Он рассмеялся, хрипло и зло.
Эйн мог бы ответить ему: у тебя нет души, Леннер.
Промолчал.
Верил в то, что душа у Леннера была — изуродованная, покалеченная, но была. Может, именно из-за нее ублюдок и спятил.
— Думаешь, она сможет тебя переделать? — спросил Эйн, поморщился, потому что по-идиотски же звучало. Пафосно и высокомерно: переделать.
Мара говорила: исправить.
Потому что ни секунды не сомневалась, что имеет на это право. Что так — можно.
Леннер рассмеялся:
— Нет, малыш. Нет она меня не переделает. Твоя сука слишком много на себя берет. Думает, что залезет ко мне в голову, и найдет там волшебный переключатель, и я сразу исправлюсь. Но, поверь, я видел, что за помойка у меня в голове. Там нет волшебных переключателей. У нее ничего не выйдет, — он больше не называл ее «красоткой», и последние слова прозвучали будто он убеждал самого себя.
— Не выйдет, — повторил он и рассмеялся снова. — Переделать она меня не сможет. Но я точно пожалею, что не сдох сразу.
Эйн не знал почему, но именно в ответ на это, что-то отозвалось внутри — не его чувствами, отголоском, неясной мыслью из сознания Мары. Шелестом, долетевшим извне.
«Что не сдох сразу».
Не сдох сразу.
Мара считала это важным.
Эйн не понимал, почему.
— А я ведь и правда забыл, — сказал вдруг Леннер. — Забыл ее голос. Всего несколько лет прошло.
Сказать на это было нечего.
— Я собирался уволиться, малыш. Завязать с армией, как раз перед тем как серые напали. Думал, буду жить с дочкой, — он не называл ее по имени. — Она всегда так радовалась, когда я приезжал. Мне никто никогда так не радовался. Может, потому что другие меня лучше знали. А я ее не знал. Бляста, — смех у него был отравленный. Безнадежный. — Ни разу не угадал с подарком.
Эйн повернулся и пошел прочь.
Леннер окликнул:
— Малыш.
Что-то было в его голосе, что-то, что заставило обернуться.
Эйн посмотрел ему в глаза, заставил себя вспомнить — как умирала Мара у него на руках, одуряющий запах ее крови, нож в животе.
— Что?
Леннер вдохнул, выдохнул хрипло:
— Гэйб, если у нее получится… если в тебе хоть что-то от человека осталось, не дай меня переделать. Лучше убей.
Ойлер ждал его в коридоре — стоял прислонившись к стене, и даже вид не делал, что оказался там случайно.
— Приятель Эйн.
— Как же вы все задолбали, — честно сказал ему тот, потер виски, вздрогнул, когда почувствовал механические пальцы.
Было легко забыть, что ларрал — не настоящая рука. Материал передавал нервные импульсы, ощущал все, как кожа — но ощущался совсем иначе.
— Я прихожу смотреть тебя, как любимое шоу, — сказал Ойлер, подался к нему, и Эйн невольно отступил на шаг. Вспомнил мимоходом, как быстро ублюдок способен напасть.
— Не надоело шоу? — Эйн заставил себя встать небрежно, нарочито демонстрируя: смотри, я тебя не боюсь. — А то уже какой сезон ничего нового. Только куча проблем и куча ублюдков вокруг.
— Нет, не надоело, — неожиданно спокойно, без улыбки сказал Ойлер. Зрачки в его искусственных глаза отсвечивали металлом.
И в тот момент он напомнил Эйну Галлару.
Вдруг показался жутким — без этих его напускных улыбочек, без замашек маньяка — какой был, он был жутким, сам по себе.
Не человеком.
Инопланетной тварью.
— Сейчас, приятель Эйн, начинается самое интересное, — Ойлер снова сделал шаг вперед, дрогнули крылья тонкого носа, будто ублюдок пробовал уловить запах. — Драма, которую я ждал, — он вдруг улыбнулся широко и безумно и добавил. — Мне так нравятся люди. Вы цепляетесь за человечность, за свои крохотные жизни. Но именно человечностью расплачиваетесь легче всего. Вы вымениваете ее на все без разбора. На деньги, на успех, на минуту славы.
Эйн сделал глубокий вдох, выдохнул, подумал, что трезвым не хочет иметь с уьлюдком ничего общего. И пьяным, пожалуй, тоже:
— Ойлер, отвали. Мне некогда болтать с тобой про человечность. Через месяц твои приятели вернутся на Землю, мне без тебя есть чем заняться.
Но посмотреть на Леннера он нашел время.
И даже сейчас — не ушел.
Ойлер рассмеялся:
— Приятель Эйн, брось. Я мог бы говорить бесконечно, но пришел не за этим. Просто заметил тут кое-что интересное на базе, решил с тобой поделиться.
Эйн нахмурился:
— Про все интересное на базе мне расскажет Мара.
— О, милая не станет. Она не такая дура, чтобы нарываться на конфликт, — Ойлер отвернулся, пошел к лестнице на верхний ярус. — Пойдем, нас ждет романтическая прогулка.
Эйн фыркнул, даже не поверил своим ушам:
— И ты ждешь, что я куда-то с тобой пойду?
— А что я могу тебе сделать? Убить тебя ценой собственной жизни? Брось, приятель Эйн, мы оба знаем, что это неравноценный обмен. Просто герианцы кое-что скрывают… из новых поставок, и тебе будет интересно посмотреть.
Эйн собирался позвать Мару, узнать от нее напрямую. И помедлил.
Потому что Ойлер и правда ничего не мог ему сделать.
И нападения Эйн от него не ждал — иначе тот мог бы напасть сразу.
— Ну, пойдем, посмотрим, что ты хочешь мне показать.
— Поверь, новые достопримечательности того стоят. Есть на что посмотреть.
Эйн думал, что Мара что-то почувствует, уловит отголосок его мыслей так же, как он ловил ее — но она молчала, и казалась дальше, чем обычно. Закрывалась, и почему-то это вызывало глухое усталое раздражение. Хоть он и понимал, что раздражаться не на что, им бы наоборот хоть немного держать дистанцию, а то совсем уже поселились друг у друга в головах.
Но ничего не мог поделать — раздражался.
И, если уж не врать себе, жить в голове у Мары, и пускать ее в свое сознание было легко и комфортно.
— Сюда, приятель Эйн.
Ойлер привел его не в подвал, не в какой-нибудь пустой коридор — к обычному военному складу, рядом сновали герианцы. Их взгляды: внимательные и равнодушные, жгли спину. Но никто не подходил и не спрашивал, что Эйн здесь делает. По какому праву приперся.
И хорошо, потому что в тот момент он был не в настроении болтать о правах.
Ойлер остановился у дверей, приложил механическую руку к замку, и Эйн напрягся — не мог же ублюдок…
Дверь отъехала в сторону.
— Не смотри на меня так, приятель Эйн, — Ойлер растянул губы в улыбке. — Здесь просто было не заперто.
Нужно было поменять коды и усилить безопасность.
— Я отправлю тебя в тюремный бокс рядом с Леннером, — пообещал Эйн. — Он тебя так заинтересовал. Станете соседями, поболтаете о жизни.
— Я бы даже согласился, но я всем нравлюсь здесь, — фыркнул тот. — Тебе больше всех. И тебе я больше всех нужен. Свободный и готовый помочь. В конце концов, я дал тебе ларрал. Мы практически родные друг другу.
— Только я не снимаю с людей кожу и не делаю из нее куртки, — напомнил ему Эйн.
— Много упускаешь, это отличное хобби. Очень… терапевтический процесс.
Ойлер зашел внутрь, и поколебавшись, Эйн последовал за ним.
На складе было прохладно, пахло пылью и виртуальные лампы загорались автоматически.
И потому Эйн увидел сразу.
В прозрачном перевозочном боксе, словно диковинная зверушка, между контейнерами со стандартной маркировкой оружия и оборудования, сидела мелкая голая девчонка. Герианка.
Смотрела на него спокойными, усталыми глазами старухи и молчала.
На лице у нее — там, где у дев крепилась маска — были уродливые шрамы. Свежие на вид, жуткие.
Мелкой герианке было не больше десяти лет.
Герианка не закричала. Повернулась к ним всем телом, разглядывая с равнодушной усталостью. Взгляд у нее был слишком взрослый.
Эйн вдохнул, выдохнул — хотелось зарядить по замку из игольника и выпустить ее, и накатывала волнами злоба на то, что ребенка держат в клетке, как безмозглую зверушку. Даже одежды не дали, суки.
Но он не был идиотом и не собирался действовать, не разобравшись. Он ничего не знал: ни кто это в клетке. Ни почему она в клетке.
— Приятель Эйн, — Ойлер рассмеялся, одобрительно и счастливо, — ты приятно удивляешь.
— Всегда, — угрюмо отозвался Эйн, повернулся к нему, потянулся к игольнику, с намеком, но убрал руку в последний момент. Ублюдок даже не напрягся, похоже, чувствовал себя в полной безопасности. А может, просто верил, что все равно успеет отреагировать первым. Справедливо, в общем-то.
— Никаких криков, никаких обвинений, — продолжил Ойлер, улыбнулся и помахал герианке в клетке. — Перед тобой несчастный ребенок взаперти, а тебе наплевать, — и добавил, смакуя каждую букву. — Хо-ро-шо.
— Я понятия не имею, кто она, — заставляя себя говорить спокойно, ответил Эйн. Сдерживаться было нелегко. Злило, что ему рассказал Ойлер, а не Мара, что никто не упомянул раньше про ребенка в клетке, и отравой растекались сомнения: если герианцы молчали об этом, что еще могли скрывать?
— Верно, — согласился Ойлер. — Но ведь не это важно. Намного важнее, что все эти милые герианские девы, с которыми так близок — все они промолчали. Не сказали такую важную вещь. И только я открыл тебе правду.
Эйн усмехнулся ему в ответ — криво и паскудно:
— Ага, ты настоящий герой. Вот только одна проблема, Ойлер. Я думаю не только о том, что мне рассказывают. Но и зачем мне рассказывают. Ты притащил меня сюда, раскрыл секрет герианок. И больше всего мне интересно: чего ты добиваешься?
Ойлер улыбался в ответ, снисходительно и ласково, и хотелось выбить ему его идеальные белые зубы:
— Я уже говорил, приятель Эйн. Мне нравится смотреть как ты меняешься. Как понемногу перестаешь быть человеком, потому что быть как мы, — он кивнул на его ларрал, — намного лучше.
Он как-то умел так смотреть, вроде бы по-доброму, но все равно продирало холодком по спине, и Эйн внутренне подбирался, в ожидании нападения:
— Если быть как ты намного лучше, — сказал он, — почему же ты сейчас на нашей стороне? Почему выбрал пойти против своих?
Но он ведь и так знал ответ, мог произнести вслух одновременно с Ойлером:
— Разве я не говорил, приятель Эйн? Лучше, чем быть как я — только быть как я среди таких как вы.
Мара пришла в их жилой бокс поздно ночью, хотя Эйн уже и не следил особо за временем дня: спал, когда удавалось урвать несколько свободных часов — удавалось редко. Силы Сопротивления росли — к ним примыкали солдаты, которых распустила Рьярра, и те, кого приводил Картер — а еще те, кто был должен его сестре. Но всего этого было мало, ничтожно мало, и слишком медленно: заброшенные во время герианского управления военные базы понемногу снова начинали действовать.
И продолжались поиски будущих илирианских Врат — пока безуспешные.
У Эйна хватало забот, и у Мары тоже — и он не пошел спрашивать про мелкую герианку в клетке. Не хотел разговаривать, пока злился, и выжидал: что она скажет и скажет ли все сама.
Не сказала, и пришла в их общий жилой бокс поздно.
Мысленно она держала дистанцию, и ее прохладные, серые мысли текли где-то за пеленой. Эйн едва улавливал отголоски.
Мара намеренно закрывалась. С момента, как она вплотную взялась за Леннера, она закрывалась все чаще. Эйн даже не понимал, насколько привык быть к ней ближе, пока не наткнулся на стену в чужой голове.
— Габриэль, — она замерла в дверях, напряглась, и в ее мыслях скользнуло смутное беспокойство: что он скажет и сделает, после того, как она разговаривала с Леннером.
— Мара, — в тон отозвался он, усмехнулся. — Поздно ты. Проблемы с поставкой?
Похлопал по кровати рядом с собой:
— Можешь доложить лежа. Это мой любимый вид докладов, если что.
Она едва заметно расслабилась, дернулись уголки губ, словно Мара не могла сдержать улыбку.
— Ты не боишься, что я воспользуюсь твоей беспомощностью, Габриэль?
— Я надеюсь, что ты воспользуешься, — фыркнул он. — И мной, и беспомощностью.
Она подошла, села на край кровати, и Эйн взял Мару за руку, потянул на себя:
— Но сначала о деле. Будешь хорошо себя вести, займусь с тобой сексом.
До смешного легко было — и скрывать от нее мысли, и делать вид, что все как обычно. Эйн всегда считал, что паршиво умеет врать, Меррик всегда читал его как открытую книгу. Бляста, даже Ойлер это делал.
Но Мара — то ли так сильно устала, то ли просто хотела ему верить. Мара ничего не замечала, легла рядом с ним, прижалась лбом к его плечу — коротким, усталым жестом, будто черпала силы и пообещала спокойно и уверенно:
— Я постараюсь вести себя идеально.
Эйн не удержался, провел ладонью по ее волосам, а потом скользнул пальцами вниз — вдоль края маски.
А у мелкой герианки на месте маски были уродливые свежие шрамы.
— Для начала расскажи, какие подарки прислали с Герии, — предложил он, сдавил ее шею сзади, заставляя зажатые в напряжении мышцы расслабиться, и Мара протяжно выдохнула:
— Я думала, Рьярра уже отчиталась.
— Рьярре я не слишком верю, — легко отозвался он. — Наверняка, пару секретов она приберегла на будущее.
Он не убирал ладонь, чувствовал мельчайшие оттенки напряжения — и Мара замерла, мышцы остались расслабленными, будто она тщательно следила, как бы не выдать себя.
— Хорошо, я расскажу, — спокойно отозвалась Мара. — Но ты не услышишь от меня ничего нового. Льенна прислала нам подкрепления: новых бойцов, и с ними прибыли те, кто был должен Рьярре и кто согласился ей помочь. Но у нас мало герианского оружия. Особенно того, которое пробивает броню илирианских машин. Оно заряжаемое, но…
— Но на земле нет подходящего оборудования для зарядки, — спокойно предположил Эйн.
— Есть, но слишком мало, — поправила Мара. — И это мобильные пункты, они не справятся с полноценной зарядкой. Мы адаптируем генераторы людей — те, которые сможем.
Но это все равно не заменит герианскую технику.
Во время войны у Рьярры была возможность в любой момент возвращаться на Герию — перезаряжать оружие, получать новые боевые флаеры и солдат.
Теперь все стало иначе.
— Звучит паршиво, — признал Эйн. Было проще — сосредоточиться на этих проблемах, отложить мелкую герианку на потом, а лучше и вовсе оставить разбираться с ней Рьярре и Маре. Отличное, если задуматься решение: подумаешь, ребенок в клетке — это же не был ребенок людей.
Проблема Эйна была в том, что для него не существовало просто детей и не умел он забывать о таких вещах.
— Что насчет бойцов? — спросил он. — Кого прислали? Есть что-то необычное.
Мара повернула к нему голову, посмотрела прямо — зрачки в обрамлении неоновой радужки казались двумя дырами:
— В каком смысле «необычное», Габриэль?
Он фыркнул:
— Да в любом. Тебе виднее — я буду рад любым хорошим новостям.
— На базу прибыло еще девятнадцать дев среднего уровня излучающей эмпатии, и двести пятнадцать бойцов-мужчин. Многие из них работали с Рьяррой раньше, — Мара перечислила бесстрастно, а потом добавила. — Все девы — стальные. Девы любви… реже покидают Герию.
Эйн кивнул, принимая ее слова, усмехнулся:
— Логично. Кто же захочет рисковать «любовью».
— Никто, — тихо и жестко отозвалась она. И показалось, что говорит она совсем не про герианских дев любви.
Эйну было почти стыдно: за то, что он собирался сделать. За то, что она доверилась — и за то, что он не мог иначе.
Он схватил его металлической рукой за горло, дернул грубо, подминая под себя, и ударил мысленно — проламывая защиту в ее сознании.
Полыхнуло болью — ее болью, общей на двоих, Мара стала обжигающе близко: ее мысли, чувства, страхи — спутанные, и отравой в них пульсировал страх: инстинктивный страх живого существа, которое оказалось в ловушке.
Эйн мог бы ответить ему: у тебя нет души, Леннер.
Промолчал.
Верил в то, что душа у Леннера была — изуродованная, покалеченная, но была. Может, именно из-за нее ублюдок и спятил.
— Думаешь, она сможет тебя переделать? — спросил Эйн, поморщился, потому что по-идиотски же звучало. Пафосно и высокомерно: переделать.
Мара говорила: исправить.
Потому что ни секунды не сомневалась, что имеет на это право. Что так — можно.
Леннер рассмеялся:
— Нет, малыш. Нет она меня не переделает. Твоя сука слишком много на себя берет. Думает, что залезет ко мне в голову, и найдет там волшебный переключатель, и я сразу исправлюсь. Но, поверь, я видел, что за помойка у меня в голове. Там нет волшебных переключателей. У нее ничего не выйдет, — он больше не называл ее «красоткой», и последние слова прозвучали будто он убеждал самого себя.
— Не выйдет, — повторил он и рассмеялся снова. — Переделать она меня не сможет. Но я точно пожалею, что не сдох сразу.
Эйн не знал почему, но именно в ответ на это, что-то отозвалось внутри — не его чувствами, отголоском, неясной мыслью из сознания Мары. Шелестом, долетевшим извне.
«Что не сдох сразу».
Не сдох сразу.
Мара считала это важным.
Эйн не понимал, почему.
— А я ведь и правда забыл, — сказал вдруг Леннер. — Забыл ее голос. Всего несколько лет прошло.
Сказать на это было нечего.
— Я собирался уволиться, малыш. Завязать с армией, как раз перед тем как серые напали. Думал, буду жить с дочкой, — он не называл ее по имени. — Она всегда так радовалась, когда я приезжал. Мне никто никогда так не радовался. Может, потому что другие меня лучше знали. А я ее не знал. Бляста, — смех у него был отравленный. Безнадежный. — Ни разу не угадал с подарком.
Эйн повернулся и пошел прочь.
Леннер окликнул:
— Малыш.
Что-то было в его голосе, что-то, что заставило обернуться.
Эйн посмотрел ему в глаза, заставил себя вспомнить — как умирала Мара у него на руках, одуряющий запах ее крови, нож в животе.
— Что?
Леннер вдохнул, выдохнул хрипло:
— Гэйб, если у нее получится… если в тебе хоть что-то от человека осталось, не дай меня переделать. Лучше убей.
***
Ойлер ждал его в коридоре — стоял прислонившись к стене, и даже вид не делал, что оказался там случайно.
— Приятель Эйн.
— Как же вы все задолбали, — честно сказал ему тот, потер виски, вздрогнул, когда почувствовал механические пальцы.
Было легко забыть, что ларрал — не настоящая рука. Материал передавал нервные импульсы, ощущал все, как кожа — но ощущался совсем иначе.
— Я прихожу смотреть тебя, как любимое шоу, — сказал Ойлер, подался к нему, и Эйн невольно отступил на шаг. Вспомнил мимоходом, как быстро ублюдок способен напасть.
— Не надоело шоу? — Эйн заставил себя встать небрежно, нарочито демонстрируя: смотри, я тебя не боюсь. — А то уже какой сезон ничего нового. Только куча проблем и куча ублюдков вокруг.
— Нет, не надоело, — неожиданно спокойно, без улыбки сказал Ойлер. Зрачки в его искусственных глаза отсвечивали металлом.
И в тот момент он напомнил Эйну Галлару.
Вдруг показался жутким — без этих его напускных улыбочек, без замашек маньяка — какой был, он был жутким, сам по себе.
Не человеком.
Инопланетной тварью.
— Сейчас, приятель Эйн, начинается самое интересное, — Ойлер снова сделал шаг вперед, дрогнули крылья тонкого носа, будто ублюдок пробовал уловить запах. — Драма, которую я ждал, — он вдруг улыбнулся широко и безумно и добавил. — Мне так нравятся люди. Вы цепляетесь за человечность, за свои крохотные жизни. Но именно человечностью расплачиваетесь легче всего. Вы вымениваете ее на все без разбора. На деньги, на успех, на минуту славы.
Эйн сделал глубокий вдох, выдохнул, подумал, что трезвым не хочет иметь с уьлюдком ничего общего. И пьяным, пожалуй, тоже:
— Ойлер, отвали. Мне некогда болтать с тобой про человечность. Через месяц твои приятели вернутся на Землю, мне без тебя есть чем заняться.
Но посмотреть на Леннера он нашел время.
И даже сейчас — не ушел.
Ойлер рассмеялся:
— Приятель Эйн, брось. Я мог бы говорить бесконечно, но пришел не за этим. Просто заметил тут кое-что интересное на базе, решил с тобой поделиться.
Эйн нахмурился:
— Про все интересное на базе мне расскажет Мара.
— О, милая не станет. Она не такая дура, чтобы нарываться на конфликт, — Ойлер отвернулся, пошел к лестнице на верхний ярус. — Пойдем, нас ждет романтическая прогулка.
Эйн фыркнул, даже не поверил своим ушам:
— И ты ждешь, что я куда-то с тобой пойду?
— А что я могу тебе сделать? Убить тебя ценой собственной жизни? Брось, приятель Эйн, мы оба знаем, что это неравноценный обмен. Просто герианцы кое-что скрывают… из новых поставок, и тебе будет интересно посмотреть.
Эйн собирался позвать Мару, узнать от нее напрямую. И помедлил.
Потому что Ойлер и правда ничего не мог ему сделать.
И нападения Эйн от него не ждал — иначе тот мог бы напасть сразу.
— Ну, пойдем, посмотрим, что ты хочешь мне показать.
— Поверь, новые достопримечательности того стоят. Есть на что посмотреть.
***
Эйн думал, что Мара что-то почувствует, уловит отголосок его мыслей так же, как он ловил ее — но она молчала, и казалась дальше, чем обычно. Закрывалась, и почему-то это вызывало глухое усталое раздражение. Хоть он и понимал, что раздражаться не на что, им бы наоборот хоть немного держать дистанцию, а то совсем уже поселились друг у друга в головах.
Но ничего не мог поделать — раздражался.
И, если уж не врать себе, жить в голове у Мары, и пускать ее в свое сознание было легко и комфортно.
— Сюда, приятель Эйн.
Ойлер привел его не в подвал, не в какой-нибудь пустой коридор — к обычному военному складу, рядом сновали герианцы. Их взгляды: внимательные и равнодушные, жгли спину. Но никто не подходил и не спрашивал, что Эйн здесь делает. По какому праву приперся.
И хорошо, потому что в тот момент он был не в настроении болтать о правах.
Ойлер остановился у дверей, приложил механическую руку к замку, и Эйн напрягся — не мог же ублюдок…
Дверь отъехала в сторону.
— Не смотри на меня так, приятель Эйн, — Ойлер растянул губы в улыбке. — Здесь просто было не заперто.
Нужно было поменять коды и усилить безопасность.
— Я отправлю тебя в тюремный бокс рядом с Леннером, — пообещал Эйн. — Он тебя так заинтересовал. Станете соседями, поболтаете о жизни.
— Я бы даже согласился, но я всем нравлюсь здесь, — фыркнул тот. — Тебе больше всех. И тебе я больше всех нужен. Свободный и готовый помочь. В конце концов, я дал тебе ларрал. Мы практически родные друг другу.
— Только я не снимаю с людей кожу и не делаю из нее куртки, — напомнил ему Эйн.
— Много упускаешь, это отличное хобби. Очень… терапевтический процесс.
Ойлер зашел внутрь, и поколебавшись, Эйн последовал за ним.
На складе было прохладно, пахло пылью и виртуальные лампы загорались автоматически.
И потому Эйн увидел сразу.
В прозрачном перевозочном боксе, словно диковинная зверушка, между контейнерами со стандартной маркировкой оружия и оборудования, сидела мелкая голая девчонка. Герианка.
Смотрела на него спокойными, усталыми глазами старухи и молчала.
На лице у нее — там, где у дев крепилась маска — были уродливые шрамы. Свежие на вид, жуткие.
Мелкой герианке было не больше десяти лет.
Глава 57
***
Герианка не закричала. Повернулась к ним всем телом, разглядывая с равнодушной усталостью. Взгляд у нее был слишком взрослый.
Эйн вдохнул, выдохнул — хотелось зарядить по замку из игольника и выпустить ее, и накатывала волнами злоба на то, что ребенка держат в клетке, как безмозглую зверушку. Даже одежды не дали, суки.
Но он не был идиотом и не собирался действовать, не разобравшись. Он ничего не знал: ни кто это в клетке. Ни почему она в клетке.
— Приятель Эйн, — Ойлер рассмеялся, одобрительно и счастливо, — ты приятно удивляешь.
— Всегда, — угрюмо отозвался Эйн, повернулся к нему, потянулся к игольнику, с намеком, но убрал руку в последний момент. Ублюдок даже не напрягся, похоже, чувствовал себя в полной безопасности. А может, просто верил, что все равно успеет отреагировать первым. Справедливо, в общем-то.
— Никаких криков, никаких обвинений, — продолжил Ойлер, улыбнулся и помахал герианке в клетке. — Перед тобой несчастный ребенок взаперти, а тебе наплевать, — и добавил, смакуя каждую букву. — Хо-ро-шо.
— Я понятия не имею, кто она, — заставляя себя говорить спокойно, ответил Эйн. Сдерживаться было нелегко. Злило, что ему рассказал Ойлер, а не Мара, что никто не упомянул раньше про ребенка в клетке, и отравой растекались сомнения: если герианцы молчали об этом, что еще могли скрывать?
— Верно, — согласился Ойлер. — Но ведь не это важно. Намного важнее, что все эти милые герианские девы, с которыми так близок — все они промолчали. Не сказали такую важную вещь. И только я открыл тебе правду.
Эйн усмехнулся ему в ответ — криво и паскудно:
— Ага, ты настоящий герой. Вот только одна проблема, Ойлер. Я думаю не только о том, что мне рассказывают. Но и зачем мне рассказывают. Ты притащил меня сюда, раскрыл секрет герианок. И больше всего мне интересно: чего ты добиваешься?
Ойлер улыбался в ответ, снисходительно и ласково, и хотелось выбить ему его идеальные белые зубы:
— Я уже говорил, приятель Эйн. Мне нравится смотреть как ты меняешься. Как понемногу перестаешь быть человеком, потому что быть как мы, — он кивнул на его ларрал, — намного лучше.
Он как-то умел так смотреть, вроде бы по-доброму, но все равно продирало холодком по спине, и Эйн внутренне подбирался, в ожидании нападения:
— Если быть как ты намного лучше, — сказал он, — почему же ты сейчас на нашей стороне? Почему выбрал пойти против своих?
Но он ведь и так знал ответ, мог произнести вслух одновременно с Ойлером:
— Разве я не говорил, приятель Эйн? Лучше, чем быть как я — только быть как я среди таких как вы.
***
Мара пришла в их жилой бокс поздно ночью, хотя Эйн уже и не следил особо за временем дня: спал, когда удавалось урвать несколько свободных часов — удавалось редко. Силы Сопротивления росли — к ним примыкали солдаты, которых распустила Рьярра, и те, кого приводил Картер — а еще те, кто был должен его сестре. Но всего этого было мало, ничтожно мало, и слишком медленно: заброшенные во время герианского управления военные базы понемногу снова начинали действовать.
И продолжались поиски будущих илирианских Врат — пока безуспешные.
У Эйна хватало забот, и у Мары тоже — и он не пошел спрашивать про мелкую герианку в клетке. Не хотел разговаривать, пока злился, и выжидал: что она скажет и скажет ли все сама.
Не сказала, и пришла в их общий жилой бокс поздно.
Мысленно она держала дистанцию, и ее прохладные, серые мысли текли где-то за пеленой. Эйн едва улавливал отголоски.
Мара намеренно закрывалась. С момента, как она вплотную взялась за Леннера, она закрывалась все чаще. Эйн даже не понимал, насколько привык быть к ней ближе, пока не наткнулся на стену в чужой голове.
— Габриэль, — она замерла в дверях, напряглась, и в ее мыслях скользнуло смутное беспокойство: что он скажет и сделает, после того, как она разговаривала с Леннером.
— Мара, — в тон отозвался он, усмехнулся. — Поздно ты. Проблемы с поставкой?
Похлопал по кровати рядом с собой:
— Можешь доложить лежа. Это мой любимый вид докладов, если что.
Она едва заметно расслабилась, дернулись уголки губ, словно Мара не могла сдержать улыбку.
— Ты не боишься, что я воспользуюсь твоей беспомощностью, Габриэль?
— Я надеюсь, что ты воспользуешься, — фыркнул он. — И мной, и беспомощностью.
Она подошла, села на край кровати, и Эйн взял Мару за руку, потянул на себя:
— Но сначала о деле. Будешь хорошо себя вести, займусь с тобой сексом.
До смешного легко было — и скрывать от нее мысли, и делать вид, что все как обычно. Эйн всегда считал, что паршиво умеет врать, Меррик всегда читал его как открытую книгу. Бляста, даже Ойлер это делал.
Но Мара — то ли так сильно устала, то ли просто хотела ему верить. Мара ничего не замечала, легла рядом с ним, прижалась лбом к его плечу — коротким, усталым жестом, будто черпала силы и пообещала спокойно и уверенно:
— Я постараюсь вести себя идеально.
Эйн не удержался, провел ладонью по ее волосам, а потом скользнул пальцами вниз — вдоль края маски.
А у мелкой герианки на месте маски были уродливые свежие шрамы.
— Для начала расскажи, какие подарки прислали с Герии, — предложил он, сдавил ее шею сзади, заставляя зажатые в напряжении мышцы расслабиться, и Мара протяжно выдохнула:
— Я думала, Рьярра уже отчиталась.
— Рьярре я не слишком верю, — легко отозвался он. — Наверняка, пару секретов она приберегла на будущее.
Он не убирал ладонь, чувствовал мельчайшие оттенки напряжения — и Мара замерла, мышцы остались расслабленными, будто она тщательно следила, как бы не выдать себя.
— Хорошо, я расскажу, — спокойно отозвалась Мара. — Но ты не услышишь от меня ничего нового. Льенна прислала нам подкрепления: новых бойцов, и с ними прибыли те, кто был должен Рьярре и кто согласился ей помочь. Но у нас мало герианского оружия. Особенно того, которое пробивает броню илирианских машин. Оно заряжаемое, но…
— Но на земле нет подходящего оборудования для зарядки, — спокойно предположил Эйн.
— Есть, но слишком мало, — поправила Мара. — И это мобильные пункты, они не справятся с полноценной зарядкой. Мы адаптируем генераторы людей — те, которые сможем.
Но это все равно не заменит герианскую технику.
Во время войны у Рьярры была возможность в любой момент возвращаться на Герию — перезаряжать оружие, получать новые боевые флаеры и солдат.
Теперь все стало иначе.
— Звучит паршиво, — признал Эйн. Было проще — сосредоточиться на этих проблемах, отложить мелкую герианку на потом, а лучше и вовсе оставить разбираться с ней Рьярре и Маре. Отличное, если задуматься решение: подумаешь, ребенок в клетке — это же не был ребенок людей.
Проблема Эйна была в том, что для него не существовало просто детей и не умел он забывать о таких вещах.
— Что насчет бойцов? — спросил он. — Кого прислали? Есть что-то необычное.
Мара повернула к нему голову, посмотрела прямо — зрачки в обрамлении неоновой радужки казались двумя дырами:
— В каком смысле «необычное», Габриэль?
Он фыркнул:
— Да в любом. Тебе виднее — я буду рад любым хорошим новостям.
— На базу прибыло еще девятнадцать дев среднего уровня излучающей эмпатии, и двести пятнадцать бойцов-мужчин. Многие из них работали с Рьяррой раньше, — Мара перечислила бесстрастно, а потом добавила. — Все девы — стальные. Девы любви… реже покидают Герию.
Эйн кивнул, принимая ее слова, усмехнулся:
— Логично. Кто же захочет рисковать «любовью».
— Никто, — тихо и жестко отозвалась она. И показалось, что говорит она совсем не про герианских дев любви.
Эйну было почти стыдно: за то, что он собирался сделать. За то, что она доверилась — и за то, что он не мог иначе.
Он схватил его металлической рукой за горло, дернул грубо, подминая под себя, и ударил мысленно — проламывая защиту в ее сознании.
Полыхнуло болью — ее болью, общей на двоих, Мара стала обжигающе близко: ее мысли, чувства, страхи — спутанные, и отравой в них пульсировал страх: инстинктивный страх живого существа, которое оказалось в ловушке.
