Я никогда никому не гадаю. Я не зарабатываю денег предсказаниями, приворотами, лживой наукой карт, блеском хрустальных шаров и манипуляцией рук. Я не могу, потому что это безумно тяжело. Не дар, а проклятие. Как можно сказать человеку, что через пять месяцев он умрёт, что влюблённые, души не чающие друг в друге, разойдутся, не прожив и года, что пара, мечтающая о ребёнке, не может его родить. Просто не может, и никакие силы на Земле не в силах им помочь. Даже если обратиться к Богу. Не дано.
       Это безумно тяжело – видеть. Видеть против собственной воли, даже если глаза закрыты.
       Я не ведьма. Не ношу чёрное, не курю благовоний, не шепчу непонятных слов. Я молча мучаюсь от своего проклятия – дара. Если бы вы только знали, как мечтала бы однажды проснуться в своей жизни! Не дано – миллиарды чужих голосов не дают мне покоя, миллиарды видений проникают в мозг, туманя мозг. И хочется кричать – ты это чувствуешь: боль, смерть, измену, разлуку, разбитые мечты, миражи, иллюзии и обман.
       Особенно плохо на кладбищах: запах тлена проникает в ноздри, сводит с ума. Ломящий кости, пропитанный отчаяньем с острым привкусом боли. К сожалению, мы ходим по чужим костям, живём на чужих костях. Они там, под слоем хлама, земли и асфальта, но никуда не делись. И проникают в мою кровь, отзываясь многодневной депрессией.
       Да, чужая смерть – это хуже мигрени. Что бы там ни говорили, её пропускаешь через себя. Умираешь и оживаешь вновь. Сходишь с ума.
       Такие, как я, долго не живут. Спиваются, перерезают вены. Или попадают в руки к людям в белых халатах. Слишком много всего внутри, концентрация слишком высока. Другие способны пропускать всё мимо себя – мы проживаем чужие жизни.
       Экстрасенсы… У них всё так легко, настоящий бизнес. Они гордятся своей «силой», вешают на стены дипломы, дают объявления в газетах, говорят, что могут помочь. Наивные люди платят деньги за фокусы и обман.
       Никто никому не в силах помочь. Никто, кроме вас. Такие, как я, - свидетели, проводники, проклятые жить не в одном измерении. Ими рождаются. И вовсе не в семьях «потомственных колдунов» из объявлений – в самых простых семьях.
       Мы скрываемся, прячемся ото всех, чтобы не множить вред. Кому нужна правда, кому нужно будущее? Истинное, а не желанное. Поэтому у меня и нет кабинета, нет чёрного кота, нет звучного имени. Я стараюсь быть, как все, только по вечерам и ночам… Темнота всегда побеждает, делает тайное явным.
       - Уходи, - устало пробормотала я, смежив веки. – Уходи, я не желаю всего этого. И не возвращайся.
       Тщетные надежды, тщетные просьбы – они всегда возвращаются, будто бесы к святым, терзая их плоть и душу.
       Сидела в кресле, поджав под себя ноги, и смотрела в никуда. Знаете, есть такое сладостное оцепенение членов, когда взгляд расфокусирован, видит всё и ничего. А внутри – будто невесомость, которая тянет наверх, летать. Наверное, именно это именуется нирваной. Достичь её так просто: сесть, замереть и отдаться пространству.
       Заложенная прошлогодним календариком книга лежала на подлокотнике: я не успела закончить страницу. Каждый раз надеюсь – и каждый раз надо мной смеются.
       Замотала головой, силясь оборвать связующую нить. Звенящая тишина и пустота наполняла разум, а в ушах – шёпот, шёпот, шёпот…
       - Уходи! – теперь я молила.
       А оно всё текло и текло, наполняя меня всю, переливаясь через край…
       Мальчик, маленький мальчик в синем комбинезоне. Стоит на коленках на кухне, серьёзно, с интересом, свойственным только детям, изучает содержимое сахарницы, пробует на зуб.
       Его мать готовит обед.
       Я не знаю эту женщину, но в мельчайших деталях вижу лицо: тонкие брови, крашеные перекисью волосы, даже полоску обручального кольца на пальце. Незнакомую ли? Они так не шутят, они бьют по больному.
       Силюсь вспомнить, призывая на помощь собственный разум.
       Дар, треклятый дар, чего ты от меня хочешь, почему не предупреждаешь их?
       Вспомнила: продавщица. Та самая, у которой сегодня покупала хлеб. Странно, почему я тогда ничего не видела? Хотя лучше бы я никогда ничего не видела.
       Снова вижу чужую кухню.
       Это не зима, это лето, это ещё будет. И мальчик встанет ногами на стол, потянется ручками к обманчиво-прочной москитной сетке открытого окна…
       Падаю вместе с ним и разбиваюсь. Солоноватая кровь заполняет рот, медленно меркнет мир, заполняемый до краёв болью. Цвета, звуки… Красное, затем чёрное. В конце – ничего.
       У моего мучителя клыкастая улыбка. Он ничего не просит, даже души. Просто сидит и смотрит, как я в очередной раз извиваюсь в судорогах.
       Столько раз умирать, столько раз рождаться…
       Нет, я не всегда вижу дурное, просто в мире столько смерти. За каждым углом. Безумно радуюсь, когда в расширенных зрачках отражается счастье. Оно такое хрупкое, отчего вы его не бережёте?! Почему вы живёте, не видя него? Гонитесь за химерами, полагаете, что жизнь бесконечна… И упускаете его за очередным поворотом. А после идёте к гадалке.
       Мне предлагали быть такой же, вещали о золотых горах, но я таким не торгую. Я не сфера услуг, не улыбчивый официант, который метает на стол изысканные блюда – всё за ваши деньги. Вообще не представляю, как за такое можно брать деньги?
       Картинки, бесконечные образы… И никакой магии.
       Дар – это одиночество. Бесконечное одиночество, потому что никто не поймёт. И ты живёшь между двумя измерениями, как изгой, проклятый, пария, лишённый простой человеческой радости – излить кому-то душу.
       Одни не верят, что есть что-то кроме молекул, законов Ньютонов. Здесь и сейчас, разделённое на атомы и помещённое под стекло микроскопа. Они подымут на смех, будут с пеной у рта убеждать, что всё это – бредни сознания, плод воображения усталого мозга. Нет для них иной реальности, нет тонких, зыбких контуров, переливающихся граней. Летают только птицы и насекомые – а я не могу. Но летаю по ночам, когда прихожу в чужие жизни.
       Другие ждут «зелёных человечков», внимают раскладам Таро, слушают златозубых цыганок и молятся богам. Они ждут от тебя чуда, всесильности, распущенных чёрных кос колдуньи, способной заговором убить и заставить любить. Но эти так же слепы, так же не способны понять, блуждая в лесу самовнушения, стереотипов и ярмарочных представлений.
       Третьи посоветуют пойти к священнику – изгнать бесов. Но во мне бесы не живут, и я легко переступаю порог церкви. В детстве пробовала, ходила к батюшке – увы, это не от дьявола. Но от Бога ли? Ему, дару, всё равно: он пророчествует даже в намоленном месте. И не подгибаются колени, и не нисходит на меня благодать. Хотя, я не верю, не верю в мантры, повторяемые женщинами в платках. Нет, не по невежеству – по горькому опыту. Просто вижу, как скалит зубы Судьба, склоняя головы и православных, и атеистов. Но икону в доме держу – чтобы говорить.
       Бог – единственный, кто готов меня слушать. Обращаюсь к нему редко и не с молитвой, а как к психоаналитику, когда сознание до краёв переполнено другими, хочется закричать, распахнуть окно и шагнуть вниз. Но я сильная, вырабатывала в себе эту силу годами, и просто курю, подставив лицо ласкающей мгле. С ночью тоже можно поговорить.
       Бог, вода, ночь, огонь и небо – большего мне не дано. Всегда и везде бредёшь один, стиснув зубы, наклеив на лицо улыбку. А под покровом темноты режешь вены души.
       Я тоже живу одна, вот уже десять лет. Работаю, звоню каждое воскресенье родителям, лгу, что всё в порядке. Ни подруг, ни любимого. Да и какие у проклятых даром любимые? Он не подпустит, не позволит даже взглянуть в мою сторону.
       Не подумайте, я не заперлась в своей однокомнатной квартире с видом на дождь, тоже пью за чьё-то здоровье, то же держу в телефоне не только номер «скорой», просто всё это с налётом вечной грусти. Внешне – яркий свет, летние краски, симпатичная девушка на каблуках, внутренне – столетняя старуха с незаживающими ранами на сердце.
       Кем я работаю? Секретарём в одной фирме, хотя по образованию филолог. Просто люблю старые книги. Тереться о них щекой, спрашивать о тех, кто держал их в руках. И они отвечают – разноголосье на всех языках мира. Вот я и хотела их понять, заодно и себя, поэтому и сплетала в тетрадях вереницы чужих слов. Чужие слова, чужие мысли, чужая жизнь…
       Самая заветная мечта? Тишина. Я не раз просила об этом – в ответ лишь смех.
       Поневоле полюбила то, что навевало хандру всем другим, кроме меня – так пела моя душа. «Монсенгюрский романс» стал моей молитвой, моей исповедью. Казалось непостижимым, каким образом кто-то другой, незнакомый, мог понять, прочувствовать, хоть часть меня. Эта песня не раз спасала, путеводной звездой выводя к свету в постыдные минуты слабости.
       Сколько нас ещё таких же? Кто ты такой же, бредущий в толпе со всеми, но вечно один? Я пока никого не встречала, но не удивлялась: о даре кричат лишь шарлатаны. Избранные ненавидят его и всеми силами стараются быть нормальными. Только себя не обманешь, для себя нет масок, и скользкая правда угрём выползает из всех щелей.
       Дар – это мука.
       Когда я осознала себя проклятой? В далёком детстве, когда одной дождливой осенью пришло первое видение: смерть бабушки. И она умерла – точно так, как пригрезилось семилетней девочке. Потом оно на время ушло, чтобы обрушиться с сокрушительной силой на рубеже второго десятка жизни. Хватка оказалась крепкой: я до сих пор трепыхалась в руках своего ласкового убийцы.
       Судорожно вздохнула, на негнущихся ногах шагнула к бару и разрыдалась. Если бы могли, мои глаза бы давно выцвели, а пока с завидной регулярностью лишь лопались сосуды.
       Коньяк, в моей квартире всегда есть коньяк. Догадываюсь, что когда-нибудь сопьюсь, но это лучше, чем таблетки. Заливаю спиртным себя же саму, на пару минут вселившуюся в чужое тело.
       Глянула через плечо, усмехнулась. У кого-то белочки, у кого-то персональный ангел-хранитель, а у меня сгусток тьмы. Неразличимый для всех, он ясно виден мне. О, он принимает любые формы, только усмешка никогда не обманет.
       Может, хватит на сегодня? Я выжита, как лимон. Будто прошла по кладбищу. Непременно совершу самоубийство на кладбище – чтобы не думать и разом. И жалею их, неуспокоенные души, разговариваю, кормлю бесплотными обещаниями, забираю горечь. К ним не ходят, их забыли, они тоже мыкаются от одиночества. Если бы вы знали, как они жаждут услышать, увидеть живых! Представьте себе, каково это – столетиями метаться по одиночной камере, перестукиваясь только с себе подобными. Вы бы сошли с ума – они лишены даже этой радости. Поэтому просто постойте рядом, подумайте о них, проведите рукой по шершавому камню.
       Я провожу – и чувствую тепло. Закрываю глаза, впуская в себя чужую память. Свет, тьма, надежды, радости, горести… Первая любовь, яркий свет, море эмоций, затягивающих в воронку… Им хочется с кем-то поделиться, с кем-то снова пережить свою жизнь.
       Стою и улыбаюсь, убаюкивая души, словно детей, которых у меня никогда не будет. Даже усыновить не смогу – страшно, не желаю знать судьбу ребёнка.
       Присаживаюсь на корточки, касаюсь ладонями земли, под которой прах.
       Улыбка сменяется гримасой боли, но бежать бесполезно – оно всё равно придёт.
       Ухожу опустошённой, но с чувством, что хоть немного облегчила чужие страдания. Пусть это будет моей миссией на земле.
       Бываю на кладбище редко – слишком много сил высасывают души, слишком велика расплата за сочувствие.
       Собственные эмоции, есть ли они вообще, или у меня всё чужое.
       Коньяк вернул меня к жизни, заставил выпрямить плечи, с волчьим оскалом обернуться к тому, что устроился в моей квартире будто хозяин. Раньше я бросала в него бокалами, потом поняла, что бесполезно. И вовсе не потому, что он плод моего воспалённого воображения, - он нематериален. Но, когда хочет, способен обретать форму, плотность и свойства живого тела.
       Смешно, затасканно и не ново – демон гадалки. Только мой – не хозяин и не друг, не страстный любовник, импозантный мужчина в деловом костюме, нашёптывающий мне предсказания, искушающий плоть и душу. Если бы! Я бы плакала от счастья. Нет, он мучитель, которому ничего, абсолютно ничего от меня не нужно. Видимо, просто не даёт умереть, не даёт не видеть.
       - Убирайся! – в третий раз, уже решительно повторила я.
       Оскал равнодушного существа был мне ответом.
       - Глупая, я буду всегда с собой, - прошелестел голос в голове. – Ты избранная.
       - Я не желаю, слышишь! Отпусти!
       - Не мне решать и не тебе. Терпи!
       И всё, больше ничего, только новые картины, сменяющие друг друга…
       
       *       *       *
       
       Наутро проснулась с жуткой головной болью. Вставать не хотелось, век бы валялась в постели.
       Знакомая до зубной боли депрессия стучалась в двери. На этот случай в холодильнике успокоительное. Пью всегда много, чтобы не разрыдаться в самый неподходящий момент.
       Потянулась к пульту, включила музыкальный центр, приводя в порядок надорванную душу нотами Моцарта. Они так светлы, что начинаешь верить, что с сегодняшнего дня будешь видеть только хорошее. Стоп, а если себя запрограммировать? Стану добрым вестником, откину хандру… Только вылечу эту омерзительную боль!
       Таблетки – в ящике комода, стакан – на нём. Я как программист из анекдота: всегда всё под рукой. Только мой стакан не бывает пуст.
       Снова ощутив себя в этом мире, потянулась за звуками музыки, позволив унести себя в дальние дали.
       Дышать стала ровнее, ком в горле пропал.
       Глянула на подушку – опять мокрая. Он издевается?! Работая на износ, я долго не протяну.
       Вспомнила вчерашнего мальчика и вопреки правилам решила предупредить. Пусть не поверит, но моя совесть будет чиста. Нет на свете ничего страшнее, чем гибель ребёнка.
       Тенью поднялась, потащилась в ванную, где долго, пристально всматривалась в своё отражение. Улыбка, вопреки всем усилиям, не желала поселиться на лице. В конце концов, бросила с собой бороться и умылась.
       Душа снова дёрнулась, унеслась куда-то, заставив замереть.
       Смутное предчувствие с привкусом лёгкой горечи.
       Я не вижу лиц, просто чувствую доверчивое тепло, разгорающееся пламя, которое затем исчезает.
       Кто-то полюбит, откроет свою душу – и тишина. Что с ними станет, почему разойдутся? И кто разойдётся? Вспомнить бы, о ком думала.
       Махнула рукой и занялась собственной внешностью, игнорируя попытки грани увести в другие измерения пространства. Я отдала вам дань, оставьте хотя бы на день в покое!
       Улица пахнула свежестью, опалила щёки морозом. Она умела бодрить, пробуждать от спячки.
       Надвинув шарф на нос, семенила по заснеженным улицам, чтобы скорее юркнуть в метро. Иногда ощущала покалывание, иногда тепло – энергетика места. Город – это буйная смесь мыслей и чувств. Особенно хорошо они сохраняются в камне, в старой части мегаполиса, но и новостройки полны сюрпризов. Нет, в моём микрорайоне нет ничего страшного, я сто раз проверяя перед тем, как поселиться здесь.
       Дар, кажется, заснул, не тревожит видениями и предчувствиями. Я – такая же, как все, часть безликого потока людей.
       Зазевавшись, не заметила участка раскатанного до льда снега и, поскользнувшись, упала, больно ударив лодыжку. Сама виновата: залюбовалась небом. И надела сапоги на высоком каблуке. Наверное, женщины неисправимы…
       Ощупав ногу, убедилась, что ничего не сломала. Зато на работу опоздаю. А ведь секретарь – лицо компании…
       - Вам помочь?
       Даже не заметила, как он подошёл. Какой-то парень в спортивном пуховике.