Вторник. День, когда я должна идти к нему. По нашему с ним… «договору». Один раз в неделю — его право. Его час. Его удовольствие. Его вещь.
Меня трясло. Я едва удерживалась, чтобы не закусить губу до крови, не начать раскачиваться на стуле, как безумная. Внутри всё клокотало: стыд, тревога, предвкушение, грязное возбуждение, от которого хотелось одновременно умереть и продолжать жить ради ещё одной капли.
Я не могла ни на чём сосредоточиться. Ни на формулах, ни на соседях, ни на собственных записях, ни даже на том, что за окном кто-то вызвал магическую бурю и ветер бился в стекло с такой силой, что трещали рамы. Всё, о чём я думала — он. Его голос. Его рука на моем горле. Его холодный взгляд, от которого внутри всё сжимается, как от боли, и тут же пульсирует, как от желания.
Я вспомнила прошлую ночь — и щёки мгновенно вспыхнули. Профессор Ардан. Его руки. Его поцелуи. Его язык, скользящий по моей коже. Его просьбы. Его... цена.
Я согласилась. Я продалась. В очередной раз. Но впервые — иначе. Впервые — туда.
Я не знаю, что было глупее: то, что я сделала это в лекционной, на кафедре, посреди полок с зачарованными конспектами… Или то, что я получила от этого удовольствие. А может, то, что я теперь панически боюсь, что ректор узнает.
А вдруг уже знает? А вдруг ему рассказали? В академии слухи разносятся быстрее, чем магический огонь. Один шёпот — и через день это уже анекдот. И все знают, все обсуждают:
«Амарелла Востерштейн не даёт в зад» — говорили они раньше.
А теперь, после этой ночи... после этих шести тысяч кристаллов, которые я не могла себе позволить отвергнуть... Я нарушила свою последнюю границу.
И теперь — вторник. А я иду к нему, как ничего не было. Господи, пусть он не знает. Пусть не спрашивает. Пусть просто... Пусть просто сделает то, что всегда делает. Пусть будет грубым, холодным, унижающим. Лишь бы — не разочарованным.
Я сжала колени под партой. Стянула руки в замок. Пальцы дрожали.
Внутри — словно в животе поселился демон, скребущий когтями по кишкам. Я хотела бежать. И одновременно — быть с ним. Лежать под ним. Чувствовать его вес, его дыхание. Хотеть, чтобы он полюбил меня. Хотеть — ненавидеть себя за это.
Смешно.
Жалко.
Грязно.
И всё же... именно эти чувства — стали моей новой религией.
Через час после последней пары я стояла перед его дверью. Той самой. Чёрной, массивной, с гравировкой герба академии, за которой скрывалась вселенная боли, унижений и... надежды. Моя ладонь дрожала, едва касаясь холодной латунной ручки. Металл обжигал кожу, как будто уже знал, что я пришла вновь — по своей воле, хотя называла это иначе.
«Обязанность. Долг. Уговор. Цена за выживание», — повторяла я себе, как заклинание. Но внутри всё знало правду: я хотела этого. Хотела его. Даже если это — зависимость. Болезнь. Проклятье.
Сердце билось в висках, дыхание сбилось, будто я пробежала марафон по зачарованным лестницам. Я стояла, замирая в страхе и ожидании, будто ворота ада уже приоткрылись, но я сама тяну к ним руки, срываю с себя одежду и умоляю — впустите.
«Если он узнает… если он скажет, что я грязная шлюха… если он бросит меня…»
Мозг крутил одно и то же. Как заевшееся заклинание.
«Пусть. Главное — чтобы посмотрел. Чтобы захотел. Чтобы снова… прикоснулся».
Я постучала. Один раз.
Тишина.
Потом — снова. Три коротких удара, будто сердце. Раз… два… три…
Тишина.
А потом… Голос. Низкий. Леденящий.
— Входи.
Я толкнула дверь и зашла. Кабинет был полутемный. Жалюзи прикрыты. Свет от единственного магического факела играл на кожаной обивке кресел, отбрасывая тени на стены. Воздух пах кожей, деревом… и им. Его магия здесь была повсюду — густая, как кровь, сладкая, как яд. Она касалась кожи, будто невидимые пальцы. Заставляла внутренности сжиматься, а горло пересыхать.
Он сидел за своим столом, не поднимая взгляда. Писал что-то, водя пером по пергаменту, как будто я была просто шумом на фоне. Пятно. Случайностью. Вещью, которая пришла вовремя.
Я сделала шаг вперёд. Потом ещё. Туфли слегка скользнули по ковру. Губы дрожали, но я сдержалась. Я должна была быть сильной. Я должна была быть красивой, желанной, идеальной — ради него.
Он не поднимал головы.
Прошла вечность, прежде чем он наконец отложил перо. Сложил руки. Поднял на меня глаза. Холодные. Стальные. Безжалостные. Как всегда.
— Ты опоздала, — сказал он тихо.
Я сглотнула.
— Простите, ректор… я…
— Разденься, — перебил он.
Никаких вопросов. Никаких ласковых слов. Ни капли тепла. Только приказ. Так, как будто я — не человек. А собственность.
И всё же… сердце подпрыгнуло, как у дурочки. Пальцы дрожали, но я начала расстёгивать пуговицы. Одна за другой.
На мне был новый комплект белья — кружевной, черный, тонкий, как дыхание. Я купила его вчера на последние кристаллы.
Сегодня я была не для клиентов.
Сегодня я была для него.
Я сняла платье, уронив его на пол. Осталась в белье. Он встал. Подошёл. Его пальцы обхватили мою шею. Нежно. Почти ласково. Но с той самой силой, что не позволяла забыться: я — его.
Он наклонился. Губы скользнули по уху. Голос — обволакивающий, низкий, хищный:
— Слышал, ты теперь берёшь по шесть за задницу. Надеюсь, я получу товар получше, чем тот профессор из лекционной.
Я вскрикнула от стыда. Щёки вспыхнули.
— Я… я… — начала было лепетать я.
Он не дал мне закончить. Его рука резко сжалась на моём затылке, заставляя запрокинуть голову. Он впился губами в шею — горячо, грубо, жадно, так, что я задрожала.
— Заткнись, — прошептал он. — Если я захочу услышать твоё мнение, я его из тебя выбью.
И я… покорно кивнула. Потому что именно этого ждала.
Он не смотрел мне в глаза. Его пальцы скользнули вниз по моей шее, вдоль ключиц, в ложбинку между грудями — будто он открывал давно знакомую книгу, страницы которой запомнил наизусть, но всё равно перечитывал с особым наслаждением. Он не торопился — наоборот, двигался медленно, с ленивой жестокостью, давая мне время прочувствовать каждое прикосновение, каждый холодок, бегущий по коже от одного лишь его взгляда.
— И всё же, — выдохнул он, обводя кончиком пальца кружево на моём лифчике, — как забавно: ты изо всех сил строишь из себя товар класса люкс, но в душе… ты такая же дешёвая, как и раньше. Такая же мокрая и послушная, как в ту первую ночь, когда пришла ко мне, дрожа от страха и возбуждения.
Я зажмурилась, губы дрогнули, но я не ответила. Потому что он был прав. Потому что его слова — как нож, но каждый удар этого ножа лишь заставлял сердце биться сильнее. Как будто боль была — подтверждением. Подтверждением того, что я существую. Что он меня видит. Пусть и как вещь. Пусть как игрушку. Но всё же…
— Ты ведь ждала, — продолжал он, приближаясь, пока я не почувствовала, как его тело касается моего. Он нависает надо мной, тёплый, тяжёлый, опасный. — Ждала, что я приду. Что возьму тебя. Опять. Что у тебя снова не останется выбора, кроме как стонать подо мной, неважно, что было до, кто был до… Да?
Я кивнула. Медленно. Почти незаметно. Слишком униженно, чтобы вслух признаться, слишком разбита, чтобы солгать.
Он сорвал с меня лиф, небрежно, как рвут обёртку с ненужного подарка. И грудь моя оказалась перед ним — обнажённая, уязвимая, дрожащая от холода и ожидания. Он провёл языком по шее, оставляя влажную дорожку, потом накрыл сосок губами, горячо, нетерпеливо, будто хотел раздавить, забрать, подчинить.
Я вскрикнула, пальцы вцепились в край стола — тот самый стол, где он подписывал отчисления, где он решал судьбы студентов. А теперь он решал мою.
— Сними трусики. Сама.
Я послушалась. Медленно. Стыдно. Он не отводил взгляда, и в его глазах было то самое… холодное, мучительное любопытство, как у алхимика, наблюдающего за реакцией яда на живую плоть.
Я стояла перед ним голая, горящая, униженная. Хотела прикрыться, но не смела.
Он сел на край стола, раскинул ноги, притянул меня ближе.
— Сядь на меня.
Я замерла. Сердце грохотало в груди.
— Боишься?
Я кивнула. Он усмехнулся. Холодно.
— Привыкай. Это будет не последний раз.
Он держал меня за талию — крепко, как будто я могла выскользнуть. Как будто ему хотелось быть абсолютно уверенным, что в этот момент я принадлежу ему. Только ему. Даже если он сам в этом себе не признаётся. Даже если я — не больше чем удобная дырочка, на которую он положил глаз.
Я медленно опустилась, чувствуя, как он входит в меня. Нежно — нет. Бережно — никогда. Грубо. Властно. Сразу до конца, как будто хотел напомнить: всё, что у меня есть, принадлежит ему. Даже внутри.
Я задохнулась, прикусила губу, едва не вскрикнув.
— Так глубоко... — вырвалось у меня.
Он усмехнулся, наклонившись к моему уху.
— Я даже ещё не начинал, Амарелла.
И начал. Медленно, но мощно, как будто пытался выбить из меня всю память, все мысли, всех клиентов до него. Каждое движение — как удар клейма. Я была на грани боли и наслаждения, и, чёрт побери, мне это нравилось. Настолько, что я ненавидела себя сильнее, чем когда-либо.
— Тебе нравится? — прошептал он, сжав мою шею так, чтобы я смотрела ему в глаза.
Я задыхалась, вся дрожала на его коленях, впитывая его тепло, его силу, его презрение. Он трахал меня, как будто мстил за что-то — за своё желание, за моё существование, за весь этот мир.
— Говори, Амарелла. Ты ведь хочешь быть моей хорошей девочкой?
— Да... — прошептала я, сгорая от стыда. — Да, я хочу...
— Хочешь, чтобы я кончал в тебя каждую неделю, как по расписанию? Хочешь, чтобы никто больше не прикасался к тебе, кроме меня?
— Да... Я хочу... Только ты... — мои слёзы смешались с потом, я не могла больше молчать. Я была вся в его руках, во власти этого мужчины, который не любил меня, но именно поэтому я хотела его ещё сильнее.
Он двигался всё быстрее. Я царапала его спину, задыхалась, шептала бессвязные слова.
— Никогда, слышишь? — прорычал он, вбиваясь в меня с такой силой, будто хотел оставить меня навсегда сломанной. — Никогда не принадлежи никому. Только мне. Только моя шлюха. Моя.
Я закричала. От боли. От восторга. От бессилия.
Всё моё тело выгнулось. Мир исчез. Остались только его пальцы, сжимающие мои бёдра, его губы на моей шее и низкий, опасный голос у самого уха:
— Твоя ставка сегодня себя оправдала, Востерштейн.
И он кончил. Глубоко. Властно. Так, как будто ставил точку в этой сцене. Но мы оба знали — это была лишь запятая.
Он вышел из меня с ленивым, уверенным движением, как будто забирал своё, не более того. Я почувствовала, как по внутренней стороне бедра потекла теплая сперма — доказательство того, что он был во мне, до самого конца.
Он ничего не сказал. Просто молча встал, откинул прядь волос со лба, медленно застегнул штаны. На его лице — всё то же ледяное равнодушие, которое я когда-то принимала за сдержанность. Глупая. Наивная. Жалкая.
Я лежала на столе, раздвинув ноги, с растрёпанными волосами, вся в его запахе. Голая. Использованная. Никому не нужная. Даже себе.
— Ты можешь одеться, — сказал он наконец. Его голос — спокойный, деловой. Как будто он только что не был во мне. Как будто я не задыхалась, не шептала его имя, не кричала, когда он выговаривал мне, что я его шлюха.
Я кивнула, не в силах говорить. Он уже повернулся к двери, даже не взглянув назад.
Даже. Не. Взглянув.
— Ты... — хрипло вырвалось у меня. Я не знала, зачем это сказала. Что хотела. Он не остановился.
— День и время — те же, — бросил через плечо. — Не опаздывай.
И ушёл.
Дверь за ним захлопнулась, будто гробовая крышка. Я осталась одна. Голая. В его кабинете. Ноги дрожали. Руки — не слушались. Мне было холодно, противно, стыдно.
И хорошо.
Боги, как мне было хорошо. Не только телом — душой. Потому что он снова выбрал меня. Потому что я всё ещё нужна ему, даже если только как тело. Даже если он смотрит на меня, как на мясо, которое получает в подарок.
Я провела рукой по бедру, собрала его семя на пальцы.
Фу, Амарелла. Ты отвратительна. Ты больна.
Но глубоко внутри что-то довольно урчало. Что-то, что хотело, чтобы он вернулся. И остался.
Я натянула трусики, не в силах смотреть в зеркало. Не сейчас.
Завтра — снова клиенты. Снова расчёты. Снова обман. А через неделю — он. По расписанию. Как всегда. И я уже знала: я буду считать часы.
Я сидела на полу в своей подвальной комнате, завернувшись в пушистый халат с розовым воротником, купленный на скидке в магазине для провинциалок, и считала кристаллы.
Клиенты? Конечно, были. Но в последнее время я стала... избирательней. Ценник поднялся.
Теперь — 2000 кристаллов за ночь. 1500 — за «короткую страсть».
А минет вообще стал эксклюзивом — только по предоплате. Я же дорогая, чёрт побери. И ни одна дешёвка теперь не могла даже мечтать тягаться со мной.
Но всё равно денег не хватало. Салон красоты премиум-класса — 2400. Пилинг, депиляция, новая сыворотка для сияния кожи.
Шампунь — 1000. Тот самый, с феромонами и обещаниями, что ты станешь как из рекламы.
Еда? Эм... макароны и травяной чай. Всё.
Я вздохнула.
Нет, я не жаловалась. Я выбрала эту жизнь сама. Ну... почти сама. Но теперь — нужно держаться. Иначе всё, что я построила — рухнет. А я слишком много вложила, чтобы просто всё бросить.
Я раз двадцать проверила уведомления на телефоне, трижды пересчитала оставшиеся кристаллы и пыталась вспомнить, сколько ещё дней смогу растягивать дешевый травяной чай без сахара. Мои губы всё ещё пахли клубничным блеском, а в ванной лежало платье — короткое, шелковое, слишком красивое для подвального убожества. Подарок одного из клиентов, который так и не дождался "особой ночи". Жмот. Не доплатил.
Стук.
Я вздрогнула. Нахмурила брови и подошла к двери.
За дверью стоял молодой мужчина. Высокий, в дорогом костюме. В руках — шикарный букет бордовых роз и бархатистая плоская черная коробка, перевязанная золотой шелковой лентой. Золотой логотип на ней я сразу узнала — конфеты «Амарис». Дорогие. Очень. Таких я даже в витринах не видела, они продавались в магазинах для аристократов. В прошлой своей жизни я их очень любила, отец баловал меня такими время от времени. Когда-то очень-очень давно.
Этот мужчина. Он был... не как остальные.
Густые волосы цвета тёмного золота, чёткие скулы, светлые глаза, в которых читалась лёгкая усмешка. Не вульгарная. Не голодная. А какая-то... тёплая. Обволакивающая. Словно он не спал с десятками таких, как я.
— Амарелла Востерштейн, — мягко улыбнулся он.
Я кивнула, не сводя взгляда.
— Простите за внезапность. Я хочу предложить вам вечер. Особенный. Без спешки. Без грязи. Без дешёвых слов.
Он протянул букет и конфеты, а сверху положил карту — золотую, с кристаллической гравировкой.
— 3000 — прямо сейчас. За ужин. Только ужин. После... если вы согласитесь — продолжим за отдельную доплату. В номере. Но я хочу, чтобы вы почувствовали себя… — он запнулся. — Настоящей леди. Сегодня я просто хочу пригласить вас на свидание. И заплатить вам столько, чтобы никто в академии не смел и думать, будто вы дешевая.
У меня пересохло во рту.
— Вы… клиент? — выдавила я, всё ещё не веря.
— Да. — Его голос был спокоен. — Но я хочу быть не очередным, а первым, кто предложит вам вечер, который вы запомните. У меня есть бронь в «Серебряном Фонтане». Столик у окна, магические свечи. И, если вы согласитесь — номер на верхнем этаже в «Гранд Хейлуме».
Меня трясло. Я едва удерживалась, чтобы не закусить губу до крови, не начать раскачиваться на стуле, как безумная. Внутри всё клокотало: стыд, тревога, предвкушение, грязное возбуждение, от которого хотелось одновременно умереть и продолжать жить ради ещё одной капли.
Я не могла ни на чём сосредоточиться. Ни на формулах, ни на соседях, ни на собственных записях, ни даже на том, что за окном кто-то вызвал магическую бурю и ветер бился в стекло с такой силой, что трещали рамы. Всё, о чём я думала — он. Его голос. Его рука на моем горле. Его холодный взгляд, от которого внутри всё сжимается, как от боли, и тут же пульсирует, как от желания.
Я вспомнила прошлую ночь — и щёки мгновенно вспыхнули. Профессор Ардан. Его руки. Его поцелуи. Его язык, скользящий по моей коже. Его просьбы. Его... цена.
Я согласилась. Я продалась. В очередной раз. Но впервые — иначе. Впервые — туда.
Я не знаю, что было глупее: то, что я сделала это в лекционной, на кафедре, посреди полок с зачарованными конспектами… Или то, что я получила от этого удовольствие. А может, то, что я теперь панически боюсь, что ректор узнает.
А вдруг уже знает? А вдруг ему рассказали? В академии слухи разносятся быстрее, чем магический огонь. Один шёпот — и через день это уже анекдот. И все знают, все обсуждают:
«Амарелла Востерштейн не даёт в зад» — говорили они раньше.
А теперь, после этой ночи... после этих шести тысяч кристаллов, которые я не могла себе позволить отвергнуть... Я нарушила свою последнюю границу.
И теперь — вторник. А я иду к нему, как ничего не было. Господи, пусть он не знает. Пусть не спрашивает. Пусть просто... Пусть просто сделает то, что всегда делает. Пусть будет грубым, холодным, унижающим. Лишь бы — не разочарованным.
Я сжала колени под партой. Стянула руки в замок. Пальцы дрожали.
Внутри — словно в животе поселился демон, скребущий когтями по кишкам. Я хотела бежать. И одновременно — быть с ним. Лежать под ним. Чувствовать его вес, его дыхание. Хотеть, чтобы он полюбил меня. Хотеть — ненавидеть себя за это.
Смешно.
Жалко.
Грязно.
И всё же... именно эти чувства — стали моей новой религией.
Через час после последней пары я стояла перед его дверью. Той самой. Чёрной, массивной, с гравировкой герба академии, за которой скрывалась вселенная боли, унижений и... надежды. Моя ладонь дрожала, едва касаясь холодной латунной ручки. Металл обжигал кожу, как будто уже знал, что я пришла вновь — по своей воле, хотя называла это иначе.
«Обязанность. Долг. Уговор. Цена за выживание», — повторяла я себе, как заклинание. Но внутри всё знало правду: я хотела этого. Хотела его. Даже если это — зависимость. Болезнь. Проклятье.
Сердце билось в висках, дыхание сбилось, будто я пробежала марафон по зачарованным лестницам. Я стояла, замирая в страхе и ожидании, будто ворота ада уже приоткрылись, но я сама тяну к ним руки, срываю с себя одежду и умоляю — впустите.
«Если он узнает… если он скажет, что я грязная шлюха… если он бросит меня…»
Мозг крутил одно и то же. Как заевшееся заклинание.
«Пусть. Главное — чтобы посмотрел. Чтобы захотел. Чтобы снова… прикоснулся».
Я постучала. Один раз.
Тишина.
Потом — снова. Три коротких удара, будто сердце. Раз… два… три…
Тишина.
А потом… Голос. Низкий. Леденящий.
— Входи.
Я толкнула дверь и зашла. Кабинет был полутемный. Жалюзи прикрыты. Свет от единственного магического факела играл на кожаной обивке кресел, отбрасывая тени на стены. Воздух пах кожей, деревом… и им. Его магия здесь была повсюду — густая, как кровь, сладкая, как яд. Она касалась кожи, будто невидимые пальцы. Заставляла внутренности сжиматься, а горло пересыхать.
Он сидел за своим столом, не поднимая взгляда. Писал что-то, водя пером по пергаменту, как будто я была просто шумом на фоне. Пятно. Случайностью. Вещью, которая пришла вовремя.
Я сделала шаг вперёд. Потом ещё. Туфли слегка скользнули по ковру. Губы дрожали, но я сдержалась. Я должна была быть сильной. Я должна была быть красивой, желанной, идеальной — ради него.
Он не поднимал головы.
Прошла вечность, прежде чем он наконец отложил перо. Сложил руки. Поднял на меня глаза. Холодные. Стальные. Безжалостные. Как всегда.
— Ты опоздала, — сказал он тихо.
Я сглотнула.
— Простите, ректор… я…
— Разденься, — перебил он.
Никаких вопросов. Никаких ласковых слов. Ни капли тепла. Только приказ. Так, как будто я — не человек. А собственность.
И всё же… сердце подпрыгнуло, как у дурочки. Пальцы дрожали, но я начала расстёгивать пуговицы. Одна за другой.
На мне был новый комплект белья — кружевной, черный, тонкий, как дыхание. Я купила его вчера на последние кристаллы.
Сегодня я была не для клиентов.
Сегодня я была для него.
Я сняла платье, уронив его на пол. Осталась в белье. Он встал. Подошёл. Его пальцы обхватили мою шею. Нежно. Почти ласково. Но с той самой силой, что не позволяла забыться: я — его.
Он наклонился. Губы скользнули по уху. Голос — обволакивающий, низкий, хищный:
— Слышал, ты теперь берёшь по шесть за задницу. Надеюсь, я получу товар получше, чем тот профессор из лекционной.
Я вскрикнула от стыда. Щёки вспыхнули.
— Я… я… — начала было лепетать я.
Он не дал мне закончить. Его рука резко сжалась на моём затылке, заставляя запрокинуть голову. Он впился губами в шею — горячо, грубо, жадно, так, что я задрожала.
— Заткнись, — прошептал он. — Если я захочу услышать твоё мнение, я его из тебя выбью.
И я… покорно кивнула. Потому что именно этого ждала.
Он не смотрел мне в глаза. Его пальцы скользнули вниз по моей шее, вдоль ключиц, в ложбинку между грудями — будто он открывал давно знакомую книгу, страницы которой запомнил наизусть, но всё равно перечитывал с особым наслаждением. Он не торопился — наоборот, двигался медленно, с ленивой жестокостью, давая мне время прочувствовать каждое прикосновение, каждый холодок, бегущий по коже от одного лишь его взгляда.
— И всё же, — выдохнул он, обводя кончиком пальца кружево на моём лифчике, — как забавно: ты изо всех сил строишь из себя товар класса люкс, но в душе… ты такая же дешёвая, как и раньше. Такая же мокрая и послушная, как в ту первую ночь, когда пришла ко мне, дрожа от страха и возбуждения.
Я зажмурилась, губы дрогнули, но я не ответила. Потому что он был прав. Потому что его слова — как нож, но каждый удар этого ножа лишь заставлял сердце биться сильнее. Как будто боль была — подтверждением. Подтверждением того, что я существую. Что он меня видит. Пусть и как вещь. Пусть как игрушку. Но всё же…
— Ты ведь ждала, — продолжал он, приближаясь, пока я не почувствовала, как его тело касается моего. Он нависает надо мной, тёплый, тяжёлый, опасный. — Ждала, что я приду. Что возьму тебя. Опять. Что у тебя снова не останется выбора, кроме как стонать подо мной, неважно, что было до, кто был до… Да?
Я кивнула. Медленно. Почти незаметно. Слишком униженно, чтобы вслух признаться, слишком разбита, чтобы солгать.
Он сорвал с меня лиф, небрежно, как рвут обёртку с ненужного подарка. И грудь моя оказалась перед ним — обнажённая, уязвимая, дрожащая от холода и ожидания. Он провёл языком по шее, оставляя влажную дорожку, потом накрыл сосок губами, горячо, нетерпеливо, будто хотел раздавить, забрать, подчинить.
Я вскрикнула, пальцы вцепились в край стола — тот самый стол, где он подписывал отчисления, где он решал судьбы студентов. А теперь он решал мою.
— Сними трусики. Сама.
Я послушалась. Медленно. Стыдно. Он не отводил взгляда, и в его глазах было то самое… холодное, мучительное любопытство, как у алхимика, наблюдающего за реакцией яда на живую плоть.
Я стояла перед ним голая, горящая, униженная. Хотела прикрыться, но не смела.
Он сел на край стола, раскинул ноги, притянул меня ближе.
— Сядь на меня.
Я замерла. Сердце грохотало в груди.
— Боишься?
Я кивнула. Он усмехнулся. Холодно.
— Привыкай. Это будет не последний раз.
Он держал меня за талию — крепко, как будто я могла выскользнуть. Как будто ему хотелось быть абсолютно уверенным, что в этот момент я принадлежу ему. Только ему. Даже если он сам в этом себе не признаётся. Даже если я — не больше чем удобная дырочка, на которую он положил глаз.
Я медленно опустилась, чувствуя, как он входит в меня. Нежно — нет. Бережно — никогда. Грубо. Властно. Сразу до конца, как будто хотел напомнить: всё, что у меня есть, принадлежит ему. Даже внутри.
Я задохнулась, прикусила губу, едва не вскрикнув.
— Так глубоко... — вырвалось у меня.
Он усмехнулся, наклонившись к моему уху.
— Я даже ещё не начинал, Амарелла.
И начал. Медленно, но мощно, как будто пытался выбить из меня всю память, все мысли, всех клиентов до него. Каждое движение — как удар клейма. Я была на грани боли и наслаждения, и, чёрт побери, мне это нравилось. Настолько, что я ненавидела себя сильнее, чем когда-либо.
— Тебе нравится? — прошептал он, сжав мою шею так, чтобы я смотрела ему в глаза.
Я задыхалась, вся дрожала на его коленях, впитывая его тепло, его силу, его презрение. Он трахал меня, как будто мстил за что-то — за своё желание, за моё существование, за весь этот мир.
— Говори, Амарелла. Ты ведь хочешь быть моей хорошей девочкой?
— Да... — прошептала я, сгорая от стыда. — Да, я хочу...
— Хочешь, чтобы я кончал в тебя каждую неделю, как по расписанию? Хочешь, чтобы никто больше не прикасался к тебе, кроме меня?
— Да... Я хочу... Только ты... — мои слёзы смешались с потом, я не могла больше молчать. Я была вся в его руках, во власти этого мужчины, который не любил меня, но именно поэтому я хотела его ещё сильнее.
Он двигался всё быстрее. Я царапала его спину, задыхалась, шептала бессвязные слова.
— Никогда, слышишь? — прорычал он, вбиваясь в меня с такой силой, будто хотел оставить меня навсегда сломанной. — Никогда не принадлежи никому. Только мне. Только моя шлюха. Моя.
Я закричала. От боли. От восторга. От бессилия.
Всё моё тело выгнулось. Мир исчез. Остались только его пальцы, сжимающие мои бёдра, его губы на моей шее и низкий, опасный голос у самого уха:
— Твоя ставка сегодня себя оправдала, Востерштейн.
И он кончил. Глубоко. Властно. Так, как будто ставил точку в этой сцене. Но мы оба знали — это была лишь запятая.
Он вышел из меня с ленивым, уверенным движением, как будто забирал своё, не более того. Я почувствовала, как по внутренней стороне бедра потекла теплая сперма — доказательство того, что он был во мне, до самого конца.
Он ничего не сказал. Просто молча встал, откинул прядь волос со лба, медленно застегнул штаны. На его лице — всё то же ледяное равнодушие, которое я когда-то принимала за сдержанность. Глупая. Наивная. Жалкая.
Я лежала на столе, раздвинув ноги, с растрёпанными волосами, вся в его запахе. Голая. Использованная. Никому не нужная. Даже себе.
— Ты можешь одеться, — сказал он наконец. Его голос — спокойный, деловой. Как будто он только что не был во мне. Как будто я не задыхалась, не шептала его имя, не кричала, когда он выговаривал мне, что я его шлюха.
Я кивнула, не в силах говорить. Он уже повернулся к двери, даже не взглянув назад.
Даже. Не. Взглянув.
— Ты... — хрипло вырвалось у меня. Я не знала, зачем это сказала. Что хотела. Он не остановился.
— День и время — те же, — бросил через плечо. — Не опаздывай.
И ушёл.
Дверь за ним захлопнулась, будто гробовая крышка. Я осталась одна. Голая. В его кабинете. Ноги дрожали. Руки — не слушались. Мне было холодно, противно, стыдно.
И хорошо.
Боги, как мне было хорошо. Не только телом — душой. Потому что он снова выбрал меня. Потому что я всё ещё нужна ему, даже если только как тело. Даже если он смотрит на меня, как на мясо, которое получает в подарок.
Я провела рукой по бедру, собрала его семя на пальцы.
Фу, Амарелла. Ты отвратительна. Ты больна.
Но глубоко внутри что-то довольно урчало. Что-то, что хотело, чтобы он вернулся. И остался.
Я натянула трусики, не в силах смотреть в зеркало. Не сейчас.
Завтра — снова клиенты. Снова расчёты. Снова обман. А через неделю — он. По расписанию. Как всегда. И я уже знала: я буду считать часы.
ГЛАВА 3
Я сидела на полу в своей подвальной комнате, завернувшись в пушистый халат с розовым воротником, купленный на скидке в магазине для провинциалок, и считала кристаллы.
Клиенты? Конечно, были. Но в последнее время я стала... избирательней. Ценник поднялся.
Теперь — 2000 кристаллов за ночь. 1500 — за «короткую страсть».
А минет вообще стал эксклюзивом — только по предоплате. Я же дорогая, чёрт побери. И ни одна дешёвка теперь не могла даже мечтать тягаться со мной.
Но всё равно денег не хватало. Салон красоты премиум-класса — 2400. Пилинг, депиляция, новая сыворотка для сияния кожи.
Шампунь — 1000. Тот самый, с феромонами и обещаниями, что ты станешь как из рекламы.
Еда? Эм... макароны и травяной чай. Всё.
Я вздохнула.
Нет, я не жаловалась. Я выбрала эту жизнь сама. Ну... почти сама. Но теперь — нужно держаться. Иначе всё, что я построила — рухнет. А я слишком много вложила, чтобы просто всё бросить.
Я раз двадцать проверила уведомления на телефоне, трижды пересчитала оставшиеся кристаллы и пыталась вспомнить, сколько ещё дней смогу растягивать дешевый травяной чай без сахара. Мои губы всё ещё пахли клубничным блеском, а в ванной лежало платье — короткое, шелковое, слишком красивое для подвального убожества. Подарок одного из клиентов, который так и не дождался "особой ночи". Жмот. Не доплатил.
Стук.
Я вздрогнула. Нахмурила брови и подошла к двери.
За дверью стоял молодой мужчина. Высокий, в дорогом костюме. В руках — шикарный букет бордовых роз и бархатистая плоская черная коробка, перевязанная золотой шелковой лентой. Золотой логотип на ней я сразу узнала — конфеты «Амарис». Дорогие. Очень. Таких я даже в витринах не видела, они продавались в магазинах для аристократов. В прошлой своей жизни я их очень любила, отец баловал меня такими время от времени. Когда-то очень-очень давно.
Этот мужчина. Он был... не как остальные.
Густые волосы цвета тёмного золота, чёткие скулы, светлые глаза, в которых читалась лёгкая усмешка. Не вульгарная. Не голодная. А какая-то... тёплая. Обволакивающая. Словно он не спал с десятками таких, как я.
— Амарелла Востерштейн, — мягко улыбнулся он.
Я кивнула, не сводя взгляда.
— Простите за внезапность. Я хочу предложить вам вечер. Особенный. Без спешки. Без грязи. Без дешёвых слов.
Он протянул букет и конфеты, а сверху положил карту — золотую, с кристаллической гравировкой.
— 3000 — прямо сейчас. За ужин. Только ужин. После... если вы согласитесь — продолжим за отдельную доплату. В номере. Но я хочу, чтобы вы почувствовали себя… — он запнулся. — Настоящей леди. Сегодня я просто хочу пригласить вас на свидание. И заплатить вам столько, чтобы никто в академии не смел и думать, будто вы дешевая.
У меня пересохло во рту.
— Вы… клиент? — выдавила я, всё ещё не веря.
— Да. — Его голос был спокоен. — Но я хочу быть не очередным, а первым, кто предложит вам вечер, который вы запомните. У меня есть бронь в «Серебряном Фонтане». Столик у окна, магические свечи. И, если вы согласитесь — номер на верхнем этаже в «Гранд Хейлуме».
