— А русалки здесь есть? — спросил мальчик, вновь переходя на родной язык. — Наверняка ведь на болотах многие тонут.
Оллид покачал головой:
— Болото — не то же самое, что река. Здесь тонут, но...
В этот миг за их спинами раздался громкий всплеск, и Гиацу, едва не выронив свою ветку, вскочил и обернулся. Но в сгустившихся сумерках ничего нельзя было разобрать: если кто-то и всплыл только что, то он уже вновь затаился в толще воды. Отблески костра лишь еле-еле разгоняли тьму, ярко блестя на влажных круглых листьях кувшинок. Оллид остался сидеть, но лицо его помрачнело.
— Гиацу, мне надо кое-что пояснить тебе, — проговорил он тихо. — На этих болотах живёт колдунья...
— Колдунья?! — выпалил Гиацу. — Как и ты?
— Как и я... — неохотно согласился Оллид. — Её дом окружает гиблая трясина, и каждый год здесь пропадают люди. Она... собирает их. Были времена, когда целые войска уходили под воду.
Оллид протянул к костру свою веточку с мясом:
— Когда человек умирает, дух его отправляется к Халльфре, пировать с предками да вспоминать былые годы. А тело остаётся. Говорят, если сжечь тело, то дух быстрее найдёт посмертные чертоги. Если же не сжигать, дух будет долго скитаться по земле, — Оллид задумчиво крутил мясо, и в глазах его плясало красноватое пламя. — Но утонувшие в болоте не разлагаются. Ни звери, ни люди. Они лишь сереют, и то не сразу...
— Ты видел? — почти шёпотом спросил мальчик.
Он совсем забыл про своё мясо, и его палочка опустилась слишком низко.
— Твоя еда сейчас сгорит, — предупредил Оллид и продолжил: — Да, видел. Я пытался понять, что происходит с этими людьми.
— Ты прям... трогал их?
— Ну... да. Однажды мне удалось выловить утонувшего воина, — признался колдун. — В народе говорят, будто души таких утопленников вовсе не достигают чертогов Халльфры, а всё блуждают и блуждают по болотам.
Гиацу смотрел на него совершенно круглыми глазами:
— И как тебе было не страшно?
Оллид хотел ответить, но его вдруг прервал детский плач, донёсшийся из тьмы. Колдун поглядел на своего слугу и заговорил быстрее:
— Но то, что обитает на болотах, это не потерявшиеся души, которые не могут отыскать дорогу в обитель предков. Это нечто иное.
Гиацу стало ещё страшнее. Ледяными губами он прошептал:
— И что это?
— Некая остаточная жизнь, — пояснил Оллид. — Страхи, переживания, страдания, желания, которые человек копил в себе много лет. На болоте они воплощаются в бестелесную форму, напоминающую человека при жизни, и могут даже говорить его голосом. Они жалуются и плачут, заманивая других в ту же ловушку, куда угодили сами.
Гиацу в ужасе придвинулся вплотную к господину. Тот что-то сказал, но от страха мальчик не сразу разобрал, что именно.
— Я говорю тебе это не для того, чтобы запугать, — терпеливо повторил Оллид. — Мне нужно, чтобы ты уяснил: те, кого ты повстречаешь здесь, не смогут ничего сделать с тобой. Эти люди уже не живые. Они не тронут тебя. Но они попытаются уговорами и угрозами заманить тебя в трясину. Не отходи от меня, ты понял?
Гиацу неуверенно кивнул, оглядываясь. Оллид развернул его к себе и ещё раз спросил:
— Ты понял, Гиацу? Не отходи от меня. Что бы ты ни услышал.
— Я понял, — хрипло отозвался мальчик. — Не отходить!
— Хорошо, — колдун отпустил его и подбросил в костёр ещё веток. — Пока огонь горит ярко, к нам никто не приблизится. Тёплый свет солнца или костра отпугивает призраков. Но они станут кружить рядом.
— А много их? — Гиацу потянулся к огню, пытаясь унять дрожь.
— Не знаю. Обычно это те, кто утонул неподалёку, — Оллид, словно ничего и не происходило, принялся спокойно есть. — Этим болото и отличается от реки. Утонувшие в реке по поверьям становятся русалками и могут уплывать далеко по течению. Как по мне, так русалки — это та же самая остаточная жизнь. Не дух человека, не сам человек, а нечто третье. Что-то вроде призрака. Скорее всего, у русалок даже нет никаких рыбьих хвостов.
Колдун доел своё мясо и, выудив из костра котелок, налил питьё в деревянную плошку для Гиацу и в свой рог.
— На болоте стоячая вода, — продолжил он, — и свойства этой воды такие, что тела здесь не разлагаются многие сотни зим. Тот человек, которого мне удалось достать, был в облачении тусарского воина. Его княжество погибло почти семьсот зим назад, и никто с тех пор не носит подобную форму.
У Гиацу кусок в горло не лез, но он заставил себя жевать.
— А зачем ты вообще... — начал он, но новый всплеск неподалёку прервал его. Гиацу сжал в руке палку, на которую было нанизано мясо, готовясь обороняться, если придётся. Но всё стихло, и тогда мальчик, не переставая напряжённо вглядываться во тьму, продолжил: — Зачем ты вообще ковырялся в болоте и доставал утопленников?
— Были времена, когда я путешествовал, — промолвил Оллид, отпивая из рога. — Посещал Таунх-земли, крылья дракона, где живут лайя. Там много холмов и трясин. Издревле лайя хоронили своих мертвецов в болоте, потому что верили, что таким образом те обретут бессмертие. Тело сохраняет прежнюю форму. А нечто очень похожее на самого человека можно порой увидеть по ночам. Тот самый призрак остаточной жизни. Лайя пытались найти способ вернуть душу обратно в тело. Они полагали, что этот призрак — и есть душа. Но это не так, и потому у них ничего не получалось.
— А почему ты интересовался бессмертием? — удивился Гиацу. — Ты ведь и так бессмертен.
Он отпил из своей деревянной плошки и резко закашлялся:
— Гадость какая! Горько!
— Другого питья нет, — отозвался Оллид. — Пить из болота без этих трав нельзя. Так что терпи, — он спокойно допил свой отвар и зачерпнул из котла ещё. — Я не бессмертен, Гиацу. Однажды и моя жизнь подойдёт к концу. Просто по человеческим меркам это будет очень не скоро. Но дело не во мне. Я хотел знать, можно ли продлевать чужие жизни.
Вновь раздался плач, на сей раз громче и ближе. Плакал ребёнок, и, казалось, он направлялся прямо к костру. Гиацу даже различил шлёпающие звуки, будто некто шагал по лужам. Но кругом расстилалось болото, а вовсе не мелкие лужицы, по которым можно было бы идти. Семанин почувствовал, как тело его опять задрожало, и сжал деревянную кружку, едва не выплеснув на себя горячий горький отвар. Но тут плач стих и шаги прекратились. Совсем рядом раздался тонкий испуганный голос:
— Помогите! — взмолился он.
Оллид положил руку на плечо Гиацу и тихо напомнил:
— Не отходи от меня.
Но голос настаивал:
— Помогите же, умоляю! Я провалился.
В свете ярко горевшего костра Гиацу различал какое-то движение. Раздались шлепки по воде, и голос сделался ещё отчаяннее:
— Пожалуйста, протяните хотя бы палку! Я же утону! Я тут, совсем рядом!
Нет, не так себе всё представлял Гиацу, когда господин рассказывал ему о призраках. Этот призрак казался настолько живым, что семанин с трудом боролся с желанием броситься к утопающему. Казалось, в трясине действительно увяз живой ребёнок. А тот, словно ощущая сомнения Гиацу, пронзительно завопил:
— Прошу вас! — и добавил обиженно: — Я же не какой-то местный дух. Я просто заблудился здесь, а потом увидел ваш костёр и пошёл на свет. Люди вы или кто?!
Оллид молчал, по-прежнему крепко удерживая Гиацу за плечо. Свободной рукой он подкинул ещё веток в костёр, и увядающее было пламя на миг поднялось выше. Семанин успел разглядеть два глаза и спутанные светлые волосы, обрамлявшие худое детское личико, перекошенное от отчаяния. Сердце Гиацу застучало сильнее: а вдруг это всё же настоящий мальчик? Он ведь умрёт, если они не помогут ему!
— Господин!.. — взмолился Гиацу.
— Не верь ему, — резко сказал колдун по-семански. — Он давно умер. Закрой уши, если тебе тяжело.
— Какой ты жестокий! — захныкал ребёнок, даже не заметив, что понял чужой для себя язык. — Ничего я не умер... Но теперь, видно, точно умру, — он замолчал, и послышались шлепки и кряхтение, словно мальчик пытался выбраться сам. Затем раздалось бормотание: — Только увяз сильнее...
Гиацу напряжённо глядел туда, откуда раздавался голос. Пламя костра чуть присмирело, и семанин различил слабое сияние, исходившее от незнакомого мальчика. Оно казалось очень похожим на лунный свет. Нет, живые люди обычно так не светятся — при том, что ночное небо совсем заволокло облаками, и на болоте царит непроглядный мрак. Гиацу тряхнул головой и сел ровнее: жалость перестала терзать его сердце. Призрак, похоже, понял, что ни один из путников не полезет в трясину спасать его, и зло, совсем не по-детски, произнёс:
— Вот вы какие...
Костёр потихоньку тускнел, а сияние болотного призрака делалось ярче. Уже хорошо проглядывались его недовольно сжатые губы, нахмуренные брови и отросшие до плеч волосы, похожие на маленьких змей. Мальчик легко сам вылез из трясины и встал на тёмную гладь болота. Он казался мокрым — одежда складками облепила его тело, но вода не стекала с него, как могла бы стекать с живого человека, только что выбравшегося на сушу. Мальчик начал медленно приближаться к костру, но Оллид подбросил ещё веток, и пламя разгорелось сильнее. Призрак остановился, и бледно-синее сияние его померкло. На полупрозрачном лице проступила злоба. Мальчик склонил голову на бок и хищно оскалился, глядя на Оллида:
— Думаешь, я обычный призрак? — прошипел он.
И вдруг устремился к стоявшему поблизости коню, намереваясь вцепиться тому в шею. Но Туринар отступил на шаг, поднял голову и фыркнул с такой силой, что призрак с криком отлетел прочь. Гиацу на миг показалось, будто из ноздрей коня вырвалось вовсе не дыхание, а настоящая мгла, ударившая по мальчишке. Тот перекувыркнулся несколько раз, но быстро вскочил, срывая с лица прилипший лист кувшинки. Он с изумлением воззрился на Туринара, стоявшего невозмутимо и гордо, затем перевёл взгляд на Оллида:
— Да у тебя необычная лошадка... Как ты заставил его служить себе?
Оллид не спешил с ответом, но на ноги поднялся: чутьё подсказывало ему, что он имеет дело не с простым призраком. Мальчишка был способен делать выводы и действовать, исходя из них. Он задавал вопросы и догадывался о сути вещей. Обычные призраки не умеют такого. Все они — лишь бледные отражения души, подобные облакам, которые быстро проносятся по небу. Моргнёшь — и они уже приняли иную форму. Моргнёшь ещё — не найдешь от них и следа. Но что же он тогда такое?
Мальчик тем временем с силой топнул ногой по болоту, подняв огромную волну. Он направил её на клочок земли, где стояли путники, грозя смыть их и затушить костёр. Но колдун вскинул вверх обе руки и, вынуждая болото повиноваться, выкрикнул:
— Отступи!
Волна нехотя опала, но растревоженная поверхность воды закачалась вокруг маленького островка. Заходили ходуном листья кувшинок, налетел ветер, заставляя бешено плясать огонь. Мальчик-призрак рассмеялся:
— Так ты колдун, вот оно что! — он перевёл взгляд на Гиацу: — А это кто? Твой сын? Хотя нет, не похож...
Оллид молчал. Призрак шагнул на кочку и, усевшись на ней, поинтересовался:
— Ты же знаешь, чьи это владения, господин колдун?
— Знаю, — наконец, ответил Оллид. — Инганды.
— Ты с ней не в ладах? Почему проходишь мимо? Мевида всегда заглядывает в гости.
— Я спешу.
— Спешишь, значит... — с сожалением протянул мальчик. — А как тебя зовут?
— Оллид.
— Оллид? — переспросил призрак и повторил уже тише: — Оллид... Оллид... Не припомню, чтобы она называла твоё имя. Тогда, должно быть, ты ей не враг.
— А ты ей кто?
— Я-то? — мальчик откинул с лица спутанные волосы. — Я — её сын.
Оллид потрясённо уставился на него. Так вот оно что! Неудивительно, что мальчишка такой сильный — ведь он призрак колдуна! Да только откуда он вообще взялся? И как вышло, что он увяз в этом болоте после смерти? Мальчик усмехнулся. Наклонившись, он опустил руку в воду и принялся задумчиво водить пальцами по её поверхности, словно игрался.
— А что ты так удивляешься? — спросил он.
— Не знал, что у Инганды был сын.
Призрак пожал плечами:
— Как видишь, я давно утонул. Так что теперь всё, что я могу, это заманивать путников в трясину.
— Зачем тебе это?
— Мама велит. Она говорит, что не может никого убивать сама, и я должен помочь ей. Я сильнее и умнее прочих призраков, которые бродят на болотах. Ты и сам это видишь. Во мне даже осталось немного колдовства.
Мальчишка хитро улыбнулся:
— Колдунов мама наказала не трогать. Но вот он, — призрак кивнул на Гиацу, — не колдун...
С этими словами он резко вырвал руку из воды, будто что-то ухватил. Незримая сила повалила Гиацу на землю и стремительно потащила в болото. Оллид даже не успел удержать слугу: лишь увидел, как длинные тонкие водоросли обвили семанина за лодыжки и повлекли за собой. Гиацу в ужасе уцепился руками за землю, но бессильно прочесал её пальцами. Ещё миг, и болото сыто забулькало, проглотив его.
Оллид прикрыл глаза, пытаясь обрести спокойствие и власть над окружавшей его тёмной трясиной. «Потерпи, Гиацу. Сейчас я тебя вытащу. Сейчас», — повторял он. Болото вздыбилось, но тут же утомлённо опало, а мальчишка-призрак рассмеялся:
— Не получится! Хоть я и умер, но это болото всегда подчинялось мне. А ты всего лишь пришлый колдун! Теперь мальчик мой.
«Ну нет!». Глаза Оллида сверкнули зелёным пламенем, и он поднял руки, призывая ветер. Тот откликнулся сразу и яростно закружился вокруг колдуна, становясь всё сильнее и сильнее. Туринар отступил подальше. Даже облака — и те поспешно разошлись, обнажив бледный лик луны. В воздух взлетел котелок, расплёскивая уже остывший травяной отвар, поднялась деревянная миска Гиацу и питьевой рог Оллида, завращались дрова, отложенные на потом. От земли оторвался даже костёр, не переставая бешено полыхать.
— Уйди! — выкрикнул Оллид, и ураган обрушился на остолбеневшего призрака.
Глаза того расширились от ужаса. Он завопил, прикрывая голову худенькими руками:
— Не надо!
И тут же беспомощно закружился в мощном вихре, который понёс его прочь. Избавившись от мальчишки, колдун гневно топнул и приказал болоту:
— Поднимись!
Болото протяжно завыло, словно не желало подчиняться.
— Поднимись, я сказал! — заорал Оллид.
Недовольно булькая, над поверхностью вздыбился большой пузырь, в центре которого показался Гиацу. Глаза его были закрыты: семанин уже наглотался воды и потерял сознание. Колдун схватил слугу за шиворот и с силой выдернул из объятий трясины. Та раздражённо чавкнула, но всё же отпустила свою добычу.
Положив Гиацу на землю, Оллид упёрся ладонью ему в грудь и велел болотной воде покинуть маленькое тело. Сердце колдуна билось быстро-быстро, руки дрожали, но грязная жижа послушно вытекала вон изо рта семанина. Прошло несколько ужасно долгих мгновений, и Гиацу, наконец, закашлялся и открыл глаза. Оллид прерывисто вздохнул, испытывая небывалое облегчение.
— Господин, — первым делом выпалил Гиацу, — я не отходил от тебя! Я не знаю, как это вышло!
— Ты ни в чём не виноват, — заверил колдун.
Взгляд Оллида искрился от радости, и мальчику показалось, что господин сейчас рассмеётся и обнимет его. Но тут снова раздался голос призрака:
— Он ведь тебе даже не сын. Почему ты не бросил его?
— Не имеет значения, кто он мне, — отрезал колдун, вставая. — Я хочу, чтобы он жил. Этого достаточно.
Призрак нахмурился и хотел было присесть на кочку по соседству, как заметил, что Оллид вновь поднимает ветер, и испуганно застыл. Но колдун лишь собрал хвороста, чтобы разжечь огонь и усадить перед ним насквозь промокшего Гиацу.
Оллид покачал головой:
— Болото — не то же самое, что река. Здесь тонут, но...
В этот миг за их спинами раздался громкий всплеск, и Гиацу, едва не выронив свою ветку, вскочил и обернулся. Но в сгустившихся сумерках ничего нельзя было разобрать: если кто-то и всплыл только что, то он уже вновь затаился в толще воды. Отблески костра лишь еле-еле разгоняли тьму, ярко блестя на влажных круглых листьях кувшинок. Оллид остался сидеть, но лицо его помрачнело.
— Гиацу, мне надо кое-что пояснить тебе, — проговорил он тихо. — На этих болотах живёт колдунья...
— Колдунья?! — выпалил Гиацу. — Как и ты?
— Как и я... — неохотно согласился Оллид. — Её дом окружает гиблая трясина, и каждый год здесь пропадают люди. Она... собирает их. Были времена, когда целые войска уходили под воду.
Оллид протянул к костру свою веточку с мясом:
— Когда человек умирает, дух его отправляется к Халльфре, пировать с предками да вспоминать былые годы. А тело остаётся. Говорят, если сжечь тело, то дух быстрее найдёт посмертные чертоги. Если же не сжигать, дух будет долго скитаться по земле, — Оллид задумчиво крутил мясо, и в глазах его плясало красноватое пламя. — Но утонувшие в болоте не разлагаются. Ни звери, ни люди. Они лишь сереют, и то не сразу...
— Ты видел? — почти шёпотом спросил мальчик.
Он совсем забыл про своё мясо, и его палочка опустилась слишком низко.
— Твоя еда сейчас сгорит, — предупредил Оллид и продолжил: — Да, видел. Я пытался понять, что происходит с этими людьми.
— Ты прям... трогал их?
— Ну... да. Однажды мне удалось выловить утонувшего воина, — признался колдун. — В народе говорят, будто души таких утопленников вовсе не достигают чертогов Халльфры, а всё блуждают и блуждают по болотам.
Гиацу смотрел на него совершенно круглыми глазами:
— И как тебе было не страшно?
Оллид хотел ответить, но его вдруг прервал детский плач, донёсшийся из тьмы. Колдун поглядел на своего слугу и заговорил быстрее:
— Но то, что обитает на болотах, это не потерявшиеся души, которые не могут отыскать дорогу в обитель предков. Это нечто иное.
Гиацу стало ещё страшнее. Ледяными губами он прошептал:
— И что это?
— Некая остаточная жизнь, — пояснил Оллид. — Страхи, переживания, страдания, желания, которые человек копил в себе много лет. На болоте они воплощаются в бестелесную форму, напоминающую человека при жизни, и могут даже говорить его голосом. Они жалуются и плачут, заманивая других в ту же ловушку, куда угодили сами.
Гиацу в ужасе придвинулся вплотную к господину. Тот что-то сказал, но от страха мальчик не сразу разобрал, что именно.
— Я говорю тебе это не для того, чтобы запугать, — терпеливо повторил Оллид. — Мне нужно, чтобы ты уяснил: те, кого ты повстречаешь здесь, не смогут ничего сделать с тобой. Эти люди уже не живые. Они не тронут тебя. Но они попытаются уговорами и угрозами заманить тебя в трясину. Не отходи от меня, ты понял?
Гиацу неуверенно кивнул, оглядываясь. Оллид развернул его к себе и ещё раз спросил:
— Ты понял, Гиацу? Не отходи от меня. Что бы ты ни услышал.
— Я понял, — хрипло отозвался мальчик. — Не отходить!
— Хорошо, — колдун отпустил его и подбросил в костёр ещё веток. — Пока огонь горит ярко, к нам никто не приблизится. Тёплый свет солнца или костра отпугивает призраков. Но они станут кружить рядом.
— А много их? — Гиацу потянулся к огню, пытаясь унять дрожь.
— Не знаю. Обычно это те, кто утонул неподалёку, — Оллид, словно ничего и не происходило, принялся спокойно есть. — Этим болото и отличается от реки. Утонувшие в реке по поверьям становятся русалками и могут уплывать далеко по течению. Как по мне, так русалки — это та же самая остаточная жизнь. Не дух человека, не сам человек, а нечто третье. Что-то вроде призрака. Скорее всего, у русалок даже нет никаких рыбьих хвостов.
Колдун доел своё мясо и, выудив из костра котелок, налил питьё в деревянную плошку для Гиацу и в свой рог.
— На болоте стоячая вода, — продолжил он, — и свойства этой воды такие, что тела здесь не разлагаются многие сотни зим. Тот человек, которого мне удалось достать, был в облачении тусарского воина. Его княжество погибло почти семьсот зим назад, и никто с тех пор не носит подобную форму.
У Гиацу кусок в горло не лез, но он заставил себя жевать.
— А зачем ты вообще... — начал он, но новый всплеск неподалёку прервал его. Гиацу сжал в руке палку, на которую было нанизано мясо, готовясь обороняться, если придётся. Но всё стихло, и тогда мальчик, не переставая напряжённо вглядываться во тьму, продолжил: — Зачем ты вообще ковырялся в болоте и доставал утопленников?
— Были времена, когда я путешествовал, — промолвил Оллид, отпивая из рога. — Посещал Таунх-земли, крылья дракона, где живут лайя. Там много холмов и трясин. Издревле лайя хоронили своих мертвецов в болоте, потому что верили, что таким образом те обретут бессмертие. Тело сохраняет прежнюю форму. А нечто очень похожее на самого человека можно порой увидеть по ночам. Тот самый призрак остаточной жизни. Лайя пытались найти способ вернуть душу обратно в тело. Они полагали, что этот призрак — и есть душа. Но это не так, и потому у них ничего не получалось.
— А почему ты интересовался бессмертием? — удивился Гиацу. — Ты ведь и так бессмертен.
Он отпил из своей деревянной плошки и резко закашлялся:
— Гадость какая! Горько!
— Другого питья нет, — отозвался Оллид. — Пить из болота без этих трав нельзя. Так что терпи, — он спокойно допил свой отвар и зачерпнул из котла ещё. — Я не бессмертен, Гиацу. Однажды и моя жизнь подойдёт к концу. Просто по человеческим меркам это будет очень не скоро. Но дело не во мне. Я хотел знать, можно ли продлевать чужие жизни.
Вновь раздался плач, на сей раз громче и ближе. Плакал ребёнок, и, казалось, он направлялся прямо к костру. Гиацу даже различил шлёпающие звуки, будто некто шагал по лужам. Но кругом расстилалось болото, а вовсе не мелкие лужицы, по которым можно было бы идти. Семанин почувствовал, как тело его опять задрожало, и сжал деревянную кружку, едва не выплеснув на себя горячий горький отвар. Но тут плач стих и шаги прекратились. Совсем рядом раздался тонкий испуганный голос:
— Помогите! — взмолился он.
Оллид положил руку на плечо Гиацу и тихо напомнил:
— Не отходи от меня.
Но голос настаивал:
— Помогите же, умоляю! Я провалился.
В свете ярко горевшего костра Гиацу различал какое-то движение. Раздались шлепки по воде, и голос сделался ещё отчаяннее:
— Пожалуйста, протяните хотя бы палку! Я же утону! Я тут, совсем рядом!
Нет, не так себе всё представлял Гиацу, когда господин рассказывал ему о призраках. Этот призрак казался настолько живым, что семанин с трудом боролся с желанием броситься к утопающему. Казалось, в трясине действительно увяз живой ребёнок. А тот, словно ощущая сомнения Гиацу, пронзительно завопил:
— Прошу вас! — и добавил обиженно: — Я же не какой-то местный дух. Я просто заблудился здесь, а потом увидел ваш костёр и пошёл на свет. Люди вы или кто?!
Оллид молчал, по-прежнему крепко удерживая Гиацу за плечо. Свободной рукой он подкинул ещё веток в костёр, и увядающее было пламя на миг поднялось выше. Семанин успел разглядеть два глаза и спутанные светлые волосы, обрамлявшие худое детское личико, перекошенное от отчаяния. Сердце Гиацу застучало сильнее: а вдруг это всё же настоящий мальчик? Он ведь умрёт, если они не помогут ему!
— Господин!.. — взмолился Гиацу.
— Не верь ему, — резко сказал колдун по-семански. — Он давно умер. Закрой уши, если тебе тяжело.
— Какой ты жестокий! — захныкал ребёнок, даже не заметив, что понял чужой для себя язык. — Ничего я не умер... Но теперь, видно, точно умру, — он замолчал, и послышались шлепки и кряхтение, словно мальчик пытался выбраться сам. Затем раздалось бормотание: — Только увяз сильнее...
Гиацу напряжённо глядел туда, откуда раздавался голос. Пламя костра чуть присмирело, и семанин различил слабое сияние, исходившее от незнакомого мальчика. Оно казалось очень похожим на лунный свет. Нет, живые люди обычно так не светятся — при том, что ночное небо совсем заволокло облаками, и на болоте царит непроглядный мрак. Гиацу тряхнул головой и сел ровнее: жалость перестала терзать его сердце. Призрак, похоже, понял, что ни один из путников не полезет в трясину спасать его, и зло, совсем не по-детски, произнёс:
— Вот вы какие...
Костёр потихоньку тускнел, а сияние болотного призрака делалось ярче. Уже хорошо проглядывались его недовольно сжатые губы, нахмуренные брови и отросшие до плеч волосы, похожие на маленьких змей. Мальчик легко сам вылез из трясины и встал на тёмную гладь болота. Он казался мокрым — одежда складками облепила его тело, но вода не стекала с него, как могла бы стекать с живого человека, только что выбравшегося на сушу. Мальчик начал медленно приближаться к костру, но Оллид подбросил ещё веток, и пламя разгорелось сильнее. Призрак остановился, и бледно-синее сияние его померкло. На полупрозрачном лице проступила злоба. Мальчик склонил голову на бок и хищно оскалился, глядя на Оллида:
— Думаешь, я обычный призрак? — прошипел он.
И вдруг устремился к стоявшему поблизости коню, намереваясь вцепиться тому в шею. Но Туринар отступил на шаг, поднял голову и фыркнул с такой силой, что призрак с криком отлетел прочь. Гиацу на миг показалось, будто из ноздрей коня вырвалось вовсе не дыхание, а настоящая мгла, ударившая по мальчишке. Тот перекувыркнулся несколько раз, но быстро вскочил, срывая с лица прилипший лист кувшинки. Он с изумлением воззрился на Туринара, стоявшего невозмутимо и гордо, затем перевёл взгляд на Оллида:
— Да у тебя необычная лошадка... Как ты заставил его служить себе?
Оллид не спешил с ответом, но на ноги поднялся: чутьё подсказывало ему, что он имеет дело не с простым призраком. Мальчишка был способен делать выводы и действовать, исходя из них. Он задавал вопросы и догадывался о сути вещей. Обычные призраки не умеют такого. Все они — лишь бледные отражения души, подобные облакам, которые быстро проносятся по небу. Моргнёшь — и они уже приняли иную форму. Моргнёшь ещё — не найдешь от них и следа. Но что же он тогда такое?
Мальчик тем временем с силой топнул ногой по болоту, подняв огромную волну. Он направил её на клочок земли, где стояли путники, грозя смыть их и затушить костёр. Но колдун вскинул вверх обе руки и, вынуждая болото повиноваться, выкрикнул:
— Отступи!
Волна нехотя опала, но растревоженная поверхность воды закачалась вокруг маленького островка. Заходили ходуном листья кувшинок, налетел ветер, заставляя бешено плясать огонь. Мальчик-призрак рассмеялся:
— Так ты колдун, вот оно что! — он перевёл взгляд на Гиацу: — А это кто? Твой сын? Хотя нет, не похож...
Оллид молчал. Призрак шагнул на кочку и, усевшись на ней, поинтересовался:
— Ты же знаешь, чьи это владения, господин колдун?
— Знаю, — наконец, ответил Оллид. — Инганды.
— Ты с ней не в ладах? Почему проходишь мимо? Мевида всегда заглядывает в гости.
— Я спешу.
— Спешишь, значит... — с сожалением протянул мальчик. — А как тебя зовут?
— Оллид.
— Оллид? — переспросил призрак и повторил уже тише: — Оллид... Оллид... Не припомню, чтобы она называла твоё имя. Тогда, должно быть, ты ей не враг.
— А ты ей кто?
— Я-то? — мальчик откинул с лица спутанные волосы. — Я — её сын.
Оллид потрясённо уставился на него. Так вот оно что! Неудивительно, что мальчишка такой сильный — ведь он призрак колдуна! Да только откуда он вообще взялся? И как вышло, что он увяз в этом болоте после смерти? Мальчик усмехнулся. Наклонившись, он опустил руку в воду и принялся задумчиво водить пальцами по её поверхности, словно игрался.
— А что ты так удивляешься? — спросил он.
— Не знал, что у Инганды был сын.
Призрак пожал плечами:
— Как видишь, я давно утонул. Так что теперь всё, что я могу, это заманивать путников в трясину.
— Зачем тебе это?
— Мама велит. Она говорит, что не может никого убивать сама, и я должен помочь ей. Я сильнее и умнее прочих призраков, которые бродят на болотах. Ты и сам это видишь. Во мне даже осталось немного колдовства.
Мальчишка хитро улыбнулся:
— Колдунов мама наказала не трогать. Но вот он, — призрак кивнул на Гиацу, — не колдун...
С этими словами он резко вырвал руку из воды, будто что-то ухватил. Незримая сила повалила Гиацу на землю и стремительно потащила в болото. Оллид даже не успел удержать слугу: лишь увидел, как длинные тонкие водоросли обвили семанина за лодыжки и повлекли за собой. Гиацу в ужасе уцепился руками за землю, но бессильно прочесал её пальцами. Ещё миг, и болото сыто забулькало, проглотив его.
Оллид прикрыл глаза, пытаясь обрести спокойствие и власть над окружавшей его тёмной трясиной. «Потерпи, Гиацу. Сейчас я тебя вытащу. Сейчас», — повторял он. Болото вздыбилось, но тут же утомлённо опало, а мальчишка-призрак рассмеялся:
— Не получится! Хоть я и умер, но это болото всегда подчинялось мне. А ты всего лишь пришлый колдун! Теперь мальчик мой.
«Ну нет!». Глаза Оллида сверкнули зелёным пламенем, и он поднял руки, призывая ветер. Тот откликнулся сразу и яростно закружился вокруг колдуна, становясь всё сильнее и сильнее. Туринар отступил подальше. Даже облака — и те поспешно разошлись, обнажив бледный лик луны. В воздух взлетел котелок, расплёскивая уже остывший травяной отвар, поднялась деревянная миска Гиацу и питьевой рог Оллида, завращались дрова, отложенные на потом. От земли оторвался даже костёр, не переставая бешено полыхать.
— Уйди! — выкрикнул Оллид, и ураган обрушился на остолбеневшего призрака.
Глаза того расширились от ужаса. Он завопил, прикрывая голову худенькими руками:
— Не надо!
И тут же беспомощно закружился в мощном вихре, который понёс его прочь. Избавившись от мальчишки, колдун гневно топнул и приказал болоту:
— Поднимись!
Болото протяжно завыло, словно не желало подчиняться.
— Поднимись, я сказал! — заорал Оллид.
Недовольно булькая, над поверхностью вздыбился большой пузырь, в центре которого показался Гиацу. Глаза его были закрыты: семанин уже наглотался воды и потерял сознание. Колдун схватил слугу за шиворот и с силой выдернул из объятий трясины. Та раздражённо чавкнула, но всё же отпустила свою добычу.
Положив Гиацу на землю, Оллид упёрся ладонью ему в грудь и велел болотной воде покинуть маленькое тело. Сердце колдуна билось быстро-быстро, руки дрожали, но грязная жижа послушно вытекала вон изо рта семанина. Прошло несколько ужасно долгих мгновений, и Гиацу, наконец, закашлялся и открыл глаза. Оллид прерывисто вздохнул, испытывая небывалое облегчение.
— Господин, — первым делом выпалил Гиацу, — я не отходил от тебя! Я не знаю, как это вышло!
— Ты ни в чём не виноват, — заверил колдун.
Взгляд Оллида искрился от радости, и мальчику показалось, что господин сейчас рассмеётся и обнимет его. Но тут снова раздался голос призрака:
— Он ведь тебе даже не сын. Почему ты не бросил его?
— Не имеет значения, кто он мне, — отрезал колдун, вставая. — Я хочу, чтобы он жил. Этого достаточно.
Призрак нахмурился и хотел было присесть на кочку по соседству, как заметил, что Оллид вновь поднимает ветер, и испуганно застыл. Но колдун лишь собрал хвороста, чтобы разжечь огонь и усадить перед ним насквозь промокшего Гиацу.
