Семанина колотило — и от холода, и от ужаса. Руки и ноги не слушались его. Оллид помог ему раздеться и закутал в свой плащ. Затем воткнул в землю возле костра две большие палки, на которые развесил мокрую одежду мальчика. Призрак молча наблюдал за его действиями. В конце концов, он решил, что опасности они не представляют, и уселся поблизости, обняв руками согнутые в коленях ноги. Всё его тело ярко сияло от лившегося с неба лунного света, но лицо, напротив, потемнело.
— Мама не стала меня вытаскивать, — пожаловался он.
— Что?
— Когда я провалился в болото, — пояснил мальчишка. — Она не стала... Ей даже никто не мешал, как я — тебе. Она сказала, что принесёт верёвку — вытянуть меня. И ушла. А когда вернулась, я уже захлебнулся.
Он вдруг всхлипнул, совсем как живой ребёнок. Оллид повернулся к нему и с удивлением заметил, что призрак плачет. Блестящие серебристые слёзы катились по его бледным щекам:
— Меня засасывало всё ниже и ниже, а она всё не возвращалась и не возвращалась. Я кричал... звал её. Пытался выбраться сам, но только увяз сильнее. Трясина сдавила мне грудь, стало трудно дышать. А она... Она всё не приходила! — выкрикнул он, вытирая щёки ладошками.
Болото вокруг задрожало и издало звук, похожий на жалобный стон.
— Утихни! — недовольно бросил ему мальчик и продолжил, глядя в сторону: — Когда я умер, я будто поднялся надо всем миром сразу. Я видел всё. Вообще всё! И я видел дом, где мы с ней жили. Она была там, но вовсе не искала верёвку, чтобы вытащить меня... Она лежала в постели, — голос мальчика дрогнул и сорвался. — Просто лежала в постели... Пока я умирал.
Призрак поднял заплаканные глаза на Оллида и тихо добавил:
— Это последнее, что я помню. А потом меня разорвало, и я стал таким, — он показал на себя руками. — И мне всё время кажется, что я потерял не только тело, но и душу. Будто я теперь — лишь кусок себя прошлого. Я думал, что чем-то рассердил её, и она оставила меня в трясине. Радовался, что жив хотя бы так. И что стал нужен ей таким. Я даже боялся, что она отберёт у меня и это... Она велела мне топить всех, кто проходит через её болота. И я топил. Я заводил людей в трясину, лишь бы она похвалила меня. Но я же видел этих людей, я видел, как они пытались помочь друг другу... Ты вовсе не первый! И никто не бегал за верёвками. Никто не лежал в ожидании. А она... Она ведь колдунья, как ты, — губы мальчика задрожали, и слёзы вновь покатились по щекам: — Она могла спасти меня сразу. Просто поднять воду и вытащить. Как ты! Как ты...
Страшная правда навалилась на маленького призрака, и, не выдержав, он закрыл лицо руками и громко зарыдал. Болото подхватило его голос и эхом разнесло вокруг: казалось, целый хор детей горько заплакал в ночи. Дрожала поверхность воды, и крупная рябь шла сквозь отражавшуюся в ней луну. Со всех концов сползалась тина, заволакивая трясину. Тонкие длинные водоросли вились вокруг малочисленных кочек, скользили по воде прямо к призраку и собирались у его ног, подобно клубку змей.
Гиацу поражённо смотрел на сгорбленную светящуюся фигурку. Семанин понял почти всё сказанное, но надеялся, что понял неправильно. Неужели существуют на свете матери, которые могут бросить своего ребёнка умирать в болоте?! Это просто не укладывалось в голове. И хотя только что мальчишка пытался утопить Гиацу, но семанин чувствовал: призрак вызывает у него скорее жалость, чем страх или злость.
Оллид же молча стоял рядом. Лицо его помрачнело: он сразу догадался, что здесь произошло. Похоже, Инганда желала вернуть свою колдовскую силу, переходившую к сыну, и спихнула его в трясину. Или мальчик «удачно» оступился сам, а она просто не стала мешать и ушла дожидаться его смерти. Ведь если ребёнок колдуна умирает, сила возвращается к родителю.
Мальчишка покосился на водоросли у своих ног и рассерженно выкрикнул:
— Подите прочь! Не надо меня утешать! — и те мгновенно нырнули под воду.
Он вытер слёзы и, ткнув пальцем в Гиацу, хмуро спросил у Оллида:
— Зачем он тебе живой?
Оллид изумлённо поднял брови.
— Если бы он стал как я, было бы удобнее, — пояснил призрак. — Меня не надо кормить, мне не бывает холодно и больно. И вообще никаких забот. Мама говорит, ей так больше нравится, чем когда я был живой... как этот, — он кивнул на семанина.
Оллид поправил ткань для навеса, чудом не унесённую недавним ураганом, и сел на неё, скрестив ноги. Перед ним тепло полыхал костёр, ярко освещая пятачок земли. Красноватый свет сновал по лицу и одежде колдуна, нырял в его растрепавшуюся чёрную косу и оттуда стремительно перебегал на Гиацу, который пытался согреться рядом, кутаясь в зелёный плащ. Два костра поменьше горели и в задумчивых глазах Оллида. Он подпёр рукой подбородок и спросил у бледного мальчишки:
— Разве ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает?
Призрак хотел возразить, но передумал и поджал губы.
— Ты же сам сказал, что потерял и тело, и душу, — продолжал колдун. — Что же в этом хорошего? И... удобного?
— Но мама говорит...
— Тебе самому, — перебил Оллид, — нравится?
Слёзы вновь покатились по бледным щекам призрака.
— Видимо, нет, — подытожил колдун.
— Я хочу, чтобы кто-нибудь смотрел на меня так же, как ты смотришь на него, — признался мальчишка, переводя завистливый взгляд с Оллида на Гиацу. — Я хочу, чтобы мама так на меня смотрела. Но она не смотрит! Почему она не смотрит?! Почему она не достала меня из трясины? Она же легко могла!
Оллид пристально поглядел на призрака и промолвил:
— Ты ведь сам знаешь, почему.
Мальчишка отвернулся. Он уже больше не всхлипывал, и горькие слёзы высохли в его глазах. Он решительно поднялся и махнул рукой, приказывая болоту:
— Отдай ему! — и болото послушно выплюнуло прямо в Оллида котелок, миску и рог, унесённые недавним ветром.
Колдун ловко поймал посуду и, отряхнув от воды, убрал в дорожный мешок. Призрак же впервые обратился к Гиацу:
— Ты уже согрелся?
— Я... э-ээ...
— Вот мямля, — нетерпеливо бросил мальчишка и повернулся к Оллиду: — Ты сказал, что спешишь. Я помогу вам быстро покинуть болота — уже к утру вы выйдете к твёрдой земле. Но взамен окажи мне услугу.
— Какую же?
— Я хочу отомстить ей.
Колдун покачал головой:
— Как бы я ни относился к Инганде и её поступкам, я не стану помогать мстить.
— Я рад это слышать, — вдруг признался призрак. — Я проверял тебя и хотел убедиться, что ты не сделаешь ей зла после моей истории. Ну что, пошли?
Оллид поглядел на него с сомнением. Ему не требовалась помощь этого мальчишки. Хоть колдун и не слишком хорошо знал здешние места, но примерно дорогу помнил. А случись ему или Гиацу оступиться, так вылезти будет не трудно: болото неохотно, но всё же подчинялось. Однако призрак и в самом деле мог провести кратчайшей дорогой — ведь топь была его домом. Но зачем ему это? Не очередная ли это уловка, чтобы избавиться от путников?
— Зачем тебе помогать нам?
— Без причины, — рассмеялся мальчишка. — Потому что я сам так хочу. Я столько зим ради неё заводил людей в трясину... Теперь я хочу кого-нибудь вывести отсюда. Пусть это будешь ты и этот твой... Да кто он тебе?
— Слуга.
Лицо призрака вытянулось от удивления:
— Слуга?! Ты так печёшься о каком-то слуге?! — но тотчас он сник и признался: — Вот я делаю то, что мне не хочется, но она всё равно не любит меня! И ведь я не какой-то там слуга! Я её сын!
Произнеся это, мальчишка прикусил губу. Он закрыл глаза и простоял так какое-то время, легонько покачиваясь, подобно листу на ветру. Казалось, он прислушивается. Тонкий туман, сползаясь со всех концов, окутывал его, скрывая от посторонних глаз — ведь мальчик, погибнув, стал частью этого тумана. Гиацу на миг почудилось, будто призрак и вовсе исчез в сгустившемся мареве.
Оллид же задумчиво глядел на танцующее пламя костра, размышляя, стоит ли идти. С одной стороны, возможность быстро выбраться из болот да продолжить путь на север очень привлекала его. С другой стороны, это всё-таки сын Инганды. Да, он давно уже понял, что мать намеренно от него избавилась, и сегодня лишь в очередной раз получил подтверждение этому. Но не просто же так он убеждал себя в обратном столько зим... Может статься, ему по-прежнему так не хочется в это верить, что он опять закроет на всё глаза и сделает то, что велит ему мать: утопит незваных гостей. И всё же чутьё подсказывало колдуну, что нынче ночью надежда призрака действительно иссякла, и он отчаялся окончательно.
Гиацу повернулся к господину и шёпотом спросил:
— А что такое «вотмямля»?
Но ответить колдун не успел: туман расступился, и призрак, распахнув глаза, весело сообщил:
— Мама спит! Так что она не заметит, как я безобразничаю, — он нетерпеливо хлопнул в ладоши: — Ну же, собирайтесь! Живее! Я поведу: мне известна здесь каждая кочка.
Тьма утекала с небес, и луна, склонившаяся к горизонту, постепенно бледнела. Пропадали серебристые точки звёзд, залитые наступающим с востока светом. Шёл чёрный, как ночь, конь сквозь болота, и чавкала под его копытами мягкая земля. Прерывали пение птицы, заслышав путников, смолкали и прыгали прочь лягушки, прятавшиеся в зарослях высокой травы. Дрожала ряска на глади небольших тёмных луж, которые теперь попадались всё реже и реже. Шумно трясли листьями низенькие берёзы, густо окружавшие болото. Маячил впереди бледный силуэт призрачного мальчика, который легко бежал, перепрыгивая с одной кочки на другую. Порой он замедлялся, чтобы идти вровень с конём, и украдкой поглядывал на Оллида и Гиацу. Казалось, он вот-вот заговорит, но всякий раз мальчишка отворачивался и молча брёл дальше.
Гиацу зябко кутался в шерстяной плащ, насквозь пропитанный дымом и болотной грязью. Одежда его высохла почти полностью — господин поспособствовал. Но очистить её от тины, мха и мутных тёмных разводов с помощью колдовства он не мог, и семанин переживал, что новый наряд безнадёжно испорчен. Он очень старался беречь его, не зная, будет ли у него когда-нибудь другая одежда, или эта — единственная на долгое время.
Болото нагоняло на Гиацу тоску и страх. Глядя на полупрозрачную макушку призрака, семанин гадал: как этот мальчик мог жить здесь? Как живёт здесь его мать? Кому вообще может нравиться жить на болоте?! Впрочем, женщина, которая утопила в болоте собственного сына, уже... странная. Такой — и вонючие гиблые топи могут быть по нраву!
Колдун же внимательно смотрел кругом, ожидая подвоха. Но ничего не происходило. Земля и впрямь твердела, болото мелело и подсыхало, а деревья становились всё выше и пышнее. Их тёмные силуэты мрачно обступали едва заметную узкую тропу, по которой вёл путников призрак. Сам мальчишка делался всё бледнее и прозрачнее — от света просыпающегося дня. Вскоре он встал и с грустью оглядел лес с проплешинами пустырей.
— Здесь болото кончается, — промолвил он. — Но вам следует ехать дальше, пока не окажетесь в лесу погуще.
Оллид спешился:
— Как твоё имя?
— Улль, — улыбнулся призрак и звонко добавил: — Отца своего я не знаю, так что можешь звать меня: Улль, сын Инганды.
Колдун слегка поклонился:
— Что ж, благодарю тебя, Улль, сын Инганды. Ты и впрямь вывел нас из болота к рассвету.
Улыбка мальчика потухла. Он поглядел на восток, где серовато-сизые сумерки отступали под натиском встающего из-под земли солнца. В той стороне, далеко-далеко отсюда, в ветхой хижине на островке земли посреди ярко-зелёного ковра из гиблого мха, спит сейчас его мать. Много-много зим назад — уже никто и не вспомнит, сколько, — там рядом с ней спал и жил он сам.
Его игрушками были засушенные птичьи лапки, черепа с острыми клювами и косточки мелких животных. Его друзьями стали длинные склизкие водоросли, которые доставали ему со дна сплюснутых от болотной воды мёртвых людей и зверей. Улль никогда не боялся их: лишь грустил, что никто из утонувших не может говорить или играть с ним. Порой ему являлись призраки — бледные следы ушедших навсегда людей. Эти призраки были слабым подобием жизни: многие из них имели лишь голос, который то и дело молил о спасении, иные — днями напролёт бродили неподалёку от места, где утонули, будто пытались отыскать там что-то, возможно — самих себя. Совсем редко попадались призраки, способные отвечать на вопросы: с ними можно было немного поболтать.
Улль превосходил их всех: будучи призраком, он мог говорить, думать, чувствовать, шалить, обманывать и вместе с туманом бродить по болоту во все концы. Даже водоросли продолжали подчиняться ему! Наверное, он так отличался, потому, что был призраком хоть и маленького, но всё же колдуна. А, может, потому, что посреди этой трясины жила та, кого он звал мамой...
Крохотные серебристые слезинки покатились по прозрачным щекам мальчика. Мама, ради улыбки которой он готов был топить десятки ни в чём не повинных людей. Лишь бы она посмотрела на него, лишь бы бросила невзначай: «Молодчина! Самый лучший призрак на моём болоте!». Но ведь он хотел быть не просто самым лучшим призраком... Он хотел быть её сыном. А она даже не звала его по имени. «Самый лучший призрак» — это всё, чего он заслужил. Какой-то беспомощный мальчишка-слуга — и тот удостоился большего от своего господина, и при том без единого слова!
Улль повернулся к Оллиду:
— Помоги мне, — тихо попросил он. — Тебе подчиняется ветер. Так помоги мне рассеяться, наконец! Я слишком привязан к этому болоту. Сколько ни пытался — не могу уйти сам.
— Ты ведь исчезнешь, — предупредил колдун.
— Я и так слабею с каждой зимой, — отмахнулся мальчик. — Меня держала только надежда, что она заметит меня по-настоящему. Но меня настоящего уже давно нет. Я — даже не кусок своей души, — глаза его заблестели. — Может, я смогу вернуться к своей душе... А если нет, то это неважно. Я больше не хочу быть здесь! Поможешь?
Оллид с грустью глядел на него — самого необычайного из всех призраков, которых когда-либо встречал, и просто одинокого несчастного мальчика, навеки увязшего в трясине. Гиацу, осознав, о чём просит Улль, затаил дыхание. Он уже понял, что жизнь призрака — не то же самое, что жизнь человека, что призрак — это даже не душа и не её осколок, но всё же это какое-никакое существование... И вот Улль добровольно отказывается от него. Семанин почувствовал, как ему сдавило грудь, будто он вновь провалился в болото, сминавшее его тело. И в притихшем от утренних сумерек лесу раздался, наконец, голос колдуна:
— Помогу.
— Ну так давай же! — с облегчением рассмеялся Улль, вытирая мокрые щёки. — Сделай опять эту штуку с ураганом, как нынче ночью. Никто такого не выдержит!
Оллид отошёл подальше от Туринара и Гиацу и встал прямо, делая глубокий вдох.
— Приди... — прошептал колдун, поднимая руки.
Он почувствовал, как ветер послушно нанизывается на его пальцы и кружит, кружит, кружит, всё сильнее и сильнее — уже не только вокруг пальцев, но вокруг самого Оллида. Ветер разгоняется, увлекая за собой сухие листья, срывая новые с ветвей, обламывая сами ветви, поднимая упавшие сучья. Ещё миг — и устрашающая воронка обняла колдуна, полностью спрятав его за вращающимися потоками воздуха вперемежку с листьями и ветками. Гиацу, глядя на такой ветер, вцепился в Туринара, но подумал, что и это может оказаться бесполезным — ураган легко унесёт и могучего коня. Ввысь поднялись комки земли с росшей на них травой. И даже обнажились корни деревьев, будто готовые улететь вместе с толстыми стволами.
— Мама не стала меня вытаскивать, — пожаловался он.
— Что?
— Когда я провалился в болото, — пояснил мальчишка. — Она не стала... Ей даже никто не мешал, как я — тебе. Она сказала, что принесёт верёвку — вытянуть меня. И ушла. А когда вернулась, я уже захлебнулся.
Он вдруг всхлипнул, совсем как живой ребёнок. Оллид повернулся к нему и с удивлением заметил, что призрак плачет. Блестящие серебристые слёзы катились по его бледным щекам:
— Меня засасывало всё ниже и ниже, а она всё не возвращалась и не возвращалась. Я кричал... звал её. Пытался выбраться сам, но только увяз сильнее. Трясина сдавила мне грудь, стало трудно дышать. А она... Она всё не приходила! — выкрикнул он, вытирая щёки ладошками.
Болото вокруг задрожало и издало звук, похожий на жалобный стон.
— Утихни! — недовольно бросил ему мальчик и продолжил, глядя в сторону: — Когда я умер, я будто поднялся надо всем миром сразу. Я видел всё. Вообще всё! И я видел дом, где мы с ней жили. Она была там, но вовсе не искала верёвку, чтобы вытащить меня... Она лежала в постели, — голос мальчика дрогнул и сорвался. — Просто лежала в постели... Пока я умирал.
Призрак поднял заплаканные глаза на Оллида и тихо добавил:
— Это последнее, что я помню. А потом меня разорвало, и я стал таким, — он показал на себя руками. — И мне всё время кажется, что я потерял не только тело, но и душу. Будто я теперь — лишь кусок себя прошлого. Я думал, что чем-то рассердил её, и она оставила меня в трясине. Радовался, что жив хотя бы так. И что стал нужен ей таким. Я даже боялся, что она отберёт у меня и это... Она велела мне топить всех, кто проходит через её болота. И я топил. Я заводил людей в трясину, лишь бы она похвалила меня. Но я же видел этих людей, я видел, как они пытались помочь друг другу... Ты вовсе не первый! И никто не бегал за верёвками. Никто не лежал в ожидании. А она... Она ведь колдунья, как ты, — губы мальчика задрожали, и слёзы вновь покатились по щекам: — Она могла спасти меня сразу. Просто поднять воду и вытащить. Как ты! Как ты...
Страшная правда навалилась на маленького призрака, и, не выдержав, он закрыл лицо руками и громко зарыдал. Болото подхватило его голос и эхом разнесло вокруг: казалось, целый хор детей горько заплакал в ночи. Дрожала поверхность воды, и крупная рябь шла сквозь отражавшуюся в ней луну. Со всех концов сползалась тина, заволакивая трясину. Тонкие длинные водоросли вились вокруг малочисленных кочек, скользили по воде прямо к призраку и собирались у его ног, подобно клубку змей.
Гиацу поражённо смотрел на сгорбленную светящуюся фигурку. Семанин понял почти всё сказанное, но надеялся, что понял неправильно. Неужели существуют на свете матери, которые могут бросить своего ребёнка умирать в болоте?! Это просто не укладывалось в голове. И хотя только что мальчишка пытался утопить Гиацу, но семанин чувствовал: призрак вызывает у него скорее жалость, чем страх или злость.
Оллид же молча стоял рядом. Лицо его помрачнело: он сразу догадался, что здесь произошло. Похоже, Инганда желала вернуть свою колдовскую силу, переходившую к сыну, и спихнула его в трясину. Или мальчик «удачно» оступился сам, а она просто не стала мешать и ушла дожидаться его смерти. Ведь если ребёнок колдуна умирает, сила возвращается к родителю.
Мальчишка покосился на водоросли у своих ног и рассерженно выкрикнул:
— Подите прочь! Не надо меня утешать! — и те мгновенно нырнули под воду.
Он вытер слёзы и, ткнув пальцем в Гиацу, хмуро спросил у Оллида:
— Зачем он тебе живой?
Оллид изумлённо поднял брови.
— Если бы он стал как я, было бы удобнее, — пояснил призрак. — Меня не надо кормить, мне не бывает холодно и больно. И вообще никаких забот. Мама говорит, ей так больше нравится, чем когда я был живой... как этот, — он кивнул на семанина.
Оллид поправил ткань для навеса, чудом не унесённую недавним ураганом, и сел на неё, скрестив ноги. Перед ним тепло полыхал костёр, ярко освещая пятачок земли. Красноватый свет сновал по лицу и одежде колдуна, нырял в его растрепавшуюся чёрную косу и оттуда стремительно перебегал на Гиацу, который пытался согреться рядом, кутаясь в зелёный плащ. Два костра поменьше горели и в задумчивых глазах Оллида. Он подпёр рукой подбородок и спросил у бледного мальчишки:
— Разве ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает?
Призрак хотел возразить, но передумал и поджал губы.
— Ты же сам сказал, что потерял и тело, и душу, — продолжал колдун. — Что же в этом хорошего? И... удобного?
— Но мама говорит...
— Тебе самому, — перебил Оллид, — нравится?
Слёзы вновь покатились по бледным щекам призрака.
— Видимо, нет, — подытожил колдун.
— Я хочу, чтобы кто-нибудь смотрел на меня так же, как ты смотришь на него, — признался мальчишка, переводя завистливый взгляд с Оллида на Гиацу. — Я хочу, чтобы мама так на меня смотрела. Но она не смотрит! Почему она не смотрит?! Почему она не достала меня из трясины? Она же легко могла!
Оллид пристально поглядел на призрака и промолвил:
— Ты ведь сам знаешь, почему.
Мальчишка отвернулся. Он уже больше не всхлипывал, и горькие слёзы высохли в его глазах. Он решительно поднялся и махнул рукой, приказывая болоту:
— Отдай ему! — и болото послушно выплюнуло прямо в Оллида котелок, миску и рог, унесённые недавним ветром.
Колдун ловко поймал посуду и, отряхнув от воды, убрал в дорожный мешок. Призрак же впервые обратился к Гиацу:
— Ты уже согрелся?
— Я... э-ээ...
— Вот мямля, — нетерпеливо бросил мальчишка и повернулся к Оллиду: — Ты сказал, что спешишь. Я помогу вам быстро покинуть болота — уже к утру вы выйдете к твёрдой земле. Но взамен окажи мне услугу.
— Какую же?
— Я хочу отомстить ей.
Колдун покачал головой:
— Как бы я ни относился к Инганде и её поступкам, я не стану помогать мстить.
— Я рад это слышать, — вдруг признался призрак. — Я проверял тебя и хотел убедиться, что ты не сделаешь ей зла после моей истории. Ну что, пошли?
Оллид поглядел на него с сомнением. Ему не требовалась помощь этого мальчишки. Хоть колдун и не слишком хорошо знал здешние места, но примерно дорогу помнил. А случись ему или Гиацу оступиться, так вылезти будет не трудно: болото неохотно, но всё же подчинялось. Однако призрак и в самом деле мог провести кратчайшей дорогой — ведь топь была его домом. Но зачем ему это? Не очередная ли это уловка, чтобы избавиться от путников?
— Зачем тебе помогать нам?
— Без причины, — рассмеялся мальчишка. — Потому что я сам так хочу. Я столько зим ради неё заводил людей в трясину... Теперь я хочу кого-нибудь вывести отсюда. Пусть это будешь ты и этот твой... Да кто он тебе?
— Слуга.
Лицо призрака вытянулось от удивления:
— Слуга?! Ты так печёшься о каком-то слуге?! — но тотчас он сник и признался: — Вот я делаю то, что мне не хочется, но она всё равно не любит меня! И ведь я не какой-то там слуга! Я её сын!
Произнеся это, мальчишка прикусил губу. Он закрыл глаза и простоял так какое-то время, легонько покачиваясь, подобно листу на ветру. Казалось, он прислушивается. Тонкий туман, сползаясь со всех концов, окутывал его, скрывая от посторонних глаз — ведь мальчик, погибнув, стал частью этого тумана. Гиацу на миг почудилось, будто призрак и вовсе исчез в сгустившемся мареве.
Оллид же задумчиво глядел на танцующее пламя костра, размышляя, стоит ли идти. С одной стороны, возможность быстро выбраться из болот да продолжить путь на север очень привлекала его. С другой стороны, это всё-таки сын Инганды. Да, он давно уже понял, что мать намеренно от него избавилась, и сегодня лишь в очередной раз получил подтверждение этому. Но не просто же так он убеждал себя в обратном столько зим... Может статься, ему по-прежнему так не хочется в это верить, что он опять закроет на всё глаза и сделает то, что велит ему мать: утопит незваных гостей. И всё же чутьё подсказывало колдуну, что нынче ночью надежда призрака действительно иссякла, и он отчаялся окончательно.
Гиацу повернулся к господину и шёпотом спросил:
— А что такое «вотмямля»?
Но ответить колдун не успел: туман расступился, и призрак, распахнув глаза, весело сообщил:
— Мама спит! Так что она не заметит, как я безобразничаю, — он нетерпеливо хлопнул в ладоши: — Ну же, собирайтесь! Живее! Я поведу: мне известна здесь каждая кочка.
***
Тьма утекала с небес, и луна, склонившаяся к горизонту, постепенно бледнела. Пропадали серебристые точки звёзд, залитые наступающим с востока светом. Шёл чёрный, как ночь, конь сквозь болота, и чавкала под его копытами мягкая земля. Прерывали пение птицы, заслышав путников, смолкали и прыгали прочь лягушки, прятавшиеся в зарослях высокой травы. Дрожала ряска на глади небольших тёмных луж, которые теперь попадались всё реже и реже. Шумно трясли листьями низенькие берёзы, густо окружавшие болото. Маячил впереди бледный силуэт призрачного мальчика, который легко бежал, перепрыгивая с одной кочки на другую. Порой он замедлялся, чтобы идти вровень с конём, и украдкой поглядывал на Оллида и Гиацу. Казалось, он вот-вот заговорит, но всякий раз мальчишка отворачивался и молча брёл дальше.
Гиацу зябко кутался в шерстяной плащ, насквозь пропитанный дымом и болотной грязью. Одежда его высохла почти полностью — господин поспособствовал. Но очистить её от тины, мха и мутных тёмных разводов с помощью колдовства он не мог, и семанин переживал, что новый наряд безнадёжно испорчен. Он очень старался беречь его, не зная, будет ли у него когда-нибудь другая одежда, или эта — единственная на долгое время.
Болото нагоняло на Гиацу тоску и страх. Глядя на полупрозрачную макушку призрака, семанин гадал: как этот мальчик мог жить здесь? Как живёт здесь его мать? Кому вообще может нравиться жить на болоте?! Впрочем, женщина, которая утопила в болоте собственного сына, уже... странная. Такой — и вонючие гиблые топи могут быть по нраву!
Колдун же внимательно смотрел кругом, ожидая подвоха. Но ничего не происходило. Земля и впрямь твердела, болото мелело и подсыхало, а деревья становились всё выше и пышнее. Их тёмные силуэты мрачно обступали едва заметную узкую тропу, по которой вёл путников призрак. Сам мальчишка делался всё бледнее и прозрачнее — от света просыпающегося дня. Вскоре он встал и с грустью оглядел лес с проплешинами пустырей.
— Здесь болото кончается, — промолвил он. — Но вам следует ехать дальше, пока не окажетесь в лесу погуще.
Оллид спешился:
— Как твоё имя?
— Улль, — улыбнулся призрак и звонко добавил: — Отца своего я не знаю, так что можешь звать меня: Улль, сын Инганды.
Колдун слегка поклонился:
— Что ж, благодарю тебя, Улль, сын Инганды. Ты и впрямь вывел нас из болота к рассвету.
Улыбка мальчика потухла. Он поглядел на восток, где серовато-сизые сумерки отступали под натиском встающего из-под земли солнца. В той стороне, далеко-далеко отсюда, в ветхой хижине на островке земли посреди ярко-зелёного ковра из гиблого мха, спит сейчас его мать. Много-много зим назад — уже никто и не вспомнит, сколько, — там рядом с ней спал и жил он сам.
Его игрушками были засушенные птичьи лапки, черепа с острыми клювами и косточки мелких животных. Его друзьями стали длинные склизкие водоросли, которые доставали ему со дна сплюснутых от болотной воды мёртвых людей и зверей. Улль никогда не боялся их: лишь грустил, что никто из утонувших не может говорить или играть с ним. Порой ему являлись призраки — бледные следы ушедших навсегда людей. Эти призраки были слабым подобием жизни: многие из них имели лишь голос, который то и дело молил о спасении, иные — днями напролёт бродили неподалёку от места, где утонули, будто пытались отыскать там что-то, возможно — самих себя. Совсем редко попадались призраки, способные отвечать на вопросы: с ними можно было немного поболтать.
Улль превосходил их всех: будучи призраком, он мог говорить, думать, чувствовать, шалить, обманывать и вместе с туманом бродить по болоту во все концы. Даже водоросли продолжали подчиняться ему! Наверное, он так отличался, потому, что был призраком хоть и маленького, но всё же колдуна. А, может, потому, что посреди этой трясины жила та, кого он звал мамой...
Крохотные серебристые слезинки покатились по прозрачным щекам мальчика. Мама, ради улыбки которой он готов был топить десятки ни в чём не повинных людей. Лишь бы она посмотрела на него, лишь бы бросила невзначай: «Молодчина! Самый лучший призрак на моём болоте!». Но ведь он хотел быть не просто самым лучшим призраком... Он хотел быть её сыном. А она даже не звала его по имени. «Самый лучший призрак» — это всё, чего он заслужил. Какой-то беспомощный мальчишка-слуга — и тот удостоился большего от своего господина, и при том без единого слова!
Улль повернулся к Оллиду:
— Помоги мне, — тихо попросил он. — Тебе подчиняется ветер. Так помоги мне рассеяться, наконец! Я слишком привязан к этому болоту. Сколько ни пытался — не могу уйти сам.
— Ты ведь исчезнешь, — предупредил колдун.
— Я и так слабею с каждой зимой, — отмахнулся мальчик. — Меня держала только надежда, что она заметит меня по-настоящему. Но меня настоящего уже давно нет. Я — даже не кусок своей души, — глаза его заблестели. — Может, я смогу вернуться к своей душе... А если нет, то это неважно. Я больше не хочу быть здесь! Поможешь?
Оллид с грустью глядел на него — самого необычайного из всех призраков, которых когда-либо встречал, и просто одинокого несчастного мальчика, навеки увязшего в трясине. Гиацу, осознав, о чём просит Улль, затаил дыхание. Он уже понял, что жизнь призрака — не то же самое, что жизнь человека, что призрак — это даже не душа и не её осколок, но всё же это какое-никакое существование... И вот Улль добровольно отказывается от него. Семанин почувствовал, как ему сдавило грудь, будто он вновь провалился в болото, сминавшее его тело. И в притихшем от утренних сумерек лесу раздался, наконец, голос колдуна:
— Помогу.
— Ну так давай же! — с облегчением рассмеялся Улль, вытирая мокрые щёки. — Сделай опять эту штуку с ураганом, как нынче ночью. Никто такого не выдержит!
Оллид отошёл подальше от Туринара и Гиацу и встал прямо, делая глубокий вдох.
— Приди... — прошептал колдун, поднимая руки.
Он почувствовал, как ветер послушно нанизывается на его пальцы и кружит, кружит, кружит, всё сильнее и сильнее — уже не только вокруг пальцев, но вокруг самого Оллида. Ветер разгоняется, увлекая за собой сухие листья, срывая новые с ветвей, обламывая сами ветви, поднимая упавшие сучья. Ещё миг — и устрашающая воронка обняла колдуна, полностью спрятав его за вращающимися потоками воздуха вперемежку с листьями и ветками. Гиацу, глядя на такой ветер, вцепился в Туринара, но подумал, что и это может оказаться бесполезным — ураган легко унесёт и могучего коня. Ввысь поднялись комки земли с росшей на них травой. И даже обнажились корни деревьев, будто готовые улететь вместе с толстыми стволами.
