Но Фан-Фан подплыл к нему близко, скомандовал рыбкам: «вниз!» и попросил Этьена с улыбкой, ласковой и широкой:
— Просто иди за мной.
И Этьен почему-то не осмелился не поверить ему теперь.
Глава четвёртая - Если бы ты был мной
Белобрысый подплыл к самому тросу, опустился на него и зашагал, притворяясь, что может упасть. Мост был узким, но длинным: по нему раньше ездили поезда — Этьен видел под слоем плюща ржавые рельсы. Пока Фан-Фан изображал акробата, Этьен шёл рядом по шпалам, наблюдая за ним.
— Если я упаду, то стану плоским, как блинчик. Ты какие блинчики любишь?
Этьен задумался: он их ел, наверное, пару раз в жизни, но было стыдно в этом признаться.
Однако Фан, казалось, не собирался и слушать:
— Я люблю с джемом и дырочками, — мальчишка сделал большой кувырок. — Ты любишь джем яблочный или сливовый?
— Не знаю.
— Тогда спроси меня что-нибудь.
Этьен колебался: он не умел играть в детские игры. Нахмурившись, он сделал вид, что заинтересовался рыбой у себя под ногами, лишь бы не отвечать. Та была небольшой и красиво-зеленой. Она пряталась в водорослях, подбивающих шпалу, и мутным глазом смотрела на Этьена, словно в чём-то подозревая.
Фан-Фан всё понял и начал первым:
— Если бы ты был взрослым, то был бы…
— Волшебником? — предположил Этьен неуверенно.
— Ага! — похвалил белобрысый. — Теперь твоя очередь.
Этьен снова пошёл вперёд, вглядываясь в синеву перед собой; у края моста, кажется, вырос лес, и там же скрылся туннель, заваленный ракушками и камнями: рельсы уходили под эту стену, словно на них опустилась гора.
— Ну? — поторопил его Фан, беззаботный донельзя.
Тогда Этьен громко вздохнул и начал:
— Если бы ты был животным…
— То ланью.
— Если бы ты был рыбой…
— То крокодилом.
— Что?
— А что?
— Крокодил — это не рыба.
— Рыба, конечно! Ты просто труслявый и ничего не знаешь.
Этьен уже привык к заявлениям подобного толка; он ещё не нашёл корону, но знал, что у Фана она где-то есть.
Нахмурившись, Этьен отвернулся. Белобрысый этого не упустил: он вообще был крайне внимательный малый, так что, ещё немного попрыгав на тросе, раскачав его, как обезьяна, он подхватил потерянный разговор:
— А если бы ты был растением, то был бы?..
— Крапивой.
Хулиган сунул в рот палец, серьёзно задумавшись. Кажется, эта мысль была для него нова.
— А почему? — не вытерпел он.
— Чтобы никто не трогал.
— Прям совсем?
— Прямо совсем.
— И даже если я весь изголодался?
Этьен пнул в сердцах камешек, и он, издав тихое «дзинь», отлетел от металла рельсы — прямо в речного рака; тот был обмотан тиной и крался вдоль высоких перил, а поэтому не ожидал. Подскочив, рак оскорблённо, бочком отполз подальше от Этьена и убежал, похожий на пристыженного человека. Этьен нехотя покраснел.
— Что значит — изголодался? — лопнул всё-таки он, обернувшись на Фана.
— Я смогу сварить из тебя бульон? Или супчик?
— Не надо ничего из меня варить. Я же крапива!
— А можно тебя завернуть в блины?
— Нет.
— А если я ночью захочу в туалет, а там будешь ты, и я на тебя…
— Смотри! — перебил хулигана Этьен, стараясь ничего не додумать. — Давно здесь ездили поезда?
Он вспомнил этот вопрос, лишь бы утихомирить болтливого Фана, однако это и впрямь казалось весьма интересным: почему есть дорога и мост, но никто здесь не живёт и не ездит?
На мгновение Этьен замечтался, представив, как по начищенным рельсам, сигналя, выплёвывая из трубы пузыри, мимо проносится целый состав; у него на окошках трясутся занавески из ситца, а по коридору ездит тележка с едой. Отталкивая от боков мелких рыбок, пугая крупные косяки, поезд разрезает воду от горы до горы, чтобы потом ухнуть за горизонт.
Фан подпрыгнул впритык:
— Никогда!
— Но дорога же есть, — возразил Этьен.
— И деревня есть. Только я всегда жил здесь один — и никто по мосту не ездил.
Этьен опустил низко голову, закрывая лицо волосами. Они висели у него как обычно, словно вокруг была не вода.
— Один? — безразлично переспросил он.
Белобрысый радостно покивал.
— Ага. Поэтому я не буду крапивой, — Фан забрался на рельсу и снова вытянул руки, кажется, подмурлыкивая что-то под нос. — Какое растение трогают чаще всего?
Этьен задумался.
— Не знаю… — признался он. — Может быть, мята?
— Ты заваришь кружку чая со мной?
Этьен украдкой глянул на друга — и на этом попался: белобрысый ждал его взгляда, как будто какого-то обещания, и тепло улыбнулся в ответ.
— Ну? — поторопил с нетерпением он.
— Да. Наверное. А ты… разрешаешь?
Фан-Фан радостно хлопнул в ладоши и станцевал:
— Завари меня в чайник! Вот будет здорово!
Этьен не смог не улыбнуться в ответ.
— Глупый какой, — по-доброму шепнул он.
Но Фан-Фан не расслышал. Шлёпая вдоль по рельсе, виляя попой, барабаня по надутому пузу — наверное, делая музыку, — он выглядел ясным июньским небом. А Этьен — вместе с ним.
— Слушай, — прервался весело Фан, хватая Этьена за локоть, — если я разрешил себя заварить…
— То что?
— Я всё же смогу на тебя пописа…
Этьен заткнул непоседе рот, но потом — рассмеялся. С ним никто раньше вот так не шутил! В этих словах — ни смысла, одна лишь фантазия, блажь, ребяческое воображение, и Этьен не догадывался, как же это беззаботно и хорошо.
Крепко сжимая Фана, он почувствовал вдруг, как воссоединяется с чем-то, что глупо утратил. А может, с тем, что утратили за него.
Этьен учился чему-то с начала.
И Фан теперь — вместе с ним.
* * *
— Если бы ты падал с неба…
— И не расшибся.
— Если бы ты был кем-то другим…
— Я бы не был.
— Если бы ты сказал мне всю правду…
Но вот тут Фан, наконец, замолчал. Не оборачивая головы, Этьен знал почему-то, что лицо у белобрысого изменилось. Оно иногда становилось таким — странным, как тогда у колодца. Бродя с мальчишкой по пустой, молчаливой деревне, то и дело упираясь в неприветливый тёмный лес, учась делать в воздухе перевороты и привыкнув к пусканию пузырей, Этьен пытался усыпить бдительность Фана. Но тот был стойкий и, в общем-то, не дурак.
Пока Фан, надувшись, топал ногами по тросу, Этьен свернул к другой половине моста. И перегнулся через перила, вглядываясь в беспросветную синь — свет солнца не проходил сюда через толщу воды. Изгибаясь, там плавала стайка рыб; она попадала в течения, вихрилась, похожая то на атласную ленту, а то на воздушного змея. Этьен пронаблюдал за ней тяжёлым серьёзным взглядом и даже не шевельнулся, когда рыбки взлетели вверх — вода ударила Этьена в лицо и, отталкиваясь от плавников, расчесала волосы.
— Знаешь, что там? — появился рядом улыбчивый Фан, уже позабывший обиду.
Подпрыгивая от нетерпения, он указывал пальцем под мост — в сторону самого дна.
— Откуда?
— Сплаваешь вместе со мной?
Этьен осторожно, по-новому, глянул в синь. Та пугала. Она походила то на туман, то на густое болото, и звала к себе, и говорила, что не надо спускаться. Чем дольше Этьен оставался здесь, тем больше находил причин не двигаться с места.
Но в этот раз он опять пересилил себя. И кивнул.
Фан похлопал в ладоши; он показался Этьену очень счастливым — словно давно этого ожидал.
— Давай руку, — попросил Фан, вспрыгнув на перила и с хохотом поскользнувшись.
По крайней мере, он не схватил его за трусы.
* * *
Они поплыли вниз, и вроде бы глубже, и глубже, а на самом деле — увидели горы под самыми животами. Те, что пониже — густо-зелёные и похожи на черепах, а пики высоких украшены снегом — ну точно сливки на пудинге! Этьен задержал дыхание от восторга, а Фан, наоборот, напускал пузырей, то хихикая, то улыбаясь: ему нравилось видеть, как друг удивляется.
— Хорошо? — проплыл он у Этьена под носом, раскинувшись на спине.
— Очень, — честно признался Этьен.
Фан изогнулся и нырнул в самую глубь, к подножию одной из заснеженных гор. Казалось, потребуется час или два, однако очень скоро мальчишки были на месте. Пока Этьен плыл следом, любопытно озираясь, начиная робко, но всё же сиять («Что за место! Какая сказка!»), вокруг потеплело, и появились из-за деревьев рыбки, похожие на светлячков. Они окружили Фана, как будто признавая его, а вот Этьена слегка невзлюбили.
— Смотри, — подсказал ему Фан, — просто падай вот так — ты умеешь!
И мальчик расставил руки, не двигаясь, будто замирая в полёте, и начал опускаться к верхушке одной из сосен. Пока он так медленно и расслабленно падал, светлячки облепили его со всех сторон, наверное, обнимая. Этьен тоже себя отпустил — он захотел попробовать.
А захотев, позволил себе упасть.
Вместе с визжащим Фаном, вдыхая запах зимнего леса, Этьен запарил в облаке светящихся рыб. Они были его парашютом, ковром-самолётом, уютным матрасом, они плавали между пальцев и пощипывали за пятки; медленно оседая, Этьен сонно прикрыл глаза. В грозной тишине этих гор было особое очарование, они манили к себе, смыкали вокруг объятия…
Только казалось, что кто-то надрывно лает. Но Этьен знал — здесь не бывает собак.
Тем временем белобрысый громко пел песенку и улюлюкал, — и падал всё ниже, всё ниже, у Этьена под сердцем и животом. Близилось подножье горы. Серебрились макушки леса. Сосульки звенели, как колокольчики.
Потом, на земле, Фан посмотрел на Этьена и согнулся от смеха, загоготал так, что все рыбки тут же исчезли в кустах:
— Что? — растерялся Этьен и покраснел.
— Ты забавный!
— И ты.
— У тебя была борода!
Этьен потрогал лицо, но, конечно, ничего не нашёл.
— А у тебя — целая грива.
— Вот это потеха!
И Фан-Фан расхохотался до слёз, задыхаясь — упал на колени; смотря на его лицо, Этьен отстранённо подумал, что теперь тоже сумеет так. Ну, может быть, не сегодня.
Может быть, не сейчас…
Затем Этьен понял, что к тому же ничуть не замёрз. Под голыми ступнями скрипела корочка льда, изо рта валили пузыри с примесью пара, а на самом деле — тепло, как и всегда под толщей воды. Изумительно!
— Здесь у меня своя резиденция, — подал голос Фан, кольцом выставляя грудь. — Пойдём, я тебе покажу.
Этьен стал наступать на следы, вереницей потянувшиеся позади Фана. Они всегда были в пору, как любимые туфли.
Оглядываясь, Этьен старался не отставать, вскидывая голову к вершине могучей, нависающей над ними горы — не засматриваться; Фан прыгал из сугроба в сугроб, высоко задирая ноги, и сливался волосами с белыми лапами ёлок.
— Давай поживее, смотри!
Этьен вскарабкался по скользкой тропе, так как всё ещё плохо плавал.
Белобрысый ждал его у пещеры, раскрытой, словно хищная пасть, ощеренной сосульками, как клыками. Фан подмигнул и бесстрашно шагнул туда — пританцовывая и по-прежнему напевая.
— Ты уверен?
— Трусля-явый!
— Я понял, иду!
Эхо разнесло возглас Этьена по тёмной пещере и разбило всю тишину. В этот момент наконец раздался радостный лай.
— Это — мой первый советник. Не бойся: он так разговаривает. Хочешь погладить?
Этьен вжался в одну из сосулек и вытаращился на рыбу.
Рыба вытаращилась в ответ.
— Фан.
— А?
— Почему она лает?
— Разговаривает так, я же…
— Рыбы не лают! Не лают они!
— Гав, — вмешался первый советник и, весь извиваясь, снова прилип к довольному Фану — ну точно заждавшийся пёс!
Такого Этьен точно не ожидал. Обняв сосульку покрепче, он вгляделся в длинную, лохматую чешую, в чёрные ноздри, а ещё — в ошейник и поводок. Это была какая-то сказка — уже даже не волшебство.
— Потрясающе? — горделиво наглаживал рыбу Фан.
— Д-да.
— Ей надо тебя хорошенько обнюхать. Она вообще-то бойцовская. Если что — загрызёт!
Рыба улыбнулась Этьену беззубо и глупо. А Этьен попытался улыбнуться в ответ.
— Пойдём выгуляем, — предложил хулиган, протянув поводок. — Если бы я был рыбой, то крокодилом. Но собака — это тоже, в общем, неплохо. А?
* * *
Советник тянул их прямо в кусты, а силищи в нём хватило бы на целую баржу, так что мальчишки выкатились из пещеры, как будто на санках — и ухнули в лес. Шумно, запрокидывая от хохота головы, с визгами, они съезжали по льду всё ниже, и Советник уже гнался за ними с лаем, а они — восторженно переплелись. Светлячки бросились в рассыпную, задрожали перепугано сосны, но было не больно, а весело, когда они оба — Фан и Этьен — прыгнули на сугроб.
— Ты же хотел собаку! — вдруг проболтался Фан, отплёвываясь от снега.
Этьен не сплоховал.
— Откуда ты знаешь?
— Да так — догадался…
— У тебя есть всё, чего нет у меня?
Осенило! Одним безжалостным махом, пока Советник дружелюбно вилял хвостом. Этьен вспомнил вдруг, как выпрашивал непородистого щенка, смотрел на дорогу, которую не купили, и как зачастую хотел оказаться одним-единственным в целом мире.
— Чушь! Какая-то ересь! — неубедительно прыснул Фан, обнимая слюнявую рыбу. — Ты труслявый, а я молодец: чего уж тут сравнивать?
— Расскажи.
— У меня королевство и два советника, а у тебя даже плавок-то нет. О том-то и речь!
— Просто расскажи мне всё наконец.
Голос Этьена надорвался, но это — от холода, не от слёз. Протянув руки к Советнику, он зарылся в его чешую лицом и попробовал не дышать.
Белобрысый в этот раз значительно переменился; выгнув улыбку вниз — не нарочно! — он наклонился и медленно лёг на сугроб животом. И коснулся губами уха: у Этьена защекотало.
— Спроси меня, — шепнул он серьёзно, непривычно по-взрослому.
От этого разрешения — мурашки вдоль сбитых рук.
На мгновение Этьен подумал, что — к чёрту, не надо, лучше ничего такого не знать, а потом…
«Я больше не трус».
— Если бы ты был живым… — предложил без запинки Этьен.
— Я бы умер.
— Если бы ты был мной…
— Я был бы собой.
И в горах опять — тишина, глухая, без звона и шелеста, без суеты и россыпи пузырей…
Мальчишки вскоре вернулись домой, а глубоко под мостом остался Первый Советник — и от скорби, от одиночества и любви, он говорил всю ночь напролёт с луной.
Но она, безжалостная и немая, не поняла ни единого собачьего: «у-у-у!».
* * *
Вечером, поднявшись в деревню, пережив самое странное и удивительное приключение, Этьен лежал на полу и смотрел, как под потолком плавает Фан. Тот грёб лениво (так плавают в летний денёк), и его загорелое пузо показывалось из-под майки.
— Почему ты плаваешь, как лягушка? — сонно спросил Этьен.
Фан нырнул в глубину и навис над другом, широко улыбаясь:
— Как лягушка, — посмеялся он. — Я — как лягушка!
«Ква-а-а» — донеслось сонно из-под запертой двери.
— Что здесь такого? — не понял Этьен.
— Да так — ничего! Ты забавный.
Фан выставил руки вперёд, опёрся ими о пол возле чужой головы, и его ноги вытянулись к потолку, словно у акробата. Волосы, похожие на туман, поползли Этьену в лицо.
— Я по-всякому умею. А ты?
— Я — никак.
— Неправда, — возразил непоседа и немного попрыгал, должно быть, красуясь, — ты прилетел на дно, словно камешек!
Этьен почувствовал, что краснеет. Он, конечно, плавать не умел, да и учить его было некому, но всё же обидно: Фан, значит, лягушка, а он всего лишь какой-то камень.
— Я так не умею, — добавил мальчишка, думая, что успокоит. — Ведь лучше хоть как-то, чем никак?
