НОВЫЙ СТАРЫЙ ДОМ
Пожалуй, мало кому в жизни повезло стать свидетелем исполнения данного десять лет назад обещания. Даже подобную историю, рассказанную знакомым с чужих слов, вряд ли кто вспомнит. Вот и старый родовой Дом Колюевых не знал, что думать. Смотрел, как по ещё не просохшей от весенних дождей дороге подъезжает к парадному входу телега с двумя персонами и мужиком на козлах. Слушал каждым уложенным человеческой рукой камнем, каждой досочкой. Боялся поверить своим предчувствиям. Наконец, узнав изрядно изменившуюся с их расставания хозяйку, испугался поселившегося в теле трепета. Не радостного – какого-то злого. Не в силах поверить в реальность происходящего, Дом поспешил сосредоточить своё внимание на девушке, которая следовала за хозяйкой.
Стоя перед ветхой, казалось, разлагавшейся на глазах усадьбой, Аглая её не узнавала. Взгляд задерживался то на заросшем подъезде к парадному входу, то на покосившихся службах, видневшихся дальше за дорогой, то на кирпичном господском доме с тёмными недобрыми провалами окон. Девушка хмурилась, щурила карие глаза, поджимала полные капризные губы, теребила кончик русой косы и всё приговаривала злым шёпотом:
– Жить здесь. Как же.
Эта привычка появилась у неё ещё в детстве. Во многих вопросах они с семьёй расходились во мнениях. О слишком многих своих мыслях приходилось молчать, потому что перечить старшим воспитанная в традициях прежнего дворянства девушка никак не может. Особенно если она принадлежит к магическому баронскому роду, хоть и из мелкопоместных. Никому притом не казалось важным, что половину своих двадцати лет та провела с семьёй в эмиграции в положении, когда титул в глазах окружающих весил много меньше вынужденной бедности.
– Дорогой мой, родненький!
Елизавета Фёдоровна Колюева, причитая о минувших счастливых днях прошлого, бросила свой узел и поспешила подойти к крыльцу. Последние вёрсты дороги дались ей тяжело. Осунувшаяся за дни дороги, женщина казалась разбитой, уставшей – седая, худенькая и словно всё время дрожащая. Шла она тяжело, то и дело шаркая ногами. Постоянно куталась в чёрную шаль и изумлялась ещё не полностью отступившей в середине мая прохладе. Удивительно непрактичная в свои шестьдесят пять лет старая баронесса и не подумала взять с собой тёплое пальто. Но сейчас Елизавета Фёдоровна воспряла духом и к дому подошла бодрым шагом. Коснулась куска перил, оставшегося лишь с левой стороны, не решаясь, впрочем, опереться.
– Вот мы и вернулись, Утя. Ждал ли ты? Конечно, ждал. Как же ты мог не ждать.
В ответ на эти слова Дом вздохнул стенами: «Утя. Когда меня последний раз так звали?» Звякнули в рассохшихся рамах оставшиеся стёкла, скрипнули доски, качнулась неизвестно как сохранившаяся на одном из окон занавеска.
Аглае померещилось, что вздох этот был полон вовсе не облегчения и радости, а затаённого раздражения.
– Аглаюшка, ну чего ты стоишь?
Как обычно, прослезившись от избытка чувств, Елизавета Фёдоровна обернулась.
– Отпусти скорей человека, бери Маркизу да иди сюда. Мы теперь дома.
Аглая недовольно выдохнула через нос.
Отпускать мужика с телегой – сейчас казавшегося единственной связью с миром за пределами усадьбы – не хотелось. Хотелось взять матушку под белы рученьки, затащить обратно и укатить на станцию в Белякино, не слишком отличающееся от деревни, но бывшее самым крупным посёлком на много десятков вёрст вокруг. Народ там жил столь непритязательный или бедный, что даже их с матерью дорожные серые жакеты да юбки, украшенные одним чёрным шнурком по краю, казались неимоверно дорогими. Со станции можно было бы уехать в Ресань, оттуда – в столицу, из столицы – в тот грязный до зуда на коже город за девять дней хода поезда. И уже из него паромом вернуться в Империю Солнца, в Город Вишен, где была уютная, устроенная, знакомая с детства квартира. Место, которое девушка на самом деле могла назвать домом.
Пустые мечты.
Сказав мужику сгрузить на землю немногочисленные пожитки и корзинку с притихшей Маркизой, Аглая расплатилась с ним парой купюр. Местные деньги она выменяла сразу после пересечения границы. Непривычно квадратные, красно-коричневые они были украшены старым-новым расправившим крылья орлом. По уверениям Елизаветы Фёдоровны, до революции его голову венчала корона. Бумажек при обмене дали много, но сколько они на самом деле стоили, Аглая пока так и не разобралась. Ей всё хотелось верить, что это и не потребуется.
Мужик прикрикнул на тощую мышастую лошадку, и та поплелась к столбам, которые когда-то держали ворота. Девушка же принялась перетаскивать скромный багаж поближе к крыльцу. Закончив, поставила корзинку с кошкой на чемодан, выпрямилась, упёрла руки в боки и посмотрела на мать. Та, будто не замечая окрестной разрухи, зачарованно глядела по сторонам. Аглая раздражённо фыркнула, а после глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь унять бесполезное сейчас раздражение. В который раз она мысленно твердила: «Мы не останемся здесь. Она увидит, что теперь всё иначе, что вокруг одни руины, и мы уедем обратно. Нужно только немного потерпеть».
– Аглаюшка, иди же.
Елизавета Фёдоровна снова обернулась.
– Нам с ним нужно снова познакомиться.
– Ну да! Это ведь родовой, – это слово девушка выделила особо, – дом. Вы не пробовали пользоваться ключами?
Но всё-таки подошла.
– Так разве ж уберегли бы замки лучше Ути?
Эти добрые слова ни разу не уняли недовольства Дома, особенно после высказанного Аглаей пренебрежения. Напротив, злость стала сильнее, приобрела оттенок обиды. В наполнявшие сказанное любовь и сочувствие ему не верилось ни капли: «Чего тогда только сейчас возвратились?»
Аглае же подумалось, что пока не похоже, чтобы и родовой дом что-то сберёг. Если в окнах стёкол не хватает, многое ли уцелело внутри?
– Вот, смотри. – Мать взяла её ладонь и коснулась ею большой круглой ручки входной двери. – Он сейчас тебя вспомнит. Родилась-то ты тут.
Металлический шар оказался неожиданно холодным. Аглае даже подумалось, что пальцы сейчас примёрзнут. Не успела она испугаться, как это ощущение вдруг пропало.
Утя впитал каплю чужой энергии и наконец узнал ту, кого старая баронесса звала Аглаей. Её дочь. Вкус энергии пробудил и так почти не утихавший до этого голод, но было непонятно, когда хозяйки решат его покормить, и Дом только проскрипел протяжно и разочарованно. Медленно, с неприятным металлическим скрежетом, щёлкнул замком.
– Узнал. Узнал, лапушка. – Елизавета Фёдоровна снова принялась вытирать слёзы.
– Узнал, – Аглая сказала шёпотом, словно не веря.
Она медленно осмотрела дверь, оттягивая неизбежный момент. Порог сейчас казался ей рубежом, после которого повернуть назад уже не выйдет.
В плане, не покидавшем её головы с самого начала путешествия, упоминались десятки возможных случайностей, которые могли бы заставить Елизавету Фёдоровну передумать и вернуться. В том числе Аглая надеялась, что дом может её не узнать, не пустить. По рассказам матери таким родовым домам следовало представлять всех членов семьи. Лучше всего рожать прямо в нём, но если не удалось, нужно как можно скорее привести ребёнка к Сердцу дома и пожертвовать малую каплю его крови. Каково это Сердце Аглая понятия не имела. Мать, может быть, и рассказала бы подробнее, но девушке это никогда не было интересно. Однако она знала, что родилась тут, но ведь последний раз она жила в имении где-то в девять лет. За год до отъезда. Ей хотелось верить, что артефакт мог её забыть.
– Пойдём же, дорогая. Там всё должно быть как прежде. Хотя погоди! – Старая баронесса даже перестала плакать. – Маркизу забыли, неси её скорее.
Девушка тяжело вздохнула и пошла к багажу.
– Конечно. Скорее.
Мать, с детства привыкшая к слугам, в их отсутствие зачастую невольно принималась отдавать указания Аглае. С другой стороны, в своём возрасте баронесса и правда не многое могла. Особенно после смерти мужа.
Маркиза была маскарадной породы. Такая же кошка жила в поместье прежде. Ей повезло умереть прямо перед самым переездом и не увидеть всех тех лишений, которые претерпела семья на пути к восточным рубежам империи, ловя отзвуки разгоравшегося пожара Гражданской войны. И последовавшее затем скитание по городам и весям заграницы. Нынешняя Маркиза со своей длинной чистой пушистой даже после многодневной поездки шерстью, вероятно, не понимала, что, собственно, от неё требуется. Тёрлась о ноги Аглаи, поднимала на неё взгляд и, как и девушка, не очень-то хотела заходить внутрь.
– Ну иди же. – Елизавета Фёдоровна присела, подтолкнула кошку к двери. Та бросила последний неуверенный взгляд на Аглаю и всё-таки шагнула через порог, растворившись в царившем внутри полумраке.
Утя потянулся было к Маркизе своими тонкими нитями энергии, однако тут же их отдёрнул. Кошка не была Домовой и, разумеется, недовольно зашипела. Он не стал настаивать, у них ещё будет время поговорить.
Баронесса вошла в темноту передней следующей, Аглая же медлила. С самых похорон отца та твердила о прошлой – лучшей – жизни. О счастье, которое она испытывала, будто бы, единственно здесь, в Утятине. После письма из консульства Беломорской империи с официальным предложением возвратиться в родовое поместье буквально бредила этой идеей. Но Аглая не сомневалась: с переездом никакого чудесного возвращения в счастливое прошлое не случится.
Первые шаги в доме эту уверенность лишь укрепляли.
При слабом свете не получалось разглядеть подробности, но пахло пылью, ветхостью, тянуло сыростью.
– Утя, зажги свет, дорогой! – Елизавета Фёдоровна замерла, боясь споткнуться.
Дом вновь поскрипел, но ничего не произошло.
– Что же это?
– Может, сломалось что.
Аглая аккуратно по стеночке прошла к приоткрытой двери слева. В магических домах она понимала немного, но разве удивительно, что через десять лет без присмотра в нём что-то перестало работать?
«Не сломалось, – подумал Утя. – Просто нет лишних сил». Ему оставалось надеяться, что старая хозяйка вспомнит о его нуждах. Дом не представлял, как подсказать о том, что Сердцу нужна подпитка. Даже злиться было бессмысленно.
За дверью оказалась столовая. Большой стол, комплект стульев на двенадцать человек, пара шкафов с какой-то посудой, вазы в углах – всё выглядело старым, но целым. Разве что паркет у окон вздыбился и потемнел. Стёкла в рамах оказались разбиты. Штор где не было, а где висели криво.
Вдохнув стоявший и здесь запах сырости, Аглая нахмурилась. Не в таком уж хорошем состоянии должно быть всё, что она видит. Верно, в сумраке это не заметно.
– Сколько же раз мы здесь обедали!
Елизавета Фёдоровна поспешила к столу, огладила спинки подвернувшихся под руку стульев, заглянула через стеклянную дверь в один из шкафов.
– И фарфор на месте. Тот самый, мы его исключительно по случаю доставали.
Пытаясь удержать рвущуюся наружу злость, Аглая сжала зубы. Следовало бы радоваться: она действительно ожидала застать здесь руины, а пока дом выглядел вполне прилично. В груди же, напротив, тяжелело от гнева и беспомощности, осознание которой стало для девушки полной неожиданностью. Всё происходившее, каждая последняя минута вела к тому, что мать пожелает остаться. Но Аглая не хотела!
Не хотела ещё с того разговора в гостиной их квартиры в таком далёком теперь Городе Вишен. Елизавета Фёдоровна сидела в кресле с уже изрядно помятым листком письма из консульства, а Аглая со старшим братом Петром в который раз говорили, что это возвращение – безумие. Что бы ни обещали новые власти, с чего быть уверенным, что не начнётся опять война или не свершится очередная революция? И к чему ехать через полмира к руинам, если жизнь здесь наконец-то начала налаживаться? Матушка же показала купленный билет и сказала, что всё равно поедет.
Не хотела и тогда, когда решали с братом, кому отправиться вместе с ней. Пётр принял отцовские дела, производство сластей на фабрике только встало на ноги. Отправиться с матушкой казалось Аглае хоть и не желанным, но правильным и естественным решением. Так оставалась надежда, что им будет куда вернуться, когда та поймёт, что в Беломорской империи ей делать больше нечего. Хотя брат настаивал, будто мать способна справиться и в одиночку.
Не хотела всю долгую дорогу в эту Ресанскую губернию! Как после Города Вишен с его аккуратными домиками в три этажа под раскосыми крышами, яркими тканевыми вывесками с символами-буквами и, главное, с такими современными людьми могла ей понравиться Беломорская империя? Здесь вместо лёгких нарядов и аккуратных шляпок на западный манер или многослойных халатов из шёлка бабы носили грубые юбки с какими-то то ли кафтанами, то ли пальто сверху, а на головы повязывали платки. Мужики из простых ходили в таких же грубых широких штанах и подпоясанных верёвками рубахах. Кто побогаче, рядились в брюки и пиджаки, которые редко бывали им по размеру. Жёны таких купцов или мещан держались гордо, хоть и ходили в давно не модных платьях на жёстком корсете от груди до середины бёдер и со шлейфом. Притом все эти люди выглядели грубыми, неприветливыми и усталыми до крайности.
Спросил бы кто, чего же она хочет и хотела, Аглая бы рассказала, как мечтала собрать денег и отправиться морем в Айдию. Пускай, по мнению родных, это тоже было безумием: больше месяца плыть через пять морей и океаны ради холмов Тирраны, на картину с изображением которых девушка смотрела каждые утро и вечер. Но она хотела туда сколько себя помнила!
– Мама, вы же понимаете, что мы тут не останемся?
В груди Аглаи жгло, распирало злостью, но она старалась говорить ровно. Хотя уже знала, какими будут все материны ответы.
Утя замер и прислушался.
– Что ты, дорогая. – Елизавета Фёдоровна обернулась и посмотрела растерянно, немного обиженно. Подхватила тонкими пальцами конец шали, принялась перебирать её кисточки. – Признаться, я переживала из-за твоих опасений, думала, мы и правда найдём здесь одни руины. Но посмотри, всё ведь хорошо. Всё осталось таким же, как прежде. Зачем же нам уезжать?
– Этот дом наверняка прогнил и без ремонта долго не простоит. – Аглая пыталась сдерживаться, но невольно повышала тон. – Что мы будем есть? Как вообще жить в этой глуши? Огородом? Может, ещё корову завести?!
– У нас раньше было и хозяйство, и огород. А дальше к реке должны быть наши сады. Наверняка они ещё целы.
У Елизаветы Фёдоровны в который раз за день навернулись слёзы. Она принялась утирать их уголком шали, но Аглая на это только возвела очи горе.
– Конечно же, сады! О которых вы мне рассказываете с самого отъезда! Кто будет работать в тех садах, мама? Вы? Я? У нас нет денег, чтобы вести хозяйство!
– Зачем ты так, Аглаюшка, зачем ты ругаешься. Мы справимся. Смотри, у нас же всё есть.
Старая баронесса обвела рукой вокруг себя.
– Нет, мы уезжаем. – Девушка смотрела твёрдо.
Казалось, что Елизавета Фёдоровна сейчас или осядет на пол в слабости, или вовсе рассыплется. Но она вдруг последний раз вытерла слёзы, шмыгнула носом и выпрямилась, принимая естественную для благородной дамы позу.
– Я тебя не неволю, я говорила это ещё там. Если… – Голос её дрогнул. – Если ты хочешь уехать, поезжай. Я же останусь здесь, где случились самые счастливые мои годы, где похоронены мои близкие. Мы предадим земле прах Петеньки, и, надеюсь, когда-нибудь меня похоронят рядом с ним.
Глава 1
Пожалуй, мало кому в жизни повезло стать свидетелем исполнения данного десять лет назад обещания. Даже подобную историю, рассказанную знакомым с чужих слов, вряд ли кто вспомнит. Вот и старый родовой Дом Колюевых не знал, что думать. Смотрел, как по ещё не просохшей от весенних дождей дороге подъезжает к парадному входу телега с двумя персонами и мужиком на козлах. Слушал каждым уложенным человеческой рукой камнем, каждой досочкой. Боялся поверить своим предчувствиям. Наконец, узнав изрядно изменившуюся с их расставания хозяйку, испугался поселившегося в теле трепета. Не радостного – какого-то злого. Не в силах поверить в реальность происходящего, Дом поспешил сосредоточить своё внимание на девушке, которая следовала за хозяйкой.
Стоя перед ветхой, казалось, разлагавшейся на глазах усадьбой, Аглая её не узнавала. Взгляд задерживался то на заросшем подъезде к парадному входу, то на покосившихся службах, видневшихся дальше за дорогой, то на кирпичном господском доме с тёмными недобрыми провалами окон. Девушка хмурилась, щурила карие глаза, поджимала полные капризные губы, теребила кончик русой косы и всё приговаривала злым шёпотом:
– Жить здесь. Как же.
Эта привычка появилась у неё ещё в детстве. Во многих вопросах они с семьёй расходились во мнениях. О слишком многих своих мыслях приходилось молчать, потому что перечить старшим воспитанная в традициях прежнего дворянства девушка никак не может. Особенно если она принадлежит к магическому баронскому роду, хоть и из мелкопоместных. Никому притом не казалось важным, что половину своих двадцати лет та провела с семьёй в эмиграции в положении, когда титул в глазах окружающих весил много меньше вынужденной бедности.
– Дорогой мой, родненький!
Елизавета Фёдоровна Колюева, причитая о минувших счастливых днях прошлого, бросила свой узел и поспешила подойти к крыльцу. Последние вёрсты дороги дались ей тяжело. Осунувшаяся за дни дороги, женщина казалась разбитой, уставшей – седая, худенькая и словно всё время дрожащая. Шла она тяжело, то и дело шаркая ногами. Постоянно куталась в чёрную шаль и изумлялась ещё не полностью отступившей в середине мая прохладе. Удивительно непрактичная в свои шестьдесят пять лет старая баронесса и не подумала взять с собой тёплое пальто. Но сейчас Елизавета Фёдоровна воспряла духом и к дому подошла бодрым шагом. Коснулась куска перил, оставшегося лишь с левой стороны, не решаясь, впрочем, опереться.
– Вот мы и вернулись, Утя. Ждал ли ты? Конечно, ждал. Как же ты мог не ждать.
В ответ на эти слова Дом вздохнул стенами: «Утя. Когда меня последний раз так звали?» Звякнули в рассохшихся рамах оставшиеся стёкла, скрипнули доски, качнулась неизвестно как сохранившаяся на одном из окон занавеска.
Аглае померещилось, что вздох этот был полон вовсе не облегчения и радости, а затаённого раздражения.
– Аглаюшка, ну чего ты стоишь?
Как обычно, прослезившись от избытка чувств, Елизавета Фёдоровна обернулась.
– Отпусти скорей человека, бери Маркизу да иди сюда. Мы теперь дома.
Аглая недовольно выдохнула через нос.
Отпускать мужика с телегой – сейчас казавшегося единственной связью с миром за пределами усадьбы – не хотелось. Хотелось взять матушку под белы рученьки, затащить обратно и укатить на станцию в Белякино, не слишком отличающееся от деревни, но бывшее самым крупным посёлком на много десятков вёрст вокруг. Народ там жил столь непритязательный или бедный, что даже их с матерью дорожные серые жакеты да юбки, украшенные одним чёрным шнурком по краю, казались неимоверно дорогими. Со станции можно было бы уехать в Ресань, оттуда – в столицу, из столицы – в тот грязный до зуда на коже город за девять дней хода поезда. И уже из него паромом вернуться в Империю Солнца, в Город Вишен, где была уютная, устроенная, знакомая с детства квартира. Место, которое девушка на самом деле могла назвать домом.
Пустые мечты.
Сказав мужику сгрузить на землю немногочисленные пожитки и корзинку с притихшей Маркизой, Аглая расплатилась с ним парой купюр. Местные деньги она выменяла сразу после пересечения границы. Непривычно квадратные, красно-коричневые они были украшены старым-новым расправившим крылья орлом. По уверениям Елизаветы Фёдоровны, до революции его голову венчала корона. Бумажек при обмене дали много, но сколько они на самом деле стоили, Аглая пока так и не разобралась. Ей всё хотелось верить, что это и не потребуется.
Мужик прикрикнул на тощую мышастую лошадку, и та поплелась к столбам, которые когда-то держали ворота. Девушка же принялась перетаскивать скромный багаж поближе к крыльцу. Закончив, поставила корзинку с кошкой на чемодан, выпрямилась, упёрла руки в боки и посмотрела на мать. Та, будто не замечая окрестной разрухи, зачарованно глядела по сторонам. Аглая раздражённо фыркнула, а после глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь унять бесполезное сейчас раздражение. В который раз она мысленно твердила: «Мы не останемся здесь. Она увидит, что теперь всё иначе, что вокруг одни руины, и мы уедем обратно. Нужно только немного потерпеть».
– Аглаюшка, иди же.
Елизавета Фёдоровна снова обернулась.
– Нам с ним нужно снова познакомиться.
– Ну да! Это ведь родовой, – это слово девушка выделила особо, – дом. Вы не пробовали пользоваться ключами?
Но всё-таки подошла.
– Так разве ж уберегли бы замки лучше Ути?
Эти добрые слова ни разу не уняли недовольства Дома, особенно после высказанного Аглаей пренебрежения. Напротив, злость стала сильнее, приобрела оттенок обиды. В наполнявшие сказанное любовь и сочувствие ему не верилось ни капли: «Чего тогда только сейчас возвратились?»
Аглае же подумалось, что пока не похоже, чтобы и родовой дом что-то сберёг. Если в окнах стёкол не хватает, многое ли уцелело внутри?
– Вот, смотри. – Мать взяла её ладонь и коснулась ею большой круглой ручки входной двери. – Он сейчас тебя вспомнит. Родилась-то ты тут.
Металлический шар оказался неожиданно холодным. Аглае даже подумалось, что пальцы сейчас примёрзнут. Не успела она испугаться, как это ощущение вдруг пропало.
Утя впитал каплю чужой энергии и наконец узнал ту, кого старая баронесса звала Аглаей. Её дочь. Вкус энергии пробудил и так почти не утихавший до этого голод, но было непонятно, когда хозяйки решат его покормить, и Дом только проскрипел протяжно и разочарованно. Медленно, с неприятным металлическим скрежетом, щёлкнул замком.
– Узнал. Узнал, лапушка. – Елизавета Фёдоровна снова принялась вытирать слёзы.
– Узнал, – Аглая сказала шёпотом, словно не веря.
Она медленно осмотрела дверь, оттягивая неизбежный момент. Порог сейчас казался ей рубежом, после которого повернуть назад уже не выйдет.
В плане, не покидавшем её головы с самого начала путешествия, упоминались десятки возможных случайностей, которые могли бы заставить Елизавету Фёдоровну передумать и вернуться. В том числе Аглая надеялась, что дом может её не узнать, не пустить. По рассказам матери таким родовым домам следовало представлять всех членов семьи. Лучше всего рожать прямо в нём, но если не удалось, нужно как можно скорее привести ребёнка к Сердцу дома и пожертвовать малую каплю его крови. Каково это Сердце Аглая понятия не имела. Мать, может быть, и рассказала бы подробнее, но девушке это никогда не было интересно. Однако она знала, что родилась тут, но ведь последний раз она жила в имении где-то в девять лет. За год до отъезда. Ей хотелось верить, что артефакт мог её забыть.
– Пойдём же, дорогая. Там всё должно быть как прежде. Хотя погоди! – Старая баронесса даже перестала плакать. – Маркизу забыли, неси её скорее.
Девушка тяжело вздохнула и пошла к багажу.
– Конечно. Скорее.
Мать, с детства привыкшая к слугам, в их отсутствие зачастую невольно принималась отдавать указания Аглае. С другой стороны, в своём возрасте баронесса и правда не многое могла. Особенно после смерти мужа.
Маркиза была маскарадной породы. Такая же кошка жила в поместье прежде. Ей повезло умереть прямо перед самым переездом и не увидеть всех тех лишений, которые претерпела семья на пути к восточным рубежам империи, ловя отзвуки разгоравшегося пожара Гражданской войны. И последовавшее затем скитание по городам и весям заграницы. Нынешняя Маркиза со своей длинной чистой пушистой даже после многодневной поездки шерстью, вероятно, не понимала, что, собственно, от неё требуется. Тёрлась о ноги Аглаи, поднимала на неё взгляд и, как и девушка, не очень-то хотела заходить внутрь.
– Ну иди же. – Елизавета Фёдоровна присела, подтолкнула кошку к двери. Та бросила последний неуверенный взгляд на Аглаю и всё-таки шагнула через порог, растворившись в царившем внутри полумраке.
Утя потянулся было к Маркизе своими тонкими нитями энергии, однако тут же их отдёрнул. Кошка не была Домовой и, разумеется, недовольно зашипела. Он не стал настаивать, у них ещё будет время поговорить.
Баронесса вошла в темноту передней следующей, Аглая же медлила. С самых похорон отца та твердила о прошлой – лучшей – жизни. О счастье, которое она испытывала, будто бы, единственно здесь, в Утятине. После письма из консульства Беломорской империи с официальным предложением возвратиться в родовое поместье буквально бредила этой идеей. Но Аглая не сомневалась: с переездом никакого чудесного возвращения в счастливое прошлое не случится.
Первые шаги в доме эту уверенность лишь укрепляли.
При слабом свете не получалось разглядеть подробности, но пахло пылью, ветхостью, тянуло сыростью.
– Утя, зажги свет, дорогой! – Елизавета Фёдоровна замерла, боясь споткнуться.
Дом вновь поскрипел, но ничего не произошло.
– Что же это?
– Может, сломалось что.
Аглая аккуратно по стеночке прошла к приоткрытой двери слева. В магических домах она понимала немного, но разве удивительно, что через десять лет без присмотра в нём что-то перестало работать?
«Не сломалось, – подумал Утя. – Просто нет лишних сил». Ему оставалось надеяться, что старая хозяйка вспомнит о его нуждах. Дом не представлял, как подсказать о том, что Сердцу нужна подпитка. Даже злиться было бессмысленно.
За дверью оказалась столовая. Большой стол, комплект стульев на двенадцать человек, пара шкафов с какой-то посудой, вазы в углах – всё выглядело старым, но целым. Разве что паркет у окон вздыбился и потемнел. Стёкла в рамах оказались разбиты. Штор где не было, а где висели криво.
Вдохнув стоявший и здесь запах сырости, Аглая нахмурилась. Не в таком уж хорошем состоянии должно быть всё, что она видит. Верно, в сумраке это не заметно.
– Сколько же раз мы здесь обедали!
Елизавета Фёдоровна поспешила к столу, огладила спинки подвернувшихся под руку стульев, заглянула через стеклянную дверь в один из шкафов.
– И фарфор на месте. Тот самый, мы его исключительно по случаю доставали.
Пытаясь удержать рвущуюся наружу злость, Аглая сжала зубы. Следовало бы радоваться: она действительно ожидала застать здесь руины, а пока дом выглядел вполне прилично. В груди же, напротив, тяжелело от гнева и беспомощности, осознание которой стало для девушки полной неожиданностью. Всё происходившее, каждая последняя минута вела к тому, что мать пожелает остаться. Но Аглая не хотела!
Не хотела ещё с того разговора в гостиной их квартиры в таком далёком теперь Городе Вишен. Елизавета Фёдоровна сидела в кресле с уже изрядно помятым листком письма из консульства, а Аглая со старшим братом Петром в который раз говорили, что это возвращение – безумие. Что бы ни обещали новые власти, с чего быть уверенным, что не начнётся опять война или не свершится очередная революция? И к чему ехать через полмира к руинам, если жизнь здесь наконец-то начала налаживаться? Матушка же показала купленный билет и сказала, что всё равно поедет.
Не хотела и тогда, когда решали с братом, кому отправиться вместе с ней. Пётр принял отцовские дела, производство сластей на фабрике только встало на ноги. Отправиться с матушкой казалось Аглае хоть и не желанным, но правильным и естественным решением. Так оставалась надежда, что им будет куда вернуться, когда та поймёт, что в Беломорской империи ей делать больше нечего. Хотя брат настаивал, будто мать способна справиться и в одиночку.
Не хотела всю долгую дорогу в эту Ресанскую губернию! Как после Города Вишен с его аккуратными домиками в три этажа под раскосыми крышами, яркими тканевыми вывесками с символами-буквами и, главное, с такими современными людьми могла ей понравиться Беломорская империя? Здесь вместо лёгких нарядов и аккуратных шляпок на западный манер или многослойных халатов из шёлка бабы носили грубые юбки с какими-то то ли кафтанами, то ли пальто сверху, а на головы повязывали платки. Мужики из простых ходили в таких же грубых широких штанах и подпоясанных верёвками рубахах. Кто побогаче, рядились в брюки и пиджаки, которые редко бывали им по размеру. Жёны таких купцов или мещан держались гордо, хоть и ходили в давно не модных платьях на жёстком корсете от груди до середины бёдер и со шлейфом. Притом все эти люди выглядели грубыми, неприветливыми и усталыми до крайности.
Спросил бы кто, чего же она хочет и хотела, Аглая бы рассказала, как мечтала собрать денег и отправиться морем в Айдию. Пускай, по мнению родных, это тоже было безумием: больше месяца плыть через пять морей и океаны ради холмов Тирраны, на картину с изображением которых девушка смотрела каждые утро и вечер. Но она хотела туда сколько себя помнила!
– Мама, вы же понимаете, что мы тут не останемся?
В груди Аглаи жгло, распирало злостью, но она старалась говорить ровно. Хотя уже знала, какими будут все материны ответы.
Утя замер и прислушался.
– Что ты, дорогая. – Елизавета Фёдоровна обернулась и посмотрела растерянно, немного обиженно. Подхватила тонкими пальцами конец шали, принялась перебирать её кисточки. – Признаться, я переживала из-за твоих опасений, думала, мы и правда найдём здесь одни руины. Но посмотри, всё ведь хорошо. Всё осталось таким же, как прежде. Зачем же нам уезжать?
– Этот дом наверняка прогнил и без ремонта долго не простоит. – Аглая пыталась сдерживаться, но невольно повышала тон. – Что мы будем есть? Как вообще жить в этой глуши? Огородом? Может, ещё корову завести?!
– У нас раньше было и хозяйство, и огород. А дальше к реке должны быть наши сады. Наверняка они ещё целы.
У Елизаветы Фёдоровны в который раз за день навернулись слёзы. Она принялась утирать их уголком шали, но Аглая на это только возвела очи горе.
– Конечно же, сады! О которых вы мне рассказываете с самого отъезда! Кто будет работать в тех садах, мама? Вы? Я? У нас нет денег, чтобы вести хозяйство!
– Зачем ты так, Аглаюшка, зачем ты ругаешься. Мы справимся. Смотри, у нас же всё есть.
Старая баронесса обвела рукой вокруг себя.
– Нет, мы уезжаем. – Девушка смотрела твёрдо.
Казалось, что Елизавета Фёдоровна сейчас или осядет на пол в слабости, или вовсе рассыплется. Но она вдруг последний раз вытерла слёзы, шмыгнула носом и выпрямилась, принимая естественную для благородной дамы позу.
– Я тебя не неволю, я говорила это ещё там. Если… – Голос её дрогнул. – Если ты хочешь уехать, поезжай. Я же останусь здесь, где случились самые счастливые мои годы, где похоронены мои близкие. Мы предадим земле прах Петеньки, и, надеюсь, когда-нибудь меня похоронят рядом с ним.
