Квакша к тому уже ухохатывалась по-жабьи.
- И как? Догнал?
- Я схоронился в сундуке. А к ночи, когда выполз, голодный, дрожащий, на свет Божий, дядька уж остыл – отходчив был.
- А рында?
- А перед рындой потом винился-каялся слезно. Тот едва головы не лишился – вину всю на себя принял. Но к радости, правда открылась, и рынду даже в службе почествовали.
Так они и шли по хоромам: царевич и квакша. Служки лишь украдкой выглядывали вослед, да сердобольные бабы истово крестились: квакает лягуха, а царевич знай себе гутарит ей нечто, да подхихикивает – совсем, бедный, умом тронулся.
Тем временем, дошли до огромной палаты, заваленной затейливыми сундуками на резных ножках, да зеркалами, ко стенам привалились картины в тяжелых золоченых рамах – все сплошь голые сисястые бабы томно купались в водопадах, а вокруг охаживали мужики рогатые с козлиными ногами, да подносили кубки дорогие.
- Тьфу, срамота какая! – плюнула квакша.
- И то, - согласился царевич. – Прынцы заморские одаривают батюшку. Люди бают - в теремах у них этого добра на каждом углу смотри-любуйся. Ох, помнится, и досталось же нам, недорослям, когда дядька словил нас в этой палате…
Квакша уставилась на беломраморную статую героя с суровым челом и неприкрытым срамом.
- О…! – только и сумела квакнуть.
Царевич даже слегка опешил, переводя взгляд со статуи на жену, и обратно. Даже ревность колыхнула. Нахмурился.
- Зело неприлично царской невестке на чужой срам заглядываться.
Квакша сначала порозовела смущенно, а потом лукаво стрельнула глазищами на мужа:
- Предлагаешь своим похвалиться?
Настал черед Ивану смутиться. Молча ускорил шаги прочь, от греха подальше.
Вышли в сад. Сыпаные разноцветными камушками дорожки хитро бегали меж диковинных цветов, да затейливо стриженых деревьев. Среди благоуханных ветвей прятались уютные беседки и журчащие фонтаны.
- Батюшка особо выписывал заморского служку устраивать благолепный сад. Рукастый оказался - даже немчины дивятся, сказывают, де, у цесарей таких садов не найти.
Квакша присвистнула.
-Даже у моего папеньки такого не водится!
- Это на болоте, что ли? – гоготнул Иван.
- А то где же еще! – глупо захихикала квакша, прикусив язычок. – А время обеда, между прочим.
- Дело говоришь, жена. У меня идея! – Иван подмигнул, приложил палец к губам и воровато двинул в царский терем. Крадучись, свернули в людские. Запахло жареным. И точно – по огромной пристройке расползлась кухня. Возле раззявленных исполинских печей сновали отроки, чернавки таскали чугуны и ведра с сырой снедью, крепкие бабы месили квашню или ловко орудовали ухватами. А ведала за всем могучая, под стать печам, бабень – косая сажень в плечах. Хозяйка зычно покрикивала на кухонную челядь, а огромный тесак меж тем танцевал у нее в ручищах, кромсая в тонкую стружку капустный вилок.
- Сейчас я покажу тебе фокус, - зашептал царевич. – Ты обожди пока тут, не то конспирацию порушишь.
- Кого-кого? – только и успела квакнуть, как была аккуратно ссажена в темный уголок. Иван резво скинул царский кафтан, да облачился в сложенные близ кухонные ризы – ни дать ни взять челядин.
Едва кухонная хозяйка заприметила царевича, который старательно изображал из себя невзрачную тень, как суровое чело разгладилось, и она быстро ткнула в бок ближайшую бабу. Та понятливо кивнула и шустро кинулась в подклеть. Скоро вернулась обратно, позабыв плотно запереть дверь. Иван же, надвинув низко шапку, таясь по углам, отворачиваясь и являя прочие чудеса шпионского мастерства, перемещался все ближе к подклети. Челядь старательно не замечала, с особым рвением углубившись в работу. Наконец, цель достигнута, и царевич нырнул в подклеть. Шустрая баба меж тем метнулась и подтащила ближе огромный каравай, да отрезала лежать щедрую краюху. Вскоре Иван осторожно просочился обратно с ломтем копченого окорока, воровато огляделся, просиял на забытый хлеб и засеменил с ним прочь. Улыбок челяди он уже не видел, это удовольствие досталось единственному зрителю всего спектакля – квакше. Иван тем временем уже переоблачился обратно.
- Видала, как я их? – довольный и гордый.
- Ага, - квакша лыбилась во всю пасть. – И часто ты так?
- Ну… случается. И ни разу не поймали!
- Ты просто мастер-взломщик! С твоим талантом – у Кощея яйца воровать, - квакша веселилась.
- Надо будет – и Кощея уделаю.
- Типун тебе на язык!
- Эх, жена! Негоже над мужем насмехаться. Пойдем, я тебе кое-что интересное покажу!
Царская библиотека встретила их кладбищенской тишиной. Стеллажи под потолок были устроены на иноземный манер. К самым верхам была приставлена хитроумная лествица с колесами. Разновеликие фолианты благодушно наблюдали за странной парочкой, а Иван неспешно зашагал вдоль книжных рядов, с воодушевлением рассказывая об их обитателях, как о старых друзьях. Особо занимательных он вытаскивал на ладный столик и знакомил жену поближе, бережно перелистывая страницы.
- А вот эта – моя самая любимая! И для нее – особливое место, - Царевич подмигнул, подхватил книжку, небольшую размерами, и отправился куда-то в сторону. Как оказалось, поднялся на небольшую галерею, откуда стеклянная дверка на хранцузский манер вела на резной балконец. Иван кинул на балконец несколько подушек и удобно устроился с книгой на коленах, усадив квакшу на самую изукрашенную подушку подле, и бережно распахнул страницы. Красочные картинки повествовали о дальних неведомых странах.
- Гляди, жена, - Иван перелистнул страницу и ткнул пальцем в изукрашенную карту. – Тамо живут черные люди.
- Да быть не может!
Царевич же молча перелистнул еще одну страницу – квакша присвистнула.
- И правда черные! Поди, ночью из дому носа не кажут – дабы колесницей не зашибло.
- Один такой приезжал к батюшке, - зашептал Иван. – Уууу! Страшный, как черт – глазищи навыкат сверкают, губищи – во! Носище широк и приплюснут, словно придавил кто. Сам – огромен, любому рынде в темечко плюнет, да закутан в платье пестрое. Как зыркнул на нас, мелких, - долго бежали с воплем.
Жена хихикнула.
- А вот тут живут люди, которые всегда щурятся, - Иван опять перелистнул книгу.
- Ой! Погоди! А вот про таких я ведаю, только живут они в стране Долгой Ночи, там, где всегда снег. Да одеты в меха от макушки до пят.
- Просто похожи. Вон даже немца в кафтан обряди, и если издалека, да не особо приглядываться – тоже за человека сойдет.
Вдруг на страницу шлепнулся жирный кузнечик. Реакция лягушки не подкачала – Иван осекся и молча смотрел, как пару мгновений коленчатые лапки судорожно подергивались в пасти у благоверной, пока не исчезли с аппетитным чавканьем.
- Ну, вот и пообедали, - квакша умудрилась сыто рыгнуть, прикрывшись лапкой.
- Bon appetite.
- М?
- На здоровье, говорю.
- Так бы сразу и сказал. Я и без хранцузского верю, что не зазря гувернанты прутья об твой зад ломали. О! Солнце вечеру клонится. Пора мне, муж любезный. Пойдешь на батюшкин пир сам. Как начнут спрашивать, где, мол, жена – знай, отмалчивайся. А как услышишь стук, да гром – объяви – вот она, моя лягушонка, в своей коробчонке едет.
Не успел Иван и рта в ответ раскрыть, как квакша сиганула в цветущий сад.
Когда младший царевич робко сунулся в трапезный зал, там уже все были в сборе. На возвышении царский стол, одесную и ошуию царя-батюшки сидят уже братья с разодетыми невестками. Крылами простерты столы для именитых гостей. Посередь уже дудят-свирещают, да бренчат пестрые скоморохи.
Завидев Ивана, мерно гудящая толпа смолкла. Царь вопросительно поднял брови, а братья не преминули озвучить.
- Ну, где ж твоя жена, братец?
- Что ж пожадничал нам красоту ненаглядную показать? – это уже Андрей насмешливо подмигивает. – Подивились бы, как твоя лягушонка танцует, - верно, нет мастерицы ловчее подскакивать?
По залу зашелестели украдкие смешки. Невестки заулыбались, переглядываясь.
- Али пощадил наше самолюбие, дабы жена твоя красотою всех не затмила?
Гости уж откровенно стали посмеиваться, а невестки радостно похохатывать в голос.
- А ну цыц! – Царь стукнул по столу. – Будет вам всем лягушка!
В тишине Иван скоренько пробрался на свое место, так и не проронив ни слова, как велела жена.
Потихоньку снедь да вино делали дело, и про Ивана почти забыли, как вдруг громыхнуло где-то так, что подпрыгнула посуда, да взвизгнула какая-то впечатлительная баба.
- О! – в оглушительной тишине Ивана услышали едва ли не на кухне. – А вот и моя лягушонка в своей коробчонке едет.
- И как? Догнал?
- Я схоронился в сундуке. А к ночи, когда выполз, голодный, дрожащий, на свет Божий, дядька уж остыл – отходчив был.
- А рында?
- А перед рындой потом винился-каялся слезно. Тот едва головы не лишился – вину всю на себя принял. Но к радости, правда открылась, и рынду даже в службе почествовали.
Так они и шли по хоромам: царевич и квакша. Служки лишь украдкой выглядывали вослед, да сердобольные бабы истово крестились: квакает лягуха, а царевич знай себе гутарит ей нечто, да подхихикивает – совсем, бедный, умом тронулся.
Тем временем, дошли до огромной палаты, заваленной затейливыми сундуками на резных ножках, да зеркалами, ко стенам привалились картины в тяжелых золоченых рамах – все сплошь голые сисястые бабы томно купались в водопадах, а вокруг охаживали мужики рогатые с козлиными ногами, да подносили кубки дорогие.
- Тьфу, срамота какая! – плюнула квакша.
- И то, - согласился царевич. – Прынцы заморские одаривают батюшку. Люди бают - в теремах у них этого добра на каждом углу смотри-любуйся. Ох, помнится, и досталось же нам, недорослям, когда дядька словил нас в этой палате…
Квакша уставилась на беломраморную статую героя с суровым челом и неприкрытым срамом.
- О…! – только и сумела квакнуть.
Царевич даже слегка опешил, переводя взгляд со статуи на жену, и обратно. Даже ревность колыхнула. Нахмурился.
- Зело неприлично царской невестке на чужой срам заглядываться.
Квакша сначала порозовела смущенно, а потом лукаво стрельнула глазищами на мужа:
- Предлагаешь своим похвалиться?
Настал черед Ивану смутиться. Молча ускорил шаги прочь, от греха подальше.
Вышли в сад. Сыпаные разноцветными камушками дорожки хитро бегали меж диковинных цветов, да затейливо стриженых деревьев. Среди благоуханных ветвей прятались уютные беседки и журчащие фонтаны.
- Батюшка особо выписывал заморского служку устраивать благолепный сад. Рукастый оказался - даже немчины дивятся, сказывают, де, у цесарей таких садов не найти.
Квакша присвистнула.
-Даже у моего папеньки такого не водится!
- Это на болоте, что ли? – гоготнул Иван.
- А то где же еще! – глупо захихикала квакша, прикусив язычок. – А время обеда, между прочим.
- Дело говоришь, жена. У меня идея! – Иван подмигнул, приложил палец к губам и воровато двинул в царский терем. Крадучись, свернули в людские. Запахло жареным. И точно – по огромной пристройке расползлась кухня. Возле раззявленных исполинских печей сновали отроки, чернавки таскали чугуны и ведра с сырой снедью, крепкие бабы месили квашню или ловко орудовали ухватами. А ведала за всем могучая, под стать печам, бабень – косая сажень в плечах. Хозяйка зычно покрикивала на кухонную челядь, а огромный тесак меж тем танцевал у нее в ручищах, кромсая в тонкую стружку капустный вилок.
- Сейчас я покажу тебе фокус, - зашептал царевич. – Ты обожди пока тут, не то конспирацию порушишь.
- Кого-кого? – только и успела квакнуть, как была аккуратно ссажена в темный уголок. Иван резво скинул царский кафтан, да облачился в сложенные близ кухонные ризы – ни дать ни взять челядин.
Едва кухонная хозяйка заприметила царевича, который старательно изображал из себя невзрачную тень, как суровое чело разгладилось, и она быстро ткнула в бок ближайшую бабу. Та понятливо кивнула и шустро кинулась в подклеть. Скоро вернулась обратно, позабыв плотно запереть дверь. Иван же, надвинув низко шапку, таясь по углам, отворачиваясь и являя прочие чудеса шпионского мастерства, перемещался все ближе к подклети. Челядь старательно не замечала, с особым рвением углубившись в работу. Наконец, цель достигнута, и царевич нырнул в подклеть. Шустрая баба меж тем метнулась и подтащила ближе огромный каравай, да отрезала лежать щедрую краюху. Вскоре Иван осторожно просочился обратно с ломтем копченого окорока, воровато огляделся, просиял на забытый хлеб и засеменил с ним прочь. Улыбок челяди он уже не видел, это удовольствие досталось единственному зрителю всего спектакля – квакше. Иван тем временем уже переоблачился обратно.
- Видала, как я их? – довольный и гордый.
- Ага, - квакша лыбилась во всю пасть. – И часто ты так?
- Ну… случается. И ни разу не поймали!
- Ты просто мастер-взломщик! С твоим талантом – у Кощея яйца воровать, - квакша веселилась.
- Надо будет – и Кощея уделаю.
- Типун тебе на язык!
- Эх, жена! Негоже над мужем насмехаться. Пойдем, я тебе кое-что интересное покажу!
Царская библиотека встретила их кладбищенской тишиной. Стеллажи под потолок были устроены на иноземный манер. К самым верхам была приставлена хитроумная лествица с колесами. Разновеликие фолианты благодушно наблюдали за странной парочкой, а Иван неспешно зашагал вдоль книжных рядов, с воодушевлением рассказывая об их обитателях, как о старых друзьях. Особо занимательных он вытаскивал на ладный столик и знакомил жену поближе, бережно перелистывая страницы.
- А вот эта – моя самая любимая! И для нее – особливое место, - Царевич подмигнул, подхватил книжку, небольшую размерами, и отправился куда-то в сторону. Как оказалось, поднялся на небольшую галерею, откуда стеклянная дверка на хранцузский манер вела на резной балконец. Иван кинул на балконец несколько подушек и удобно устроился с книгой на коленах, усадив квакшу на самую изукрашенную подушку подле, и бережно распахнул страницы. Красочные картинки повествовали о дальних неведомых странах.
- Гляди, жена, - Иван перелистнул страницу и ткнул пальцем в изукрашенную карту. – Тамо живут черные люди.
- Да быть не может!
Царевич же молча перелистнул еще одну страницу – квакша присвистнула.
- И правда черные! Поди, ночью из дому носа не кажут – дабы колесницей не зашибло.
- Один такой приезжал к батюшке, - зашептал Иван. – Уууу! Страшный, как черт – глазищи навыкат сверкают, губищи – во! Носище широк и приплюснут, словно придавил кто. Сам – огромен, любому рынде в темечко плюнет, да закутан в платье пестрое. Как зыркнул на нас, мелких, - долго бежали с воплем.
Жена хихикнула.
- А вот тут живут люди, которые всегда щурятся, - Иван опять перелистнул книгу.
- Ой! Погоди! А вот про таких я ведаю, только живут они в стране Долгой Ночи, там, где всегда снег. Да одеты в меха от макушки до пят.
- Просто похожи. Вон даже немца в кафтан обряди, и если издалека, да не особо приглядываться – тоже за человека сойдет.
Вдруг на страницу шлепнулся жирный кузнечик. Реакция лягушки не подкачала – Иван осекся и молча смотрел, как пару мгновений коленчатые лапки судорожно подергивались в пасти у благоверной, пока не исчезли с аппетитным чавканьем.
- Ну, вот и пообедали, - квакша умудрилась сыто рыгнуть, прикрывшись лапкой.
- Bon appetite.
- М?
- На здоровье, говорю.
- Так бы сразу и сказал. Я и без хранцузского верю, что не зазря гувернанты прутья об твой зад ломали. О! Солнце вечеру клонится. Пора мне, муж любезный. Пойдешь на батюшкин пир сам. Как начнут спрашивать, где, мол, жена – знай, отмалчивайся. А как услышишь стук, да гром – объяви – вот она, моя лягушонка, в своей коробчонке едет.
Не успел Иван и рта в ответ раскрыть, как квакша сиганула в цветущий сад.
Когда младший царевич робко сунулся в трапезный зал, там уже все были в сборе. На возвышении царский стол, одесную и ошуию царя-батюшки сидят уже братья с разодетыми невестками. Крылами простерты столы для именитых гостей. Посередь уже дудят-свирещают, да бренчат пестрые скоморохи.
Завидев Ивана, мерно гудящая толпа смолкла. Царь вопросительно поднял брови, а братья не преминули озвучить.
- Ну, где ж твоя жена, братец?
- Что ж пожадничал нам красоту ненаглядную показать? – это уже Андрей насмешливо подмигивает. – Подивились бы, как твоя лягушонка танцует, - верно, нет мастерицы ловчее подскакивать?
По залу зашелестели украдкие смешки. Невестки заулыбались, переглядываясь.
- Али пощадил наше самолюбие, дабы жена твоя красотою всех не затмила?
Гости уж откровенно стали посмеиваться, а невестки радостно похохатывать в голос.
- А ну цыц! – Царь стукнул по столу. – Будет вам всем лягушка!
В тишине Иван скоренько пробрался на свое место, так и не проронив ни слова, как велела жена.
Потихоньку снедь да вино делали дело, и про Ивана почти забыли, как вдруг громыхнуло где-то так, что подпрыгнула посуда, да взвизгнула какая-то впечатлительная баба.
- О! – в оглушительной тишине Ивана услышали едва ли не на кухне. – А вот и моя лягушонка в своей коробчонке едет.
