У нижнего колодца было привычно тихо, лишь покрикивала иногда одинокая лягушка в мутном озерце в двух шагах от деревянного колодезного сруба.
Ведро звонко ударилось о тёмную блестящую поверхность, зачерпнуло и пошло ко дну.
Вешка поудобнее перехватила длинный деревянный крюк и потянула ведро обратно на поверхность. Вязкая темнота нехотя отпустила добычу. Плеснув себе на ноги, девушка переставила ведро с бортика сруба на специально пристроенную рядом лавочку и взялась за второе.
Коромысло давило на плечо, а в деревню мимо пары брошенных хат вела крутая глиняная тропка. Идти и идти.
– Мужа нет, мамка не рада! Вешку никому не надо! – Прашкин сын подтянулся на заборе и завёл свою лягушачью песню, стоило лишь показаться в начале улицы. Главный заводила и не в засаде, даже странно.
Причина для засад в глухой деревне среди лесских болот появилась с первыми осенними листьями. Девки да парни ещё не успели понять, что остались считаные дни до свадебной поры, а к приметной сосне близ входа в деревню пришёл седун. И сел под той сосной. Да так, что и дураку стало ясно – он здесь надолго.
Мелешка в тот день возмущалась да квохтала. Дядька Влас терпел, терпел, да как гаркнул на старшуху свою! Сказал работать идти, да детям велел к сосне не ходить – вдруг уведёт. Мелешка ухмыльнулась и сказала, что Вешке к седуну прогуляться в самый раз было бы, а дядька на это кулаком по столу ударил. Сказал, что Вешка уж не дитя и даже не девица (семнадцатый год – верный перестарок), но всё ж велел туда не соваться. И к колодцу главному, куда тропа мимо той сосны ведёт, не ходить. Всё-таки батрачка весь скотный двор на себе тянула, а просила крохи. Жалко такую работницу терять.
Только когда родительское слово малышне мешало? Первую седмицу-то ещё побаивались, во вторую полезли в засаде сидеть. Батьки лупили, но толку не было.
Вешка аккуратно поставила на скамейку у калитки вёдра. Спину тянуло нещадно.
– Батрачка! Иди курник чистить, курей скоро кормить уже!
Вилья даром что самая младшая жонка, а командовать горазда.
– Иду, хозяйка!
– Торопись давай! И вёдра занеси!
Коромысло отправилось на место в сенях, вёдра – в дом к печи, а Вешка – к курям.
– Что, бродяжка, до семьи пришла? – светлокосая Любава как раз шла к огороду. Старшая (из живущих сейчас в отчем доме) дочка Власа четырнадцати лет невестилась в эту осень, потому работу поручали ей полегче. А от лишнего времени хороших мыслей в её голове не прибавлялось.
Вешка промолчала и взялась за скребок для насеста.
А чем куры не семья? По тёплому времени батрачке велели ночевать под крышей курника на сене, так что несушки ей были ближе родных.
Вешке было столько же лет, сколько Любаве, когда родной отец со старшей жонкой её из дому попросили. Сразу как стало ясно, что ни в своей деревне, ни в соседних никому она не приглянулась. Иное было б странно после болезни, оставившей Вешке рябое с уродливыми шрамиками лицо на память. Вот и не захотели приживалку терпеть, пусть и могла она по хозяйству работать – помощников у них и так полные лавки были.
Вешка подхватила ведро с куриным навозом и потащила его за огород на куряковую кучу.
Хорошо хоть получилось батрачкой место найти. С дядькой Власом ей повезло. Иные беспутную (а какую ещё из дома выгонят?) безродную девку и взглядом обходили, а дядька даже под крышу пустил. Хоть и платил немного. Подъедать за семьёй разрешал.
У навозной кучи в траве грелся на солнце толстый уж с лоснящейся чешуёй и приметным шрамом у головы.
– Жаришься, Великий Полоз? – этот уж жил в курнике у общей с домом стенки. Курят он не таскал, потому Вешка его и не гоняла. Всё живая тварюшка, с которой поговорить можно.
Уж даже хвостом не шевельнул.
– Смотрите не попадитесь, навозный царь!
Вешка подхватила пустое ведро и поспешила обратно – работы до заката хватает.
Девичьи посиделки в эту седьмицу проходили в хате Власа. Вешка помогла Любаве с подготовкой, а после забилась в дальний угол со своим шитьём. Да так удачно, что замечали её даже не со второго взгляда.
За старшую сегодня была бабка Палашка – Власова мать. Значит, быть нынче интересным историям да басням.
– Бабушка, а сказка сегодня будет? – Веля десяти лет послушно сложила ручки на коленках и состроила умильную рожицу.
И конечно же, просили про седуна. Бабка не хотела который раз одно и то же рассказывать, но девки всё равно уговорили. И опять Вешка слушала, что седуна сложно отличить от доброго человека, потому что виду он может быть любого. Что появляются они на дорогах с первым осенним холодком. Узнать седуна можно по особым бусинам на посохе или по золоту на теле, которое они ото всех скрывают. Что заговаривают и уводят детей. Что седуны – дети Великого Полоза, который за добычей их посылает.
Подземного Змия люд не особо привечает. Уважает, но боится. А потому пакостит тишком в том, что его внимания вроде бы стоить не должно. Змей вот гоняют, а то и лопатой зарубить могут. Хоть и знает каждый с детских лет, что лучше того же ужа мышей никто не давит, а значит, есть от них польза.
Вешка нахмурилась – уже не первый день тревожила её судьба чешуйчатого друга из курника. Коли попадётся кому, точно зарубят.
Было уютно, но сказка быстро закончилась. И начались сплетни. И про Вешку с деревенскими парнями тоже. Если б она такая гулящая была, как они сказывают, пузатая ходила бы без перерыва!
– Вешка, ты б суму дорожную собирать начинала, – бабка смотрела глазами старой козы. – Влас добрый, конечно, но блуда при невестящейся дочери не потерпит.
Пробиравшаяся мимо старухи Вешка молча поклонилась и шмыгнула дальше.
А поутру, когда самое важное девушка уже переделала, её позвал хозяин.
– Вот, бери и отнеси седуну.
Влас кивнул на корзину с пирогами, стоявшую на столе.
– Что б ему сладко было!
– Мелешка! – от окрика Власа вздрогнула не только Мелешка, но и младшие жонки, и стоявшие тут же старшие сыновья из неженатых.
Влас опять посмотрел на батрачку.
– Бери и неси. От всей деревни угощение. Сашок с Велем тебя проводят, мало ли что.
Неужели думают отдариться? Вешке не верилось, что седун после пирожков оставит деревню в покое, но корзину взяла – перед хозяином выделываться не стоит.
По деревне Вешка шла будто под стражей. Парни были младше батрачки, но статью в отца уродились, такие же бугаи.
– Бродяжка, стой! – окликнул Вель и остановился у забора крайней Прасковьиной хаты. Мелкая брехливая собака (один в один хозяйка) заходилась звонким лаем.
– Угостим? Может, заткнётся…
– Не, – Сашок пирожка пожалел. – Отец ругаться будет.
– Это верно… Пошли, бродяжка!
Седун был на своём месте. Вешка старалась не пялиться, но было любопытно. Есть ли то самое золотое пятно? Но на ладонях и лице ничего такого не было. Нестарый мужик с обычными коричневыми глазами смотрел с хитрецой.
Парни остановились ещё у ворот деревни, потому говорить Вешке пришлось самой. Поклонилась она в пояс и сказала:
– Вот вам, мил человек, пирожки от нашей деревни. Не побрезгуйте угощеньицем.
– Спаси-ибо… Значит, решили с пряников начать?
Седун смотрел остро, будто Вешка камень за пазухой прятала. Батрачка решила привычно промолчать. Ещё раз поклонилась и пошла к братьям.
– Ну что, принял? – Велю не терпелось.
– Принял.
– Вот и хорошо. Иди в огород, там мамкам помощь нужна. Власу мы сами всё расскажем.
А вечером батрачку снова позвал хозяин.
Также сидел Влас за столом, и стояли вокруг Мелешка с сыновьями. На печке чем-то шуршала бабка.
– Седун пироги взял? – хозяин был мрачнее зимнего неба и смотрел тяжело.
– Взял, – голос дрогнул мимо воли.
– При тебе их ел?
– Нет, – от волнения Вешка перешла на шёпот.
– Что б его волки задрали!
– Молчи, дура! – Влас стукнул кулаком по столу и старшуха сразу замолкла. Хозяин снова взглянул на батрачку. – Иди коров проверь и сена им задай.
Вешка как могла тихо и быстро поторопилась к выходу. От спешки под окном батрачка споткнулась, припала на правую ногу, и в этот момент в хате снова заговорили.
– Отродье поганое… Ничто его не берёт! – у Мелешки даже шёпотом получалось повизгивать.
– Седуны же Полоза дети, может им это как лакомство, – Вель.
– Седуны мрут, как и честные люди, то известно, – рассудительный Сашко.
– Так может, от холодного железа мрут, а от яда нет! – снова повизгивание.
Яда?
– Вот что… – заговорил Влас, и все замолкли. – Нам потому это и доверили, что на вилы седуна поднимать охочих нет. Но, видно, придётся. Значит так, завтра ещё пирогов ему спечёшь. Да чтоб наверняка! Если не поможет, к мужикам пойду. Всё равно эту погань убирать надо.
Шуршащая пыльная темнота курятника этой ночью была чужой и неуютной. Перебирая пальцами невидимые колоски и травинки, Вешка дивилась гулкой пустоте в голове и раз за разом вспоминала невольно подслушанные под окном слова. И дивилась уже тому, как много сил требуется, чтобы вызвать эти воспоминания. И как легко растворяются те слова, если не думать о них. Понять же услышанное не получалось вовсе.
Яд.
Значит, и собака бы?
Своими руками ведь поднесла. С поклоном.
В предсонном мареве смешались пирожки, белена, суровое лицо Власа, визг Мелешки. А сквозь эту муть на Вешку смотрел седун с почему-то змеиными глазами. Видно, и правда Полозов сын…
А наутро Вешка несла в руке лукошко мягкой, тёплой, сладкой отравы и думала, что больше никогда пирогов съесть не сможет.
Братья остановились за пару шагов до деревенских ворот.
– Вешка, сегодня мы с тобой поближе подойдём. Надо, чтобы седун при тебе угощенья попробовал. Мамка думает, что брезгует он им. И встань так, чтоб мы тоже это видели.
Сашок говорил твёрдо, пытаясь держаться как Влас, только Влас никогда батрачке-нахлебнице причин своих не объяснял. За спиной брата переминался с ноги на ногу Вель. И казалось Вешке, что враньём от парней несёт за версту.
– Ну! Пошли уже, – Вель, как всегда, торопился.
Верно, и от неё теперь ложью пахнет. Неужто сын Полоза не почует? Наверняка он ещё и вчера выкинул пирожки. Может, и ушёл уже?
От ворот было видно, что седун остался на месте.
Мужик присел у небольшого кострища, пытаясь развести огонь. Из шалашика хвороста уже поднимась тонкая струйка дыма. Вешку всё сильнее тянуло вернуться в деревню, но за спиной стояли братья… Да и пусть! Ей и так уходить со дня на день. Только Мелешка напечёт ещё пирогов, или Влас соберёт мужиков…
– Что стоишь, девка? Вновь с дарами деревенскими пришла?
Седун перевёл взгляд с костра на батрачку, и она невольно вздрогнула. Померещилось, что в человечьих глазах зеницы были щёлками как у змей.
– Чего молчишь? Онемела со вчера?
Вешка глянула через плечо на братьев. Нужно как-то сказать седуну…
– День вам добрый, – батрачка поклонилась и подошла ближе. – По сердцу ли пирожки… оказались?
– Дюже сладкие, – седун усмехнулся в густые усы.
А вчера вроде мясом от корзинки пахло. Вешка ещё раз глянула на братьев. Вель показал рукой ей подвинуться. Батрачка послушно сделала шаг в сторону.
– Чего они там торчат? – седун встал и с усмешкой посмотрел за спину Вешки. – Свидетельствуют, значит? Ну, давай свои пирожки!
И забрал корзинку из ослабшей вдруг руки.
– Только…
Надо сказать!
– А сегодня ещё румянее! Ну глядите, любо мне угощение ваше! – седун махнул братьям пирожком и откусил половину.
– Т-только…
– Что ещё?
Вешка смотрела на оставшуюся в руке седуна половину и не могла выдавить из себя ни слова.
– Иди к своим. Ты уже всё сделала.
Мужчина отвернулся и пошёл к немногочисленным пожиткам.
И Вешка пошла. И шла по деревне, как много раз до этого. И работала на подворье. А вечером, забирая остатки хозяйского обеда, услышала визги Мелешки со средней жонкой и поняла, что седун по-прежнему жив и не ушёл. Хоть и положили в пирожки столько яду, что лошадь бы скопытилась.
Тихое шуршание раздалось после того, как Вешка закончила свою скромную трапезу на сеновале. Куры сразу зашебуршились. Свесившись, в свете заходящего солнца из приоткрытой двери Вешка увидела толстый чёрный шнурок, медленно ползущий вдоль стены. Полоз на ночь глядя погулять вышел. Знали б хозяева про этого сына Великого Змея, тоже давно б уже прибили. А за что? Животина мирная. С пониманием животина. Не чета добрым людям.
Первые петухи встретили утро без Вешки. Батрачка и сама не могла понять, как проспала дойку, выгон и чуть ли не полжизни. И никто не пришёл отходить хворостиной нерадивую работницу? Курей тоже не выпустили. Вот это встревожило – что ж случилось, что про скотину забыли?!
Наскоро одевшись в уличное, задав курям воды и корму и выпустив их наконец в светлый мир, Вешка заторопилась в хлев. На неясный гул из-за хаты батрачка обратила внимание лишь на полпути. А шумели аж за воротами. Повизгивала Мелешка с ещё парой баб, гудели мужики, и всё это складывалось в отзвук беды. Под не по-осеннему чистым голубым небом в свете яркого солнца деревня собиралась мстить страшному непонятному злу.
– Значит так! – будто в своей хате зычным голосом Влас угомонил разом всю толпу. – Всё решили, значит, пошли!
– Пошли!
– Змеюка!
– … детей губить!
– Нет!
Никто не услышал.
– Не… Не надо!
Бодро двинувшиеся к выходу из деревни мужики даже не остановились, а вот Мелешка обернулась.
– Чего орёшь?!
– Не… Не надо так… – от страха свело горло.
– Отродье полозово защищаешь?! Бабы, глядите! Защитница нашлась. Он наших детей из дома утащить хочет!
– Но он же ничего не сделал, – страшно было до одури, но говорила будто не она, не Вешка. Она не смогла бы смотреть прямо в глаза безумным бабам. И не сбежать бы не смогла. Но стояла!
– Нашими молитвами!
– Вот паскуда! – Улья выступила вперёд из толпы, а бабы забухтели, заволновались. – Змия защищает!
– … пришлая…
– … беспутная…
– Парням голову заморочила…
– Змеюка ты подколодная, мы ж тебя как родную приняли! – Вилья. Это лишь бы потявкать.
– Сейчас мы тебя научим, не всё Мелешке мучиться!
Кто сказал те слова, Вешка уже не заметила, глядя, как Мелешка шагает к ней с какой-то тяпкой в руках. Вот стояли перед ней обычные бабы, но даже знакомая не первый год хозяйка смотрелась теперь не добрым человеком, а диким зверем, перевёртышем. Перед этими чужими мордами снова проснулась трусливая батрачка, попыталась сбежать, но Мелешка была уже рядом. Сильная лапа схватила за руку, бросила на землю. Гнев стаи был страшен.
В нижнем сеновале курника бродили и квохтали несушки.
– Шух! Шух! Идите, глупые…
Бабка Палашка подошла к прикрытой старой холстиной батрачке и с кряхтением опустилась на колени.
– Научили тебя, девка… Научили.
Костлявые руки аккуратно сдвинули холстину.
– Сейчас всё-ё вылечим.
Старуха проверяла повязки, обмывала принесённым отваром ссадины, стараясь не задевать руки, затянутые в лубки.
– Всё вылечим…
Вешка аккуратно глотала холодную тюрю. И даже от этого было больно.
– Кушай, девка… Кушай.
Бабка заботилась о ней, как мать в пору той самой “рябой” болезни.
– Уходить тебе, девка, надо.
Почему её просто не вынесли за деревенский забор, Вешка так и не узнала. Говорить было тяжело, а бабка сама не рассказывала. Но ясное дело, долго терпеть её тут не станут.
– Через седмицу и пойдёшь.
Пойдёт. Или поползёт. Даже если бы Влас разрешил, остаться тут Вешка не захотела бы. Хоть седуна мужики так и не забили. Бабка Палашка сказала, не оказалось его под сосной.
Ведро звонко ударилось о тёмную блестящую поверхность, зачерпнуло и пошло ко дну.
Вешка поудобнее перехватила длинный деревянный крюк и потянула ведро обратно на поверхность. Вязкая темнота нехотя отпустила добычу. Плеснув себе на ноги, девушка переставила ведро с бортика сруба на специально пристроенную рядом лавочку и взялась за второе.
Коромысло давило на плечо, а в деревню мимо пары брошенных хат вела крутая глиняная тропка. Идти и идти.
– Мужа нет, мамка не рада! Вешку никому не надо! – Прашкин сын подтянулся на заборе и завёл свою лягушачью песню, стоило лишь показаться в начале улицы. Главный заводила и не в засаде, даже странно.
Причина для засад в глухой деревне среди лесских болот появилась с первыми осенними листьями. Девки да парни ещё не успели понять, что остались считаные дни до свадебной поры, а к приметной сосне близ входа в деревню пришёл седун. И сел под той сосной. Да так, что и дураку стало ясно – он здесь надолго.
Мелешка в тот день возмущалась да квохтала. Дядька Влас терпел, терпел, да как гаркнул на старшуху свою! Сказал работать идти, да детям велел к сосне не ходить – вдруг уведёт. Мелешка ухмыльнулась и сказала, что Вешке к седуну прогуляться в самый раз было бы, а дядька на это кулаком по столу ударил. Сказал, что Вешка уж не дитя и даже не девица (семнадцатый год – верный перестарок), но всё ж велел туда не соваться. И к колодцу главному, куда тропа мимо той сосны ведёт, не ходить. Всё-таки батрачка весь скотный двор на себе тянула, а просила крохи. Жалко такую работницу терять.
Только когда родительское слово малышне мешало? Первую седмицу-то ещё побаивались, во вторую полезли в засаде сидеть. Батьки лупили, но толку не было.
Вешка аккуратно поставила на скамейку у калитки вёдра. Спину тянуло нещадно.
– Батрачка! Иди курник чистить, курей скоро кормить уже!
Вилья даром что самая младшая жонка, а командовать горазда.
– Иду, хозяйка!
– Торопись давай! И вёдра занеси!
Коромысло отправилось на место в сенях, вёдра – в дом к печи, а Вешка – к курям.
– Что, бродяжка, до семьи пришла? – светлокосая Любава как раз шла к огороду. Старшая (из живущих сейчас в отчем доме) дочка Власа четырнадцати лет невестилась в эту осень, потому работу поручали ей полегче. А от лишнего времени хороших мыслей в её голове не прибавлялось.
Вешка промолчала и взялась за скребок для насеста.
А чем куры не семья? По тёплому времени батрачке велели ночевать под крышей курника на сене, так что несушки ей были ближе родных.
Вешке было столько же лет, сколько Любаве, когда родной отец со старшей жонкой её из дому попросили. Сразу как стало ясно, что ни в своей деревне, ни в соседних никому она не приглянулась. Иное было б странно после болезни, оставившей Вешке рябое с уродливыми шрамиками лицо на память. Вот и не захотели приживалку терпеть, пусть и могла она по хозяйству работать – помощников у них и так полные лавки были.
Вешка подхватила ведро с куриным навозом и потащила его за огород на куряковую кучу.
Хорошо хоть получилось батрачкой место найти. С дядькой Власом ей повезло. Иные беспутную (а какую ещё из дома выгонят?) безродную девку и взглядом обходили, а дядька даже под крышу пустил. Хоть и платил немного. Подъедать за семьёй разрешал.
У навозной кучи в траве грелся на солнце толстый уж с лоснящейся чешуёй и приметным шрамом у головы.
– Жаришься, Великий Полоз? – этот уж жил в курнике у общей с домом стенки. Курят он не таскал, потому Вешка его и не гоняла. Всё живая тварюшка, с которой поговорить можно.
Уж даже хвостом не шевельнул.
– Смотрите не попадитесь, навозный царь!
Вешка подхватила пустое ведро и поспешила обратно – работы до заката хватает.
***
Девичьи посиделки в эту седьмицу проходили в хате Власа. Вешка помогла Любаве с подготовкой, а после забилась в дальний угол со своим шитьём. Да так удачно, что замечали её даже не со второго взгляда.
За старшую сегодня была бабка Палашка – Власова мать. Значит, быть нынче интересным историям да басням.
– Бабушка, а сказка сегодня будет? – Веля десяти лет послушно сложила ручки на коленках и состроила умильную рожицу.
И конечно же, просили про седуна. Бабка не хотела который раз одно и то же рассказывать, но девки всё равно уговорили. И опять Вешка слушала, что седуна сложно отличить от доброго человека, потому что виду он может быть любого. Что появляются они на дорогах с первым осенним холодком. Узнать седуна можно по особым бусинам на посохе или по золоту на теле, которое они ото всех скрывают. Что заговаривают и уводят детей. Что седуны – дети Великого Полоза, который за добычей их посылает.
Подземного Змия люд не особо привечает. Уважает, но боится. А потому пакостит тишком в том, что его внимания вроде бы стоить не должно. Змей вот гоняют, а то и лопатой зарубить могут. Хоть и знает каждый с детских лет, что лучше того же ужа мышей никто не давит, а значит, есть от них польза.
Вешка нахмурилась – уже не первый день тревожила её судьба чешуйчатого друга из курника. Коли попадётся кому, точно зарубят.
Было уютно, но сказка быстро закончилась. И начались сплетни. И про Вешку с деревенскими парнями тоже. Если б она такая гулящая была, как они сказывают, пузатая ходила бы без перерыва!
– Вешка, ты б суму дорожную собирать начинала, – бабка смотрела глазами старой козы. – Влас добрый, конечно, но блуда при невестящейся дочери не потерпит.
Пробиравшаяся мимо старухи Вешка молча поклонилась и шмыгнула дальше.
А поутру, когда самое важное девушка уже переделала, её позвал хозяин.
***
– Вот, бери и отнеси седуну.
Влас кивнул на корзину с пирогами, стоявшую на столе.
– Что б ему сладко было!
– Мелешка! – от окрика Власа вздрогнула не только Мелешка, но и младшие жонки, и стоявшие тут же старшие сыновья из неженатых.
Влас опять посмотрел на батрачку.
– Бери и неси. От всей деревни угощение. Сашок с Велем тебя проводят, мало ли что.
Неужели думают отдариться? Вешке не верилось, что седун после пирожков оставит деревню в покое, но корзину взяла – перед хозяином выделываться не стоит.
По деревне Вешка шла будто под стражей. Парни были младше батрачки, но статью в отца уродились, такие же бугаи.
– Бродяжка, стой! – окликнул Вель и остановился у забора крайней Прасковьиной хаты. Мелкая брехливая собака (один в один хозяйка) заходилась звонким лаем.
– Угостим? Может, заткнётся…
– Не, – Сашок пирожка пожалел. – Отец ругаться будет.
– Это верно… Пошли, бродяжка!
Седун был на своём месте. Вешка старалась не пялиться, но было любопытно. Есть ли то самое золотое пятно? Но на ладонях и лице ничего такого не было. Нестарый мужик с обычными коричневыми глазами смотрел с хитрецой.
Парни остановились ещё у ворот деревни, потому говорить Вешке пришлось самой. Поклонилась она в пояс и сказала:
– Вот вам, мил человек, пирожки от нашей деревни. Не побрезгуйте угощеньицем.
– Спаси-ибо… Значит, решили с пряников начать?
Седун смотрел остро, будто Вешка камень за пазухой прятала. Батрачка решила привычно промолчать. Ещё раз поклонилась и пошла к братьям.
– Ну что, принял? – Велю не терпелось.
– Принял.
– Вот и хорошо. Иди в огород, там мамкам помощь нужна. Власу мы сами всё расскажем.
А вечером батрачку снова позвал хозяин.
Также сидел Влас за столом, и стояли вокруг Мелешка с сыновьями. На печке чем-то шуршала бабка.
– Седун пироги взял? – хозяин был мрачнее зимнего неба и смотрел тяжело.
– Взял, – голос дрогнул мимо воли.
– При тебе их ел?
– Нет, – от волнения Вешка перешла на шёпот.
– Что б его волки задрали!
– Молчи, дура! – Влас стукнул кулаком по столу и старшуха сразу замолкла. Хозяин снова взглянул на батрачку. – Иди коров проверь и сена им задай.
Вешка как могла тихо и быстро поторопилась к выходу. От спешки под окном батрачка споткнулась, припала на правую ногу, и в этот момент в хате снова заговорили.
– Отродье поганое… Ничто его не берёт! – у Мелешки даже шёпотом получалось повизгивать.
– Седуны же Полоза дети, может им это как лакомство, – Вель.
– Седуны мрут, как и честные люди, то известно, – рассудительный Сашко.
– Так может, от холодного железа мрут, а от яда нет! – снова повизгивание.
Яда?
– Вот что… – заговорил Влас, и все замолкли. – Нам потому это и доверили, что на вилы седуна поднимать охочих нет. Но, видно, придётся. Значит так, завтра ещё пирогов ему спечёшь. Да чтоб наверняка! Если не поможет, к мужикам пойду. Всё равно эту погань убирать надо.
***
Шуршащая пыльная темнота курятника этой ночью была чужой и неуютной. Перебирая пальцами невидимые колоски и травинки, Вешка дивилась гулкой пустоте в голове и раз за разом вспоминала невольно подслушанные под окном слова. И дивилась уже тому, как много сил требуется, чтобы вызвать эти воспоминания. И как легко растворяются те слова, если не думать о них. Понять же услышанное не получалось вовсе.
Яд.
Значит, и собака бы?
Своими руками ведь поднесла. С поклоном.
В предсонном мареве смешались пирожки, белена, суровое лицо Власа, визг Мелешки. А сквозь эту муть на Вешку смотрел седун с почему-то змеиными глазами. Видно, и правда Полозов сын…
А наутро Вешка несла в руке лукошко мягкой, тёплой, сладкой отравы и думала, что больше никогда пирогов съесть не сможет.
Братья остановились за пару шагов до деревенских ворот.
– Вешка, сегодня мы с тобой поближе подойдём. Надо, чтобы седун при тебе угощенья попробовал. Мамка думает, что брезгует он им. И встань так, чтоб мы тоже это видели.
Сашок говорил твёрдо, пытаясь держаться как Влас, только Влас никогда батрачке-нахлебнице причин своих не объяснял. За спиной брата переминался с ноги на ногу Вель. И казалось Вешке, что враньём от парней несёт за версту.
– Ну! Пошли уже, – Вель, как всегда, торопился.
Верно, и от неё теперь ложью пахнет. Неужто сын Полоза не почует? Наверняка он ещё и вчера выкинул пирожки. Может, и ушёл уже?
От ворот было видно, что седун остался на месте.
Мужик присел у небольшого кострища, пытаясь развести огонь. Из шалашика хвороста уже поднимась тонкая струйка дыма. Вешку всё сильнее тянуло вернуться в деревню, но за спиной стояли братья… Да и пусть! Ей и так уходить со дня на день. Только Мелешка напечёт ещё пирогов, или Влас соберёт мужиков…
– Что стоишь, девка? Вновь с дарами деревенскими пришла?
Седун перевёл взгляд с костра на батрачку, и она невольно вздрогнула. Померещилось, что в человечьих глазах зеницы были щёлками как у змей.
– Чего молчишь? Онемела со вчера?
Вешка глянула через плечо на братьев. Нужно как-то сказать седуну…
– День вам добрый, – батрачка поклонилась и подошла ближе. – По сердцу ли пирожки… оказались?
– Дюже сладкие, – седун усмехнулся в густые усы.
А вчера вроде мясом от корзинки пахло. Вешка ещё раз глянула на братьев. Вель показал рукой ей подвинуться. Батрачка послушно сделала шаг в сторону.
– Чего они там торчат? – седун встал и с усмешкой посмотрел за спину Вешки. – Свидетельствуют, значит? Ну, давай свои пирожки!
И забрал корзинку из ослабшей вдруг руки.
– Только…
Надо сказать!
– А сегодня ещё румянее! Ну глядите, любо мне угощение ваше! – седун махнул братьям пирожком и откусил половину.
– Т-только…
– Что ещё?
Вешка смотрела на оставшуюся в руке седуна половину и не могла выдавить из себя ни слова.
– Иди к своим. Ты уже всё сделала.
Мужчина отвернулся и пошёл к немногочисленным пожиткам.
И Вешка пошла. И шла по деревне, как много раз до этого. И работала на подворье. А вечером, забирая остатки хозяйского обеда, услышала визги Мелешки со средней жонкой и поняла, что седун по-прежнему жив и не ушёл. Хоть и положили в пирожки столько яду, что лошадь бы скопытилась.
Тихое шуршание раздалось после того, как Вешка закончила свою скромную трапезу на сеновале. Куры сразу зашебуршились. Свесившись, в свете заходящего солнца из приоткрытой двери Вешка увидела толстый чёрный шнурок, медленно ползущий вдоль стены. Полоз на ночь глядя погулять вышел. Знали б хозяева про этого сына Великого Змея, тоже давно б уже прибили. А за что? Животина мирная. С пониманием животина. Не чета добрым людям.
***
Первые петухи встретили утро без Вешки. Батрачка и сама не могла понять, как проспала дойку, выгон и чуть ли не полжизни. И никто не пришёл отходить хворостиной нерадивую работницу? Курей тоже не выпустили. Вот это встревожило – что ж случилось, что про скотину забыли?!
Наскоро одевшись в уличное, задав курям воды и корму и выпустив их наконец в светлый мир, Вешка заторопилась в хлев. На неясный гул из-за хаты батрачка обратила внимание лишь на полпути. А шумели аж за воротами. Повизгивала Мелешка с ещё парой баб, гудели мужики, и всё это складывалось в отзвук беды. Под не по-осеннему чистым голубым небом в свете яркого солнца деревня собиралась мстить страшному непонятному злу.
– Значит так! – будто в своей хате зычным голосом Влас угомонил разом всю толпу. – Всё решили, значит, пошли!
– Пошли!
– Змеюка!
– … детей губить!
– Нет!
Никто не услышал.
– Не… Не надо!
Бодро двинувшиеся к выходу из деревни мужики даже не остановились, а вот Мелешка обернулась.
– Чего орёшь?!
– Не… Не надо так… – от страха свело горло.
– Отродье полозово защищаешь?! Бабы, глядите! Защитница нашлась. Он наших детей из дома утащить хочет!
– Но он же ничего не сделал, – страшно было до одури, но говорила будто не она, не Вешка. Она не смогла бы смотреть прямо в глаза безумным бабам. И не сбежать бы не смогла. Но стояла!
– Нашими молитвами!
– Вот паскуда! – Улья выступила вперёд из толпы, а бабы забухтели, заволновались. – Змия защищает!
– … пришлая…
– … беспутная…
– Парням голову заморочила…
– Змеюка ты подколодная, мы ж тебя как родную приняли! – Вилья. Это лишь бы потявкать.
– Сейчас мы тебя научим, не всё Мелешке мучиться!
Кто сказал те слова, Вешка уже не заметила, глядя, как Мелешка шагает к ней с какой-то тяпкой в руках. Вот стояли перед ней обычные бабы, но даже знакомая не первый год хозяйка смотрелась теперь не добрым человеком, а диким зверем, перевёртышем. Перед этими чужими мордами снова проснулась трусливая батрачка, попыталась сбежать, но Мелешка была уже рядом. Сильная лапа схватила за руку, бросила на землю. Гнев стаи был страшен.
***
В нижнем сеновале курника бродили и квохтали несушки.
– Шух! Шух! Идите, глупые…
Бабка Палашка подошла к прикрытой старой холстиной батрачке и с кряхтением опустилась на колени.
– Научили тебя, девка… Научили.
Костлявые руки аккуратно сдвинули холстину.
– Сейчас всё-ё вылечим.
Старуха проверяла повязки, обмывала принесённым отваром ссадины, стараясь не задевать руки, затянутые в лубки.
– Всё вылечим…
Вешка аккуратно глотала холодную тюрю. И даже от этого было больно.
– Кушай, девка… Кушай.
Бабка заботилась о ней, как мать в пору той самой “рябой” болезни.
– Уходить тебе, девка, надо.
Почему её просто не вынесли за деревенский забор, Вешка так и не узнала. Говорить было тяжело, а бабка сама не рассказывала. Но ясное дело, долго терпеть её тут не станут.
– Через седмицу и пойдёшь.
Пойдёт. Или поползёт. Даже если бы Влас разрешил, остаться тут Вешка не захотела бы. Хоть седуна мужики так и не забили. Бабка Палашка сказала, не оказалось его под сосной.
