ЧАСТЬ 1. СЛУГА КОЛДУНА
Вступительное слово от автора
«Огни чертогов Халльфры» — это фэнтези, которое ближе всего по жанру к эпическому и героическому. Книга вовсе не детская, хотя поначалу и может показаться такой. Но тут и головы с плеч сносят, и копья в спины кидают, и мёртвые на бранном поле лежат... Однако каких-то тяжёлых и излишне кровавых сцен в духе «Игры Престолов» ждать точно не стоит. То же самое и с романтической линией: она будет, но «постель» останется за кадром. Как и в нашем мире, в моей истории есть войны, предательство и смерть, с которой подчас не способны справиться даже колдуны. Но также там существует и крепкая дружба, и преданность, и готовность отдать жизнь за того, кого ты любишь.
Больше всего внимания в этой истории уделено отношениям между людьми, между человеком и природой и между человеком и смертью. Эти, последние отношения, я, пожалуй, считаю самыми важными в жизни каждого. Все мы рано или поздно отправимся в вечность. Вопрос лишь в том, как мы проведём отпущенное нам время: чем будет заполнено наше сердце и какие поступки мы совершим по его велению?
Моя книга может понравиться даже тем, кто обычно не читает фэнтези, потому что основное внимание я уделяю логике жизни и лишь потом приправляю её щепоткой колдовства. Я бы сказала, что описываемый мир подчас слишком реален: у меня нет необъяснимо сильных героев, которых никто не может убить или которые играючи справляются со сложнейшими задачами. И также нет и абсолютно положительных или полностью отрицательных персонажей — как не бывает их и в жизни.
Основные события происходят в холодном северном краю, полном тёмных елей, камней и изумрудных сияний в небесах и похожем географически и климатически на центральную и северную часть России. Описываемый быт ближе всего соотносится с бытом Руси и Скандинавии 10-12 вв. Лишь первая глава немного выбивается из этого, повествуя о мальчике из столь тёплого края, что урожаи там собирают дважды в году, а снега не видят вовсе.
В конце книги вы найдёте справку по всем именам и названиям, которые встречаются в тексте. Там я вкратце напоминаю, кто есть кто, кому кем приходится и где находится, если это местность. Для вашего удобства справка располагается в алфавитном порядке, и в ней проставлены авторские ударения.
Обложка книги
Обложка к роману рисовалась на заказ по моему подробному эскизу. На ней нет случайных деталей — всё продумано до мелочей и так или иначе появится в книге. Считаю, что эта иллюстрация максимально отражает дух истории и основную волнующую меня тему: отношения человека со смертью. Подготовила для меня обложку художница Дарья Вдовина (Лисий хвост).
Иллюстрации в тексте я делаю сама, все они подписаны моим ником «Klimanoway». Вы найдёте несколько цветных работ, ради которых я с нуля освоила диджитал-рисование. И наравне с ними две чёрно-белых картинки в начале книги, нарисованные белой гелевой ручкой на чёрной бумаге. Это самые-самые первые иллюстрации к «Огням», и поэтому они мне особенно дороги. Также в романе есть один рисунок, с которым мне помогла нейросеть (Мирана, дочь Винлинга). ИИ сделал почти то, что мне нужно, но пришлось сильно править лицо и одежду, так что на этой работе я тоже подписала своё имя, но с припиской «Based on AI». В будущем планирую её переделать, чтобы всё было в едином стиле, а также подготовить подробную карту своего мира. Она уже существует, но выглядит пока так, что я бы её никому не показывала :) Словом, требует доработки.
«Огни чертогов Халльфры» являются первой книгой большого задуманного цикла «Алльды», из которого уже почти завершён первый том и есть несколько глав второго тома (в планах — три или четыре тома, как пойдёт). А любителей толстых книг наверняка порадует тот факт, что в «Огнях» уже сейчас почти 25 авторских листов, и это ещё не конец.
Если вам понравится моя история, мне будет приятно узнать об этом! Вы даже не представляете, насколько это радует и вдохновляет писателей, позволяя им быстрее работать, а вам — быстрее окунуться в продолжение. Ну а теперь — желаю приятного чтения!
Ваша Алёна Климанова.
Глава 1. Ветер с севера
Гиацу проснулся среди ночи от странного звука. Сердце мальчика колотилось, рубаха, которую он позабыл снять перед сном, прилипла к горячему телу, а в ушах всё звенел непонятный шум да загадочные слова — будто на чужом языке. Рядом тихо сопела Ная, обнимая брата крохотными ручками: мать рассказывала истории на ночь, и голос её, видно, убаюкал детей. Гиацу высвободился из объятий Наи и сел, почёсывая взмокшую голову.
Необъяснимая тревога холодом бегала по телу и громко стучала в ушах. Мальчик напряжённо вслушивался в ночь, различая в ней дыхание спящих матери и сестры и даже сонное копошение мыши, устраивавшей гнездо в соломе. Закрытые ставни едва заметно вздрагивали от приходившего с моря ветра. Он то стихал, то налетал порывами, и колыхалось снаружи оставленное на верёвках бельё. Гиацу слышал, как трепещут платья, штаны да рубашки, как отчаянно бьются они, не в силах разорвать путы и улететь. Он и сам улетел бы — от страха. Да не мог.
Босые ступни коснулись пола, и Гиацу тенью шмыгнул к окну и отворил одну ставню. Ветер хлынул в дом, затапливая его прохладой, и мальчик попытался расслышать за ветром хоть что-то, но лишь шум морских волн окутал его. Волны бились об извилистый каменистый выступ с запада и шипящей пеной набегали на пологий песчаный берег, обращённый к северу. Там, через два моря, соединённых узким, как горло дракона, проливом Танау, распростёрлись земли алльдов, которых здесь звали шамьхинами, «белокожими».
Гиацу никогда их не видел, но сосед, старик Чусен, прежде ходивший на торговом судне по всему северному побережью, говорил, будто люди эти и вправду имеют очень светлую кожу. Лица их не темнее парного молока, а волосы — словно золотистые поля на рассвете. Живут алльды на холодной каменистой земле, дающей скудные урожаи, и нрав их оттого скверный и дикий.
Ещё вчера Чусен сидел здесь во дворе и твердил, по-старчески щурясь:
«Помяни моё слово, Гиацу: тяжёлые времена грядут. Я сам видел, как загораются глаза у людей с севера, едва покажешь им наши семкхаты. Они зовут их «медовыми камнями» и высоко ценят — почти так же, как золото!»
«Но ведь это священные камни Семхай-тана! — хмурился Гиацу. — Они должны лежать в его храмах, и никому не стоит их трогать».
«О, для алльдов Семхай-тан не указ! — отозвался старик. — Они верят в своих богов, а их боги алчны до красивых камней. Обворуют эти бледные люди наши земли, обчистят наши храмы — ни единого камешка не останется».
«Разве Семхай-тан не покарает их за это?»
«Боюсь, что нет, — покачал головой Чусен, глядя в небо. — Они уплывут в свой тёмный и холодный край, и Семхай-тан, бог-солнце, не достанет их там».
«Что же у них, своих красивых камней нету? — разозлился Гиацу. — Зачем плыть к нам?»
«Не только камни влекут их... Много чего, — старик повернулся к мальчику и добавил тихо: — Они плывут за рабами. Ведь нет на свете никого прекрасней семанских женщин! Вот увидишь, преодолеют алльды Брюхо дракона — Тагихам-море, ворвутся в пролив Танау, а там и рукой подать до нашей деревни».
«Отец не сдаст Танау», — сердито возразил Гиацу.
«Отец у тебя не воин, — вздохнул Чусен. — Набрали нынче всех, кто хоть как-то топор и копьё в руке держит. Но многие ли устоят? Алльды свирепы в битвах. Сам Адаху-тан — Северный ветер — закалил их, и Тагихам-море им не страшнее запруды. А наши семанские земли для них больно лакомые. Ты уж береги тогда сестру свою, коли придут за нами».
«Никто за нами не придёт, — вступила вдруг в разговор мать Гиацу, и взгляд её — пронзительный, чёрный — яростно уткнулся в старика. — Ты, Чусен-тан, разболтался больно. Дел других нет?»
Старик замахал руками:
«Есть, есть! — но тут же сощурился: — А если придут? Что ты будешь делать? Тебя ведь первой уволокут, малышка Тахиё: ты вон какая красавица!»
Тахиё швырнула в него ложку, которой помешивала еду в большом котле. Чусен увернулся, и ложка угодила в ведро, с грохотом сбив его.
«Гиацу, подай сюда ложку, — велела мать. — А ты, Чусен-тан, не уворачивался бы. Дурь из тебя выбить надо: сам старый, а голова соломой набита, — она нахмурилась, сведя изогнутые чёрные брови. — Танау — наша крепость! Шамьхинам в жизни не пробиться сквозь горло дракона!»
«Хорошо бы... — Чусен чуть покачивался взад-вперёд от беспокойства. — Да вот боюсь я, что...»
«Шёл бы дела свои делать, тогда и бояться перестанешь! — оборвала его мать и тут же обратилась к сыну: — Гиацу, сбегай за Наей: обед готов».
Чусен покосился на котёл и осторожно начал:
«А нельзя ли...»
«Можно, конечно! Вот заполню тебе рот едой, меньше глупостей болтать станешь», — Тахиё рассерженно замахала ложкой.
«Грубиянка», — проворчал Чусен, но к столу охотно подсел.
После обеда старик отправился к себе, а Гиацу, растревоженный его словами, побродил вокруг дома, да вернулся к матери. Тахиё мыла посуду в бадье, и тёплые солнечные пятна бегали по её сосредоточенному смуглому лицу. Ласковый ветер с Тахай-моря — моря Головы дракона — легонько играл с чёрными волосами в длинной косе, перевязанной алой лентой.
«Мам?» — позвал Гиацу, садясь на лавку.
«М-мм?»
«Как думаешь, с отцом всё будет хорошо?»
Тахиё бросила на сына быстрый цепкий взгляд и задумчиво прикусила губу.
«Не знаю, Гиацу, — призналась она, и лицо её потемнело — солнце сошло с него. — Но я взяла с отца слово, что он не умрёт раньше меня».
Гиацу обхватил себя руками и поглядел в небо, стараясь не заплакать: он ведь уже взрослый — десять лет в этом году! И он теперь за старшего в доме, пока отца нет. Так что надо быть сильным! Надо!
Гиацу помнил, как мать провожала отца, и та же яркая алая лента сверкала в её чёрной косе. Глаза матери были сухие, голос — жёсткий:
«Ты должен вернуться, Атхай-тан! — приговаривала она, складывая его вещи. — Должен вернуться! Смотри, какой у тебя сын! Смотри, какая дочь! Нечего помирать вдали от дома, — и Тахиё вытянула из косы ленту и разрезала её надвое. Одну половинку вплела мужу в длинные волосы, а вторую оставила себе. — Не смей умирать раньше меня, Атхай-тан! Ты слышишь?»
Он слышал. Но слышал сквозь тяжёлое, как толща воды, предчувствие, сжимавшее его сердце. Руки Атхая не согревало ни пламя огня, на котором жарилась рыба, ни дыхание жены, которая взяла его ладони в свои и приложила к горячим губам. Ночью он ходил спросить совета у Тахай-моря, Головы мудрого дракона, и долго слушал, что нашепчут ему волны. Знал теперь Атхай: никогда больше не увидеть ему дома, никогда уже не обнять детей. Пролив Танау станет ему могилой, а не родная земля, по которой он бегал ещё мальчишкой, в пышных цветах которой целовал Тахиё, свою нынешнюю жену.
Корабль отплывал, и таял родной берег перед глазами Атхая. Синее платье жены трепыхалось от ветра, подобно листу, который вот-вот сорвётся с ветки. Тахиё стояла на высоком обрыве и изо всех сил молила богов сохранить жизнь её мужу. Всё меньше и меньше становилось судно, увозившее из деревни мужчин, и вот море вобрало его в себя полностью. Отчаянно забилась в волосах алая лента, надрывно закричали чайки над берегом. И тогда Тахиё посмотрела в небо, и жгучие, горячие слёзы хлынули из её чёрных глаз. Она опустилась в траву, прижимая к себе одной рукой дочь, а другой — сына. Никогда ещё не было ей так страшно и горько! И как же злил теперь Чусен, который ходил к ней на обеды и всё качался взад-вперёд да твердил: «Захватят нас, захватят!». Голову ему оторвать мало!
«А алльды? — спросил Гиацу как можно серьёзнее, но голос всё равно дрогнул. — Ты правда думаешь, что Чусен-тан не прав и они не придут?»
Посуда была домыта, и Тахиё вытерла руки о платье и присела на лавку, притянув к себе сына:
«Если эти белокожие сунутся в нашу деревню, я им лично всем зубы повышибаю!» — пообещала она, но Гиацу слышал: прежняя уверенность покинула маму. Она лишь пыталась казаться уверенной, и оттого ещё тяжелее стало на сердце, ещё сильнее защипало глаза, но Гиацу заморгал часто-часто и глубоко вздохнул.
«Не веришь мне?» — Тахиё уставилась на него.
«Верю», — запротестовал Гиацу.
«Нет, не веришь. Ты ведь у меня умный, — грустно улыбнулась мама, но тут же подмигнула: — Всем шамьхинам я зубы и правда не выбью. Но хотя бы одному — постараюсь».
Мама спала теперь, и её тихое, спокойное дыхание едва доносилось до Гиацу. Он стоял у окна, жадно вслушиваясь в ночь и с удивлением отмечая, сколько же звуков таится во тьме. Тревожно шептались травы, растущие у дома, трясли пышными кронами деревья и скрипели их стволы. Всё громче и громче ревело Тахай-море, бросая на берег волну за волной, и ни единой звезды не виднелось в небе: чёрная мгла сковала его от края до края. Гиацу прикрыл глаза, пытаясь уловить ускользающий звук. Что-то ведь разбудило его! Точно разбудило! Но ничего странного будто не слышалось в этой ночи, и тогда мальчик со вздохом закрыл ставню.
Ветер оборвался, и мать сонно спросила со своей постели:
— Что такое, Гиацу?
Но ответить он не успел.
Снаружи раздался протяжный и страшный женский крик, так похожий на вой раненого животного, и Тахиё в тот же миг сбросила покрывало и резко села. Гиацу весь похолодел и задержал дыхание. Крик стих, но мальчик всё стоял и ждал: будет ли ещё? Может, показалось? Мама тоже ждала. Ждала и не верила. Но вот закричали снова, уже намного ближе, и Тахиё решительно поднялась и опустила тяжёлый засов на входную дверь.
— Мамочка, что это? — пискнула проснувшаяся Ная.
— Тихо! — велела Тахиё, на ощупь отыскивая что-то во тьме, и Гиацу вдруг ощутил в своих руках тряпичный мешок. — Гиацу, мальчик мой, — спешно зашептала мама ему в самое ухо, — в мешке хлеб и вода. Бери Наю и беги с ней прочь. Спрячьтесь на западном берегу, под обрывом: ты хорошо знаешь эти места. Даже не вздумай высовываться, пока всё не стихнет!
Кричали уже всюду, и едкий дым просачивался в дом с улицы: похоже, рядом что-то загорелось. Гиацу услышал незнакомые грузные шаги, от которых тяжело заныло крыльцо. Ная вскрикнула от страха, и мать тут же прикрыла ей рот ладонью. Но этого хватило, чтобы человек снаружи настороженно застыл, прислушиваясь. Он приблизился к двери и легонько толкнул её: не поддалась. Толкнул сильнее: упрямо, недовольно шевельнулся засов. Гиацу ощутил, как ужас, будто волна с Тахай-моря, захлестнул его с головой: неужто алльды? Значит, пролив Танау сдан? Значит, отец... Но думать дальше мальчик боялся. Тахиё подвела детей к маленькой куриной дверце у самой земли — когда-то куры ютились в доме, пока отец не отстроил им курятник, — и велела лезть сквозь неё в хозяйственную пристройку. А сама нашарила кочергу и воскликнула в полный голос, обращаясь к незваному гостю:
— Убирайся от моего порога!
За дверью призадумались. Ная легко шмыгнула наружу первая, а Гиацу пришлось повозиться: плечи его уже раздавались вширь, и края куриного лаза расцарапали их, словно когтями. Тахиё наклонилась и прошептала:
— Быстро как ветер, сын мой!
И сжав ладошку сестры, он побежал.
Задыхаясь от дыма и страха, они миновали сросшуюся с домом пристройку и помчались по тёмному полю, подёрнутому теперь красноватым светом пожарищ.
