Колдун поднял глаза к ясному голубому небу, к которому стремились седые вершины гор вокруг. Трусость ли — беречь свою жизнь? Да только для чего он бережёт её? В руках Оллида сосредоточено могущество, которым обладают лишь единицы — такие же, как он. Для того ли ему дано это могущество, чтобы он прятал его в горах?
Оллиду многое не под силу: наверное, даже сейчас он не смог бы остановить тусарское войско, идущее на смерть под предводительством Яргана, сына Калли... Однако это не значит, что он больше ничем не может помочь людям. Но ведь тогда придётся смотреть на бесконечные войны, которые затевают князья, на бесконечных больных, которые умирают и умирают... Как же хорошо и спокойно вдали от этого!
Оллид поднялся. Он снял плащ, заткнул его за пояс, чтобы ненароком не испачкать в крови, и взвалил добычу на плечи. Голова барана печально свесилась вниз. Колдун перехватил его покрепче и начал медленно взбираться на вершину. Идти с такой тушей было нелегко: мокрый снег выскальзывал из-под сапог, ненадёжные камни опасно качались — того и гляди подвернёшь лодыжку или кубарем покатишься по склону!
Но Оллид не боялся: Лосиная гора стала ему домом с самого первого дня в этом суровом северном краю. Он много раз оставлял её; бывало, даже путешествовал по миру, но всё равно неизменно возвращался, потому что ничто не любил так, как золотистые утра, расцветающие в холоде серебряных зим, и непроглядные горные ночи, полные изумрудных сияний в небесах.
Лосиная гора — единственная, которая никак не сдвигалась с места уже много сотен зим. Все остальные горы часто перемещались, путая приходившие сюда княжеские дружины и выводя их прямиком к развалинам Гадур-града. Но Лосиная, самая низкая и неприметная, с плоской, будто обрубленной вершиной, прикрываемая от ветров чужими высокими гребнями, не желала подниматься со своего места. Она была так похожа на Оллида! И он знал и любил каждый камешек на её склоне и мог бы идти с закрытыми глазами.
— Господин! — донеслось сверху. — Нужна помощь?
Гиацу с беспокойством следил за колдуном, раздумывая, спуститься ли навстречу. Семанин не любил Лосиную гору, и потому часто падал здесь, поскальзываясь на припорошенных снегом камнях.
— Нет, — отозвался Оллид. Он остановился, чтобы отдышаться, и поглядел на Гиацу: — Как наша гостья?
— Пыталась разговорить меня. Но я заверил, что скорее язык себе отрежу, чем выболтаю твои секреты. Я рассказал ей лишь про Фьягара, которого ты однажды вылечил. И про Улльгину, которую не спас даже Инг Серебряный. Тут она опять пристала: так Инг с Рованом из-за этого поссорились?
Оллид усмехнулся:
— Ей интересно. Это можно понять, — он продолжил подъём: до вершины оставалось совсем немного.
— Господин, как думаешь поступить?
— Думаю поручить тебе разделать барана.
Гиацу улыбнулся:
— Оно-то конечно. Но я про всю эту историю с Мираной-тан и Лисьей Падью.
Оллид, наконец, ступил на ровный каменный выступ, где ждал его слуга, и снял тяжёлого барана с плеч.
— Какая добыча! — восхитился Гиацу. — Надолго хватит! — и вновь вперил встревоженный взгляд в колдуна: — Так что скажешь, Оллид-тан?
— Не знаю, Гиацу. Я что-то устал... — колдун отёр руки о снег и указал на убитого барана. — Займись-ка нашим обедом. А я отдохну немного, договорились?
И утонул во мраке пещеры. Он медленно брёл по проходу, привыкая к темноте после яркого солнечного дня, и думал, что в самом деле кошмарно устал. Как хорошо, что есть Гиацу, на чьи плечи можно переложить часть забот! Семанин любит вкусно поесть и потому прекрасно готовит: срежет с барана самые сочные куски, сварит их как нужно — за еду нечего волноваться!
Оллид заглянул в тускло освещённый грот: огонь в очаге уже затухал. Колдун нашарил лежащую в проходе стопку дров и занёс её вовнутрь. Мирана не спала, и её серьёзные серые глаза тотчас обратились к Оллиду. Лучше бы смотрела она в другую сторону, в самом деле... Колдун положил несколько поленьев в огонь, и заплясало уютное тёплое пламя, озарив грот и сидевшую в нём женщину.
— Гиацу разделывает барана, — сообщил Оллид, но она хранила молчание.
Он вытянулся на свободной каменной лавке и поглядел в потолок, по которому сновали пятна — такие же рыжие, как волосы Мираны. Оллид повернул голову и устремил на неё пристальный взгляд:
— Что ты скажешь князю, когда вернёшься домой? Поведаешь, что встретила колдуна, но он отказался идти с тобой?
Брови Мираны удивлённо взметнулись:
— С твоих слов я поняла, что князь хочет убить тебя. Если я скажу, что встретила колдуна в горах, тогда Мьямир снарядит сюда людей. И не с богатыми дарами, а с мечами и копьями. Так зачем мне говорить ему это?
— И ты не скажешь, даже если я не помогу тебе?
— А ты не поможешь?
Оллид молчал, и лицо его, хоть и освещённое пламенем, казалось тёмным и печальным. «Чего ты стоишь, гостья из Лисьей Пади? — гадал он. — Сдашь ли меня князю, если я не стану тебе помогать?». Мирана опустила голову и тихо промолвила:
— Что ж... Ты уже помог мне, Оллид, сын Калли. Ты не бросил меня умирать в снегу, приютил, напоил целебным отваром и вот-вот подашь баранину на обед. Мне ли быть на тебя в обиде?
Губы Оллида дрогнули. Но он быстро взял себя в руки, и лицо его вновь стало серьёзным:
— А если князь станет пытать тебя?
— С чего бы ему это делать?
— Думаешь, Мьямир поверит, что ты без посторонней помощи выжила в Диких горах?
Мирана задумалась:
— Я скажу, что Гимри вывел меня. Ведь это отчасти правда.
— Отчасти правда, но отчасти — ложь, — Оллид прищурился: — Сможешь ли ты, такая искренняя, лгать прямо в лицо князю?
— Что ж ты предлагаешь? — Мирана вскинула голову. — Да и почему князь должен прибегнуть к таким средствам? Я с ним в хороших отношениях. Неужто ненависть его столь велика, что он способен насмерть замучить за любые сведения о тебе?
— Я в этом не сомневаюсь.
— Ты ведь не знаешь Мьямира! — горячо возразила Мирана. — Сидишь в своих горах десятки зим и судишь о людях, которых никогда не видел.
Печаль заплескалась в глазах Оллида:
— Похвально, что ты так хорошо думаешь о других, Мирана. И ты права: я не знаю Мьямира. Однако я знаю, за что он проклят, и этого достаточно, чтобы судить о самом князе.
Мирана развела руками:
— Мы заговорили о вещах, в которых я не разбираюсь. И тут я не могу с тобой спорить, ведь ты не раскрываешь мне всей правды, — она некоторое время глядела на Оллида, а затем добавила: — Я бы хотела заверить тебя в чём угодно, лишь бы ты согласился помочь... Но мне неведомо, как именно Мьямир станет пытать меня и чем угрожать. И оттого, боюсь, что не могу обещать тебе своего молчания.
— Понимаю, — кивнул колдун. — Ты отвечаешь честно, и это дорогого стоит.
Он вновь уткнулся взглядом в потолок грота. В повисшей тишине слышно было лишь как свистят и трещат дрова да тяжело дышит спящая девочка. Мог ли Оллид что-нибудь сделать для неё? Он вздохнул и промолвил:
— Мирана, я тоже не могу обещать своей помощи. Твоя дочь умирает: ты принесла её слишком поздно. Явись ты с ней раньше, было бы легче... — колдун поглядел на гостью: в серых глазах — ни слезинки, только еле заметное отчаяние в самой глубине. И Оллид тихо добавил: — Я попробую позвать её обратно. Но будь готова, что у меня не получится.
Мирана прерывисто выдохнула:
— Так ты поможешь?
— Ты меня слышала? — переспросил колдун, и пламя костра между ними резко дёрнулось, будто ударенное. — Твоя дочь умирает. Будь готова, что у меня не получится помочь. Но я попытаюсь.
— Да... да, конечно, — закивала Мирана. — Я всё поняла.
Оллид вновь отвернулся и на сей раз прикрыл глаза, не желая больше смотреть ни в потолок, ни на полную бессмысленных надежд женщину. Ему хотелось лишь одного: немного вздремнуть. Раз уж придётся заниматься лечением, то стоит набраться сил. Мирана неуверенно уточнила:
— Я могу что-то сделать?
— Дай мне поспать, — отозвался Оллид.
Не открывая глаз, он достал заткнутый за пояс плащ, расправил его и укрылся, словно одеялом. И тьма, в которой никто ничего от него не хотел, наконец, обступила Оллида плотным кольцом.
Мирана подождала немного, хотя и сама не знала, чего ждёт. Со стороны колдуна не доносилось ни звука, будто его вовсе здесь не было. Тихо потрескивали дрова в очаге, и крохотные искры порой вылетали прочь, но гасли, даже не достигнув холодной каменной поверхности.
Мирана наклонилась к дочери, в который раз за день прислушиваясь к её тяжелому дыханию. Раньше оно было еле уловимым, и приходилось всматриваться, поднимается ли грудь Инары, чтобы понять наверняка, жива ли дочь. Теперь же она дышала так, словно что-то мешало ей, и оттого тревожно билось сердце матери. Как ни пыталась Мирана отрицать очевидное, но Инара в самом деле покидала мир живых. Дарангар перед самой смертью дышал так же тяжело, и такие же точно свисты вылетали из его впалой груди...
Так женщина и сидела, перебирая тонкие волосы дочери, а тяжёлые мысли всё крутились и крутились в голове. Наконец, Мирана встрепенулась: надо бы и на свежий воздух выйти. Пусть Инара полежит пока тут: вряд ли она проснётся и заплачет, а, значит, и Оллиду не помешает. Хотя в этот миг казалось, что колдун не пробудится, даже если гора решит сойти со своего места. Мирана поглядела на его неподвижную спину, прихватила со своей лавки одеяло и выскользнула во тьму прохода.
Гиацу снаружи уже заканчивал разделку барана, и часть мяса варилась в котле. Костёр, разведённый прямо на выступе горы, спокойно облизывал железные стенки, не беспокоемый никакими ветрами. Семанин подвесил распоротое животное на единственном валуне Лосиной горы — там же, где находился спуск в пещеру, и быстрыми уверенными движениями срезал мясо в ещё один котёл. Внимательные раскосые глаза на миг обратились к Миране, возникшей в тёмном проёме, и Гиацу покачал головой: как же странно видеть в этих диких местах кого-то, кроме господина. Десять зим они провели здесь с Оллидом, и никто не нарушал их уединения. Теперь семанин глядел на явившуюся к ним женщину и не мог понять, что он чувствует: радость или всё же тревогу?
— Гиацу, — обратилась к нему Мирана, — давай я помогу тебе чем-нибудь?
— Да я уж почти закончил, госпожа.
— Жаль. Хотела занять руки.
— Разве что... — Гиацу хитро сощурился: — Ты, госпожа, может, выделывать шкуры умеешь? Солнце садится, я сам справиться не успеваю, — и он кивнул на баранью шкуру.
Женщина виновато улыбнулась:
— Нет, такому я не обучена.
— Ну, тогда отдыхай.
Мирана неловко потопталась на месте: она чувствовала себя обязанной что-то сделать для приютивших её людей, да не могла придумать, что. По всему выходило, что она для них — большая обуза: корми её, помогай... Не привыкла к такому дочь Винлинга: она всегда сполна платила за любое добро. А тут вдруг не может.
Вздохнув, Мирана отошла от семанина и поглядела вокруг. Медовый закатный свет разливался по горным хребтам и стекал по золотистым склонам в потемневшие долины. Внизу, у подножия, сумерки уже обнимали деревья и баюкали травы, торчавшие из-под белого полотна. Студёный ветер бродил меж стволов и стряхивал снег, прилипший к веткам, но высоко подниматься не спешил, и на вершине Лосиной горы он лишь еле заметно касался краёв одежд. Однако это отчего-то казалось затишьем перед бурей.
Мирана поёжилась и плотнее закуталась в шерстяное одеяло, наброшенное поверх тёплого плаща. Но холод всё равно сочился со всех сторон. Как же тут живут колдун и его слуга? Ветрено, холодно, одиноко... Женщина покачала головой и осторожно подошла к краю выступа. По неровному склону сбегали следы шагов: вниз шли лёгкие, а назад поднимались тяжёлые — под весом добычи. Но ветер потихоньку забрасывал всё снегом, и к утру, должно быть, следов не останется вовсе. Взгляд Мираны скользнул дальше, к объятым сумерками деревьям у подножия... Где-то там, наверное, ждала хозяйку верная Ерка. Мирана обеспокоенно повернулась к семанину:
— Скажи, Гиацу, когда ты поднимался сюда, не повстречалась ли тебе серая лошадь?
— Повстречалась, госпожа.
Мирана вздохнула:
— Оголодает она там, милая...
— Ну, это вряд ли, — возразил семанин, бросив взгляд по пролесок. — Лошади — умные. Они и снег разрыть могут, чтобы до травы докопаться. И кору деревьев погрызть. Седло бы с неё снять, чтоб спину зазря не натирало, и узду тоже... Но никто сейчас вниз спускаться ради этого не станет. Я занят готовкой, Оллид-тану отдохнуть надо, а ты себе шею сломаешь на склоне.
— Ты прав, — нехотя согласилась Мирана.
Она уже успела ранее пройтись по вершине в поисках отхожего места, и едва не подвернула лодыжку на выскочившем из-под ног камне. И в который раз Миране подумалось: неужели колдун и его слуга привыкли к таким непростым условиям? Ну да человек ко многому привыкает.
— А вот скажи, госпожа, — вновь заговорил Гиацу. — Был ли в вашем отряде конь — весь гнедой, с чёрной гривой и белым пятнышком на лбу?
Мирана в волнении обернулась:
— Да! Ты видел его? Это конь погибшего Гимри, моего самого верного воина. Наверняка там в седельных сумках есть кое-что из подарков для Оллида!
— Вот как... Стало быть, хозяин коня уже мёртв, — задумчиво промолвил Гиацу, но добро в седельных сумках его мало занимало: — Как думаешь, госпожа, не обидится этот Гимри, если я заберу коня себе?
Мирана грустно улыбнулась:
— Думаю, нет. В вас есть что-то общее. Как он преданно служил сначала моему отцу, а потом и мне, так и ты преданно служишь своему господину.
— Тогда решено! — просиял семанин. — Если конь дождётся меня, будет моим. А как его кличка?
— Мар.
— Прямо как в имени одного из ваших князей — Марнуга, — заметил Гиацу, вернувшись к нарезке мяса. — Господин ещё помнит язык Древних. Он говорил мне, что «Марнуг» означает «верный путь», и никогда ранее это не звучало большей насмешкой, чем в имени князя Марнуга, который завёл своё войско в Гиблую топь. «Нуг», как и «нук» в имени Ринука, сына Рована, это «путь». Просто кто-то говорит через «г», кто-то через «к». А раз так, стало быть, «мар» — это «верный».
Мирана изумлённо вскинула брови:
— Сколько всего тебе известно! Даже я не знаю таких вещей. У нас мало кто помнит истинные значения имён.
— Оллид-тан много чего рассказывал. А я внимательно слушал.
— А что тогда значит «ри» в имени Ринука?
— А это часть слова «война». Так что, пожалуй, имя князя можно перевести как «воинственный путь». Близко по значению к алльдскому «ринуться», правда?
— Стало быть, и в имени Гимри было что-то про войну... — задумчиво промолвила Мирана. — Что ж, подходящее имя для воина! А что может означать «гим», не знаешь?
— Не знаю, — покачал головой Гиацу. И добавил: — А вот в твоём имени, госпожа, есть слово «мир», которое на алльдском то и значит — «мир». В противоположность войне.
— А имя твоего господина как переводится?
— А это, может, он сам тебе как-нибудь скажет, — усмехнулся Гиацу.
Он отложил нож, отёр руки и подошёл к похлёбке, варившейся на огне. Достал из-за пазухи мешочек с заготовкой из сушёных кореньев и трав и неспешно насыпал в котёл. Оллид делал много подобных смесей, собирая и высушивая растения всё лето. Как удобно было зимой просто добавлять их в кипящую воду и быстро получать вкуснейшую похлёбку! Гиацу убрал опустевший мешочек и обвёл взглядом темнеющие горы:
Оллиду многое не под силу: наверное, даже сейчас он не смог бы остановить тусарское войско, идущее на смерть под предводительством Яргана, сына Калли... Однако это не значит, что он больше ничем не может помочь людям. Но ведь тогда придётся смотреть на бесконечные войны, которые затевают князья, на бесконечных больных, которые умирают и умирают... Как же хорошо и спокойно вдали от этого!
Оллид поднялся. Он снял плащ, заткнул его за пояс, чтобы ненароком не испачкать в крови, и взвалил добычу на плечи. Голова барана печально свесилась вниз. Колдун перехватил его покрепче и начал медленно взбираться на вершину. Идти с такой тушей было нелегко: мокрый снег выскальзывал из-под сапог, ненадёжные камни опасно качались — того и гляди подвернёшь лодыжку или кубарем покатишься по склону!
Но Оллид не боялся: Лосиная гора стала ему домом с самого первого дня в этом суровом северном краю. Он много раз оставлял её; бывало, даже путешествовал по миру, но всё равно неизменно возвращался, потому что ничто не любил так, как золотистые утра, расцветающие в холоде серебряных зим, и непроглядные горные ночи, полные изумрудных сияний в небесах.
Лосиная гора — единственная, которая никак не сдвигалась с места уже много сотен зим. Все остальные горы часто перемещались, путая приходившие сюда княжеские дружины и выводя их прямиком к развалинам Гадур-града. Но Лосиная, самая низкая и неприметная, с плоской, будто обрубленной вершиной, прикрываемая от ветров чужими высокими гребнями, не желала подниматься со своего места. Она была так похожа на Оллида! И он знал и любил каждый камешек на её склоне и мог бы идти с закрытыми глазами.
— Господин! — донеслось сверху. — Нужна помощь?
Гиацу с беспокойством следил за колдуном, раздумывая, спуститься ли навстречу. Семанин не любил Лосиную гору, и потому часто падал здесь, поскальзываясь на припорошенных снегом камнях.
— Нет, — отозвался Оллид. Он остановился, чтобы отдышаться, и поглядел на Гиацу: — Как наша гостья?
— Пыталась разговорить меня. Но я заверил, что скорее язык себе отрежу, чем выболтаю твои секреты. Я рассказал ей лишь про Фьягара, которого ты однажды вылечил. И про Улльгину, которую не спас даже Инг Серебряный. Тут она опять пристала: так Инг с Рованом из-за этого поссорились?
Оллид усмехнулся:
— Ей интересно. Это можно понять, — он продолжил подъём: до вершины оставалось совсем немного.
— Господин, как думаешь поступить?
— Думаю поручить тебе разделать барана.
Гиацу улыбнулся:
— Оно-то конечно. Но я про всю эту историю с Мираной-тан и Лисьей Падью.
Оллид, наконец, ступил на ровный каменный выступ, где ждал его слуга, и снял тяжёлого барана с плеч.
— Какая добыча! — восхитился Гиацу. — Надолго хватит! — и вновь вперил встревоженный взгляд в колдуна: — Так что скажешь, Оллид-тан?
— Не знаю, Гиацу. Я что-то устал... — колдун отёр руки о снег и указал на убитого барана. — Займись-ка нашим обедом. А я отдохну немного, договорились?
И утонул во мраке пещеры. Он медленно брёл по проходу, привыкая к темноте после яркого солнечного дня, и думал, что в самом деле кошмарно устал. Как хорошо, что есть Гиацу, на чьи плечи можно переложить часть забот! Семанин любит вкусно поесть и потому прекрасно готовит: срежет с барана самые сочные куски, сварит их как нужно — за еду нечего волноваться!
Оллид заглянул в тускло освещённый грот: огонь в очаге уже затухал. Колдун нашарил лежащую в проходе стопку дров и занёс её вовнутрь. Мирана не спала, и её серьёзные серые глаза тотчас обратились к Оллиду. Лучше бы смотрела она в другую сторону, в самом деле... Колдун положил несколько поленьев в огонь, и заплясало уютное тёплое пламя, озарив грот и сидевшую в нём женщину.
— Гиацу разделывает барана, — сообщил Оллид, но она хранила молчание.
Он вытянулся на свободной каменной лавке и поглядел в потолок, по которому сновали пятна — такие же рыжие, как волосы Мираны. Оллид повернул голову и устремил на неё пристальный взгляд:
— Что ты скажешь князю, когда вернёшься домой? Поведаешь, что встретила колдуна, но он отказался идти с тобой?
Брови Мираны удивлённо взметнулись:
— С твоих слов я поняла, что князь хочет убить тебя. Если я скажу, что встретила колдуна в горах, тогда Мьямир снарядит сюда людей. И не с богатыми дарами, а с мечами и копьями. Так зачем мне говорить ему это?
— И ты не скажешь, даже если я не помогу тебе?
— А ты не поможешь?
Оллид молчал, и лицо его, хоть и освещённое пламенем, казалось тёмным и печальным. «Чего ты стоишь, гостья из Лисьей Пади? — гадал он. — Сдашь ли меня князю, если я не стану тебе помогать?». Мирана опустила голову и тихо промолвила:
— Что ж... Ты уже помог мне, Оллид, сын Калли. Ты не бросил меня умирать в снегу, приютил, напоил целебным отваром и вот-вот подашь баранину на обед. Мне ли быть на тебя в обиде?
Губы Оллида дрогнули. Но он быстро взял себя в руки, и лицо его вновь стало серьёзным:
— А если князь станет пытать тебя?
— С чего бы ему это делать?
— Думаешь, Мьямир поверит, что ты без посторонней помощи выжила в Диких горах?
Мирана задумалась:
— Я скажу, что Гимри вывел меня. Ведь это отчасти правда.
— Отчасти правда, но отчасти — ложь, — Оллид прищурился: — Сможешь ли ты, такая искренняя, лгать прямо в лицо князю?
— Что ж ты предлагаешь? — Мирана вскинула голову. — Да и почему князь должен прибегнуть к таким средствам? Я с ним в хороших отношениях. Неужто ненависть его столь велика, что он способен насмерть замучить за любые сведения о тебе?
— Я в этом не сомневаюсь.
— Ты ведь не знаешь Мьямира! — горячо возразила Мирана. — Сидишь в своих горах десятки зим и судишь о людях, которых никогда не видел.
Печаль заплескалась в глазах Оллида:
— Похвально, что ты так хорошо думаешь о других, Мирана. И ты права: я не знаю Мьямира. Однако я знаю, за что он проклят, и этого достаточно, чтобы судить о самом князе.
Мирана развела руками:
— Мы заговорили о вещах, в которых я не разбираюсь. И тут я не могу с тобой спорить, ведь ты не раскрываешь мне всей правды, — она некоторое время глядела на Оллида, а затем добавила: — Я бы хотела заверить тебя в чём угодно, лишь бы ты согласился помочь... Но мне неведомо, как именно Мьямир станет пытать меня и чем угрожать. И оттого, боюсь, что не могу обещать тебе своего молчания.
— Понимаю, — кивнул колдун. — Ты отвечаешь честно, и это дорогого стоит.
Он вновь уткнулся взглядом в потолок грота. В повисшей тишине слышно было лишь как свистят и трещат дрова да тяжело дышит спящая девочка. Мог ли Оллид что-нибудь сделать для неё? Он вздохнул и промолвил:
— Мирана, я тоже не могу обещать своей помощи. Твоя дочь умирает: ты принесла её слишком поздно. Явись ты с ней раньше, было бы легче... — колдун поглядел на гостью: в серых глазах — ни слезинки, только еле заметное отчаяние в самой глубине. И Оллид тихо добавил: — Я попробую позвать её обратно. Но будь готова, что у меня не получится.
Мирана прерывисто выдохнула:
— Так ты поможешь?
— Ты меня слышала? — переспросил колдун, и пламя костра между ними резко дёрнулось, будто ударенное. — Твоя дочь умирает. Будь готова, что у меня не получится помочь. Но я попытаюсь.
— Да... да, конечно, — закивала Мирана. — Я всё поняла.
Оллид вновь отвернулся и на сей раз прикрыл глаза, не желая больше смотреть ни в потолок, ни на полную бессмысленных надежд женщину. Ему хотелось лишь одного: немного вздремнуть. Раз уж придётся заниматься лечением, то стоит набраться сил. Мирана неуверенно уточнила:
— Я могу что-то сделать?
— Дай мне поспать, — отозвался Оллид.
Не открывая глаз, он достал заткнутый за пояс плащ, расправил его и укрылся, словно одеялом. И тьма, в которой никто ничего от него не хотел, наконец, обступила Оллида плотным кольцом.
Мирана подождала немного, хотя и сама не знала, чего ждёт. Со стороны колдуна не доносилось ни звука, будто его вовсе здесь не было. Тихо потрескивали дрова в очаге, и крохотные искры порой вылетали прочь, но гасли, даже не достигнув холодной каменной поверхности.
Мирана наклонилась к дочери, в который раз за день прислушиваясь к её тяжелому дыханию. Раньше оно было еле уловимым, и приходилось всматриваться, поднимается ли грудь Инары, чтобы понять наверняка, жива ли дочь. Теперь же она дышала так, словно что-то мешало ей, и оттого тревожно билось сердце матери. Как ни пыталась Мирана отрицать очевидное, но Инара в самом деле покидала мир живых. Дарангар перед самой смертью дышал так же тяжело, и такие же точно свисты вылетали из его впалой груди...
Так женщина и сидела, перебирая тонкие волосы дочери, а тяжёлые мысли всё крутились и крутились в голове. Наконец, Мирана встрепенулась: надо бы и на свежий воздух выйти. Пусть Инара полежит пока тут: вряд ли она проснётся и заплачет, а, значит, и Оллиду не помешает. Хотя в этот миг казалось, что колдун не пробудится, даже если гора решит сойти со своего места. Мирана поглядела на его неподвижную спину, прихватила со своей лавки одеяло и выскользнула во тьму прохода.
Гиацу снаружи уже заканчивал разделку барана, и часть мяса варилась в котле. Костёр, разведённый прямо на выступе горы, спокойно облизывал железные стенки, не беспокоемый никакими ветрами. Семанин подвесил распоротое животное на единственном валуне Лосиной горы — там же, где находился спуск в пещеру, и быстрыми уверенными движениями срезал мясо в ещё один котёл. Внимательные раскосые глаза на миг обратились к Миране, возникшей в тёмном проёме, и Гиацу покачал головой: как же странно видеть в этих диких местах кого-то, кроме господина. Десять зим они провели здесь с Оллидом, и никто не нарушал их уединения. Теперь семанин глядел на явившуюся к ним женщину и не мог понять, что он чувствует: радость или всё же тревогу?
— Гиацу, — обратилась к нему Мирана, — давай я помогу тебе чем-нибудь?
— Да я уж почти закончил, госпожа.
— Жаль. Хотела занять руки.
— Разве что... — Гиацу хитро сощурился: — Ты, госпожа, может, выделывать шкуры умеешь? Солнце садится, я сам справиться не успеваю, — и он кивнул на баранью шкуру.
Женщина виновато улыбнулась:
— Нет, такому я не обучена.
— Ну, тогда отдыхай.
Мирана неловко потопталась на месте: она чувствовала себя обязанной что-то сделать для приютивших её людей, да не могла придумать, что. По всему выходило, что она для них — большая обуза: корми её, помогай... Не привыкла к такому дочь Винлинга: она всегда сполна платила за любое добро. А тут вдруг не может.
Вздохнув, Мирана отошла от семанина и поглядела вокруг. Медовый закатный свет разливался по горным хребтам и стекал по золотистым склонам в потемневшие долины. Внизу, у подножия, сумерки уже обнимали деревья и баюкали травы, торчавшие из-под белого полотна. Студёный ветер бродил меж стволов и стряхивал снег, прилипший к веткам, но высоко подниматься не спешил, и на вершине Лосиной горы он лишь еле заметно касался краёв одежд. Однако это отчего-то казалось затишьем перед бурей.
Мирана поёжилась и плотнее закуталась в шерстяное одеяло, наброшенное поверх тёплого плаща. Но холод всё равно сочился со всех сторон. Как же тут живут колдун и его слуга? Ветрено, холодно, одиноко... Женщина покачала головой и осторожно подошла к краю выступа. По неровному склону сбегали следы шагов: вниз шли лёгкие, а назад поднимались тяжёлые — под весом добычи. Но ветер потихоньку забрасывал всё снегом, и к утру, должно быть, следов не останется вовсе. Взгляд Мираны скользнул дальше, к объятым сумерками деревьям у подножия... Где-то там, наверное, ждала хозяйку верная Ерка. Мирана обеспокоенно повернулась к семанину:
— Скажи, Гиацу, когда ты поднимался сюда, не повстречалась ли тебе серая лошадь?
— Повстречалась, госпожа.
Мирана вздохнула:
— Оголодает она там, милая...
— Ну, это вряд ли, — возразил семанин, бросив взгляд по пролесок. — Лошади — умные. Они и снег разрыть могут, чтобы до травы докопаться. И кору деревьев погрызть. Седло бы с неё снять, чтоб спину зазря не натирало, и узду тоже... Но никто сейчас вниз спускаться ради этого не станет. Я занят готовкой, Оллид-тану отдохнуть надо, а ты себе шею сломаешь на склоне.
— Ты прав, — нехотя согласилась Мирана.
Она уже успела ранее пройтись по вершине в поисках отхожего места, и едва не подвернула лодыжку на выскочившем из-под ног камне. И в который раз Миране подумалось: неужели колдун и его слуга привыкли к таким непростым условиям? Ну да человек ко многому привыкает.
— А вот скажи, госпожа, — вновь заговорил Гиацу. — Был ли в вашем отряде конь — весь гнедой, с чёрной гривой и белым пятнышком на лбу?
Мирана в волнении обернулась:
— Да! Ты видел его? Это конь погибшего Гимри, моего самого верного воина. Наверняка там в седельных сумках есть кое-что из подарков для Оллида!
— Вот как... Стало быть, хозяин коня уже мёртв, — задумчиво промолвил Гиацу, но добро в седельных сумках его мало занимало: — Как думаешь, госпожа, не обидится этот Гимри, если я заберу коня себе?
Мирана грустно улыбнулась:
— Думаю, нет. В вас есть что-то общее. Как он преданно служил сначала моему отцу, а потом и мне, так и ты преданно служишь своему господину.
— Тогда решено! — просиял семанин. — Если конь дождётся меня, будет моим. А как его кличка?
— Мар.
— Прямо как в имени одного из ваших князей — Марнуга, — заметил Гиацу, вернувшись к нарезке мяса. — Господин ещё помнит язык Древних. Он говорил мне, что «Марнуг» означает «верный путь», и никогда ранее это не звучало большей насмешкой, чем в имени князя Марнуга, который завёл своё войско в Гиблую топь. «Нуг», как и «нук» в имени Ринука, сына Рована, это «путь». Просто кто-то говорит через «г», кто-то через «к». А раз так, стало быть, «мар» — это «верный».
Мирана изумлённо вскинула брови:
— Сколько всего тебе известно! Даже я не знаю таких вещей. У нас мало кто помнит истинные значения имён.
— Оллид-тан много чего рассказывал. А я внимательно слушал.
— А что тогда значит «ри» в имени Ринука?
— А это часть слова «война». Так что, пожалуй, имя князя можно перевести как «воинственный путь». Близко по значению к алльдскому «ринуться», правда?
— Стало быть, и в имени Гимри было что-то про войну... — задумчиво промолвила Мирана. — Что ж, подходящее имя для воина! А что может означать «гим», не знаешь?
— Не знаю, — покачал головой Гиацу. И добавил: — А вот в твоём имени, госпожа, есть слово «мир», которое на алльдском то и значит — «мир». В противоположность войне.
— А имя твоего господина как переводится?
— А это, может, он сам тебе как-нибудь скажет, — усмехнулся Гиацу.
Он отложил нож, отёр руки и подошёл к похлёбке, варившейся на огне. Достал из-за пазухи мешочек с заготовкой из сушёных кореньев и трав и неспешно насыпал в котёл. Оллид делал много подобных смесей, собирая и высушивая растения всё лето. Как удобно было зимой просто добавлять их в кипящую воду и быстро получать вкуснейшую похлёбку! Гиацу убрал опустевший мешочек и обвёл взглядом темнеющие горы:
