- Нашла я тебе вадмалувую рубаху, штаны мои старые и материн фельдр. Эдда подберёт тебе что – нибудь на ноги и накормит. А теперь - брысь переодеваться. Эдда, проводи её.
… - Ничего, ничего, привыкнешь, плакать перестанешь, - Эдда зашивала разорванный рукав хозяйской рубахи и одновременно подливала молоко девушке в кружку. – Выпей, согрейся, я его специально для тебя подогрела.
Эдда мало походила на свейку, скорее на корелку. Она могла говорить и делать что – то одновременно. С хозяевами Эдда говорила немного насмешливо и холодно, всегда спокойно и безразлично, однако, к Гореславе она благоволила, была с ней даже ласкова.
Кроме неё в доме прислуживала глухая Норма, которая редко появлялась на кухне и выполняла всю чёрную работу.
Наумовна с удовольствием выпила ещё молока и посмотрела на огромное медное блюдо, висевшее над очагом.
- Значит, родные тебя Гореславой кликали.
Девушка кивнула и спрятала лицо в мокрых волосах.
- А хозяин Герслой назвал. Ты его пойми, имя у тебя мудрёное, не всяки произнесёт. Не обижайся.
- Я и не обижаюсь, только не будет мне здесь житья.
- Почему же? Хозяева добрые, а хозяйская дочь только с виду такая важная, а на самом деле она даже Вьяна пожалеет, если его хозяин ударит.
- А кто этот Вьян?
- Пёс наш. Стар он уже, под ногами вертится, а пользы от него нет. Ну, согрелась?
- Согрелась.
- Иди теперь в конюшню, дай лошадям сена и приходи к Гевьюн. Она скажет, что делать.
Когда Гореслава входила в конюшню, она чуть не столкнулась с коротко стриженным корелом в старом сером кафтане. Он посторонился, давая ей дорогу. « Какой молчаливый», - подумала девушка.
В конюшне пахло сеном и лошадьми, которых было пять, и все крепкие, длинногривые. Гореслава быстро отыскала сено и принялась кормить лошадей. Один жеребец, чёрно – пегий с широкими ноздрями, попытался укусить её за руку; девушка отшатнулась и рассыпала сено. Она бросилась собирать его и снова увидела корела.
- Что ж так с сеном – то поступила, - засмеялся он. – Гвен всегда кусается, когда дует сивер. Да как зовут тебя, красавица? Меня Даном кличут.
- А меня родные Гореславой назвали, а здесь Герслой кличут.
- В полон попала?
- Не уберегли Боги.
- А я у Гаральда холопом пятый год.
- И ни разу бежать не пытался?
- Пытался. Три раза убегал, три раза ловили; хозяин по спине плёткой прохаживался. А теперь привык. Лучше с лошадьми спать, в тепле и сытости, чем с собаками битым под поветью.
- А я с рабской жизнью не свыкнусь, убегу и не найдут.
- Куда убежишь? Тропинок лесных ты не знаешь, и зима в дверь стучит. Живи себе, поживай, может, на волю отпустят.
- И веришь, что так жить можно?
- Нельзя, да приходится. Гаральд к рабам и пленникам добр; у него жизнь сладкой покажется, коли у Сигурда горя хлебнёшь. Месяца четыре всего прошло, как велел он пленных новогородцев убить за то, что те товарами своими поделиться не захотели.
Дан сам дал сена Гвену и ушёл куда – то.
На пороге дома Гореслава встретила Эймунду. Она была уже в другом киртеле и с затейливым ожерельем на шее.
- Герсла, ты уже знаешь Дана?
- Знаю.
- Вели ему заседлать Рамтеру. А ты помоги Эдде. Когда вернусь, поговорю с тобой.
Гордо держала голову свейка, как хозяйка говорила со служанкой. И вскоре поняла Наумовна почему: красавицу Эймунду ждали два молодых свея на могучих конях. Быстро уехала со двора Гаральдова дочь, словно облачко под дуновением ветерка, растворилась в холодном осеннем небе.
… Весь день Гореслава хлопотала подле Эдды: помогала ей еду готовить да посуду мыть, а вечером, делами уморённая, у очага на шкуре заснула.
3
Дождь – зануда целый день лился с небес, делал скалы неприступными для врагов и друзей. Нево разбушевалось, ни одна ладья больше не качалась на его волнах; все они сохли в сараях. Осень взяла своё.
В доме Гаральда все были заняты работой. Эдда готовила еду, поминутно помешивая что – то в горшке, пробовала и добавляла необходимые, по её мнению, травы. Гореслава заприметила, что свеи в Сигунвейне любили пищу с какими – то былинками. В кузне были аккуратно развешены пучки трав; многие Наумовна знала, потому что сама собирала в лесу возле печища: материнку, заячью кровь, планун.
Гаральд сидел в резном кресле возле очага, облокотившись о незамысловатый по сюжету ковёр из овечьей шерсти, сотканный его женой, и дремал под стук дождя.
Гевьюн над сундуками хлопотала, старую и рваную одёжу отбирала, а новую проветривала. Эймунда, ловко орудуя иглой, сшивала два полотнища шерстяной ткани, чтобы сделать некое подобие плаща с разрезами по бокам, а Гореслава ей помогала.
Заворчал во дворе Урих – косматый огромный пёс, который только Гаральда хозяином признавал. Всё громче и громче бурчал злобный Урих и наконец залаял в полный голос.
Хозяин поднялся со своего места, подошёл к двери. С улицы пахнуло сыростью; несколько капель дождя упало на порог.
- Зачем ты пришёл, Кнуд, - пёсье ворчание при звуке голоса Гаральда приумолкло. – Дождь не кончится до утра, а я не поплыву в непогоду.
- Сигурд зовёт тебя к себе.
- Пусть Рыжебородый немного обождёт.
- Ты испугался дождя, Гаральд?
- Нет, я только надену фельдр, Белобожник .
Хозяин вернулся в комнаты и пошёл к сундукам; услужливая Гевьюн подала ему серый фельдр. Снова хлопнула дверь, послышались удаляющиеся шаги.
Хозяйка, доделав свою работу, накинула на голову полотняный платок и вышла во двор.
Эдда замурлыкала какую – то песенку и подвесила котелок с водой над очагом. Она часто пела в ненастную погоду, и песни её были бесконечны и немного печальны.
Эймунда отложила в сторону свою работу и с унынием посмотрела в окно.
- Долго мне ещё не видеть Рамтеру, - вздохнула она. – А я так хотела снова доехать до Чёрной Излучины.
- Странное вы племя свейское: имена у всех мудрёные, а места по – нашему называете, - усмехнулась Гореслава. За те немногие дни, что провела она в Сигунвейне, сдружилась девка с хозяйской дочкой, почти как с равной с ней говорила. От неё – то много про свейские обычаи и узнала.
- До того, как Чёрный Калуф основал здесь своё поселение, берега эти заселяли люди, подобные тебе. Они и прозвали то место, где темнеет вода в протоке Чёрной Излучиной.
- А что с ними стало?
- С кем, Герсла?
- С теми. Кто жили здесь до вас.
- Когда приплыл Калуф, некоторые из них разбежались, другие храбро сражались и гибли от наших мечей. Те, кто выжил, стали рабами; потом их продали.
- Продали, как скот, за несколько гривен?
- Да. Так всегда было и так всегда будет. А теперь кликни Дана. Пусть он заседлает Гвена.
- Неужели в дождь поедите?
- Нет, - улыбнулась свейка. – Если за отцом приходил Белобожник и позвал к Рыжебородому, то вернётся он за своим конём.
- А кто этот Белобожник?
- Кнуд. Он как – то сплавал вниз по рекам к грекам и от них узнал о Белом Боге. И стал он для него милее Одина и Тора. Оттуда и прозвание его: Белобожник. А теперь иди.
Эймунда осторожно сложила неоконченную работу, убрала её в один из сундуков и села на медвежью шкуру. Заблестели блики огня в её серьгах и браслетах, которых она не снимала даже дома.
Тихонько дверь заскрипела; старый Вьян морду в щель протянул, повёл носом. Эдда замахнулась на него: пёсья морда быстро исчезла..» Служить не служит, а есть просит», - пробурчала служанка.
… Наумовна же насилу Уриха обойти сумела. Пёс не любил её, потому что не причислял к сигунвейцам, но встречался с ней редко, так как спал в дальнем конце конюшни, что ближе к скотному двору; днём же он бесцельно бродил по двору, если хозяин был дома, и уходил с ним, если Гаральду случалось куда – то отлучиться.
Дан прятался от дождя в конюшне. Когда вошла Гореслава, он чинил конскую упряжь.
- Эймунда велела тебе заседлать Гвена.
- Хорошо. Только он сегодня буйный, целый день бьёт копытом о пол.
- Не мне же на нём ехать.
Наумовна уже снова вышла во двор, когда корел её окликнул:
- Я тебе подарить кое – что хочу.
Дан протянул ей резное колечко, простенькое, но сделанное с душой.
- Много дней я его резал, для кого, не знаю. А тут хозяин тебя привёз, и понял я, что тебе его подарить должен.
- Спасибо, - девка надела колечко на палец, и слёзы на глаза навернулись. Вспомнилось ей то колечко, что в Черене осталось, то, что Светозар ей на палец надел. Где ж оно теперь, колечко серебряное? Миланья ли на пальце его носит, или же отдал Добрыня его отцу с матерью. Ох, не уберегли они девку, да и сама она себя не уберегла.
И захотелось Гореславе выть, выть, как, наверное, выла Всезвана, Эльгина мать, по погибшему урманину. Боги, Боги, чем провинилась перед вами? Чур, пращур мой, почему не уберёг внучку твою от полона?
Верное имя дали ей люди: не Слава она, а Гореслава. От того – то и горюшко за ней попятам ходит.
Но удержалась девка, не разрыдалась. Закусила губы и медленно, не боясь ни дождя, ни злобной собаки, пошла к дому. Слышала она потом тяжёлую поступь Гаральда, его разговор Гевьюн, но не обернулась. А после, уже за работой, Эймундой не доделанной , сидучи, видела она сквозь капли дождя, как выводили на двор Гвена. Конь шёл неохотно, уши прижал, но свей на это внимания не обращал. Он быстро справился с жеребцом, сел в седло, закутался поплотнее в фельдр и выехал за ворота.
… Снился Гореславе сон под стук дождя. Спала она в доме, рядом с Эддой у очага, в котором из – за осенних холодов горел огонь.
… Падал снег, густой и белый. Она стояла на берегу замёрзшей реки и ждала кого – то. Тишина, ни единого звука, а мороз крепчает. Переминается Наумовна с ноги на ногу, полушубок поплотнее запахивает. И выезжает из лесу, что на другом берегу, вершник. Он едет к ней по речному льду и улыбается. Тут вдруг лёд под ним проламывается…
Лица его она опять не видала.
4
Облетели листочки с деревьев, унёс их с собой ветер. Хмурый Стрибог приказал своим внукам кружить над землёй, подымать на море волны большие. Грудень всего в одном шаге был теперь от листопада, а вместе с ним и морозы лютые.
Гореслава быстро по камушкам бежала, торопилась Эймунде сказать, что разузнала по её велению. Совсем рядышком вода холодная плескалась, а на ней лёгкие ладьи у каменной насыпи покачивались, последние деньки доживая. На этих лодочках свеи в Нево выплывали рыбу удить. У Гаральда тоже своя ладья была, но её среди других теперь не было: хозяин ещё ранним утром вместе с Гюльви уплыл в море.
Тропинка круто к ернику свернула; девка минутку помедлила: на ногах у неё обуви не было, ведь по печищу до первого снега босиком бегала, и смело вбежала в ерник. Сосновые иголки не причиняли вреда ногам, хотя и толстым ковром устилали землю.
Эймунда сидела у ворот на брёвнышке. На ней не было киртеля, только штаны да рубаха из толстой ткани с причудливым ожерельем, но на руках поблёскивали браслеты, а в ушах – серьги.
« Словно княжна», - подумала про неё Гореслава. Она, тяжело дыша, не спеша шла к хозяйке, мысленно придумывая, что ей скажет.
- Ну, видела ли Рагнара, - набросилась на девку с расспросами свейка. Глаза у неё блестели, а пальцы дрожали.
- Видела. Он у леса Идунн, только…
- Что только? Говори же, Герсла!
- Правы вы были. Дерутся они.
- А Олаф, - сердце у Эймунды упало; не договорила она.
- Трое их там. Рагнар, Олаф и Кнуд.
- А Белобожник – то что там делает?
- Суд вершит, смотрит, чтобы до смерти друг друга зашибли.
Свейка бросилась во двор; Гореслава слышала, как она что – то кричала Дану. Скоро корел вывел за ворота лошадь; вслед за ним вылетела Эймунда в не застегнутом киртеле. Она по – свейски прикрикнула на нерасторопного Дана и необычайно ловко вскочила на лошадиную спину.
- Верхом ездить умеешь? - бросила служанке свейка.
- Умею, только в печище и Черене лошади смирнее.
- Не бойся, Рамтера ещё никого не скинула. Даже Эдда её не боится. Хотя вы, словенки, такие пугливые, только на повозках ездите. Забирайся скорей на лошадь, покажешь, где дерутся.
На лошадином крупе ехать было неудобно: Эймунда пустила Рамтеру крупной рысью.
Свейские лошади резко отличались от словенских. По – видимому, когда – то несколько животных привезли с собой со своей родины первые поселенцы, но с тех пор кони мало изменились. Лошади эти, крупные, с обросшими копытами и густой шерстью, отличались, между тем, красивой головой и лебединой шеей. Таких коней высоко ценили на Западе.
Рамтера была относительно небольшой рыжей кобылой с белой отметиной на морде. Эймунда её очень любила.
Лес Идунн, названный так из –за старой дикой яблони, растущей на опушке, раскинулся вдоль соснового подлеска неподалёку от Сигунвейна. Осенью в нём почти не бывало грибов, зато летом, по рассказам Эрика, часто забегавшего на Гаральдов двор, чтобы поболтать с Гореславой, там было много сладкой ягоды.
Эймунда остановилась у опушки и вопросительно посмотрела на служанку.
- Они там, в двух шагах отсюда. Дерутся на палках. Даже с опушки видно.
Действительно, между прозрачными рядами деревьев мелькали тёмные рубахи.
Свейка соскочила с лошади и побежала к лесу. На бегу она крикнула Гореславе: « Скачи к Ари, скажи, что я велела ему приехать сюда. А если вернулся Гюльви, то передай ему то же самое. Только этот старик может их остановить».
Гореслава не ожидала от Эймунды такой прыти, с которой та скрылась за деревьями. Но не разнять ей противников, это девка точно знала.
Рамтера стояла, уныло понурив голову. Казалось, её усыпил редкий белесый туман, выползавший из болотистого овражка. Когда Наумовна дёрнула её за повод, кобыла прянула ушами и подняла голову. Гореслава с трудом забралась на её широкую спину и ударила пятками по лошадиным бокам. Она соврала свейке, сказав, что умеет ездить верхом. Ну, Увар пару раз вместе с другими девками катал на своём белом жеребце, да в Черене Изяслав, смеясь, разрешал проехать пару шагов вдоль реки на коне – огне. Но ехать нужно было. Наконец, Рамтера поняла значение пинков и понуканий и потрусила к Сигунвейну. Постепенно кобыла окончательно очнулась ото сна и перешла в лёгкий галоп. Со стороны это выглядело очень забавно: девка верхом на огромной рыжей кобыле, такая маленькая по сравнению со своей лошадью.
Сосновый ерник промелькнул за одно мгновение, и Гореслава скакала уже по Сигунвейну. Во время скачки девка подумала, что сами Боги предоставили ей возможность бежать, и она бы сбежала, но убедилась, что мысль эта безрассудна. Дело в том, что неподалёку от луда был слишком крутой поворот, где неумелая вершница свалилась на землю.
Эрика она встретила возле двора его отца, Йонаса. Он чистил отцовских лошадей, весело посвистывая.
- Гюльви вернулся, - тяжело дыша, спросила Наумовна, с трудом остановив разгорячившуюся лошадь.
- Вернулся. Да как же тебе этого не знать, ведь он с Гаральдом плавал.
- Где он?
- Больно ты недогадливая. Сейчас Эдда их пивом отпаивает. А на что тебе?
- Эймунда велела позвать его и Ари в лес Идунн. Там Рагнар дерётся с Олафом.
- Из –за Гаральдовой дочки, - усмехнулся мальчишка и вздохнул, - Эх, мне бы на это посмотреть, да отец велел лошадей почистить.
- А разве у вас нет холопов? А я – то думала, что у каждого свея много челяди; вы же племя разбойничье, такое же, как датчане и урмане.
… - Ничего, ничего, привыкнешь, плакать перестанешь, - Эдда зашивала разорванный рукав хозяйской рубахи и одновременно подливала молоко девушке в кружку. – Выпей, согрейся, я его специально для тебя подогрела.
Эдда мало походила на свейку, скорее на корелку. Она могла говорить и делать что – то одновременно. С хозяевами Эдда говорила немного насмешливо и холодно, всегда спокойно и безразлично, однако, к Гореславе она благоволила, была с ней даже ласкова.
Кроме неё в доме прислуживала глухая Норма, которая редко появлялась на кухне и выполняла всю чёрную работу.
Наумовна с удовольствием выпила ещё молока и посмотрела на огромное медное блюдо, висевшее над очагом.
- Значит, родные тебя Гореславой кликали.
Девушка кивнула и спрятала лицо в мокрых волосах.
- А хозяин Герслой назвал. Ты его пойми, имя у тебя мудрёное, не всяки произнесёт. Не обижайся.
- Я и не обижаюсь, только не будет мне здесь житья.
- Почему же? Хозяева добрые, а хозяйская дочь только с виду такая важная, а на самом деле она даже Вьяна пожалеет, если его хозяин ударит.
- А кто этот Вьян?
- Пёс наш. Стар он уже, под ногами вертится, а пользы от него нет. Ну, согрелась?
- Согрелась.
- Иди теперь в конюшню, дай лошадям сена и приходи к Гевьюн. Она скажет, что делать.
Когда Гореслава входила в конюшню, она чуть не столкнулась с коротко стриженным корелом в старом сером кафтане. Он посторонился, давая ей дорогу. « Какой молчаливый», - подумала девушка.
В конюшне пахло сеном и лошадьми, которых было пять, и все крепкие, длинногривые. Гореслава быстро отыскала сено и принялась кормить лошадей. Один жеребец, чёрно – пегий с широкими ноздрями, попытался укусить её за руку; девушка отшатнулась и рассыпала сено. Она бросилась собирать его и снова увидела корела.
- Что ж так с сеном – то поступила, - засмеялся он. – Гвен всегда кусается, когда дует сивер. Да как зовут тебя, красавица? Меня Даном кличут.
- А меня родные Гореславой назвали, а здесь Герслой кличут.
- В полон попала?
- Не уберегли Боги.
- А я у Гаральда холопом пятый год.
- И ни разу бежать не пытался?
- Пытался. Три раза убегал, три раза ловили; хозяин по спине плёткой прохаживался. А теперь привык. Лучше с лошадьми спать, в тепле и сытости, чем с собаками битым под поветью.
- А я с рабской жизнью не свыкнусь, убегу и не найдут.
- Куда убежишь? Тропинок лесных ты не знаешь, и зима в дверь стучит. Живи себе, поживай, может, на волю отпустят.
- И веришь, что так жить можно?
- Нельзя, да приходится. Гаральд к рабам и пленникам добр; у него жизнь сладкой покажется, коли у Сигурда горя хлебнёшь. Месяца четыре всего прошло, как велел он пленных новогородцев убить за то, что те товарами своими поделиться не захотели.
Дан сам дал сена Гвену и ушёл куда – то.
На пороге дома Гореслава встретила Эймунду. Она была уже в другом киртеле и с затейливым ожерельем на шее.
- Герсла, ты уже знаешь Дана?
- Знаю.
- Вели ему заседлать Рамтеру. А ты помоги Эдде. Когда вернусь, поговорю с тобой.
Гордо держала голову свейка, как хозяйка говорила со служанкой. И вскоре поняла Наумовна почему: красавицу Эймунду ждали два молодых свея на могучих конях. Быстро уехала со двора Гаральдова дочь, словно облачко под дуновением ветерка, растворилась в холодном осеннем небе.
… Весь день Гореслава хлопотала подле Эдды: помогала ей еду готовить да посуду мыть, а вечером, делами уморённая, у очага на шкуре заснула.
3
Дождь – зануда целый день лился с небес, делал скалы неприступными для врагов и друзей. Нево разбушевалось, ни одна ладья больше не качалась на его волнах; все они сохли в сараях. Осень взяла своё.
В доме Гаральда все были заняты работой. Эдда готовила еду, поминутно помешивая что – то в горшке, пробовала и добавляла необходимые, по её мнению, травы. Гореслава заприметила, что свеи в Сигунвейне любили пищу с какими – то былинками. В кузне были аккуратно развешены пучки трав; многие Наумовна знала, потому что сама собирала в лесу возле печища: материнку, заячью кровь, планун.
Гаральд сидел в резном кресле возле очага, облокотившись о незамысловатый по сюжету ковёр из овечьей шерсти, сотканный его женой, и дремал под стук дождя.
Гевьюн над сундуками хлопотала, старую и рваную одёжу отбирала, а новую проветривала. Эймунда, ловко орудуя иглой, сшивала два полотнища шерстяной ткани, чтобы сделать некое подобие плаща с разрезами по бокам, а Гореслава ей помогала.
Заворчал во дворе Урих – косматый огромный пёс, который только Гаральда хозяином признавал. Всё громче и громче бурчал злобный Урих и наконец залаял в полный голос.
Хозяин поднялся со своего места, подошёл к двери. С улицы пахнуло сыростью; несколько капель дождя упало на порог.
- Зачем ты пришёл, Кнуд, - пёсье ворчание при звуке голоса Гаральда приумолкло. – Дождь не кончится до утра, а я не поплыву в непогоду.
- Сигурд зовёт тебя к себе.
- Пусть Рыжебородый немного обождёт.
- Ты испугался дождя, Гаральд?
- Нет, я только надену фельдр, Белобожник .
Хозяин вернулся в комнаты и пошёл к сундукам; услужливая Гевьюн подала ему серый фельдр. Снова хлопнула дверь, послышались удаляющиеся шаги.
Хозяйка, доделав свою работу, накинула на голову полотняный платок и вышла во двор.
Эдда замурлыкала какую – то песенку и подвесила котелок с водой над очагом. Она часто пела в ненастную погоду, и песни её были бесконечны и немного печальны.
Эймунда отложила в сторону свою работу и с унынием посмотрела в окно.
- Долго мне ещё не видеть Рамтеру, - вздохнула она. – А я так хотела снова доехать до Чёрной Излучины.
- Странное вы племя свейское: имена у всех мудрёные, а места по – нашему называете, - усмехнулась Гореслава. За те немногие дни, что провела она в Сигунвейне, сдружилась девка с хозяйской дочкой, почти как с равной с ней говорила. От неё – то много про свейские обычаи и узнала.
- До того, как Чёрный Калуф основал здесь своё поселение, берега эти заселяли люди, подобные тебе. Они и прозвали то место, где темнеет вода в протоке Чёрной Излучиной.
- А что с ними стало?
- С кем, Герсла?
- С теми. Кто жили здесь до вас.
- Когда приплыл Калуф, некоторые из них разбежались, другие храбро сражались и гибли от наших мечей. Те, кто выжил, стали рабами; потом их продали.
- Продали, как скот, за несколько гривен?
- Да. Так всегда было и так всегда будет. А теперь кликни Дана. Пусть он заседлает Гвена.
- Неужели в дождь поедите?
- Нет, - улыбнулась свейка. – Если за отцом приходил Белобожник и позвал к Рыжебородому, то вернётся он за своим конём.
- А кто этот Белобожник?
- Кнуд. Он как – то сплавал вниз по рекам к грекам и от них узнал о Белом Боге. И стал он для него милее Одина и Тора. Оттуда и прозвание его: Белобожник. А теперь иди.
Эймунда осторожно сложила неоконченную работу, убрала её в один из сундуков и села на медвежью шкуру. Заблестели блики огня в её серьгах и браслетах, которых она не снимала даже дома.
Тихонько дверь заскрипела; старый Вьян морду в щель протянул, повёл носом. Эдда замахнулась на него: пёсья морда быстро исчезла..» Служить не служит, а есть просит», - пробурчала служанка.
… Наумовна же насилу Уриха обойти сумела. Пёс не любил её, потому что не причислял к сигунвейцам, но встречался с ней редко, так как спал в дальнем конце конюшни, что ближе к скотному двору; днём же он бесцельно бродил по двору, если хозяин был дома, и уходил с ним, если Гаральду случалось куда – то отлучиться.
Дан прятался от дождя в конюшне. Когда вошла Гореслава, он чинил конскую упряжь.
- Эймунда велела тебе заседлать Гвена.
- Хорошо. Только он сегодня буйный, целый день бьёт копытом о пол.
- Не мне же на нём ехать.
Наумовна уже снова вышла во двор, когда корел её окликнул:
- Я тебе подарить кое – что хочу.
Дан протянул ей резное колечко, простенькое, но сделанное с душой.
- Много дней я его резал, для кого, не знаю. А тут хозяин тебя привёз, и понял я, что тебе его подарить должен.
- Спасибо, - девка надела колечко на палец, и слёзы на глаза навернулись. Вспомнилось ей то колечко, что в Черене осталось, то, что Светозар ей на палец надел. Где ж оно теперь, колечко серебряное? Миланья ли на пальце его носит, или же отдал Добрыня его отцу с матерью. Ох, не уберегли они девку, да и сама она себя не уберегла.
И захотелось Гореславе выть, выть, как, наверное, выла Всезвана, Эльгина мать, по погибшему урманину. Боги, Боги, чем провинилась перед вами? Чур, пращур мой, почему не уберёг внучку твою от полона?
Верное имя дали ей люди: не Слава она, а Гореслава. От того – то и горюшко за ней попятам ходит.
Но удержалась девка, не разрыдалась. Закусила губы и медленно, не боясь ни дождя, ни злобной собаки, пошла к дому. Слышала она потом тяжёлую поступь Гаральда, его разговор Гевьюн, но не обернулась. А после, уже за работой, Эймундой не доделанной , сидучи, видела она сквозь капли дождя, как выводили на двор Гвена. Конь шёл неохотно, уши прижал, но свей на это внимания не обращал. Он быстро справился с жеребцом, сел в седло, закутался поплотнее в фельдр и выехал за ворота.
… Снился Гореславе сон под стук дождя. Спала она в доме, рядом с Эддой у очага, в котором из – за осенних холодов горел огонь.
… Падал снег, густой и белый. Она стояла на берегу замёрзшей реки и ждала кого – то. Тишина, ни единого звука, а мороз крепчает. Переминается Наумовна с ноги на ногу, полушубок поплотнее запахивает. И выезжает из лесу, что на другом берегу, вершник. Он едет к ней по речному льду и улыбается. Тут вдруг лёд под ним проламывается…
Лица его она опять не видала.
4
Облетели листочки с деревьев, унёс их с собой ветер. Хмурый Стрибог приказал своим внукам кружить над землёй, подымать на море волны большие. Грудень всего в одном шаге был теперь от листопада, а вместе с ним и морозы лютые.
Гореслава быстро по камушкам бежала, торопилась Эймунде сказать, что разузнала по её велению. Совсем рядышком вода холодная плескалась, а на ней лёгкие ладьи у каменной насыпи покачивались, последние деньки доживая. На этих лодочках свеи в Нево выплывали рыбу удить. У Гаральда тоже своя ладья была, но её среди других теперь не было: хозяин ещё ранним утром вместе с Гюльви уплыл в море.
Тропинка круто к ернику свернула; девка минутку помедлила: на ногах у неё обуви не было, ведь по печищу до первого снега босиком бегала, и смело вбежала в ерник. Сосновые иголки не причиняли вреда ногам, хотя и толстым ковром устилали землю.
Эймунда сидела у ворот на брёвнышке. На ней не было киртеля, только штаны да рубаха из толстой ткани с причудливым ожерельем, но на руках поблёскивали браслеты, а в ушах – серьги.
« Словно княжна», - подумала про неё Гореслава. Она, тяжело дыша, не спеша шла к хозяйке, мысленно придумывая, что ей скажет.
- Ну, видела ли Рагнара, - набросилась на девку с расспросами свейка. Глаза у неё блестели, а пальцы дрожали.
- Видела. Он у леса Идунн, только…
- Что только? Говори же, Герсла!
- Правы вы были. Дерутся они.
- А Олаф, - сердце у Эймунды упало; не договорила она.
- Трое их там. Рагнар, Олаф и Кнуд.
- А Белобожник – то что там делает?
- Суд вершит, смотрит, чтобы до смерти друг друга зашибли.
Свейка бросилась во двор; Гореслава слышала, как она что – то кричала Дану. Скоро корел вывел за ворота лошадь; вслед за ним вылетела Эймунда в не застегнутом киртеле. Она по – свейски прикрикнула на нерасторопного Дана и необычайно ловко вскочила на лошадиную спину.
- Верхом ездить умеешь? - бросила служанке свейка.
- Умею, только в печище и Черене лошади смирнее.
- Не бойся, Рамтера ещё никого не скинула. Даже Эдда её не боится. Хотя вы, словенки, такие пугливые, только на повозках ездите. Забирайся скорей на лошадь, покажешь, где дерутся.
На лошадином крупе ехать было неудобно: Эймунда пустила Рамтеру крупной рысью.
Свейские лошади резко отличались от словенских. По – видимому, когда – то несколько животных привезли с собой со своей родины первые поселенцы, но с тех пор кони мало изменились. Лошади эти, крупные, с обросшими копытами и густой шерстью, отличались, между тем, красивой головой и лебединой шеей. Таких коней высоко ценили на Западе.
Рамтера была относительно небольшой рыжей кобылой с белой отметиной на морде. Эймунда её очень любила.
Лес Идунн, названный так из –за старой дикой яблони, растущей на опушке, раскинулся вдоль соснового подлеска неподалёку от Сигунвейна. Осенью в нём почти не бывало грибов, зато летом, по рассказам Эрика, часто забегавшего на Гаральдов двор, чтобы поболтать с Гореславой, там было много сладкой ягоды.
Эймунда остановилась у опушки и вопросительно посмотрела на служанку.
- Они там, в двух шагах отсюда. Дерутся на палках. Даже с опушки видно.
Действительно, между прозрачными рядами деревьев мелькали тёмные рубахи.
Свейка соскочила с лошади и побежала к лесу. На бегу она крикнула Гореславе: « Скачи к Ари, скажи, что я велела ему приехать сюда. А если вернулся Гюльви, то передай ему то же самое. Только этот старик может их остановить».
Гореслава не ожидала от Эймунды такой прыти, с которой та скрылась за деревьями. Но не разнять ей противников, это девка точно знала.
Рамтера стояла, уныло понурив голову. Казалось, её усыпил редкий белесый туман, выползавший из болотистого овражка. Когда Наумовна дёрнула её за повод, кобыла прянула ушами и подняла голову. Гореслава с трудом забралась на её широкую спину и ударила пятками по лошадиным бокам. Она соврала свейке, сказав, что умеет ездить верхом. Ну, Увар пару раз вместе с другими девками катал на своём белом жеребце, да в Черене Изяслав, смеясь, разрешал проехать пару шагов вдоль реки на коне – огне. Но ехать нужно было. Наконец, Рамтера поняла значение пинков и понуканий и потрусила к Сигунвейну. Постепенно кобыла окончательно очнулась ото сна и перешла в лёгкий галоп. Со стороны это выглядело очень забавно: девка верхом на огромной рыжей кобыле, такая маленькая по сравнению со своей лошадью.
Сосновый ерник промелькнул за одно мгновение, и Гореслава скакала уже по Сигунвейну. Во время скачки девка подумала, что сами Боги предоставили ей возможность бежать, и она бы сбежала, но убедилась, что мысль эта безрассудна. Дело в том, что неподалёку от луда был слишком крутой поворот, где неумелая вершница свалилась на землю.
Часть свеев уже возвратилась из моря и сушила сети на киях.
Эрика она встретила возле двора его отца, Йонаса. Он чистил отцовских лошадей, весело посвистывая.
- Гюльви вернулся, - тяжело дыша, спросила Наумовна, с трудом остановив разгорячившуюся лошадь.
- Вернулся. Да как же тебе этого не знать, ведь он с Гаральдом плавал.
- Где он?
- Больно ты недогадливая. Сейчас Эдда их пивом отпаивает. А на что тебе?
- Эймунда велела позвать его и Ари в лес Идунн. Там Рагнар дерётся с Олафом.
- Из –за Гаральдовой дочки, - усмехнулся мальчишка и вздохнул, - Эх, мне бы на это посмотреть, да отец велел лошадей почистить.
- А разве у вас нет холопов? А я – то думала, что у каждого свея много челяди; вы же племя разбойничье, такое же, как датчане и урмане.
