ГЛАВА 1
Я стояла на лестничной площадке, сжимая перила до побелевших костяшек пальцев. В жарком, пропитанном запахами старинной древесины воздухе висела тишина, как перед бурей. Но буря уже началась — в моей голове, в моём теле, моем сердце, в каждом клеточном разряде боли.
Ректор вошел в холл своего особняка, как в театральную постановку. С другой женщиной на руках. Высокая, с идеальной укладкой, в платье цвета шампанского, она смеясь обнимала его за шею, а он — он целовал её в губы. Жадно. Влажно. Будто никогда не целовал никого другого.
Меня он не заметил сразу.
Я даже не успела выдохнуть, как Лоренс, наконец, поднял глаза. Замер на долю секунды. А потом его взгляд стал ледяным. Он передал свою гостью слуге:
— Отведи её в гостевую. Пусть принесут чай. Я подойду через пару минут.
Она что-то хихикнула — звонко, уверенно, как настоящая женщина, у которой есть право смеяться в его доме. А он… он подошёл ко мне. Без улыбки. Без тени сожаления.
— Идём, — рыкнул он, сжав мне плечо так, что я едва не вскрикнула.
Ректор втолкнул меня в соседнюю комнату, захлопнув за нами дверь.
— Кто она?.. — мой голос дрожал, я сама себе была противна от этой дрожи. — Кто она, чёрт тебя побери?..
Он усмехнулся — той самой усмешкой, от которой у меня всегда подкашивались колени, но сегодня… сегодня я чуть не упала в пропасть.
— Моя женщина. Моя любовница. Мои отношения, — произнёс он чётко, с особым нажимом.
— А я?.. — прошептала я, почти не дыша. — Кто я тогда?..
Ректор подошёл ближе, и его глаза, привычно холодные, на мгновение потеплели — но не от чувства, нет. От превосходства.
— Ты? Ты — моя собственность. Моё удовольствие. Моя персональная шлюха. И не более.
Я пошатнулась.
— Но ты… Ты же привёз меня сюда… Ты говорил, что никто другой меня не тронет…
— Так и есть. Пока ты моя содержанка, тебя не тронет никто. Кроме меня. Но ты не моя женщина, Ама. Не лелей иллюзий. С тобой — какой угодно грязный секс. С ней — отношения.
Он не кричал. Даже не повышал голос. Это было хуже. Гораздо хуже.
Я смотрела на него, как на незнакомца. И всё равно — он был моим проклятием. Моей болью. Моим богом.
— Уходи, — сказал Лоренс. — Я хочу побыть с ней. Ты свободна… до завтра.
Он развернулся и вышел. А я осталась стоять, как выброшенная вещь.
Секунда. Другая. Третья. Тишина в коридоре казалась оглушающей — только звук моих собственных вдохов и какой-то далекий стук шагов, что затихал где-то наверху. Я медленно опустила руку, которой всё ещё держалась за дверную раму, и побрела обратно в свою комнату, словно вата в голове заглушила все команды.
Как я сюда попала? Как докатилась до того, что живу в чужом доме, где меня можно просто проигнорировать, как грязное полотенце? Неужели... я правда думала, что он — мой? Что я хоть что-то для него значу?
Комната встретила меня тишиной. Всё стояло идеально: приглаженное служанкой покрывало, сверкающая полировка туалетного столика, даже роза в вазе не осыпалась — будто и не знала, что внутри меня уже давно гниль и пепел.
Я села на кровать, не раздеваясь, и только тогда заметила, что губы мои дрожат. Не от холода — от унижения. От боли. От какой-то тупой, животной обиды, которая поднималась из живота, сжимая горло.
Сначала я думала, что просто посижу. Подышу. Успокоюсь. Но потом — услышала это.
Смех. Женский. Пронзительный, довольный, победный. За ним — низкий голос ректора, лениво-утомлённый, но с оттенком довольства, которое он никогда не показывал рядом со мной.
Щёлкнула дверь его спальни. Хихиканье. Её голос:
— Ты такой зверь, Лоренс... я даже не ожидала…
Я вжалась в подушку, как будто она могла заглушить звуки, от которых разрывалась моя грудь.
А он даже не пытался быть тише. Даже не думал, что за стеной — я. Что я слышу, как он говорит той женщине слова, которых никогда не говорил мне. Как он стонет, как постель скрипит под их телами.
Я зажала уши руками, но это не помогло. Звуки прорезались сквозь плоть, проникали в душу, раздирали её. Я лежала, обхватив себя руками, и молча плакала. Даже не рыдала — слёзы текли сами, без сил, без крика.
Я не знаю, сколько прошло времени. Минуты? Час? Целая вечность? В какой-то момент боль проросла в воспоминания. Они пришли как спасение и как проклятие — всё сразу. Как будто разум не выдержал и решил: лучше уж жить в иллюзии прошлого, чем слышать эту реальность…
Это случилось сразу после сессии. Он подошёл ко мне в коридоре академии. Его глаза были спокойны, голос — как всегда холоден, но с тем оттенком приказа, от которого у меня дрожали колени.
— Собери вещи. Ты едешь со мной.
Я даже не спросила, куда. Просто кивнула. Глупо. Как послушная девочка. Как дрессированная игрушка.
Мы прибыли в его особняк на окраине города — роскошный, с башней и виноградными лозами, что обвивали стены, словно щупальца воспоминаний. Мрамор, красное дерево, шелковые портьеры и свечи в бронзовых канделябрах.
Он проводил меня в комнату напротив своей спальни и сказал:
— Ты будешь жить здесь. Никто тебя не тронет. Пока ты слушаешься — всё будет, как надо.
Сразу после этого он повез меня в центр столицы. Ни слова не сказав, просто бросил короткое: «Собирайся», — и ушёл. Я оделась в своё платье, одно из тех немногих приличных, на которые успела заработать своим телом, и спустилась вниз, где меня уже ждала его машина.
Лоренс сидел внутри, как всегда — с безупречной осанкой, в чёрной рубашке, от него пахло дорогим парфюмом и чем-то ледяным, как будто стужей, от которой хочется и зябко передёрнуться, и прижаться ближе. Он не произнёс ни слова всю дорогу до центральных районов. Только иногда скользил по мне взглядом — тяжёлым, властным. В груди у меня всё сжималось.
Мы вышли у модного бутика. Витрины сияли драгоценным светом, за стеклом — манекены в платьях, каждое из которых стоило столько, сколько я никогда не зарабатывала ни за один месяц.
— Сюда, — бросил он, даже не обернувшись.
Бутик был похож на храм роскоши. Белые мраморные полы, зеркала в золочёных рамах, шелест шёлка, приглушённый голос продавщиц. Они сразу кинулись к нам, но он поднял руку — молча. Всё замерло. Он посмотрел на меня и сказал:
— Примерочные — вон там. Я выберу. Ты наденешь. Всё, что мне понравится — купим.
И он начал выбирать.
Сначала — повседневные платья. Нежно-голубое с открытыми плечами, обтягивающее белое с вырезом на бедре, алое с корсетом. Я переодевалась, выходила, и он рассматривал меня с холодной вдумчивостью, как художник — своё полотно. Иногда молча кивал, иногда — бросал: «Нет. Следующее».
Потом пошли туфли, пальто, перчатки, украшения. Каждое движение — уверенное, властное. Как будто он всегда знал, в чём я должна быть. Я перестала думать. Просто надевала то, что он давал.
А потом он шагнул к витрине, за которой начиналась секция нижнего белья.
— Теперь — то, в чём ты будешь спать, — сказал он, не глядя на меня. — И просыпаться.
Я застыла. В груди всё перевернулось. Но я пошла.
Чёрное кружево, тонкие ленты, полупрозрачный шёлк. Он сам выбирал — с абсолютным спокойствием. Один комплект с жемчужинами на лифе, другой — почти невидимый, с ремешками, третий — в цвет моей кожи.
— Вот это. Это тоже. И это, — говорил он, не спрашивая мнения.
В примерочной я дрожала, надевая то, что он выбрал. Когда я вышла — в бледно-розовом, почти невесомом комплекте — он посмотрел на меня так, что у меня пересохло в горле.
— Ты будешь носить это три раза в неделю, — сказал он медленно. — Пока мне не надоесть. Или пока я его на тебе не разорву в клочья.
Он подошёл ближе, взял край кружева между пальцами и посмотрел мне в глаза:
— Потому что я хочу видеть тебя такой. Только такой.
У меня дрожали колени. Я кивнула.
— Хорошо.
— Не «хорошо». «Да, ректор», — холодно поправил он.
— Да, ректор…
Он расплатился за всё, даже не взглянув на цену.
Когда мы вышли из бутика, он бросил пакеты в багажник и коротко бросил:
— Едем домой. У нас ещё впереди ночь.
Когда мы вернулись в поместье, уже начинало темнеть. Воздух был теплым, густым, напоенным запахами жасмина, роз и чего-то чуть терпкого — как будто лето само пульсировало в венах этого места. Слуги безмолвно приняли из рук Лоренса все многочисленные пакеты и коробки, аккуратно кивнув и исчезнув с ними вглубь особняка.
Я молча шла рядом, не зная, куда смотреть. Внутри все еще гулко отдавались его слова, его приказы, его прикосновения. Он не сказал мне ни слова, пока не остановился у двери моей комнаты. Затем повернулся ко мне, и его голос был спокоен, как шелк на коже:
— Ровно через час ты зайдешь ко мне. В том розовом комплекте. Пеньюар — поверх. Волосы — распущены. Никакого макияжа. Поняла?
Я кивнула, чувствуя, как всё внутри опадает в трепет.
— Молодец. — Он чуть тронул пальцами мой подбородок, задержался взглядом на губах, и исчез за дверью своей спальни, закрыв ее за собой.
Я зашла в комнату и рухнула на кровать, уставившись в потолок. Меня трясло. От страха, от желания, от глупости собственной реакции. Я не знала, что со мной происходит — но это «что-то» давно вышло из-под контроля.
На кресле у туалетного столика уже лежали пакеты. Я поднялась и начала разбирать их — один за другим. Всё аккуратно разложено: дневные платья, кружевное белье, чулки, туфли, украшения, вечерние наряды. И — розовый комплект.
Пудровый, почти невесомый, с полупрозрачным кружевом, тонкими лентами и вышивкой в форме цветов. Лиф держался на тончайших бретельках, трусики были почти символическими. Пенюар — легкий, как облако, с атласной лентой под грудью. Он хотел видеть меня именно в этом. Он выбрал это сам. Для себя.
Медленно, с дрожью в пальцах, я переоделась. Тело выглядело как чужое — гладкое, невесомое, готовое. Волосы рассыпались по плечам. Я не узнавала себя. Я — и была, и не была собой одновременно.
Оставив комнату, я прошла вперед, босиком, как он велел. В ушах стучало сердце. Я шла по коридору, освещённому мягким светом канделябров, будто шла на заклание. Сердце колотилось в груди, ноги подкашивались. Я сжимала кулачки и заставляла себя дышать ровно.
Перед дверью его спальни я замерла, сделала последний глубокий вдох и постучала. Один раз. Тихо.
Секунда. Вечность. Ответный голос — низкий, глухой, властный:
— Входи, — прозвучал его голос из-за двери. Низкий. Глухой. Он, как всегда, звучал, будто приказывал не спорить с судьбой.
Я нажала на ручку и вошла.
В спальне было темно, только свет от камина бросал отблески на кожу, на тени, на край огромной кровати. Он стоял у камина, в рубашке, расстёгнутой на груди, и смотрел на меня так, будто я была блюдом, которое он собирался съесть — медленно, с наслаждением.
— Закрой дверь, — сказал он. Я подчинилась. Щелчок замка отрезал меня от всего остального мира.
Он подошёл ко мне, ни на секунду не отводя взгляда. Его пальцы коснулись моего плеча, провели по кружеву пенюара.
— Я выбирал это бельё не просто так, — проговорил он. — Я хотел видеть тебя именно в этом. Ты даже не представляешь, как ты выглядишь сейчас.
— Лоренс... — прошептала я, не зная, зачем и почему. Просто нужно было хоть что-то сказать, чтобы не сгореть на месте.
— Тсс... — ректор провёл пальцами по моей щеке, опускаясь к подбородку. Его взгляд потемнел. — Ты дрожишь. Мне это нравится.
Он притянул меня к себе за талию, так резко, что я вскрикнула от неожиданности. Его рука легла на затылок, вплетаясь в волосы, и чуть потянула назад — достаточно, чтобы я посмотрела ему в глаза.
— Знаешь, почему я выбрал тебя? — прошептал он в мои губы, не касаясь. — Потому что ты — огонь, спрятанный в пепле. И я раздуваю его каждый раз, когда прикасаюсь к тебе.
Я закрыла глаза. Дыхание сбилось. Внутри меня всё горело.
— Ты думаешь, что я жесток? Думаешь, я играю тобой? — продолжал он, медленно проводя губами по моей щеке. — Может быть. Я не обещал тебе любви. Я не умею любить. Но я умею владеть. И я хочу владеть тобой.
Он отступил на шаг и оглядел меня с головы до ног. Губы дрогнули в удовлетворённой усмешке.
— Сними пеньюар, — приказал он. — Медленно.
Я повиновалась. Руки дрожали. Я стянула лямки с плеч, и ткань скользнула вниз, шурша, как шелест листьев под ногами. Он сделал шаг ко мне, обнял, прижал к себе, так плотно, что я ощущала каждое движение его тела.
— Ты такая мягкая... — прошептал он. — Такая послушная. Такая моя.
Я вздохнула, прильнув к нему, и в этот момент поняла: я снова проиграла. Снова капитулировала перед своим врагом, перед своим богом. Лоренс. Мой ректор. Мой палач. И мой рай.
Его губы нашли мои. И весь мир исчез.
Он целовал меня так, словно хотел выжечь мою душу, вытравить из неё остатки воли, разума, достоинства — оставить только дрожащую от желания тень, созданную лишь для него. Его пальцы сжимали мою талию, будто проверяя, не рассыплюсь ли я прямо сейчас в его руках, не растаю ли, не обращусь ли в прах.
Я не могла дышать. Я не могла думать. Вся я — до последней капли крови, до последнего излома сознания — растворялась в его прикосновениях. Он шагнул вперёд, заставляя меня пятиться, пока не прижал к стене, его ладонь легла на мою щеку, а вторая скользнула по спине, между лопаток, затем ниже, к бёдрам. Я всхлипнула от этого движения — слишком точно, слишком властно, слишком...
— Ты дрожишь, — прошептал он мне в губы, прикусывая нижнюю. — Боишься меня, Амарелла?
Я хотела соврать. Хотела сказать, что не боюсь. Что я сильная. Что я не просто вещь, не его игрушка. Но всё, что сорвалось с моих губ, был предательски хриплый шепот:
— Да...
Он усмехнулся. Мягко. Опасно. Губы его скользнули к уху.
— Хорошо. Запомни это. Страх — твоя верность. Он не даёт тебе забыть, кому ты принадлежишь.
И в следующий миг он взял меня на руки. Подхватил так резко, что я вскрикнула, вцепившись в его плечи. Он понёс меня к кровати — широкой, застеленной чёрным шёлком, такой же роскошной и пугающей, как он сам. Опустил меня на неё, не сводя глаз, как хищник, загнавший добычу в угол.
Я лежала, не зная, что делать. Казалось, даже дышать надо было с его разрешения. Мой шелковый пеньюар почти не скрывал тела. А кружевной комплект под ним казался издевательски откровенным — таким, каким он сам выбрал его в бутике, решив, что именно так я должна выглядеть для него ночью.
— Сними, — приказал он.
Я приподнялась на локтях.
— Что?
Он даже не моргнул:
— Всё. Я хочу видеть тебя без лжи.
Мои пальцы дрожали. Я тянула за завязки, чувствуя, как пылают щёки. Он не помогал. Только смотрел, как я, запинаясь, раздеваюсь сама. Как скидываю с плеч пеньюар. Как расстёгиваю крючки лифа, оголяя грудь. Как стягиваю последнюю ткань, оставаясь перед ним обнажённой. Уязвимой. Беззащитной. Его.
Он сел рядом, провёл пальцем по ключице, вниз — по груди, по животу. Ледяной след на раскалённой коже.
— Такая красивая. Такая испорченная. — Его голос стал хриплым, почти звериным. — И вся моя.
Я задохнулась, когда он наклонился и провёл языком по коже, оставляя влажный след. Его ладони легли на мои бёдра. Его дыхание стало горячим, обжигающим. Я изогнулась, едва не вскрикнув — и прикусила губу до крови, чтобы не закричать вслух.
— Громко, Ама, — пробормотал он, целуя мою шею. — Я хочу, чтобы вся прислуга в этом доме знала, кто ты. И кому ты принадлежишь.
