимо.
Много-много солдат стеклось в ту сторону, где побывала Фань…
И через несколько дней, когда всё утихло, когда Фань должна была снова вернуться в сад, она застала чужой разговор. Сун Фань не хотела подслушивать, но почему-то остановилась и навострила уши.
Торговец продолжил нашёптывать её отцу, но так, что Сун Фань могла всё расслышать.
— Так ведь говорят, что давно… Просто наш император ничего не слышал — и не хотел!
— Что вы, что вы! — испугался отец Сун Фань, однако же ухо своё не убрал. — Льва съела его же львица… Какие дела!
Торговец продолжил:
— Говорят, он уже собирал союзников, а послания свои передавал в юэбинах (только представьте себе, братец Сун!). В последний-то раз кто-то послания перехватил… А императрица всё ладно обставила! Провисел на иве в летнем саду…
— Мучился?
— Мучился.
— Ну, что же... и поделом! — махнул рукой отец Фань.
— Поделом!
— Может быть, заживём теперь?
— Заживём!
И на этом торговец выпрямился со скрипом, помахал соломенной шляпой на прощание и покатил тележку, нагруженную посудой и тряпками.
Фань ощутила тревогу, не похожую ни на что — и вроде бы с Линем они обсуждали, что так, наверное, всё случится, и вроде бы закончились поиски среди бедняков, и ничего больше не угрожало спокойствию Фань, а всё-таки сердце её заныло.
Следующим днём, как обычно, она отправилась в сад. Там она села перед Буддой, который тут же на неё посмотрел, поклонилась ему и спросила задумчиво:
— Разве можно что-нибудь передать в таком крошечном прянике? Я ведь пробовала его — слишком вкусный был юэбин, чтобы кого-то из-за него убивать…
* * *
С тех самых пор Сун Фань не встречала Линя. Она ходила в их сад каждый день, писала пальцем иероглифы на камнях, ждала, и ждала, и ждала, и потом плакала, и выглядывала знакомые пёстрые ткани, похожие на цветы, и длинную косу, и глаза, такие по-звериному пристальные, такие по-человечески добрые, и (может быть) цилиня, который унёс бы её печаль.
Шли годы, восходила звезда нового императора, и Сун Фань больше не пролезала сквозь прутья решётки.
Дорогой первый друг, сказки, дерево в россыпи груш — всё осталось там, словно было чудесным сном, дивным садом посреди неприглядной жизни.
И всё же Сун Фань порой вспоминала звонкий смех Линя.
И всё же — думала о том, как опять одиноко Будде, сидящему на холме.
