ГЛАВА 1
…и всё же, я сосала.
Словно это было чем-то привычным. Словно я не родилась леди Востершстейн. Словно моё гордое имя не значило ничего.
Я держала член во рту, вцепившись пальцами в край дивана, и чувствовала, как густая, солоноватая тяжесть его плотского желания пульсирует у самого моего горла.
— Ммм… Да-а… Вот так, детка… — простонал он, вцепившись в мои волосы.
Я хотела, чтобы он задохнулся. Честно. Чтобы прямо сейчас его глаза выкатились из орбит, а тело затряслось в судорогах, когда я непроизвольно сожму зубы.
Но я не сделала этого.
Потому что сегодня он переведет мне триста шестьдесят кристаллов на счёт.
А завтра у меня лекция по боевой магии.
Я провела языком по его венистой коже, будто лаская, будто восхищаясь, будто мне не мерзко.
Мне было мерзко. До отвращения. До судорог в животе.
Но почему-то…
Почему-то между ног снова горело.
— Ты родилась, чтобы это делать, Ама, — прошептал он, когда я закончила, вытирая рот манжетой дешёвой бузы. — Из герцогини в шлюшки — ты даже не сопротивлялась.
Я не ответила. Просто протянула ему код моего счета. Он отсканировал его, пара кликов — и на экране тут же мелькнуло: «+360 кристаллов».
Я кивнула.
— Всё?
— Всё, — буркнула я.
Он ушёл, даже не оглянувшись.
Я осталась сидеть на краю узкого дивана в комнате для отдыха на третьем этаже западного крыла Академии Священного Пламени. На губах ещё оставался привкус. Я с отвращением провела языком по зубам, будто надеясь выцарапать остатки унижения.
Я — леди Амарелла Востершстейн.
Или… была ею.
Считанные месяцы назад всё было иначе.
Я ходила по этим коридорам в бархатных платьях. Подруги провожали меня восхищёнными взглядами. Парни — боялись приблизиться. Я была обручена с наследником рода де Наль. Моя девственность охранялась сильнее, чем Ключ Маны в Храме Семи Башен. Я жила в элитных комнатах общежития академии, с видом на лунный сад. У меня был личный репетитор по древним проклятиям и телохранитель с шестью медалями за доблесть.
Я была совершенством.
А потом…
Потом всё рухнуло.
Отец.
Арестован. Обвинён в антиимперском заговоре. Брошен в Темницу Без Имени.
Счета заморожены. Мой статус — под сомнением. Мой титул и привилегии — аннулированы.
Мать? Мать давно сбежала в Аврентию с любовником-алхимиком.
Я осталась одна.
А потом меня вызвал Ректор Академии.
Дверь кабинета медленно захлопнулась за моей спиной, оставляя за собой лёгкий холодок, словно сама надежда исчезала в тени коридора. Я вошла внутрь, едва чувствуя собственные ноги, которые, казалось, сделали из меня лишь безвольное подобие человека, лишённого всякой силы и желания бороться. Его взгляд встретил меня — такой же холодный и безжалостный, каким я видела его и в самые тяжёлые дни, когда слёзы жгли мои щеки, а сердце пыталось удержаться на крошечной нити надежды.
— Мисс Востерштейн, — голос его был ровным, как удар колокола, возвещающего конец праздника. — К сожалению, оплата за обучение внесена только за первый семестр. Если вы не сможете покрыть хотя бы половину второго до первого дня следующего месяца, мы будем вынуждены отчислить вас.
Эти слова ударили меня, словно молния, рассекшая небо моих мечтаний. Мир, который казался мне таким огромным и полным возможностей, вдруг стал тесным и душным, как клетка, которую запирают на замок. Я застыла на месте, не в силах издать ни звука, а душа будто сжалась в комок боли и предательства. В голове звучал лишь один вопрос, повторяющийся без конца: «Как? Как я теперь продолжу? Как я переживу этот позор?»
Но хуже всего было то, что за этими холодными словами последовали взгляды и шепоты — холодные и насмешливые, от тех, кто когда-то был рядом, а теперь лишь источал презрение.
Подруги, бывшие сестры по учебе и бессонным ночам, теперь стали голосами, которые резали мне сердце.
— Сброд, — шептали они за моей спиной. — Вот и до неё докатилось.
— Бедная Ама…
— Ха-ха, бедная?
Эти слова, как ледяные иглы, проникали в мою душу, заставляя трепетать от унижения и безысходности. Я пыталась не смотреть на них, старалась не замечать, как в глазах окружающих отражается мое падение, но было невозможно скрыться от их холодных, насмешливых взглядов.
А затем наступил самый ужасный момент — Большой зал, наполненный студентами, где все тихо переговаривались и готовились к лекции по Трансмутации, вдруг словно замер. Взгляды устремились на меня, и тишина стала гнетущей и всеобъемлющей.
В середине зала стоял он — Лорд де Наль, мой жених, мой свет в темноте, моя надежда на спасение и одновременно — источник моего величайшего предательства. Его глаза смотрели прямо в мои, холодные и безжалостные, будто он уже давно вынес приговор.
На его пальце блестело кольцо — символ нашей клятвы, символ будущего, которое мы вместе строили.
И вдруг он снял это кольцо, медленно и решительно, и бросил его на пол, где оно глухо ударилось о каменный пол. Весь зал словно вздрогнул, воздух наполнился тяжелой тишиной.
Его голос разорвал молчание, звуча ледяным приговором:
— Востерштейн, мы не обязаны соблюдать клятвы перед позором.
Слёз у меня не было.
Только горечь, обжигающая каждую клеточку моего существа, раздирающая на части всю надежду и гордость, которую я когда-то носила, словно корону.
Медленно, словно тень, я развернулась и ушла, не оборачиваясь, не позволяя себе сломаться, хотя внутри разрывалась от боли и стыда.
…Через три дня ко мне подошёл он. Луций Фейнмор. Красавчик. Блондин. Из тех, кого называют «сволочь, но идеал». Он когда-то делал мне комплименты. Я игнорировала. Он ухмылялся.
— У тебя проблемы с деньгами, Ама? — спросил он. — Могу помочь.
— Не нужна мне твоя подачка, — ответила я, сквозь зубы.
Он наклонился к самому уху:
— А если не подачка? А если предложение? Я заплачу тебе.
— За что?
— За тебя. Полностью.
— …
— За твою девственность, Востершстейн. Прямо на твоей парте. После занятий. За двадцать тысяч — как раз та сумма, которой хватит, чтобы заплатить за половину семестра.
И в тот момент меня бросило в холодный пот.
ГЛАВА 2
Два дня. Ровно сорок восемь часов, которые превратились в нескончаемый ад моего внутреннего мучения и раздирающей горечи, что впивалась острыми когтями в моё сердце, словно хищник, готовый разорвать до последней жилы, лишая меня не только сна, но и всякой надежды. За эти сорок восемь часов моя гордость, эта последняя ниточка света, которую я цеплялась в море отчаяния, медленно, словно тающая свеча, угасала под тяжестью происходящего, пока я, словно призрак, ходила по своей комнате с распущенными по ветру волосами, не в силах найти ни покоя, ни утешения.
Я не ела — не потому что сознательно выбрала голод, а потому что всё внутри меня кричало от боли и бессилия, поглощая желание хоть как-то насытиться физически. Я не спала — каждую ночь меня терзали тёмные мысли, тяжёлые, словно свинцовые цепи, что сковывали меня и не отпускали, заставляя подолгу всматриваться в потолок, не в силах закрыть глаза на бесконечный поток мук. Я просто… страдала. Настоящая леди, которая несёт свой крест с высоко поднятой головой, несмотря на распухшие от слёз глаза и дрожащие от напряжения руки, цепляющиеся за подол дешёвой блузки, которую я нашла в коробке для пожертв возле храма, потому что своей достойной одежды у меня теперь не было.
Словно шаг за шагом проходя этот путь самоунижения и боли, я пришла к первому из банков — «Имперский союз магического кредита». Беломраморные стены величественно взирали на меня своей холодной бездушностью, отражая свет люстр и приветливые улыбки сотрудников, которые были лишь маской лицемерия и недоверия. Я с трудом, держа голову гордо, как привыкла с юных лет, прошла к менеджеру, готовая сражаться за своё право остаться в академии.
— Леди Востерштейн, — протянула она с хищной вежливостью, словно обращаясь не к человеку, а к разбитому предмету, внимательно оглядывая мой потрёпанный плащ, — вы, конечно, понимаете, что без поручителей и активных счетов мы не сможем...
Я не выдержала и выкрикнула в ответ, чувствуя, как в голосе срывается вся дрожь отчаяния:
— Но я студентка Академии Священного Пламени! — слова вырывались из меня, наполняясь огнём, который, казалось, должен был бы растопить лёд её холодного отношения. — И я… я сдам экзамены с отличием! Я могу подписать контракт! Буду выплачивать всё до последней капли!
Менеджер, не спуская с меня взгляд, наклонила голову набок, словно рассматривая старую бездомную кошку, которая пришла просить милостыню.
— А вы и правда верите, что вас оставят в академии, милочка?
В этот момент я поняла, что мои слова — пустой звук, не стоящий и гроша, и сдержать слёзы больше не могла. Я вскочила с места, кровь ударила в голову, глаза заслезились, и, почти спотыкаясь о ковёр, я выбежала из банка, оглядываясь, как люди вокруг меня поворачивали головы — кто-то с любопытством, кто-то с насмешкой, кто-то с жалостью, но никто не протянул руки помощи.
Два дня длились мои пытки, но вечер того же дня стал началом ещё большей боли, когда я, измождённая и разбитая, подошла к воротам фамильного особняка Востерштейнов — некогда величественного и гордого дома, что теперь стоял запечатанным и обречённым, словно символ моей собственной гибели. На массивных дубовых дверях блестела магическая печать Конфискационного совета, холодная и непреклонная, как приговор судьбы, что навсегда заперла за этими стенами моё прошлое, мою роскошь, мою семью, мою гордость.
Я смотрела на двор, где под снежным покрывалом медленно угасали роскошные кусты лунных роз — те самые, что когда-то наполняли воздух нежным ароматом и были свидетелями моих светлых мечтаний и бесконечных надежд. Там, где когда-то блистали мои платья из тончайших тканей, где сверкали мои меха и блистала диадема из алмазов звёздного серебра — теперь была лишь тишина и холод, опустошение, что пронзало сердце и душу до самых глубин.
Стоя у ворот, я чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но я не могла плакать — моя душа была уже истерзанной до предела, а гордость, хоть и ослабленная, ещё держала меня на плаву. Я плакала беззвучно, словно пытаясь унести свои страдания внутрь, чтобы никто больше не видел моей слабости.
Затем, с болью, я повернулась и направилась обратно в Академию, в то место, где мне теперь не было места в башне для элиты. Меня переселили — в подвал, маленькую, тёмную комнату без окон, находящуюся рядом с техническим проходом, где сыро и холодно, а воздух пахнет канализацией. Там, в этом забытом всеми уголке, я лежала на узкой койке, уткнувшись лицом в рваную подушку, рыдая до самого утра, не в силах остановить слезы и обрести покой.
Мысли не отпускали меня ни на секунду: меня выгонят, я ничто, никто — мусор без будущего, потерянная в этом жестоком мире, где мои мечты растоптаны и забыты.
Но в глубине души проблескивала слабая надежда: а если я соглашусь? Если я приму предложение того мерзавца, может быть, тогда я смогу выбраться? Найти хоть какой-то свет в этой бездне отчаяния... В таком случае я хотя бы останусь здесь. Получу диплом. Возможно, смогу устроиться в какую-нибудь гильдию. Я выживу. Пусть даже ценой… самой себя.
Следующим утром я открыла старый комод. Осталась одна коробка с бельём, которое когда-то считала слишком вульгарным. Теперь оно казалось мне… нужным.
Я надела чёрный кружевной комплект. Бюстгальтер с тонкими лентами. Пояс с подвязками. Те самые чулки в сеточку, которые когда-то купила из каприза. На плечи накинула серое платье. На губы — красную помаду.
Он ждал меня у центральной лестницы.
Луций Фейнмор.
В костюме мужской формы академии. С равнодушной улыбкой.
— Передумала?
— Да, — выдохнула я. — Но у меня одно условие.
— Какое?
— Без поцелуев.
Он усмехнулся.
— Как скажешь, принцесса.
После пар мы остались в аудитории на третьем этаже. Все ушли. Дверь он запер сам, с помощью простого заклинания, и в этот момент мое сердце забилось так, будто пытаясь вырваться из груди, потому что я понимала, что назад дороги уже нет. Вот он, этот момент, когда моя жизнь снова превращается в кошмар, но я должна вытерпеть, должна пережить, должна не сломаться, хотя внутри меня уже все рушится, а горькая боль предательства и унижения разливается по венам ядовитым током.
— Разденься, — приказал он, подходя. Голос звучал ровно, без тени сомнения. А я в голове уже мысленно проклинала себя за то, что оказалась здесь, подчиняясь чужой воле. И в то же время что-то внутри, нелепое и позорное, заставляло меня трепетать, словно я — не униженная женщина, а какой-то раб, который находит в этом болезненном покорстве странное, зловещее наслаждение.
— Я… я не… — пролепетала я, чувствуя, как губы дрожат, и слёзы уже готовы были сорваться, потому что сил держать всю эту маску достоинства, которую я так тщательно строила годами, не осталось.
— На парту. Сейчас. — Его голос не терпел возражений, и я почти безвольной куклой послушно последовала, садясь на холодное, липкое дерево, которое словно пыталось впитать всю мою боль и страхи. Платье задралось вверх, чулки потрескивали от натяжения, а пальцы его скользнули по бедру — холодно и грубо, но от этого прикосновения в груди опять вспыхивал пожар стыда и постыдного предвкушения, в котором я сама себя ненавидела за то, что не могу отказать.
— Мокрая? — спросил он с ехидным смехом.
— Н-нет… — ответила я, хотя в душе знала, что лгу себе самой — тело предательски выдавало меня, и это ощущение было одновременно мучительным и диким.
Он рассмеялся. Его прикосновения губ к моей шее были не нежными, а голодными, грубыми. Он поедал меня взглядом и губами, словно добычу, и я сжимала кулаки, кусала губу, пытаясь заглушить всё, что бурлило внутри. Боже, как это противно! Как я ненавижу себя, ненавижу его, ненавижу этот мир, в котором я стала игрушкой, сломленной и униженной.
Он просунул руку под юбку, резко и без предупреждения трогая мою киску — я выгнулась, слёзы выступили на глазах, и его шёпот, словно ледяное жало, проникал глубоко в моё сознание:
— Слышишь себя, Ама? Ты сама хочешь, чтобы я тебя трахнул. Тело говорит правду, а не язык.
Нет, я просто желаю выжить. Просто хочу остаться в Академии, не дать всему этому аду разрушить меня окончательно.
Движения его пальцев стали рваными, грубыми, я хваталась за стол, чтобы не рухнуть, потому что меня сносило обратно, к осознанию того, что я отдаю свою невинность за деньги. Он был жесток, каждое его прикосновение — словно удар, который оставлял синяки не только на теле, но и в душе.
И всё же… во мне что-то дрожало. Пылало. Расцветал этот страшный цветок страсти и отчаяния, смешанный с жалостью к самой себе. Я шлюха. Но хотя бы буду с дипломом.
Он толкнул меня на парту, и я вскрикнула от неожиданности — ледяная поверхность жгла кожу, но я не могла пошевелиться, когда он грубо схватился за мои бедра.
— Раздвинь ноги, — прохрипел он, и я услышала, как в моих словах дрожит страх и протест:
— Н-нет…
— Амарелла. Не начинай. Ты уже сказала «да».
Он встал между моих ног, рывком задрал платье, и я попыталась закрыться руками, но он ловко поймал мои запястья и прижал их к столу, не давая шевелиться.
Я отчаянно попыталась закрыться, будто можно было оттолкнуть эту жестокую реальность.
