Глава 1.
- Эй, лиса Патрикеевна, чего встала? А ну ка быстро за водой отправляйся! - возмутилась дородная Марфа.
Я лишь кивнула и отправилась за водой. Упоминание рыжего зверя всегда как-то неприятно отзывалось в моей душе, но поделать с этим я ничего не могла. Да и привыкла уже верно. Пусть кричит. Я лишь подставлю вторую щеку, не сломаюсь. В голове сразу промелькнула сцена того как Марфа бьёт меня по щеке. Как бы я тогда отреагировала? По спине прошел холодок. Главное держаться, не сплоховать. А ведь я вижу, как у нее ноздри от ярости раздуваются и руки чешутся, так и хочет приложить меня рукой. Ну, ничего. Однажды это кончится. Всё кончится. Успокаивала я свою разгулявшуюся фантазию, уже таща обратно тяжелое ведро с водой. Подняла взгляд на старшую монахиню, ожидая дальнейших указаний.
- Ты что это глазищами на меня своими уставилась? Постыдилась бы, - недовольно насупилась женщина, - иди, Муренке воды налей лучше, бездельница!
Кто бы говорил. Только и умеет ведь что ругаться, да приказы раздавать. А я ещё и бездельница. Наливая воду в корыто, опомнилась. Господи, помилуй мя грешную. Снова мысли плохие в голову лезут. Подошла к Муренке, нашей белой коровке, с красивым пятнышком в форме сердечка на носу, пригладила ее жесткую шерстку на загривке, да в глаза глубокие заглянула.
- Только ты и понимаешь меня, девочка.
Корова лизнула своим большим языком мою щеку, будто подтверждая мои слова, и принялась жевать сено.
- Поскорей бы вечерняя молитва, тяжело с Марфой хозяйство вести. Не любит она меня... Вот только за что? - спросила я у Муренки. Но та лишь скучающе жевала, - сколько не думаю, а понять не могу. Вроде и делаю всё, что не прикажет, и слова дурного не говорю ей, а она не унимается никак. То ли характер у нее и правда такой, то ли Господь меня испытывает. Сорвусь ли однажды?
- Вы посмотрите на нее! - голос Марфы, почти визжащий от возмущения выдернул меня из размышлений, и я подпрыгнула на месте, - Я там значит работаю, рук не жалея, а она с коровой болтает! - она уперла руки в боки гневно смотря на меня в упор, - Господь всё видит! Ох, накажет он тебя лиса, ох, накажет!
Выслушав очередную порцию негодования, мы снова принялись за работу. Может попросить ее, наконец, перестать коверкать мое имя? Хотя сомневаюсь, что ее причитания станут приятнее, услышь я в них свое имя. Ну, уж нет. Пусть лучше какую-то лису ругает, а меня не трогает.
Когда вся монастырская живность была накормлена и напоена, а стойла вычищены, я с благоговейным трепетом побежала к келье отца Корнелия. Помимо моей немой слушательницы Муренки, в обители для меня была радость общения только с одним человеком. Моим духовным наставником, которому я могла излить душу и получить дельный совет, а в иной раз даже предречение. Духовный отец был прозорливым старцем, то есть Господь порой посылал ему ответы на волнующие вопросы или же позволял увидеть нечто значимое. Монастырские и мирские прихожане в тайне шептались, о том, что отец Корнелий самый что ни на есть святой. А шептались потому, что самому старцу очень не нравилось когда его причисляли к святым. Он на это каждый раз по-доброму ворчал и говорил: "Меня, да к святым? Глупости какие. Я тут самый великий грешник! Так что не смешите Бога такой ерундой!". Потом он еще какое-то время смеялся, да приговаривал, мол, где это видано, чтобы его, старика такого неразумного наравне с Паисием Святогорцем ставили или же, например, с Иоанном Златоустом. Лично меня такое сравнение никогда не смешило, и я не то, чтобы верила, а точно знала, что мой духовный отец святой. Только в отличие от других я старалась об этом не упоминать. Зачем душу человеческую смущать лишний раз? Да и любила я его так, как родного отца никогда не полюблю. Он для меня вся семья моя. И другой никакой не надо. Только слеповат он стал в последнее время, волнуюсь за него. Говорят хворь какая в глазах у него. Хотя мне он не говорит ничего, отмахивается, мол, что за тело бренное переживать. А я всё равно переживала. Молюсь за него денно и нощно. Лишь бы не покинул меня горемычную.
Постучалась и вошла в келью, расцеловала руки старца, морщинами исчерченные, и так тепло на душе стало, как от самого теплого огня не бывает.
- Ну, здравствуй доченька, - искренняя любовь в глазах отца Корнелия - наверное, единственное по чему я буду скучать в этом мире.
- Здравствуй, отче! Как ты? Как глаза твои? Кушаешь хорошо? Захар заходил, помогал тебе? - я выпалила сразу все вопросы, мучавшие меня на протяжении дня.
- Хорошо всё, Мелисса, хорошо, - он по-доброму посмеивался, но радовался от моей чрезмерной заботы, - ты садись, - указал он мне на стул. И я села напротив старца, - расскажи лучше как у тебя дела? Вижу ведь, что поделиться чем-то хочешь.
- Поделиться есть чем. Но не хочу, чтобы это как жалоба звучало... - кроме отца Корнелия мне некому было рассказать о своих переживаниях, но и нагружать старца своими проблемами лишний раз не хотелось.
- Говори уж, я для того здесь и нахожусь, чтобы внимать вам, да помогать. Неужели Марфа опять? - духовный отец посмотрел на меня с прищуром, и показалось, что насквозь всю мою душу увидел. И я смутилась, будто на какой-то глупости попалась.
- Просто я всё понять никак не могу. За что она меня так невзлюбила? Всё ведь делаю, как она говорит, и слова поперек не говорю никогда! А всё равно слышу, как она меня лисой называет, да гневается от взгляда моего. Говорит бесстыжая я!
- Господь не просто так сделал, чтобы Марфу над тобой приглядывать поставили, - будто в раздумьях старец пригладил свою вихрастую седую бороду.
- Да знаю что не просто так. Но вот зачем только? Ума не приложу. Если смирению меня учит, так я уже со всем, чем только можно смирилась, - я обреченно вскинула руки.
- А полюбить ты ее пробовала? - улыбнулся мне отец Корнелий, - Знаешь ведь, как в библии сказано: "Возлюби ближнего своего как самого себя"
- Так а что я не люблю ее разве? Столько лет в монастыре вместе живем, разве можно не любить? - растерялась я. И старец искренне рассмеялся.
- Доченька, ты любишь ближнего лишь тогда, когда он далеко!
И я снова смутилась. Слова отца Корнелия всегда были ни в бровь, а в глаз. Мы все в обители для него были словно книга открытая, страницы которой он уже давно наизусть знал. Вот и читал их нам, напоминал. И это самое странное было. Сетуешь на кого-то, а в итоге оказывается, что ты и сам не из сахара сделан, как думал минуту назад...
- И что же делать?.. - захлопала я зелеными глазами, которые многим не нравились.
- Чтобы человека полюбить, его понять нужно, узнать, что в душе у него, чем живет. И когда проникнешься к человеку, откроется тебе причина такого отношения.
- А ведь верно... Я про Марфу не так уж много знаю. Да и не спрашивала никогда.
- И молишься ты, наверное, всё о том же. Чтобы прибрал тебя Господь скорее? - вздохнул старец.
- Конечно. Ведь здесь мы только испытания проходим, мучаемся. А как в раю окажемся, там и жизнь наша начнется. Вечная, да прекрасная, подле отца нашего небесного, - я сложила руки в молитвенном жесте, будто желание загадала.
- Так-то оно так конечно... Вот только если нет в тебе рая, то и на небе его не найдёшь. Нет нигде более страшного ада и более дивного рая, чем в душе человеческой. Она может пасть глубоко, до крайнего зла и так же высоко взмывает до вершин. В драме человеческой души принимают участие не только все ангелы небесные, но и все бесы ада. Человеческая душа - это самое драматичное поприще, на котором они беспощадно сражаются. За душу человеческую ревниво борются миры, борются вечности, борются Сам Бог и сам сатана.
Отец Корнелий часто говорил мне эти слова. Но я никак не могла понять их или согласиться с ними. Мне уже 22 года, 15 из них живу в обители, зла никому не делаю. Так почему не расцветает в душе моей рай желанный? Почему не греет меня огнем живым изнутри? Лишь мысль о Боге помогает, что не одна я, и приготовлено для меня место в доме отца моего небесного. Поэтому в то, что рай и на земле может быть, я уже давно не верила. Не маленькая всё-таки. А со взрослыми чудеса редко случаются... Но говорить я об этом старцу не стала... Расстраивать его не хотелось неверием своим. Но в одном мы с ним были уверены наверняка - только Господь и его всеобъемлющая любовь спасти человека может.
Долго мы еще с отцом Корнелием разговаривали про Марфу, мою жизнь в монастыре, и так далее. Уходила я от него в приподнятом настроении. Будто на крыльях порхала. После того, как душу изливаешь, всегда легко на сердце становится и кажется, что всё по плечу! Любое дело и даже взгляд чей-нибудь хмурый.
Такое состояние и настрой мне сейчас были крайне необходимы, потому что впереди ждала трапезная, а значит и настоятельница Архелая, которую я немного побаивалась, тоже. В отличие от Марфы, которая просто кричала и возмущалась, игуменья всегда говорила не громко, но властно и строго, при этом идеально ровно держа спину. Даже от одного взгляда ее серых стальных глаз становилось не по себе. Перед трапезой мы всегда читали псалтырь, молитву, потом отчитывались перед настоятельницей о проделанной работе, и только после этого приступали к еде. Молитвы и чтение псалтырей я любила. А вот общение с настоятельницей не очень... Поэтому всегда старалась сесть от нее подальше, чтобы лишний раз не попадаться на глаза.
Жаль, что чаще всего это не слишком помогало, как впрочем, и сегодня. Закончив чтение молитвы, я села за дальний стол рядом с Иринкой, она была примерно моего возраста и жила в монастыре не так давно, поэтому многое ее до сих пор удивляло или повергало в шок. На послушаниях, когда мы были заняты работой, или за ужином, она всегда заговорческим тоном делилась со мной своими впечатлениями о прошедшем дне, при этом по-детски округляя большие светло карие глаза. Таких живчиков как она, в обители не слишком жаловали, поэтому Ирка частенько получала выговоры от настоятельницы Архелаи и благочинной Евдокии.
- Ничего Ириш, - успокаивала я ее, - поживешь здесь с моё и тоже привыкнешь.
- Продержаться бы ещё! - грустно вздыхала курносая девушка.
Я понимала ее. Наверное, если бы сама не выросла здесь с детских лет, тоже была бы в ужасе от многого. Но другой жизни я не знала, хотя скорее не помнила. В монастырь я попала в 7 лет и воспоминания до этого возраста по какой-то причине не сохранились. Настоятельница говорила, что это верно от ужасов мирской жизни меня Господь оградил. Но вот чего я не могла понять, так это того, как угораздило такую молодую и жизнерадостную Ирку попасть в монастырь. На этот вопрос послушница лишь отводила взгляд и невнятно уходила от ответа. И я перестала спрашивать. Захочет - сама расскажет. А конкретно сейчас меня волновало другое, - недобрый взгляд в мою сторону.
- Ну что, Мелитина, не хочешь поделиться с сестрами результатами о проделанной работе? - тон настоятельницы был как дождевая туча, вроде ничего еще не происходит, но уже чувствуется приближающаяся непогода. А уж если она называла меня моим церковным именем, значит, хорошего точно не жди.
- Конечно, матушка, - с этими словами я проследовала к столу игуменьи и встала лицом к собравшимся сестрам. Привычно отрапортовав о сегодняшнем дне, я застыла в ожидании. За столько лет пребывания здесь, мне стало понятно, что никого не волнует отчет о проделанной работе. К столу игуменьи могут вызывать лишь по одному поводу. И уж точно не для похвалы.
- Вам есть что добавить? - обратилась она к женщинам.
- Есть, матушка Архелая! - встала благочинная Евдокия, - эта бесстыдница сегодня ходила около храма с прихожанами и так глазами своими ведьминскими на мужчин сверкала, что даже мне стыдно стало, - возмущалась она, не забывая хвататься за сердце, для убедительности.
- Верно-верно! Бездельница постоянно от работы отлынивает, то с животными болтает, то с Ириной праздные разговоры ведет! А она еще оказывается и к храму ходить успевает, - Марфа сразу же подхватила возгласы благочинной. А Иринка, услышав свое имя, тут же вжалась в лавку, не желая стоять рядом со мной и принимать "похвалу".
- И тесто она утром плохо намесила, - скромно поднялась с места худенькая Пульхерия, работающая на кухне, - весь хлеб с комочками муки невымешанной был.
- Всё понятно, - будто рубанув топором, закончила игуменья Архелая, - что скажешь в свое оправдание? - обратилась она ко мне.
- Мне нечего сказать, - с привычным равнодушием и опустив глаза в пол, ответила я.
- Значит всё правда. За это после ужина займешься изготовлением свечей. 1000 штук, чтобы к утру были в свечной. Я проверю. И не вздумай сбежать, иначе наказание удвоится.
- Да, матушка.
Я всегда отвечала одно и то же, заученными фразами. Раньше пыталась защищаться и оправдываться, но в итоге поняла, что всё без толку и наказания всё равно не избежать. И нет смысла объяснять, что к храму я сегодня не ходила, с Иркой не болтала, лишь кивала на ее слова, а муку месила плохо потому, что растянула запястье. И ведь Пульхерия прекрасно знала об этом. Утром я предупредила ее, что не смогу замесить такое большое количество теста повреждённой рукой. На что она лишь закатила глаза и снова повторила, что тестомес сломался, а у нее и так куча дел. После она демонстративно села за стол и лениво стала перебирать гречку от мусора.
Да и с тех пор, как мне исполнилось 16, отношение ко мне достаточно быстро переменилось. Если в детстве на меня смотрели снисходительно или равнодушно, как на маленькое недоразумение, то после шестнадцатцатилетия на меня стали обращать внимания. И я до сих пор жалею о том, что это случилось. Хотя, что именно случилось, мне было невдомек. Но лучше бы я и дальше была серой мышью, чем в центре такого внимания.
Но что уже говорить? Я быстро съела рисовую кашу с кусочком хлеба, запивая остывшим чаем и поплелась в свечную. Чувствую до иконы Серафима Саровского я сегодня не дойду. Каждый вечер в своей келье, перед сном я возношу молитвы перед иконой Иисуса Христа и Божьей матери, а после "общаюсь" с Серафимом Саровским, которого считаю своим покровителем. Иногда мне даже снится, как мы сидим в его домике в лесу и, попивая травяной чай, ведем беседы на разные душеполезные темы. Словно он дедушка мой и знакомы мы с ним уже много лет. От этих мыслей невольно начинаю улыбаться. Стою уставшая, воск растапливаю, и радуюсь. Может, если быстро управлюсь, даже наставления святых старцев почитать перед сном успею. С этими подбадривающими мыслями и работа легче идёт.
Но в итоге, закончив отливание свечей и придя в келью, прочитав молитву, отче наш и несколько раз произнеся Иисусову молитву, я погрузилась в сон, еле успев доползти до кровати. Мне снился лес, зеленые сочные травы, трели соловьев и ощущение родного дома. А это значит, что я снова здесь. Поворачиваю голову и вижу рядом стоящего Серафима Саровского.
- Всё хорошо, доченька, скоро дома будешь, - гладит он меня по голове и я просыпаюсь.
Приснится же такое... Дома? Где это? Неужели у отца небесного? Христе, неужели ты молитвы мои услышал? Я села на постели и с любовью посмотрела на свои иконы. После такого чудесного сна, чтобы со мной сегодня не случилось, точно печалиться не буду! Не мог святой так над сироткой подшутить. А значит, будет всё, как он сказал, я верю.
