Что-то улыбка у Татьяны начала угасать. Не знаю, что она хотела, но мне её намерения тоже были пофигу.
– Да, вижу, что узнал. Хотя, она давно написана и очень известна. А давай ты? Может, тоже что-нибудь сыграешь? Ты же ведь в гимназии учишься? Или музыку пока вообще не изучал?
Конечно, изучали мы музыку в гимназии, но пока только самое начало. Ноты вот немного прошли. На фортепиано я как бы точно не умел играть. Не научили и не допустили к нему ещё. А вот на гитаре, хоть и весьма неумело, играть мог. Тут уж тётя немного показывала. Конечно, дома. Но мальчишеское упрямство не позволило мне так сразу же сознаться в своих неумениях.
– Не изучал. Некому было учить и некогда изучать. Я же нищета.
– Да? Значит, ты вообще не умеешь играть?
– Может, и не умею? А может, и умею? Как-то не до музыки было. Поэтому ничего не могу сказать.
Ага, буду я тут свою слабость показывать перед какой-то девчонкой! Мы, мужчины, всё можем! И никаких гвоздей!
* * *
Бедный гимназист?
Я учился в шестой гимназии в четвёртом классе, и неплохо. Она находилась на берегу Фонтанки у Чернышева моста, и достаточно далеко к югу-востоку от Столярного переулка, где мы жили в одном недорогом доходном доме для необеспеченных дворян. Гимназия являлась довольно престижной, и ей даже была отведена часть здания Министерства народного просвещения. Тут же находилось и Русское Географическое общество. Правда, такое соседство, хотя, изначальное, добавляло нам, гимназистам, только лишних хлопот и неприятностей. Что делать, раз император Александр Николаевич повелел открыть гимназию именно здесь! И так уж у нас порядки царили жёсткие, и требования к нам самим и учёбе, как говорили, были сильно повыше, чем в других гимназиях. Даже на мой неприхотливый взгляд, уж слишком. Близкое присутствие рядом множества высоких начальников, к тому же, являвшихся частыми гостями в нашей гимназии, не давало ни учителям, ни ученикам хоть немного расслабиться. Строже и хуже, наверное, было только в прогимназиях. Там уж точно царили военные порядки. Хотя, они как бы и готовили будущих военных. А меня военная служба нисколько не привлекала. Потом и тётя Арина говорила, что сколько не прослужил мой отец в армии, так ничего, кроме ослабления своего здоровья, не добился и богатств никаких не нажил. Хотя, так и было. Понятно, что одной лишь честной службой, без связей и денег, никуда не пробиться и успехов никаких не сделать.
Сама учёба меня нисколько не волновала. Всё бы ничего, но в последнее время после болезни, как сообщала мне тётя Арина, у меня поведение сильно изменилось. Я стал как бы непослушнее и увереннее в себе. Теперь мне изучение латинского и особенно древнегреческого языков не совсем нравилось. Знание первого, хоть понятно, что требовалось в медицине и некоторых гуманитарных науках. А что делать со вторым, который мы начали изучать уже в этом году? Библию, что ли, читать в первоисточнике? Так мне и сам закон Божий не нравился. Конечно, я продолжал изучать их вполне прилежно. В отличие от многих учеников, сложностей с учителями по этим языкам у меня не имелось. Я уже неплохо знал немецкий и французский языки, а теперь к ним добавился и английский. Хотя, последний мы в гимназии вообще не изучали, но меня учила тётя. А теперь, оказалось, что я знал этот язык намного в большем объёме. Похоже, какие-то знания и по нему добавились во время болезни. Единственное, что меня пугало, так по всем языкам, в том числе и русскому, у меня сильно увеличился словарный запас, где появилось много лишних слов, которые в учебниках и словарях просто не встречались. И я стал замечать, что в последнее время и другие дисциплины, кроме математики, стали интересовать меня меньше, чем ранее. Оказалось, то, что мы изучали, на удивление, во многом мне было знакомо. И опять эти знания добавились после болезни!
Жаль, что мы ещё не начали изучение таких важных дисциплин, как физика и химия. Но, оказалось, что я и по ним многое понимал! Почерк у меня стал красивее, рисовал и чертил я и ранее хорошо, так теперь получалось ещё лучше! Самого это немало удивило и сильно обрадовало. Хотя, руку набить точно требовалось. Правда, многие правила по этим дисциплинам, что мы изучали, показались мне сильно устаревшими. Я, конечно, историю и географию любил, но тут у меня выходила полная несуразица. Теперь мне было известно и многое сверх изучаемой программы, и даже неизвестное нашим учителям. Само собой, и часть того, что они нам давали по этим и другим дисциплинам, показалась не совсем соответствующим действительности. Или уже давно устарело. Это получалось, конечно, больше по незнанию, но нас ещё и просто вводили в заблуждение. И ведь так происходило и по некоторым другим дисциплинам, в том числе и по русскому языку. У меня в памяти появились совсем иные знания по нему. Или, к примеру, зачем мне, вот, этот весьма трудный церковнославянский язык? Священником стать я не собираюсь, и историком, изучающим древние времена, тоже.
Да, знаний, неизвестно откуда взявшихся, у меня стало много! И они постепенно добавлялись, и в самые нежданные моменты. Бывало, что вдруг задумывался и вставал как вкопанный! Или на занятиях клинило! Сильно приходилось остерегаться именно таких моментов. У меня в голове даже появилась какая-то путаница между прежними и новыми знаниями. Приходилось сильно таиться, потому что всякие разоблачения ничего хорошего мне не несли.
Ладно хоть гимнастика, или пение, да и рисование. Тут лишние знания точно не помешают, да и приходилось всё время повышать свой уровень. А то, вон, и тут впросак попал! Придётся наверстать! Правда, до изучения военного строя и фехтования мы в гимназии ещё не дошли, но самостоятельно я пытался. Теперь и они стали мне знакомы, правда, всё же немного иные, что мы сейчас изучали. Тут мне приходилось таиться больше всего. Некоторые умения, и постепенно развивающиеся, пугали даже меня самого. Да, фехтовать особо я ещё не умел, но зато ножи и разные острые вещички кидать у меня получалось неплохо, да и нравилось. Даже некоторые танцы, особенно вальс, давались мне теперь намного легче. Правда, знаний по многим другим танцам, что требовались на балах, у меня так и не добавилось. Но и того, что имелось, хватало. Не буду же я паркетным шаркуном, вечно ошивающимся на танцах!
А вот порядки, царившие в гимназии, как шутили все, чуть ли не казарменные и весьма строгие, сильно отталкивали. Особо не разгуляешься. Мы вообще боялись директора гимназии – сначала Лукиана Осиповича Лавровского, а с этого года и Николая Яковлевича Максимова, потом учителей и особенно классных наставников, можно сказать, как огня. Устав они, хоть нам и не нравилось, соблюдали и держали нас в строгости. Попробуй что-то нехорошее, хотя, на взгляд учителей, сделать или что случится, кара могла последовать незамедлительно, и жестокая. Ведь за малейшую провинность можно было угодить и на гауптвахту. Посидеть под замком, хоть и не в тюрьме, пусть и немного, приятного было мало. И неудобно перед другими. Я, хоть и ученик весьма примерного поведения, месяц назад уже разок попался. Чисто из-за небольшой стычки с одним крепким и наглым пятиклассником, попытавшимся обидеть меня. Подумал, что я слабак какой-то. Хоть и сил у меня было чуть меньше, но злости оказалось через край, вот он своё и получил, и не слабо! Жаль, что наказали и меня, и ведь незаслуженно!
Ещё и нечего было думать жаловаться кому-то. Вообще не любили в гимназии таких. Имелись и ученики побогаче, которые подвергались разным притеснениям, но им было проще откупиться от своих обидчиков. А я пока обходился и сам, и других не трогал. Я, хоть и бедный, но аристократ, и мне невместно связываться с простолюдинами и торговцами. И зубами грызть обидчиков буду, но себя в обиду не дам! И что-то такое проявлялось уже во мне. Поэтому в последнее время, хоть и приходилось держаться настороже, но среди своих одноклассников меня трогать просто никто не осмеливался, а старшие из-за моей злопамятности тоже старались обращать на меня меньше внимания. Нашёл бы способ отомстить обидчику рано или поздно. И уж теперь, когда я начал постепенно, хоть и тайно, постигать азы самообороны без оружия, меня не так уж особо волновали, за редким исключением, и многие старшеклассники.
Потом, строгие требования к гимназистской форме вгоняли в сильную тоску не только меня, но и тётю Арину. Ведь она и так постоянно, хоть по чуть-чуть, но изменялась, потом, я постепенно рос, и с каждым годом мне требовалась новая форма. Ладно хоть мальчик! Девочке одежды точно потребовалось бы намного больше! Плохо, конечно, не иметь приличной одежды на все случаи жизни. Но, вообще-то, ученикам гимназий запрещалось появляться на улице и в разных общественных местах без ученической формы. Таков был устав, и за его соблюдением учителя следили строго. Вот и пришлось мне на приём и детский бал к Юсуповым явиться в ученической форме. Вдруг потом кто-нибудь доложит в гимназию? У нашей шестой гимназии фуражки были с малиновым кантом и, конечно, нас легко было вычислить среди других учеников и прочей ребятни. Да и «серебряные гербы» с лавровыми листами отличались. Хотя, у меня другой приличной одежды просто не имелось. Не было даже обычной мещанской, а никак не дворянской и уж тем более не княжеской. Вон, у Юсуповых даже слуги были одеты лучше меня. Хотя, жаль, конечно, но получше и тёти Арины.
Правда, чтобы зря не портить дорогую ученическую форму, я её вне гимназии просто не надевал. А чтобы меня не узнавали случайно встреченные учителя, особенно классные наставники и прочие лица, пришлось научиться, особенно в этом году, специально красить лицо подходящими средствами, да и немного поработать над походкой. А одежда была самой простой, и оттого от детей простолюдинов я обычно не отличался. Вроде, прокатывало.
В нашей шестой гимназии учеников, имеющих такие высокие титулы, как у меня, не имелось. Только я. Ну и что князь? Всё равно ведь денег на как бы и достойную жизнь, соответствующую титулу, не было. А дети всяких богатых аристократов так вообще получали домашнее образование. Но мне это было недоступно. Что ни говори, для нас с тётей даже шестьдесят рублей в год за обучение в гимназии, это было немало. Ведь и на ученическую форму и прочие школьные принадлежности, и даже парадный мундир немалые траты приходилось делать! Хотя, много денег требовалось и на еду. Было ещё множество самых разных трат. Рублей двадцать-тридцать в месяц уходило только так.
Вот из-за своей бедности мы и снимали лишь небольшую квартиру из трёх комнат. Конечно, удобств никаких, но было терпимо. Главное, жить можно. Там, как и в гимназии, тоже аристократов с титулами не наблюдалось. Но, всё-таки, двадцать рублей в месяц за съём для нас с тётей было многовато. Но, вроде, пока обходились, да уже и привыкли, и просто некуда было податься. Или дорого, или условия ещё хуже. А здесь, вроде, даже как бы и в центре Петербурга. Вон, и дворец Юсуповых на берегу Мойки находился не так далеко к северо-востоку. Ещё дальше там запросто можно было дойти и до Адмиралтейства, так и до самого Зимнего Дворца! И набережной Невы. Чуть южнее и восточнее от нас находились Екатерининиский канал, за ним Сенная площадь, да ещё Сенный рынок. И как раз немного дальше и простиралась площадь Чернышева со зданием Министерства народного просвещения и нашей шестой гимназией.
В общем, пока выкручивались. Тётя Арина шила прямо на дому разную одежду и, бывало, в месяц зарабатывала и до полусотни рублей. Но это не всегда. Если только платья какие шить. Сильно облегчала ей труд ручная швейная машина «Зингер». Но и сидела она постоянно дома, и всё время кроила и шила. И нас самих полностью и качественно обшивала, и что-то и умудрялась зарабатывать. Но и на себя у неё времени не оставалось.
Ещё мне, как сироте, выплачивалась небольшая, полсотни рублей в год, часть от пенсии отца. Скромно, но что поделаешь? Хотя, и эти деньги для нас не являлись лишними. Всё-таки князь Павел Александрович Куракин дослужился до майора и штаб-офицера Владимирского пехотного полка. Ещё он достойно воевал в Восточной или Турецкой войне и был награждён разными орденами. Лишь двадцать лет прошло.
Но основные доходы, примерно под тысячу рублей в год, нам всё-таки давало небольшое имение Берёзовая горка, находящееся в верстах ста к юго-востоку от Петербурга, в Ново-Ладожском уезде. Кстати, выделенное бабушке Агнессе и моему отцу, почти нищим, самим императором Николаем Павловичем. Так-то, и жили мы с тётей Ариной в основном в столице, а летом ненадолго выезжали в имение. И, конечно, большинство личных вещей, оставшихся от моих родных, и нас самих, хотя, немногочисленные, хранились там. Сюда, в Петербург, мы почти ничего не привезли.
Мой дед, князь Александр Борисович Куракин, был знатным и влиятельным вельможей, близко знался с самими императорами Павлом Петровичем и Александром Павловичем, владел немалыми землями и богатствами, но он умер, когда мой отец ещё и не родился. И свою бабушку княгиню Агнессу, ещё и немецкую баронессу фон Либендорф, правда, совсем небогатую, я тоже не застал. Она, к сожалению, ещё не достигнув и сорока, умерла лет за тридцать до моего рождения. Жаль, но после рождения мой бедный отец не был признан другими Куракиными и, главное, императором Александром Павловичем, оттого полностью остался без отцовского наследства. Да и потом не смог заработать ничего. Может, и не особо старался? Он, боевой офицер, так всю жизнь и прожил бедным. Хотя, ясно же, что честной службой заработать и выдвинуться не всегда можно.
К счастью, мой отец всё-таки женился, пусть только в тридцать восемь и лишь через пару десятков лет после смерти своей матери. Но, весь израненный во время боёв в Крыму, он имел не совсем крепкое здоровье и восемь лет назад подхватил какую-то заразу и умер. Вместе с моими старшими сёстрами Агнессой и Екатериной. Они тоже не выкарабкались. Отцу было пятьдесят лет, сёстрам – одиннадцать и восемь. Их я потерял в четыре года и оттого просто не помнил. А через пару лет вдруг заболела и, сильно ослабленная горем, угасла и моя мать Софья Васильевна. Ей было всего лишь тридцать четыре года. Больше всего мне было жаль именно её и своих сестёр. Хорошо, что мать я успел хоть немного запомнить. Она часто появлялась передо мной, конечно, в памяти, красивой и немного усталой, но ласковой и заботливой. Если бы все мои родные выжили, какие красавицы и милые сёстры у меня могли бы вырасти! Может, ещё и другие сестрички с братьями могли бы появиться! Вот такая печальная судьба у моих родных. У меня прямо слёзы на глаза наворачивались, но уже было поздно! Хотя, хорошо, что самому сильно повезло! Лишь чудом до сих пор живой!
В шесть лет я остался полным сиротой. Меня тут же забрала к себе младшая сестра моей матери Арина Васильевна. И, тем самым, тётя Арина спасла меня от верной смерти! Я вообще был сильно благодарен ей, да и всегда буду почитать наравне с матерью. Очень красивая женщина, точнее, ещё даже девица, просто в возрасте. Хотя, двадцать восемь лет всего! Многие мужчины только так на неё засматриваются! Получается, она так и не вышла замуж, и ведь именно из-за меня.
– Да, вижу, что узнал. Хотя, она давно написана и очень известна. А давай ты? Может, тоже что-нибудь сыграешь? Ты же ведь в гимназии учишься? Или музыку пока вообще не изучал?
Конечно, изучали мы музыку в гимназии, но пока только самое начало. Ноты вот немного прошли. На фортепиано я как бы точно не умел играть. Не научили и не допустили к нему ещё. А вот на гитаре, хоть и весьма неумело, играть мог. Тут уж тётя немного показывала. Конечно, дома. Но мальчишеское упрямство не позволило мне так сразу же сознаться в своих неумениях.
– Не изучал. Некому было учить и некогда изучать. Я же нищета.
– Да? Значит, ты вообще не умеешь играть?
– Может, и не умею? А может, и умею? Как-то не до музыки было. Поэтому ничего не могу сказать.
Ага, буду я тут свою слабость показывать перед какой-то девчонкой! Мы, мужчины, всё можем! И никаких гвоздей!
* * *
Глава 02.
Бедный гимназист?
Я учился в шестой гимназии в четвёртом классе, и неплохо. Она находилась на берегу Фонтанки у Чернышева моста, и достаточно далеко к югу-востоку от Столярного переулка, где мы жили в одном недорогом доходном доме для необеспеченных дворян. Гимназия являлась довольно престижной, и ей даже была отведена часть здания Министерства народного просвещения. Тут же находилось и Русское Географическое общество. Правда, такое соседство, хотя, изначальное, добавляло нам, гимназистам, только лишних хлопот и неприятностей. Что делать, раз император Александр Николаевич повелел открыть гимназию именно здесь! И так уж у нас порядки царили жёсткие, и требования к нам самим и учёбе, как говорили, были сильно повыше, чем в других гимназиях. Даже на мой неприхотливый взгляд, уж слишком. Близкое присутствие рядом множества высоких начальников, к тому же, являвшихся частыми гостями в нашей гимназии, не давало ни учителям, ни ученикам хоть немного расслабиться. Строже и хуже, наверное, было только в прогимназиях. Там уж точно царили военные порядки. Хотя, они как бы и готовили будущих военных. А меня военная служба нисколько не привлекала. Потом и тётя Арина говорила, что сколько не прослужил мой отец в армии, так ничего, кроме ослабления своего здоровья, не добился и богатств никаких не нажил. Хотя, так и было. Понятно, что одной лишь честной службой, без связей и денег, никуда не пробиться и успехов никаких не сделать.
Сама учёба меня нисколько не волновала. Всё бы ничего, но в последнее время после болезни, как сообщала мне тётя Арина, у меня поведение сильно изменилось. Я стал как бы непослушнее и увереннее в себе. Теперь мне изучение латинского и особенно древнегреческого языков не совсем нравилось. Знание первого, хоть понятно, что требовалось в медицине и некоторых гуманитарных науках. А что делать со вторым, который мы начали изучать уже в этом году? Библию, что ли, читать в первоисточнике? Так мне и сам закон Божий не нравился. Конечно, я продолжал изучать их вполне прилежно. В отличие от многих учеников, сложностей с учителями по этим языкам у меня не имелось. Я уже неплохо знал немецкий и французский языки, а теперь к ним добавился и английский. Хотя, последний мы в гимназии вообще не изучали, но меня учила тётя. А теперь, оказалось, что я знал этот язык намного в большем объёме. Похоже, какие-то знания и по нему добавились во время болезни. Единственное, что меня пугало, так по всем языкам, в том числе и русскому, у меня сильно увеличился словарный запас, где появилось много лишних слов, которые в учебниках и словарях просто не встречались. И я стал замечать, что в последнее время и другие дисциплины, кроме математики, стали интересовать меня меньше, чем ранее. Оказалось, то, что мы изучали, на удивление, во многом мне было знакомо. И опять эти знания добавились после болезни!
Жаль, что мы ещё не начали изучение таких важных дисциплин, как физика и химия. Но, оказалось, что я и по ним многое понимал! Почерк у меня стал красивее, рисовал и чертил я и ранее хорошо, так теперь получалось ещё лучше! Самого это немало удивило и сильно обрадовало. Хотя, руку набить точно требовалось. Правда, многие правила по этим дисциплинам, что мы изучали, показались мне сильно устаревшими. Я, конечно, историю и географию любил, но тут у меня выходила полная несуразица. Теперь мне было известно и многое сверх изучаемой программы, и даже неизвестное нашим учителям. Само собой, и часть того, что они нам давали по этим и другим дисциплинам, показалась не совсем соответствующим действительности. Или уже давно устарело. Это получалось, конечно, больше по незнанию, но нас ещё и просто вводили в заблуждение. И ведь так происходило и по некоторым другим дисциплинам, в том числе и по русскому языку. У меня в памяти появились совсем иные знания по нему. Или, к примеру, зачем мне, вот, этот весьма трудный церковнославянский язык? Священником стать я не собираюсь, и историком, изучающим древние времена, тоже.
Да, знаний, неизвестно откуда взявшихся, у меня стало много! И они постепенно добавлялись, и в самые нежданные моменты. Бывало, что вдруг задумывался и вставал как вкопанный! Или на занятиях клинило! Сильно приходилось остерегаться именно таких моментов. У меня в голове даже появилась какая-то путаница между прежними и новыми знаниями. Приходилось сильно таиться, потому что всякие разоблачения ничего хорошего мне не несли.
Ладно хоть гимнастика, или пение, да и рисование. Тут лишние знания точно не помешают, да и приходилось всё время повышать свой уровень. А то, вон, и тут впросак попал! Придётся наверстать! Правда, до изучения военного строя и фехтования мы в гимназии ещё не дошли, но самостоятельно я пытался. Теперь и они стали мне знакомы, правда, всё же немного иные, что мы сейчас изучали. Тут мне приходилось таиться больше всего. Некоторые умения, и постепенно развивающиеся, пугали даже меня самого. Да, фехтовать особо я ещё не умел, но зато ножи и разные острые вещички кидать у меня получалось неплохо, да и нравилось. Даже некоторые танцы, особенно вальс, давались мне теперь намного легче. Правда, знаний по многим другим танцам, что требовались на балах, у меня так и не добавилось. Но и того, что имелось, хватало. Не буду же я паркетным шаркуном, вечно ошивающимся на танцах!
А вот порядки, царившие в гимназии, как шутили все, чуть ли не казарменные и весьма строгие, сильно отталкивали. Особо не разгуляешься. Мы вообще боялись директора гимназии – сначала Лукиана Осиповича Лавровского, а с этого года и Николая Яковлевича Максимова, потом учителей и особенно классных наставников, можно сказать, как огня. Устав они, хоть нам и не нравилось, соблюдали и держали нас в строгости. Попробуй что-то нехорошее, хотя, на взгляд учителей, сделать или что случится, кара могла последовать незамедлительно, и жестокая. Ведь за малейшую провинность можно было угодить и на гауптвахту. Посидеть под замком, хоть и не в тюрьме, пусть и немного, приятного было мало. И неудобно перед другими. Я, хоть и ученик весьма примерного поведения, месяц назад уже разок попался. Чисто из-за небольшой стычки с одним крепким и наглым пятиклассником, попытавшимся обидеть меня. Подумал, что я слабак какой-то. Хоть и сил у меня было чуть меньше, но злости оказалось через край, вот он своё и получил, и не слабо! Жаль, что наказали и меня, и ведь незаслуженно!
Ещё и нечего было думать жаловаться кому-то. Вообще не любили в гимназии таких. Имелись и ученики побогаче, которые подвергались разным притеснениям, но им было проще откупиться от своих обидчиков. А я пока обходился и сам, и других не трогал. Я, хоть и бедный, но аристократ, и мне невместно связываться с простолюдинами и торговцами. И зубами грызть обидчиков буду, но себя в обиду не дам! И что-то такое проявлялось уже во мне. Поэтому в последнее время, хоть и приходилось держаться настороже, но среди своих одноклассников меня трогать просто никто не осмеливался, а старшие из-за моей злопамятности тоже старались обращать на меня меньше внимания. Нашёл бы способ отомстить обидчику рано или поздно. И уж теперь, когда я начал постепенно, хоть и тайно, постигать азы самообороны без оружия, меня не так уж особо волновали, за редким исключением, и многие старшеклассники.
Потом, строгие требования к гимназистской форме вгоняли в сильную тоску не только меня, но и тётю Арину. Ведь она и так постоянно, хоть по чуть-чуть, но изменялась, потом, я постепенно рос, и с каждым годом мне требовалась новая форма. Ладно хоть мальчик! Девочке одежды точно потребовалось бы намного больше! Плохо, конечно, не иметь приличной одежды на все случаи жизни. Но, вообще-то, ученикам гимназий запрещалось появляться на улице и в разных общественных местах без ученической формы. Таков был устав, и за его соблюдением учителя следили строго. Вот и пришлось мне на приём и детский бал к Юсуповым явиться в ученической форме. Вдруг потом кто-нибудь доложит в гимназию? У нашей шестой гимназии фуражки были с малиновым кантом и, конечно, нас легко было вычислить среди других учеников и прочей ребятни. Да и «серебряные гербы» с лавровыми листами отличались. Хотя, у меня другой приличной одежды просто не имелось. Не было даже обычной мещанской, а никак не дворянской и уж тем более не княжеской. Вон, у Юсуповых даже слуги были одеты лучше меня. Хотя, жаль, конечно, но получше и тёти Арины.
Правда, чтобы зря не портить дорогую ученическую форму, я её вне гимназии просто не надевал. А чтобы меня не узнавали случайно встреченные учителя, особенно классные наставники и прочие лица, пришлось научиться, особенно в этом году, специально красить лицо подходящими средствами, да и немного поработать над походкой. А одежда была самой простой, и оттого от детей простолюдинов я обычно не отличался. Вроде, прокатывало.
В нашей шестой гимназии учеников, имеющих такие высокие титулы, как у меня, не имелось. Только я. Ну и что князь? Всё равно ведь денег на как бы и достойную жизнь, соответствующую титулу, не было. А дети всяких богатых аристократов так вообще получали домашнее образование. Но мне это было недоступно. Что ни говори, для нас с тётей даже шестьдесят рублей в год за обучение в гимназии, это было немало. Ведь и на ученическую форму и прочие школьные принадлежности, и даже парадный мундир немалые траты приходилось делать! Хотя, много денег требовалось и на еду. Было ещё множество самых разных трат. Рублей двадцать-тридцать в месяц уходило только так.
Вот из-за своей бедности мы и снимали лишь небольшую квартиру из трёх комнат. Конечно, удобств никаких, но было терпимо. Главное, жить можно. Там, как и в гимназии, тоже аристократов с титулами не наблюдалось. Но, всё-таки, двадцать рублей в месяц за съём для нас с тётей было многовато. Но, вроде, пока обходились, да уже и привыкли, и просто некуда было податься. Или дорого, или условия ещё хуже. А здесь, вроде, даже как бы и в центре Петербурга. Вон, и дворец Юсуповых на берегу Мойки находился не так далеко к северо-востоку. Ещё дальше там запросто можно было дойти и до Адмиралтейства, так и до самого Зимнего Дворца! И набережной Невы. Чуть южнее и восточнее от нас находились Екатерининиский канал, за ним Сенная площадь, да ещё Сенный рынок. И как раз немного дальше и простиралась площадь Чернышева со зданием Министерства народного просвещения и нашей шестой гимназией.
В общем, пока выкручивались. Тётя Арина шила прямо на дому разную одежду и, бывало, в месяц зарабатывала и до полусотни рублей. Но это не всегда. Если только платья какие шить. Сильно облегчала ей труд ручная швейная машина «Зингер». Но и сидела она постоянно дома, и всё время кроила и шила. И нас самих полностью и качественно обшивала, и что-то и умудрялась зарабатывать. Но и на себя у неё времени не оставалось.
Ещё мне, как сироте, выплачивалась небольшая, полсотни рублей в год, часть от пенсии отца. Скромно, но что поделаешь? Хотя, и эти деньги для нас не являлись лишними. Всё-таки князь Павел Александрович Куракин дослужился до майора и штаб-офицера Владимирского пехотного полка. Ещё он достойно воевал в Восточной или Турецкой войне и был награждён разными орденами. Лишь двадцать лет прошло.
Но основные доходы, примерно под тысячу рублей в год, нам всё-таки давало небольшое имение Берёзовая горка, находящееся в верстах ста к юго-востоку от Петербурга, в Ново-Ладожском уезде. Кстати, выделенное бабушке Агнессе и моему отцу, почти нищим, самим императором Николаем Павловичем. Так-то, и жили мы с тётей Ариной в основном в столице, а летом ненадолго выезжали в имение. И, конечно, большинство личных вещей, оставшихся от моих родных, и нас самих, хотя, немногочисленные, хранились там. Сюда, в Петербург, мы почти ничего не привезли.
Мой дед, князь Александр Борисович Куракин, был знатным и влиятельным вельможей, близко знался с самими императорами Павлом Петровичем и Александром Павловичем, владел немалыми землями и богатствами, но он умер, когда мой отец ещё и не родился. И свою бабушку княгиню Агнессу, ещё и немецкую баронессу фон Либендорф, правда, совсем небогатую, я тоже не застал. Она, к сожалению, ещё не достигнув и сорока, умерла лет за тридцать до моего рождения. Жаль, но после рождения мой бедный отец не был признан другими Куракиными и, главное, императором Александром Павловичем, оттого полностью остался без отцовского наследства. Да и потом не смог заработать ничего. Может, и не особо старался? Он, боевой офицер, так всю жизнь и прожил бедным. Хотя, ясно же, что честной службой заработать и выдвинуться не всегда можно.
К счастью, мой отец всё-таки женился, пусть только в тридцать восемь и лишь через пару десятков лет после смерти своей матери. Но, весь израненный во время боёв в Крыму, он имел не совсем крепкое здоровье и восемь лет назад подхватил какую-то заразу и умер. Вместе с моими старшими сёстрами Агнессой и Екатериной. Они тоже не выкарабкались. Отцу было пятьдесят лет, сёстрам – одиннадцать и восемь. Их я потерял в четыре года и оттого просто не помнил. А через пару лет вдруг заболела и, сильно ослабленная горем, угасла и моя мать Софья Васильевна. Ей было всего лишь тридцать четыре года. Больше всего мне было жаль именно её и своих сестёр. Хорошо, что мать я успел хоть немного запомнить. Она часто появлялась передо мной, конечно, в памяти, красивой и немного усталой, но ласковой и заботливой. Если бы все мои родные выжили, какие красавицы и милые сёстры у меня могли бы вырасти! Может, ещё и другие сестрички с братьями могли бы появиться! Вот такая печальная судьба у моих родных. У меня прямо слёзы на глаза наворачивались, но уже было поздно! Хотя, хорошо, что самому сильно повезло! Лишь чудом до сих пор живой!
В шесть лет я остался полным сиротой. Меня тут же забрала к себе младшая сестра моей матери Арина Васильевна. И, тем самым, тётя Арина спасла меня от верной смерти! Я вообще был сильно благодарен ей, да и всегда буду почитать наравне с матерью. Очень красивая женщина, точнее, ещё даже девица, просто в возрасте. Хотя, двадцать восемь лет всего! Многие мужчины только так на неё засматриваются! Получается, она так и не вышла замуж, и ведь именно из-за меня.
