Сначала пальцами. Я изгибаюсь под ним, я прошу, чтобы глубже, сильнее, быстрее. Я прикусываю палец, чтобы не застонать в голос. Он не даёт мне ни секунды — берёт, как хочет. Его рука у меня на шее, сжимает, контролирует, держит. Он всегда хочет контролировать — даже в этом. Но я тоже. Я кладу свою руку ему на член — такой твёрдый, налитый, злой, как и его взгляд.
Мои бёдра подрагивали, когда я водила по себе пальцами. Медленно. Наслаждаясь. Представляя, как он входит в меня. Реально. Не в фантазии.
Он хватает меня за волосы, дёргает назад, наклоняет к себе. Шепчет на ухо что-то грязное, непристойное, злобное. И я от этого только сильнее хочу. Я хочу, чтобы он испачкал меня. Полностью. До последней капли. Чтобы стер с меня всё приличие. Все «я не могу». Все «это неправильно».
Я провела пальцем глубже и выдохнула, дёрнувшись, как от удара током.
— Да… — прошептала я в пустоту. — Майк… ещё…
И он — в моих мыслях — не останавливался. Он врывался в меня, как буря. Поднимал мою ногу себе на плечо, рвался глубже, пока я не царапала его спину, не выгибалась дугой, не кричала, забыв про всё на свете.
Мои пальцы двигались быстрее. Дыхание сбилось. Пульсация внутри стала невыносимой. Я почти…
Я сорвалась.
Сломалась.
Разбилась в тысячах точек.
И, лёжа там, в темноте, босая, вся испачканная собственной жаждой, с дыханием, как после бега, я сжала пальцы на простынях и зажмурилась.
Я всё ещё хотела его.
Я уже ненавидела себя.
Но я всё ещё хотела.
На следующее утро я проснулась рано — слишком рано, если честно. Солнышко только начинало пробиваться сквозь жалюзи, рисуя на потолке полосы, похожие на тюремные прутья. Мне хотелось снова уснуть, но тело зудело, как после лихорадки, и внутри всё было натянуто, как струна. Эта ночь не отпускала. Его взгляд. Его голос. Его дыхание у моего уха… его рука на моём бедре. И то, как он остановился.
Я выругалась шепотом, стиснув простыню, и резко села. Голова закружилась, но я уже знала — спать не получится. Сегодня у меня была задача. И я собиралась её выполнить.
Я надела свой любимый халатик — тончайший шёлк, молочного цвета, почти прозрачный, с кружевами по краям. Под него — комплект белья, который я берегла на особый случай. Чёрное, дерзкое, словно созданное не носиться, а показываться. Оно было таким тонким, что даже лёгкое дыхание казалось прикосновением. Я посмотрелась в зеркало и чуть усмехнулась. Никакого макияжа — только немного блеска на губах, чтобы казаться ещё более невинной. Пусть думает, что застал меня врасплох. Пусть захлебнётся этим зрелищем.
Я поджидала звука шагов. И когда он раздался — тяжёлый, уверенный, как у человека, который привык к власти, я замерла у перил второго этажа и сделала глубокий вдох. Шаг. Ещё шаг. Он показался внизу, уже повернул к кухне — и тут я вышла. Медленно, с лёгкой, как будто сонной улыбкой, ступая босыми ногами по прохладной лестнице. Шёлк развевался при каждом моем движении, и халат, конечно же, был нарочно распахнут. Я шла, не торопясь, чувствуя, как на мне тает его взгляд.
Он остановился. В буквальном смысле. Как будто наткнулся на стену.
— Доброе утро, — протянула я, лениво потягиваясь, так, чтобы халатик ещё сильнее разошёлся, а грудь едва не выскользнула наружу.
Его взгляд метался. Он пытался отвести глаза, но не мог. Я сделала ещё пару шагов — нарочно, чтобы пройти мимо него, как будто не замечая его шока. Потом остановилась, опустила взгляд на свой почти распахнутый халат и с самым невинным видом сказала:
— Ой, — и будто только сейчас заметила. Медленно, нарочно неуклюже, я начала завязывать пояс, подтягивая халат к телу, но слишком слабо — чтобы бельё всё равно просвечивало. — Забыла завязать.
Он молчал. Просто стоял. И смотрел. В его глазах была буря. Но он не проронил ни слова. Ни злости, ни укора, ни вожделения. Просто… напряжение. Как будто сдерживал зверя внутри себя.
Я прошла мимо, направляясь на кухню, и уже чувствовала, как уголки губ дрожат от внутреннего смеха. Он кипел. Я чувствовала это кожей.
Я достала чашку, залила кофе, повернулась — и тут послышались лёгкие шаги сверху, а через пару секунд появилась Аделина. В короткой пижамке, с растрёпанными волосами, и, как всегда, в своём дурацком радужном настроении.
— Доброе утро, — пропела она, подбегая к Майку и целуя его в щеку. — О, Анита, ты уже тоже встала! Как мило!
Он даже не посмотрел на неё. Всё ещё смотрел на меня. Или… сквозь меня.
— А у меня идея! — защебетала сестричка, усаживаясь на стул, как на трон. — Я думала над этим всю ночь! Про вечеринку в честь моего Дня рождения. Пенную! В летнем клубе, помнишь, где мы были весной? У бассейна! Там просто идеальный бар, шикарная музыка, и можно заказать столько пены, что мы будем, как в сказке! Девочки, мальчики, музыка, мокрые футболки — всё как надо!
Я отпила кофе, медленно, глядя поверх чашки на Майка. Он стоял, как вкопанный. Его пальцы были сжаты в кулаки, и челюсть подрагивала. Мои соски были твёрдыми под кружевом. От возбуждения. От власти. От этого сладкого ощущения — я довела его до предела.
— А ещё там можно заказать фейерверков! — продолжала щебетать Аделина. — Ты же оплатишь, да, Майк? Это ведь будет сюрприз для всех!
Он моргнул, как будто просыпаясь, и выдохнул:
— Конечно.
Голос был хриплым. Как будто ему стоило усилий выговорить это слово.
— Умничка, — хихикнула сестричка и обняла его. — Ты самый лучший!
Я отвернулась, чтобы не рассмеяться. Самый лучший? Нет, моя милая. Он будет самым лучшим — когда будет стоять на коленях между моих бёдер. Когда будет шептать моё имя, срывая с меня трусики зубами. Когда будет проклинать себя за то, что больше не может притворяться, будто не хочет меня.
А пока пусть мучается.
И пусть смотрит.
Через несколько минут послышались шаги — неспешные, уверенные, тяжёлые. Это отец. За ним, шелестя шёлковым платьем, спускалась мать. Оба были собраны, словно в любую секунду готовы сесть в машину и исчезнуть на несколько дней. Впрочем, так и оказалось.
Они вошли на кухню и заняли свои привычные места за столом — отец молча взял газету и сразу углубился в деловую колонку, мать оглядела нас с дежурной улыбкой, остановившись взглядом на Аделине, словно ожидая какого-то известия.
— Ну что, мои крошки, вы справитесь без нас? — наконец спросила она, усаживаясь и открывая баночку своего органического йогурта. — У нас с папой внеплановая командировка, вылет уже сегодня вечером. Вернёмся в конце недели.
Я даже не дёрнулась. Лишь ещё медленнее подняла чашку кофе к губам. Не показать. Не выдать себя. Я не должна была выдать, как сердце в груди сделало сальто.
— Конечно справимся, мам. — Аделина в своей обычной манере заулыбалась, сияя, будто только что выиграла титул «Мисс Дурочка». — Мы же уже большие! И Майк останется у нас, он присмотрит за нами, правда?
Она повернулась к нему, почти прижавшись плечом, и как-то уж слишком свободно положила ладонь на его колено. Прямо у всех на глазах.
Майк не вздрогнул, не скинул её руку, просто чуть насмешливо фыркнул и пожал плечами:
— Почему бы и нет.
Я разрезала омлет ножом с такой яростью, будто хотела вспороть ему живот. Её ладонь. На его колене. Его согласие. Его лёгкость в голосе. Как будто это нормально — сидеть между двумя сёстрами, заниматься с одной сексом, а другую сводить с ума.
Я почувствовала, как в груди что-то медленно и с наслаждением горит. Не больно. Скорее… возбуждающе. Да, возбуждающе. Потому что в голове уже рождался план. Потому что теперь он не просто часто у нас ночевал — теперь у меня было несколько дней, чтобы действовать. Без родителей. Без свидетелей. Без преград.
— Отлично, — сказала мать. — Мы, конечно, на связи, но я уверена, что всё будет хорошо. И, кстати, Аделиночка, папа перевёл тебе деньги на карту, ты же просила. И не волнуйся, мы вернемся как раз чтобы успеть на ту твою вечеринку.
— Ага! — пискнула она, аж подпрыгнула на табурете. — Я как раз хотела рассказать! Это будет вау! Пенная вечеринка в Sapphire Lagoon! Это летний клуб за городом, прямо возле бассейна, и там будет и диджей, и коктейли, и...
— И будет весело, — перебил её отец с лёгким укором в голосе. — Только без лишнего. Никаких драк, полиции и компромата в социальных сетях. Ты всё ещё носишь мою фамилию, Аделина.
— Да папа-а-а, я же взрослая! — Аделина закатила глаза, но тут же снова улыбнулась.
Я медленно подняла глаза и взглянула ей в лицо. Улыбнулась. Той самой улыбкой, которая означала только одно: «Ты ещё пожалеешь, что пригласила меня на свой день рождения».
Майк бросил на меня взгляд — короткий, но острый. Как лезвие. Я почувствовала, как по телу прошёл разряд. Никаких слов. Только взгляд. Только напряжение, сквозь которое можно было резать воздух.
А я продолжала есть. Омлет. Поджаренный бекон. Салат с рукколой. Всё, как всегда. Только внутри всё было не так, как всегда. Потому что я смотрела на Аделину — сияющую, болтающую, счастливую — и отчётливо представляла, как он приходил к ней ночью. Как он шептал ей что-то на ухо, как прижимал к себе, как…
Как она стонала в темноте, а я, наедине с собой, сдавленно дышала в подушку и пыталась забыть его вкус, его руки, его голос, его дыхание у меня на шее. Я сжимала пальцы между ног, искала хоть какое-то облегчение, но всё было недостаточно. Всё было не то.
Потому что я хотела не себя. Я хотела его.
И теперь, когда он был в доме — полностью, на несколько дней — я не собиралась снова проводить ночи в одиночестве, мучаясь фантазиями. Он заплатит за это. За ту ночь. За каждое «нет». За каждый отказ. За её руку на его колене. За то, что он согласился остаться.
Пусть остаётся. Пусть попробует уйти.
У меня несколько дней. И, чёрт возьми, я собиралась насладиться каждым моментом.
Я не спала почти всю ночь.
Не потому что волновалась — нет, вовсе не от нервов. От предвкушения. От ядовитой, томной, сладкой дрожи под кожей. От ощущения, будто я стою на краю чего-то тёмного, огромного, неизбежного. Будто под ногами уже разверзлась трещина, и осталось только шагнуть вперёд. Осталось только дождаться момента, когда всё наконец произойдёт.
Я поставила будильник на четыре тридцать и проснулась ещё до сигнала — глаза открылись мгновенно, как будто во мне сидел встроенный механизм, заведённый на конкретное время. Комната погружена в полумрак. За окном ещё царила ночь. Тишина.
Я поднялась, стараясь не скрипнуть полом, и на цыпочках прошла в ванную. Ни звука. Аделина спала. Майк — вероятно, тоже. В последние дни он ночевал у нас, как и было сказано родителям. И пусть спал в ее комнате, я знала: он тоже всё понимает. Он чувствует это напряжение между нами, эту тлеющую искру, которая вспыхнет пламенем, стоит ей только дать воздух. Он избегал меня. Не смотрел. Не приближался. Но я видела, как его пальцы сжимались, когда я проходила мимо. Видела, как он замирал, если я слишком близко наклонялась над столом или снимала кофту, стоя спиной. Он знал. И я знала, что он знал.
В ванной я быстро умылась, расчёсывала волосы, сделала легкий мейк-ап, нанесла лёгкий блеск на губы — не слишком вызывающе, но достаточно, чтобы выглядеть свежо, желанно.
Я вернулась в комнату, переоделась в комплект белья, завязала халатик и притихла. Села у окна и стала ждать. Молча, затаив дыхание. Прислушиваясь.
Дом всё ещё спал. Тишина будто сгущалась, капала с потолка. Где-то тихо щёлкнули трубы. За окном — ни звука. Ни машин, ни ветра, ни птиц.
И вдруг я услышала — шорох, движение. Дверь в комнате Аделины тихонько скрипнула. Я вся напряглась. Не дышала.
Мягкие шаги по коридору. Звук, как она открывает шкаф у входа. Как надевает обувь. Потом — звон ключей. Я знала: она не будет шуметь. Не разбудит никого. Работа — это святое, и утренние съёмки она никогда не пропускает. Я знала, что такси уже заказано, и оно должно подъехать с минуты на минуту. Позавчера я, словно невзначай, пока мы болтали, выяснила точный день и время, на которое ей была назначена эта работа.
Сердце билось медленно, но с каждой секундой всё сильнее. Я поднялась, выглянула в щель между занавесками.
Вот она — Аделина, в белом платье, с уложенными локонами и сияющей кожей. Идеальная. Уверенная. С глянцевой улыбкой, которую она никогда не теряла. Садится в такси, даже не оглянувшись.
Машина трогается и медленно выезжает с подъездной дорожки. Улицу всё ещё заливает предрассветная тьма, фонари светят тускло-жёлтым.
И тогда мои губы сами собой растянулись в улыбке. Медленной. Липкой. Сладостной. Такой, от которой мурашки пробежали по моей коже.
«Наконец-то», — прошептала я себе под нос. Голос мой прозвучал, как шелест шёлка.
Теперь мы остались вдвоём. Он — и я. И эта утренняя тишина, которую можно наполнить чем угодно. Абсолютно. Чем. Угодно.
Я ждала.
Минуты текли мучительно медленно, и я буквально слышала, как по стенам скребутся секунды — одна за другой, режущие сердце тревогой и сладким предвкушением. Я сидела на краешке кровати, всё ещё закутанная в тонкий, чуть шелестящий халатик, и старалась не дышать слишком громко. Если он вдруг не сразу заснул… если лежит там, с закрытыми глазами, и думает обо мне… обо мне, а не о ней…
Смешно. Глупо. Но как же я хотела, чтобы это было правдой.
С улицы доносился редкий шум машин, в окно заглядывал мутный фонарь, и в этой блеклой полутьме я чувствовала себя призраком. Или ведьмой. Или обоими сразу.
Пять минут. Семь. Десять.
Может, хватит?
Я встала, тихо подошла к комоду, выдвинула нижний ящик. Сердце колотилось, как будто я собиралась пойти на преступление. Хотя… возможно, так оно и было.
Четыре пары наручников. Холодных, тяжёлых, надёжных. Я перебирала их пальцами, чувствуя на губах улыбку — ту самую, хищную, изогнутую, к которой я в последнее время стала всё чаще прибегать.
Каждую пару я аккуратно спрятала по карманам халата. Проверила: не стучат ли, не звенят ли — они должны были стать сюрпризом. Утончённым. Идеальным.
Я кралась по коридору, будто по лезвию. Каждый шаг давался мне с усилием, каждое движение было выверено до миллиметра. Я знала каждый скрипучий участок паркета, знала, как обойти их, не выдав ни звука. Свет не зажигала. Только тень, только я и моя решимость.
Дверь в комнату Аделины была приоткрыта. Она не закрыла. Конечно не закрыла.
Я остановилась перед ней, затаив дыхание, прислушалась.
Тишина.
Та самая, глухая, наполненная тёплым дыханием спящего мужчины. Её не спутаешь ни с чем. Я медленно заглянула внутрь, выглядывая из-за косяка, как в детстве — когда хотела поймать родителей на месте преступления и узнать, кто съел последний кусок торта.
Майк лежал на спине, на чужих простынях, чужой постели — и выглядел при этом невыносимо… моим. Он был без футболки, с голым тренированным торсом, соблазнительный контур паха выглядывал под тонкими боксерами. Его руки были раскинуты в стороны, голова чуть повернута, губы приоткрыты.
Я никогда раньше не видела его таким — беззащитным, полностью уязвимым. И от этого ещё более желанным. Сердце пропустило удар. Я прижала руку к груди, чтобы унять бешеный ритм.
Спит.
Мой Майк — спит.
Вот теперь начнётся игра.
Он лежал на спине, раскинув руки, как будто сам подставился под мои намерения, даже не подозревая, насколько они далеки от невинности. Его грудь мерно поднималась и опускалась, на шее перекатывался пульс. И всё это — мне. Только мне.
Мои бёдра подрагивали, когда я водила по себе пальцами. Медленно. Наслаждаясь. Представляя, как он входит в меня. Реально. Не в фантазии.
Он хватает меня за волосы, дёргает назад, наклоняет к себе. Шепчет на ухо что-то грязное, непристойное, злобное. И я от этого только сильнее хочу. Я хочу, чтобы он испачкал меня. Полностью. До последней капли. Чтобы стер с меня всё приличие. Все «я не могу». Все «это неправильно».
Я провела пальцем глубже и выдохнула, дёрнувшись, как от удара током.
— Да… — прошептала я в пустоту. — Майк… ещё…
И он — в моих мыслях — не останавливался. Он врывался в меня, как буря. Поднимал мою ногу себе на плечо, рвался глубже, пока я не царапала его спину, не выгибалась дугой, не кричала, забыв про всё на свете.
Мои пальцы двигались быстрее. Дыхание сбилось. Пульсация внутри стала невыносимой. Я почти…
Я сорвалась.
Сломалась.
Разбилась в тысячах точек.
И, лёжа там, в темноте, босая, вся испачканная собственной жаждой, с дыханием, как после бега, я сжала пальцы на простынях и зажмурилась.
Я всё ещё хотела его.
Я уже ненавидела себя.
Но я всё ещё хотела.
ГЛАВА 2. Замысел
На следующее утро я проснулась рано — слишком рано, если честно. Солнышко только начинало пробиваться сквозь жалюзи, рисуя на потолке полосы, похожие на тюремные прутья. Мне хотелось снова уснуть, но тело зудело, как после лихорадки, и внутри всё было натянуто, как струна. Эта ночь не отпускала. Его взгляд. Его голос. Его дыхание у моего уха… его рука на моём бедре. И то, как он остановился.
Я выругалась шепотом, стиснув простыню, и резко села. Голова закружилась, но я уже знала — спать не получится. Сегодня у меня была задача. И я собиралась её выполнить.
Я надела свой любимый халатик — тончайший шёлк, молочного цвета, почти прозрачный, с кружевами по краям. Под него — комплект белья, который я берегла на особый случай. Чёрное, дерзкое, словно созданное не носиться, а показываться. Оно было таким тонким, что даже лёгкое дыхание казалось прикосновением. Я посмотрелась в зеркало и чуть усмехнулась. Никакого макияжа — только немного блеска на губах, чтобы казаться ещё более невинной. Пусть думает, что застал меня врасплох. Пусть захлебнётся этим зрелищем.
Я поджидала звука шагов. И когда он раздался — тяжёлый, уверенный, как у человека, который привык к власти, я замерла у перил второго этажа и сделала глубокий вдох. Шаг. Ещё шаг. Он показался внизу, уже повернул к кухне — и тут я вышла. Медленно, с лёгкой, как будто сонной улыбкой, ступая босыми ногами по прохладной лестнице. Шёлк развевался при каждом моем движении, и халат, конечно же, был нарочно распахнут. Я шла, не торопясь, чувствуя, как на мне тает его взгляд.
Он остановился. В буквальном смысле. Как будто наткнулся на стену.
— Доброе утро, — протянула я, лениво потягиваясь, так, чтобы халатик ещё сильнее разошёлся, а грудь едва не выскользнула наружу.
Его взгляд метался. Он пытался отвести глаза, но не мог. Я сделала ещё пару шагов — нарочно, чтобы пройти мимо него, как будто не замечая его шока. Потом остановилась, опустила взгляд на свой почти распахнутый халат и с самым невинным видом сказала:
— Ой, — и будто только сейчас заметила. Медленно, нарочно неуклюже, я начала завязывать пояс, подтягивая халат к телу, но слишком слабо — чтобы бельё всё равно просвечивало. — Забыла завязать.
Он молчал. Просто стоял. И смотрел. В его глазах была буря. Но он не проронил ни слова. Ни злости, ни укора, ни вожделения. Просто… напряжение. Как будто сдерживал зверя внутри себя.
Я прошла мимо, направляясь на кухню, и уже чувствовала, как уголки губ дрожат от внутреннего смеха. Он кипел. Я чувствовала это кожей.
Я достала чашку, залила кофе, повернулась — и тут послышались лёгкие шаги сверху, а через пару секунд появилась Аделина. В короткой пижамке, с растрёпанными волосами, и, как всегда, в своём дурацком радужном настроении.
— Доброе утро, — пропела она, подбегая к Майку и целуя его в щеку. — О, Анита, ты уже тоже встала! Как мило!
Он даже не посмотрел на неё. Всё ещё смотрел на меня. Или… сквозь меня.
— А у меня идея! — защебетала сестричка, усаживаясь на стул, как на трон. — Я думала над этим всю ночь! Про вечеринку в честь моего Дня рождения. Пенную! В летнем клубе, помнишь, где мы были весной? У бассейна! Там просто идеальный бар, шикарная музыка, и можно заказать столько пены, что мы будем, как в сказке! Девочки, мальчики, музыка, мокрые футболки — всё как надо!
Я отпила кофе, медленно, глядя поверх чашки на Майка. Он стоял, как вкопанный. Его пальцы были сжаты в кулаки, и челюсть подрагивала. Мои соски были твёрдыми под кружевом. От возбуждения. От власти. От этого сладкого ощущения — я довела его до предела.
— А ещё там можно заказать фейерверков! — продолжала щебетать Аделина. — Ты же оплатишь, да, Майк? Это ведь будет сюрприз для всех!
Он моргнул, как будто просыпаясь, и выдохнул:
— Конечно.
Голос был хриплым. Как будто ему стоило усилий выговорить это слово.
— Умничка, — хихикнула сестричка и обняла его. — Ты самый лучший!
Я отвернулась, чтобы не рассмеяться. Самый лучший? Нет, моя милая. Он будет самым лучшим — когда будет стоять на коленях между моих бёдер. Когда будет шептать моё имя, срывая с меня трусики зубами. Когда будет проклинать себя за то, что больше не может притворяться, будто не хочет меня.
А пока пусть мучается.
И пусть смотрит.
Через несколько минут послышались шаги — неспешные, уверенные, тяжёлые. Это отец. За ним, шелестя шёлковым платьем, спускалась мать. Оба были собраны, словно в любую секунду готовы сесть в машину и исчезнуть на несколько дней. Впрочем, так и оказалось.
Они вошли на кухню и заняли свои привычные места за столом — отец молча взял газету и сразу углубился в деловую колонку, мать оглядела нас с дежурной улыбкой, остановившись взглядом на Аделине, словно ожидая какого-то известия.
— Ну что, мои крошки, вы справитесь без нас? — наконец спросила она, усаживаясь и открывая баночку своего органического йогурта. — У нас с папой внеплановая командировка, вылет уже сегодня вечером. Вернёмся в конце недели.
Я даже не дёрнулась. Лишь ещё медленнее подняла чашку кофе к губам. Не показать. Не выдать себя. Я не должна была выдать, как сердце в груди сделало сальто.
— Конечно справимся, мам. — Аделина в своей обычной манере заулыбалась, сияя, будто только что выиграла титул «Мисс Дурочка». — Мы же уже большие! И Майк останется у нас, он присмотрит за нами, правда?
Она повернулась к нему, почти прижавшись плечом, и как-то уж слишком свободно положила ладонь на его колено. Прямо у всех на глазах.
Майк не вздрогнул, не скинул её руку, просто чуть насмешливо фыркнул и пожал плечами:
— Почему бы и нет.
Я разрезала омлет ножом с такой яростью, будто хотела вспороть ему живот. Её ладонь. На его колене. Его согласие. Его лёгкость в голосе. Как будто это нормально — сидеть между двумя сёстрами, заниматься с одной сексом, а другую сводить с ума.
Я почувствовала, как в груди что-то медленно и с наслаждением горит. Не больно. Скорее… возбуждающе. Да, возбуждающе. Потому что в голове уже рождался план. Потому что теперь он не просто часто у нас ночевал — теперь у меня было несколько дней, чтобы действовать. Без родителей. Без свидетелей. Без преград.
— Отлично, — сказала мать. — Мы, конечно, на связи, но я уверена, что всё будет хорошо. И, кстати, Аделиночка, папа перевёл тебе деньги на карту, ты же просила. И не волнуйся, мы вернемся как раз чтобы успеть на ту твою вечеринку.
— Ага! — пискнула она, аж подпрыгнула на табурете. — Я как раз хотела рассказать! Это будет вау! Пенная вечеринка в Sapphire Lagoon! Это летний клуб за городом, прямо возле бассейна, и там будет и диджей, и коктейли, и...
— И будет весело, — перебил её отец с лёгким укором в голосе. — Только без лишнего. Никаких драк, полиции и компромата в социальных сетях. Ты всё ещё носишь мою фамилию, Аделина.
— Да папа-а-а, я же взрослая! — Аделина закатила глаза, но тут же снова улыбнулась.
Я медленно подняла глаза и взглянула ей в лицо. Улыбнулась. Той самой улыбкой, которая означала только одно: «Ты ещё пожалеешь, что пригласила меня на свой день рождения».
Майк бросил на меня взгляд — короткий, но острый. Как лезвие. Я почувствовала, как по телу прошёл разряд. Никаких слов. Только взгляд. Только напряжение, сквозь которое можно было резать воздух.
А я продолжала есть. Омлет. Поджаренный бекон. Салат с рукколой. Всё, как всегда. Только внутри всё было не так, как всегда. Потому что я смотрела на Аделину — сияющую, болтающую, счастливую — и отчётливо представляла, как он приходил к ней ночью. Как он шептал ей что-то на ухо, как прижимал к себе, как…
Как она стонала в темноте, а я, наедине с собой, сдавленно дышала в подушку и пыталась забыть его вкус, его руки, его голос, его дыхание у меня на шее. Я сжимала пальцы между ног, искала хоть какое-то облегчение, но всё было недостаточно. Всё было не то.
Потому что я хотела не себя. Я хотела его.
И теперь, когда он был в доме — полностью, на несколько дней — я не собиралась снова проводить ночи в одиночестве, мучаясь фантазиями. Он заплатит за это. За ту ночь. За каждое «нет». За каждый отказ. За её руку на его колене. За то, что он согласился остаться.
Пусть остаётся. Пусть попробует уйти.
У меня несколько дней. И, чёрт возьми, я собиралась насладиться каждым моментом.
ГЛАВА 3. Бестия
Я не спала почти всю ночь.
Не потому что волновалась — нет, вовсе не от нервов. От предвкушения. От ядовитой, томной, сладкой дрожи под кожей. От ощущения, будто я стою на краю чего-то тёмного, огромного, неизбежного. Будто под ногами уже разверзлась трещина, и осталось только шагнуть вперёд. Осталось только дождаться момента, когда всё наконец произойдёт.
Я поставила будильник на четыре тридцать и проснулась ещё до сигнала — глаза открылись мгновенно, как будто во мне сидел встроенный механизм, заведённый на конкретное время. Комната погружена в полумрак. За окном ещё царила ночь. Тишина.
Я поднялась, стараясь не скрипнуть полом, и на цыпочках прошла в ванную. Ни звука. Аделина спала. Майк — вероятно, тоже. В последние дни он ночевал у нас, как и было сказано родителям. И пусть спал в ее комнате, я знала: он тоже всё понимает. Он чувствует это напряжение между нами, эту тлеющую искру, которая вспыхнет пламенем, стоит ей только дать воздух. Он избегал меня. Не смотрел. Не приближался. Но я видела, как его пальцы сжимались, когда я проходила мимо. Видела, как он замирал, если я слишком близко наклонялась над столом или снимала кофту, стоя спиной. Он знал. И я знала, что он знал.
В ванной я быстро умылась, расчёсывала волосы, сделала легкий мейк-ап, нанесла лёгкий блеск на губы — не слишком вызывающе, но достаточно, чтобы выглядеть свежо, желанно.
Я вернулась в комнату, переоделась в комплект белья, завязала халатик и притихла. Села у окна и стала ждать. Молча, затаив дыхание. Прислушиваясь.
Дом всё ещё спал. Тишина будто сгущалась, капала с потолка. Где-то тихо щёлкнули трубы. За окном — ни звука. Ни машин, ни ветра, ни птиц.
И вдруг я услышала — шорох, движение. Дверь в комнате Аделины тихонько скрипнула. Я вся напряглась. Не дышала.
Мягкие шаги по коридору. Звук, как она открывает шкаф у входа. Как надевает обувь. Потом — звон ключей. Я знала: она не будет шуметь. Не разбудит никого. Работа — это святое, и утренние съёмки она никогда не пропускает. Я знала, что такси уже заказано, и оно должно подъехать с минуты на минуту. Позавчера я, словно невзначай, пока мы болтали, выяснила точный день и время, на которое ей была назначена эта работа.
Сердце билось медленно, но с каждой секундой всё сильнее. Я поднялась, выглянула в щель между занавесками.
Вот она — Аделина, в белом платье, с уложенными локонами и сияющей кожей. Идеальная. Уверенная. С глянцевой улыбкой, которую она никогда не теряла. Садится в такси, даже не оглянувшись.
Машина трогается и медленно выезжает с подъездной дорожки. Улицу всё ещё заливает предрассветная тьма, фонари светят тускло-жёлтым.
И тогда мои губы сами собой растянулись в улыбке. Медленной. Липкой. Сладостной. Такой, от которой мурашки пробежали по моей коже.
«Наконец-то», — прошептала я себе под нос. Голос мой прозвучал, как шелест шёлка.
Теперь мы остались вдвоём. Он — и я. И эта утренняя тишина, которую можно наполнить чем угодно. Абсолютно. Чем. Угодно.
Я ждала.
Минуты текли мучительно медленно, и я буквально слышала, как по стенам скребутся секунды — одна за другой, режущие сердце тревогой и сладким предвкушением. Я сидела на краешке кровати, всё ещё закутанная в тонкий, чуть шелестящий халатик, и старалась не дышать слишком громко. Если он вдруг не сразу заснул… если лежит там, с закрытыми глазами, и думает обо мне… обо мне, а не о ней…
Смешно. Глупо. Но как же я хотела, чтобы это было правдой.
С улицы доносился редкий шум машин, в окно заглядывал мутный фонарь, и в этой блеклой полутьме я чувствовала себя призраком. Или ведьмой. Или обоими сразу.
Пять минут. Семь. Десять.
Может, хватит?
Я встала, тихо подошла к комоду, выдвинула нижний ящик. Сердце колотилось, как будто я собиралась пойти на преступление. Хотя… возможно, так оно и было.
Четыре пары наручников. Холодных, тяжёлых, надёжных. Я перебирала их пальцами, чувствуя на губах улыбку — ту самую, хищную, изогнутую, к которой я в последнее время стала всё чаще прибегать.
Каждую пару я аккуратно спрятала по карманам халата. Проверила: не стучат ли, не звенят ли — они должны были стать сюрпризом. Утончённым. Идеальным.
Я кралась по коридору, будто по лезвию. Каждый шаг давался мне с усилием, каждое движение было выверено до миллиметра. Я знала каждый скрипучий участок паркета, знала, как обойти их, не выдав ни звука. Свет не зажигала. Только тень, только я и моя решимость.
Дверь в комнату Аделины была приоткрыта. Она не закрыла. Конечно не закрыла.
Я остановилась перед ней, затаив дыхание, прислушалась.
Тишина.
Та самая, глухая, наполненная тёплым дыханием спящего мужчины. Её не спутаешь ни с чем. Я медленно заглянула внутрь, выглядывая из-за косяка, как в детстве — когда хотела поймать родителей на месте преступления и узнать, кто съел последний кусок торта.
Майк лежал на спине, на чужих простынях, чужой постели — и выглядел при этом невыносимо… моим. Он был без футболки, с голым тренированным торсом, соблазнительный контур паха выглядывал под тонкими боксерами. Его руки были раскинуты в стороны, голова чуть повернута, губы приоткрыты.
Я никогда раньше не видела его таким — беззащитным, полностью уязвимым. И от этого ещё более желанным. Сердце пропустило удар. Я прижала руку к груди, чтобы унять бешеный ритм.
Спит.
Мой Майк — спит.
Вот теперь начнётся игра.
Он лежал на спине, раскинув руки, как будто сам подставился под мои намерения, даже не подозревая, насколько они далеки от невинности. Его грудь мерно поднималась и опускалась, на шее перекатывался пульс. И всё это — мне. Только мне.
