ЧАСТЬ 1. ТЫ НАС ВСПОМНИШЬ
Глава 1
Весна в этом году приходила как богатая барыня: неторопливо и степенно. Щедрой рукой развешивала вокруг звонкоголосые капели, разбрасывала темные проталины с первыми, пробивающимися сквозь хрусткий наст подснежниками, с громким треском обрывала с домов наледи.
Старая часть города, с ее до сих пор сохранившими деревянными старинными домами с резными наличниками, построенными на века купеческими лабазами и дореволюционными, но все еще добротными трехэтажными доходными домами, превращалась на это время в волшебную страну. А, может быть, и сказочную. Неизвестно кому в голову пришла странная идея, но при взгляде на домики, раскрашенные разнообразными голубыми, желтыми и ярко-оранжевыми оттенками, невольно вспоминались мультики. Только старые, еще советских времен, ведь побитые дождями стены с кое-где облупившейся краской, никак не тянули на современную яркую и целлулоидную кинематографию.
Но в этой забредшей неизвестно из какого времени и места стране царили искрящиеся сосульки, снег и ручейки, говорливо пробивающие сквозь него себе дорогу. Казалось, что даже солнце здесь чище и ярче, чем в другой, современной части города.
Периодически старые дома пытались снести, но комитет по защите культурного наследия бдил, пресекая любые попытки застроек. Резной наличник затейливой формы? Культурное наследие! Старый, заброшенный дом? А вы знаете, что он был выстроен в семнадцатом веке по приказу тишайшего государя нашего Алексея Михайловича и подарен боярину Морозову? Нет, не знали? Как же вы так!
Каждый дом отстаивался с пеной у рта, с таким рвением и рассказами, словно ответственный сотрудник комитета самолично присутствовал не только при постройке, но и незримым духом наблюдал все века за всеми жильцами дома. Что ни говори, странное поведение для каких-то чинуш от культуры, но в городе все уже привыкли к подобному и на старую его часть не зарились.
Лихие застройщики со стороны также очень быстро пропадали, и отваживали их самыми странными способами. Особенно впечатляющей оказалась история, как после сгоревшего «по неосторожности» дома строительная фирма, взявшаяся его «отреставрировать», погрязла в исках и судебных делах и быстренько разорилась. Откуда только деньги на это у комитета взялись – непонятно, но факт оставался фактом.
Однако девушку, совершенно по-детски перепрыгивающую через лужи и ручейки, этот, как и другие занимательные факты из истории города, волновали преотменно мало. Солнце, весна, апрель и хорошее настроение – что еще нужно для счастья, если тебе двадцать лет и нет никаких горестей и душевных переживаний?
Лина полагала, что ей очень повезло в жизни. Если начинать с самого начала, она родилась в самом замечательном месте на свете – в одном из старинных домиков, медленно, но с достойным упорством проживающих свой век на Каштановой улице. Ей нравилось даже как название улицы перекатывается на языке: «Каш-та-но-ва-я». Сразу представляются белые метелочки цветов со смешными «усиками», зеленые «сердитые» и колючие «ежики» плодов и коричневые «камешки», которые все дети с усердием добывают из «ежиков», и – спокойная, разморенная нега.
У нее самая лучшая подруга в мире – Машильда, с которой можно поделиться всем-всем-всем, и она не посмеется. Даже если и подденет или будет подтрунивать, все равно выслушает и поможет.
А еще у нее к ее годам не просто своя квартира – домик. Отцу предложили пойти на повышение в другом городе, и родители, посовещавшись и скрепя сердце, решились оставить дочку одну. Благо уже выросла, пора и о своей семье задумываться.
Вот так и получилось, что Лина оказалась самостоятельной и вполне, по своим меркам, конечно, обеспеченной барышней: и жилье, и работа. Правда, не сказать, что особо престижная – всего-то секретарь в градостроительном управлении мэрии, но зато оставалась уйма времени на то, что Лина любила больше всего: книги.
Как шутила (а может, и не совсем) Машильда, книги являлись давней и страстной любовью Лины, от чего та так и останется вечной старой девой. Замужем же уже – за миром грез и фантазий. Лина только весело отмахивалась – и продолжала жить так, как ей нравится. Вот сейчас, например, совершенно по-детски прыгала через ручейки, не опасаясь показаться кому-то невзрослой или несерьезной.
А вокруг невыразимо пахло весной: тонким хрустким льдом, свежим, совершенно особенным кристально-чистым воздухом, и – радостным предвкушением. Зима уходила, забирая серость и хмарь, и душа постепенно расцветала – вместе с подснежниками и с набухающими на деревьях почками. Они вот-вот лопнут, и город на несколько дней погрузится в зеленоватую прозрачную дымку, какая бывает только ранней весной. Потом листики заматереют, деревья потеряют дымчатую «прозрачность», но это хрупкое волшебство пробуждения непременно сохранится в памяти до следующей весны.
И Лина с нетерпением ждала этой волшебной поры – чтобы насладиться ей, выпить как первый глоток хмельного напитка под названием «лето».
А пока – пока есть ручейки и ломкий, блестящий на солнце наст.
Затормозив около одного из домов, Лина сдвинула наверх пушистую разноцветную шапку с помпоном – охладить лоб, заложила за ухо вечно выбивающуюся из куцего хвостика кудряшку, и вгляделась в стену.
Этот дом был… странный. Девушка пыталась придумать ему другие характеристики или названия, но – тщетно. Ничего не ложилось и не «прилипало», только вот это – странный.
Почти не отличаясь от окружающих строений, он невольно притягивал взгляд – и не только ее. Сколько раз Лина наблюдала, как торопящиеся по своим делам люди вдруг спотыкались, мешкали, неуютно оглядывались и – торопились уйти. Мало кто желает знать причины своего непривычного и непонятного поведения.
А Лина… Лине дом показывал «мультики» – именно так она в детстве назвала движущиеся картинки, возникающие иногда на бледной, облезлой желтизне стен. Чаще всего появлялась статная красавица, и Лина ей в детстве крайне завидовала: свои собственные жидкие рыжеватые косички казались такими невзрачными по сравнению с черными пышными кудрями дамы. Шли годы. Лина все больше рыжела, зависть постепенно сходила на нет, а «мультики» становились все более объемными и живыми. Ей показывали не только саму даму, но и окружающий ее интерьер. Иногда даже появлялись другие люди – важные господа или кланяющаяся прислуга. Но чаще всего черноокая красавица была одна.
Вот и сейчас она сидела за конторкой и сосредоточенно и очень быстро писала, обмакивая периодически в чернильницу перо так быстро и четко, словно совершенно не опасалась посадить кляксу. Почему-то этот факт удивлял Лину больше всего. Она помнила, как пыталась писать очиненными перьями из крыльев голубей, которые она насобирала, бегая по летним улицам. Дефицитная тетрадка в клеточку (по странной прихоти судьбы, в тот год во всех канцелярских магазинах города продавали только тетради в линейку) оказалась безнадежно испорчена кляксами и кривыми подобиями букв буквально за пятнадцать минут, и с тех пор Лина чрезвычайно уважала тех, кто легко и просто писал гусиными и другими перьями. Особенно кардинала и миледи из «Трех мушкетеров», которыми она зачитывалась в то знойное земляничное лето.
А дама… Красивая, мрачная, властная – она продолжала завораживать своей тяжелой, давящей красотой и тайной. Кто она?
Выяснить это Лина так и не смогла – почему-то все архивные документы, относящиеся к этому дому, имели датировку с начала двадцатого века. Дама же определенно жила в середине девятнадцатого. Вот и приходилось изнывать от интереса и мучиться любопытством.
Дама отложила перо, перечитала письмо и взяла в руки изящную серебряную песочницу, смотревшуюся светлым пятном на фоне вишневого бархатного платья. Темные брови хмурились, а по обнаженной шее с рубиновыми капельками ожерелья стекали несколько прядей, лишь подчеркивая высокую, изысканную прическу. Лина решила, что ее таинственная визави, за жизнью которой она наблюдала вот уже много лет, собралась на бал. Куда же еще можно поехать в таком платье?
Дама посыпала песком письмо, аккуратно и педантично стряхнула его в ведерко и принялась сворачивать лист. Лина затаила дыхание – вдруг незнакомка возьмет какую-нибудь печать, и тогда можно будет опознать хотя бы фамилию?!
Внезапно раздавшийся со спины лай заставил девушку вздрогнуть и резко обернуться. Черный сеттер, судя по повадкам – еще щенок, радостно прыгал вокруг своего хозяина, то ли просто от дури, то ли пытаясь допроситься его что-то сделать. Досадливо закусив губу, Лина повернулась обратно к стене, но картинка уже растаяла, обратившись в бледную, почти невидимую тень.
Вздохнув, девушка тряхнула головой, отправляя шапку на место, и заторопилась домой – до вечерней встречи с Машильдой необходимо переделать еще массу дел.
Но все же – что в этом письме было?..
Глава 2
– Лютик, не нервируй меня! – Мария Ивановна Скворцова, она же – Ромашка, она же – Машильда, она же – Машиндий, она же (по совместительству) лучшая подруга Лины, упала в якобы изнеможении на стул и принялась обмахиваться меню. Благо оно представляло собой несколько ламинированных листочков и запросто могло использоваться в качестве веера. – Ты танцевать будешь или нет?
– Не нервируйте меня, Муля, – со смешком отозвалась Лина крылатой фразой и тут же храбро добавила: – Буду! Только вот допью – и буду!
Машка с недоверием воззрилась на бокал, наполовину заполненный прозрачной жидкостью. Когда-то в нем плескался благородный джин-тоник со льдом, но лед приказал долго жить, так что угадать, что именно пряталось за тонкими стеклянными стенками, не составляло труда. Вода. Со слабой примесью алкоголя.
– Ща! – подруга подхватилась с места и кинулась куда-то в танцующую толпу. Несмотря на совершенно немодельные, округлые, но при этом довольно аппетитные формы двигалась она так, словно у нее где-то вделан моторчик, мешающий спокойно сидеть, ходить, да даже просто жить. Так что мгновенный старт с места Машильды походил на вылет ядра из пушки, чему особенно способствовали серебристые кофточка и юбочка, обтягивающие округлые формы девушки, и завывающий на весь клуб голос, зациклившийся на одной фразе «Секс-бом, секс-бом, ю а секс-бом!» в разных вариациях. Остальные слова сливались в вялую мешанину, а эта фразочка выводилась певцом от души, сердца, печени и прочих селезенок.
Подперев рукой подборок, Лина мельком подумала, что именно за это она и не любит «живую» музыку – за неумение петь и выбираемый репертуар, и принялась рассматривать публику.
В свете стробоскопов все выглядит несколько иначе. После погружения в танец, громкая, бьющая по всему телу музыка заставляет на какое-то время забыться, и тогда на поверхность выплывает все то, что вызывали в древние времена шаманы, стуча в свои барабаны около костра. Пламя судорожно мечется, выхватывая то одно лицо, погруженное в молитвенный экстаз, то другое, тени на стенах изгибаются в такт неистовому танцу, выпрашивающему у богов милость – солнце ли, дождь ли, так уж важно? Важно отдаваться всей душой, всем телом танцу, и тогда из темных углов, куда не достают отблески огня, начинает выползать нечто…
– Ты где? – перед вздрогнувшей Линой с громким стуком опустился на стол высокий бокал, наполненный новой порцией джин-тоника. Машка, с интересом разглядывающая подругу, поинтересовалась: – Опять в облаках витала?
– Почти, – смущенно отозвалась Лина, отодвигая полупустой бокал и обнимая пальцами новый, в котором благовоспитанно стучали друг о друга кубики льда, пока еще не думающие таять.
– Где на этот раз? – Машильда приземлилась на стул со своим бокалом, наполненным черной жидкостью – именно так ее любимый ром-кола выглядел в дискотечном освещении, и с интересом уставилась на Лину. Машка уже привыкла к постоянному «выпадению» Лютика из реальности, знала, что ругаться бесполезно, зато можно услышать много интересного. Особенно если не перебивать, а подначивать.
Лина покосилась на подругу – не с сомнением, а словно что-то решая про себя и позвала:
– Передвигайся ко мне.
Когда утихло скрежетание о пол ножек неподъемной мебели, сваренной явно из чугуна и по недоразумению называющейся «стулом», Лина, понизив голос, заговорила.
– Вон, смотри, видишь, вон там? – и кивнула головой в сторону одной компашки, в центре которой, извиваясь и подняв руки к потолку, танцевала девушка – светловолосая, почти растворяющаяся в окружающем из-за своей темной одежды.
– Там совершается жертвоприношение. На алтарь Мерана возводят всегда только одну, самую красивую и достойную. Она может и не быть самой лучшей танцовщицей, но когда Меран зовет, в глазах избранной тухнет свет, и она заполняется тьмой своего повелителя. Он зовет ее, и она начинает танец. Под бой барабанов, – музыка как нарочно сменилась на ритмичное «тыц-тыц-тыц», – она танцует три дня и три ночи, и все это время жрецы, сменяясь один за другим, продолжают выводить песнь, подаренную Мераном в тот момент, когда люди только ступили на благословенную землю. Девушка танцует, постепенно растворяясь в тенях храма, и через три дня исчезает, чтобы продолжить свой танец в чертогах Мерана…
Приоткрыв рот, Машильда завороженно пялилась на изгибающуюся змеей девушку, то пропадающую вовсе, то появляющуюся во время очередной вспышки стробоскопа.
– …вечно…
За соседним столиком кто-то громко стукнул бокалом о столешницу. Машка встрепенулась, сбрасывая оцепенение, вызванное рассказом подруги.
– Уф! Да ну тебя, с твоими сказочками! – и шутливо ткнула Лину кулачком в бок. – Но – жутенько, да. Как представлю – вечно, так бррр! – Машильда передернула плечами. – Жуть! Ладно, пошли танцевать!
Бодро допив свой коктейль, она подхватилась с места и потянула за собой Лину.
– Да, сейчас, – отозвалась та рассеянно. – Только допью.
И поднесла к губам бокал.
– Вот еще! – фыркнула Машка. – Знаю я твое «допью»! Три глотка, и вперед – покорять Олимп!
Тряхнув головой, Лина улыбнулась и решительно сделала три рекомендованных глотка, постаравшись отбросить мысль о странном силуэте, выцепленном среди танцующих во время очередного мигания света.
Полностью абстрагироваться не удалось, и Лину постоянно дергало странным ощущением знакомства с высоким темноволосым парнем, мелькнувшим в толпе. Попытки убедить себя в том, что обозналась (мало ли на свете высоких и темноволосых?) так и не привели к успеху, так что к вящему удивлению подруги Лина не только от души потанцевала, но и обошла с ней весь клуб – поздороваться со знакомыми, которых у общительной и жизнерадостной Машильды была тьма-тьмущая. Не обошлось и без очередной попытки познакомить с возможным кавалером бедную и несчастную Лютику. Попытки Лины исправлять речь Машки – Лютик мужского рода, значит, должно быть «бедный и несчастный Лютик», отметались с поистине королевским непрошибаемым апломбом. Лина девушка? Девушка. Так почему же ее прозвище должно быть мужского рода? А раз не мужского, а женского, то бедная и несчастная Лютик. Все. Точка.
Воспитанную на книгах Лину подобное вольное обращение с русским языком вводило в ступор и ставило в тупик, чем Машильда беззастенчиво пользовалась, продолжая и дальше коверкать великий и могучий к своей, и не только своей, но и многих окружающих, вящей радости.
