ПОКАЗАНИЯ ДАНИИЛА КАРДИНА
(стилизация-римейк творчества Говарда Филипса Лавкрафта)
Когда в полицейском пресс-центре я впервые услышал о пропаже профессора Харламова, я сразу подумал, что это будет очень неплохой темой для моей еженедельной колонки в «Вечернем Дмитрове». Уже два года я веду эту небольшую рубрику, унаследовав её под названием «Таинственные происшествия» от предшественника, перебравшегося в Москву и получившего там штатную должность в каком-то глянцевом журнале. Уже через пару выпусков я сменил название на «Дмитровские тайны» и с тех пор добросовестно печатал заметки обо всём странном, загадочном и непонятном, происходившем в районе, получая тёплые отклики от таких же, как я, любителей непознанного и пространные письма от здравомыслящих читателей, адептов официальных наук, упрекавших меня в предвзятости и нелогичности в освещении фактов, а то и в подтасовке и подделке свидетельств невероятных событий.
Профессор Харламов исчез в Яхроме неделю назад. Точнее будет сказать, что его последний раз видели в Яхроме – на окраине города. Полицейские были скупы на подробности, всё, что они сочли нужным довести до сведения пишущей братии, укладывалось в несколько фраз. Преподаватель древней истории из Дубненского Международного Университета Природы, Общества и Человека, профессор Харламов Владимир Фёдорович, пропал без вести в окрестностях города Яхромы, последний раз был замечен свидетелем поздней ночью 23 июня на Подъёмной улице, там, где она переходит в грунтовую дорогу, ведущую к Рогачёвскому шоссе, в обществе некоего молодого человека, позже опознанного как студента пятого курса того же самого университета Даниила Кардина. Было также известно, что в день исчезновения Харламов покупал на железнодорожной станции обратный билет до Дубны, однако на поезд он так и не сел – ни в тот день, и ни в какой другой. Все прочие сведения были взяты из показаний самого Кардина, допрошенного полицией два дня назад – сразу после того, как из Университета поступило заявление об исчезновении одного из ведущих профессоров. Кардин полностью подтвердил слова свидетеля, заявив, что в самом деле был в ту ночь с Харламовым на Подъёмной улице, и даже рассказал, что они вдвоём направлялись на Старояхромское кладбище для проведения антропологических исследований похоронных обрядов представителей различных культур, проживавших в Яхроме на протяжении многих веков. Однако, Кардин затруднился объяснить, почему необходимо было проводить эти исследования именно ночью. Да и точный характер этих изысканий им назван не был. Все дальнейшие показания Кардина были определены полицией как «бессмыслица». Как я понял, они не несли никакой хотя бы более или менее точной информации о моменте пропажи профессора, и, в сущности, вообще ни о чём вплоть до того, как сам Кардин пришёл в себя на следующий день после похода на кладбище в Староградской больнице, куда его перенесли, сочтя мертвецки пьяным, рабочие нитяной фабрики. Они нашли студента рано утром, лежащим без чувств в овраге у тропинки от фабрики к Подъёмной улице. О факте исчезновения Харламова Кардин так ничего полезного и не сообщил, однако сквозь слова стражей порядка просвечивало, что он наговорил много не укладывающихся в рамки полицейского дознания вещей. На этом инспектора окончили свой доклад.
И тогда я вдруг вспомнил, что уже слышал о профессоре Харламове. Его статья «Классические захоронения раннеугорской культуры Подмосковья», опубликованная в областном вестнике антропологии около года назад, привлекла моё внимание, ведь древняя история нашей земли, крайне малоизученная, была вечным источником загадок и тайн – любимой пищи моего ума. Но было ещё какое-то смутное воспоминание, которое не давало мне покоя во время доклада полицейских. Придя домой, я принялся рыться в подшивках старых газет. И я нашёл то, что искал. Оказывается, фамилия Кардина мне также была знакома. Три года назад он опубликовал в рубрике моего предшественника маленькую статейку о странных происшествиях в соседнем Талдомском районе – там якобы слышали странные голоса с неба и из-под земли, и в лесах видели непонятные огни, пересекавшие глухие просеки и уходившие в землю на заброшенных вырубках. Однако, по-видимому, только студент-историк второго курса мог принять всерьёз невнятные рассказы полупьяных свидетелей, так что статейка прошла без особого внимания. Тем не менее, меня сильно взбудоражил тот факт, что один и тот же человек оказался замешан в двух весьма странных историях. Конечно, это могло быть простым совпадением, однако до сих пор в моей практике такого не встречалось. В конце статьи был адрес Кардина. Он жил в Яхроме, и я подумал, что мог бы навестить его лично, и из его уст услышать всё то, что полиция назвала «бессмысленным». Ведь он же рассказал им всё, что видел и слышал тогда, на кладбище, однако разве можно представить себе, чтобы эти строгие офицеры, не допускающие даже мысли о чём-то, чего нельзя объяснить формальной логикой, передали его слова досужим на домыслы журналистам? Нет, мне придётся узнать всё самому. Тут есть как раз то, что нужно и мне и моей рубрике – Тайна с большой буквы. Нечто, что заставит-таки моих «здравомыслящих» читателей задуматься, и быть может, хоть на секунду представить себе что-то большее, чем их уютный мирок общепринятых воззрений на материю и пространство!
И я направился к Кардину. Он проживал на Заводской, в пятом доме, я знал эту улицу, это было в довоенной постройки кварталах близ фабричной части. Яхрома – небольшой город, и я решил пойти пешком. По узким улочкам, застроенным одинаковыми маленькими дряхлыми домиками, обсаженными буйно разросшимися без ухода кустами боярышника с кривыми ветвями и поражённой болезненным белым налётом листвой, я спустился к Фонтанной площади. Отсюда, сверху, был виден весь старый, почти древний город, копящий мрачные тайны в круто поднимающихся вверх переулках за облупившимися фасадами ветхих домов. Параллельными линиями вдоль Подъёмного холма шли старые улицы, и лишь внизу, у подножия, светлым пятном виднелась центральная площадь с современными торговыми рядами, церковью с высоким шпилем колокольни, и большим модерновым зданием городской администрации. Рядом белыми прямоугольниками выстроились новые кварталы панельных домов, построенные во времена расцвета города лет двадцать назад. И ещё ниже почти терялся в дымке канал имени Москвы, а за ним уже угадывался Дмитров, райцентр, город ещё более древний и таинственный. Рядом с большим мостом через канал видна была железнодорожная станция Яхрома-Савёловская. От неё к тёмной полосе фабричной части протянулись двойные тускло отблёскивающие нитки подъездных путей.
Я спустился к Заводской улице, отыскал пятый дом, вошёл в грязный, тускло освещённый подъезд, поднялся на третий этаж и надавил кнопку звонка квартиры №8, в которой, если адрес из статьи был правильным, проживал Кардин. Мне открыл дверь измождённого вида молодой человек в очках, и на мой вопрос ответил, что да, он и есть Кардин Даниил Романович, студент Дубненского Университета. Я представился, и он пригласил меня войти, провёл в гостиную, обставленную тяжеловесной мебелью довоенной эпохи, предложил сесть и учтиво осведомился о цели моего визита. Однако, стоило мне лишь заикнуться о том, что я пришёл взять у него интервью по поводу исчезновения профессора Харламова, как его лицо страшно исказилось, и он закричал:
- Нет! Не спрашивайте меня об этом!
Он упал в кресло, обхватив руками голову, и заговорил громким хриплым шёпотом:
- О Боже! Что вы наделали! Я вспомнил, я опять вспомнил! Я так старался забыть всё это, так… Говорите, что уж теперь. Всё равно я опять вспомнил.
Признаюсь, я был несколько ошеломлён таким вступлением, однако собрался с духом, и попросил Кардина рассказать, что же именно произошло в ту ночь на кладбище, и куда, по его мнению, мог исчезнуть профессор Харламов.
- Но ведь я уже рассказывал всё полицейским… А, ну конечно же, они не решились пересказывать мои слова журналистам, сочтя их бредом сумасшедшего! Вы знаете, они ведь были так добры ко мне, и направили в клинику на Тенистой, сказав, что не будут выдвигать никаких обвинений, пока я не пройду консультации у врачей… Доктора почти сумели успокоить меня, они сказали, что это всего лишь сны, выписали мне таблетки и велели постараться всё забыть… И я забыл, клянусь вам, я забыл и стал спокоен. Пока не пришли вы, и не спросили меня о моём сне, и теперь уж я знаю, что то был не сон. Я многое вспомнил, и я расскажу вам. Не так важно, какими именно изысканиями занимались мы с профессором. Да я и довольно смутно помню самый предмет их. Скажу лишь, что они были связаны с запретными темами похоронных и послепохоронных обрядов, проводимых нашими предками, которые, к несчастью, за долгие века не смогла вполне выжечь ни официальная религия, ни крепкая государственная идеология. Эти обряды зародились ещё в стародавние мрачные времена, когда здесь были только леса и болота, и древний человек боялся леса и болот, боялся того, что иногда выходило из них, и он считал, что мёртвые могут спокойно лежать в своих могилах, только когда проводятся правильные ритуалы. Наверно только профессор знал, или догадывался, кто или что научило наших предков этим богомерзким ритуалам. Возможно, знал об этом и я, но теперь – к счастью – я этого не помню. Профессор часто с увлечением говорил о том, что древнее зло не умирает, а переходит из поколения в поколение, потому что простыми людьми движет страх перед потусторонним, и они боятся забыть, как их предки старались задобрить тьму угодными ей обрядами и подношениями. По-видимому, он хотел проследить истоки подобных культов вплоть до самого их основания – он показывал мне рукописи невероятной древности, написанные задолго до появления на этой земле первых городов, и он говорил, что нашёл эти рукописи в земляных могилах, и что человек научился хоронить прежде, чем научился строить. И что все кладбища на самом деле гораздо древнее, чем нам кажется, что люди испокон веку знали места, где хоронить, и потом уже, как бы инстинктивно, возводили на этих местах храмы и некрополи. Он даже брался доказать, что все более или менее значимые города человечества построены рядом с кладбищами, а не наоборот. И потому в конце концов он решился обследовать Стярояхромское кладбище, ибо считал, что оно находилось на своём месте с незапамятных времён, и что там не два и не три слоя могил, а неисчислимое их множество… Ему нужен был помощник, и он взял с собой меня, потому что я всегда с интересом слушал его лекции, задавал неожиданные вопросы – я сейчас не помню, какие именно, - и во всех беседах послушно следовал за его мыслью – возможно, он даже несколько подавлял меня своей фанатичной уверенностью.
Мы пошли в тёмное время суток, около полуночи, ибо этого требовали древние ритуалы. Даже самый день был выбран нами не случайно, хотя сейчас я не могу сказать, как именно профессор выбирал дату и время.
Однако, это всё же было не простонародное подчинение обрядам. Это было исследование, и мы взяли с собой необходимое для научных изысканий оборудование. Я точно помню, что у нас с собой была кинокамера, фотоаппарат, электрические фонари и две переносных радиостанции, настроенные для связи друг с другом. Возможно, было и что-то ещё, какие-то книги, или карты, но я не могу точно вспомнить, какие. Действительно, свидетель, о котором рассказали мне в полиции, вполне мог видеть нас незадолго до полуночи на Подъёмной улице – мы шли по ней, а затем свернули в тёмный проулок, и вскоре вышли к Старояхромскому кладбищу с неизвестной мне стороны – я никогда не бывал в этой части захоронений, да и даже не представлял себе, что кладбище простирается столь далеко по склону Подъёмного холма. Однако, профессор, судя по всему, точно знал дорогу. Мы сделали всего два поворота, и оказались у цели – огромного полуразрушенного склепа с обвалившейся аркой. Здесь профессор передал мне свой фонарь, раскрыл какую-то книгу, или карту – значки на ней слабо фосфоресцировали в лунном свете – и принялся негромко читать нараспев непонятные слова и делать странные пассы левой рукой. Во всё, что произошло дальше, полицейские поверить отказались. И направили меня на Тенистую для психиатрического обследования. Но говорю вам, это был не сон. Слушайте! Обрушившиеся плиты склепа вдруг на моих глазах сами собой зашевелились, и двинулись в стороны, открывая зловещий чёрный провал в земле. Оттуда вырвался чудовищный поток страшных миазмов, ядовитых испарений, такой, что я чуть не потерял сознание от вони, и даже профессор закашлялся, но не перестал начитывать заклинания и водить руками. Когда поток несколько рассеялся, и я смог продышаться, я увидел, что две плиты, как двери монструозного лифта, ровно лежат по бокам провала, и между ними вниз уходят мелкие крутые ступеньки, сплошь покрытые разводами селитры и плесени. Профессор спрятал в карман свою книгу, перекинул через плечо ремни кинокамеры и фотоаппарата, взял у меня фонарь и одну из радиостанций. «Я спускаюсь вниз» - сказал он, - «Сидите тут и фиксируйте всё происходящее. Я буду держать с вами связь по радио».
Конечно, я не хотел, нет, я не мог отпустить его одного. Я стал упрашивать его взять меня с собой. Но он только рассердился, и сказал, что не вправе подвергать такого, как я, воздействию того, что может лежать внизу, и что если я не перестану упираться, то весь опыт сейчас же закончится, и мы разойдёмся по домам. И я отпустил его вниз одного. О, зачем я это сделал! Я был как будто во сне, тёмная атмосфера старого кладбища, тени склепов и памятников в лунном свете сделали это со мной! Я был как будто зачарован. Профессор кивнул мне и начал спускаться под землю. Сперва он, видимо, держал кнопку передачи нажатой, и я хорошо слышал в динамике своей радиостанции его дыхание, шум шагов, шорох осыпающейся по ступенькам земли. Затем вдруг все звуки стихли. Я до предела выкрутил громкость, и начал вызывать профессора сам. Но ответа не было. Я трясся от ужаса, я сидел один, один! – на этом старом кладбище, и всё, что я знал, или мог знать о нём, только усиливало мой страх. И вдруг динамик радиостанции зашипел, и я услышал голос профессора. Это был его голос и не его. Он странно изменился. Если бы я мог представить себе профессора в ужасе, профессора, не отдающего себе отчёта в том, что и как он говорит, то голос его, наверно, звучал бы так. Он говорил невозможные вещи. «Кардин! Кардин, вы слышите меня?! Уходите! Бегите! Драпайте оттуда! Немедленно! Они здесь! Они могут подняться! Это мёртвое, мёртвое! Закройте!..»
«Профессор, профессор!», - закричал я в микрофон. – «Что случилось?! Что с вами происходит?! Что там?!»
Но радиостанция опять замолчала. Я взывал к профессору, терзал радиостанцию, сидя под этой ужасной бледной луной на древнем кладбище, в пляске теней и в страшном шорохе ветра средь неживых листьев и пожухлой травы. Но ответа не было. Я не знаю, сколько времени прошло. Лунные тени изменили свое положение, когда вдруг радиостанция опять ожила. «Кардин!» - послышался усталый шёпот. – «Кардин, я же…» - это был голос профессора,
(стилизация-римейк творчества Говарда Филипса Лавкрафта)
Когда в полицейском пресс-центре я впервые услышал о пропаже профессора Харламова, я сразу подумал, что это будет очень неплохой темой для моей еженедельной колонки в «Вечернем Дмитрове». Уже два года я веду эту небольшую рубрику, унаследовав её под названием «Таинственные происшествия» от предшественника, перебравшегося в Москву и получившего там штатную должность в каком-то глянцевом журнале. Уже через пару выпусков я сменил название на «Дмитровские тайны» и с тех пор добросовестно печатал заметки обо всём странном, загадочном и непонятном, происходившем в районе, получая тёплые отклики от таких же, как я, любителей непознанного и пространные письма от здравомыслящих читателей, адептов официальных наук, упрекавших меня в предвзятости и нелогичности в освещении фактов, а то и в подтасовке и подделке свидетельств невероятных событий.
Профессор Харламов исчез в Яхроме неделю назад. Точнее будет сказать, что его последний раз видели в Яхроме – на окраине города. Полицейские были скупы на подробности, всё, что они сочли нужным довести до сведения пишущей братии, укладывалось в несколько фраз. Преподаватель древней истории из Дубненского Международного Университета Природы, Общества и Человека, профессор Харламов Владимир Фёдорович, пропал без вести в окрестностях города Яхромы, последний раз был замечен свидетелем поздней ночью 23 июня на Подъёмной улице, там, где она переходит в грунтовую дорогу, ведущую к Рогачёвскому шоссе, в обществе некоего молодого человека, позже опознанного как студента пятого курса того же самого университета Даниила Кардина. Было также известно, что в день исчезновения Харламов покупал на железнодорожной станции обратный билет до Дубны, однако на поезд он так и не сел – ни в тот день, и ни в какой другой. Все прочие сведения были взяты из показаний самого Кардина, допрошенного полицией два дня назад – сразу после того, как из Университета поступило заявление об исчезновении одного из ведущих профессоров. Кардин полностью подтвердил слова свидетеля, заявив, что в самом деле был в ту ночь с Харламовым на Подъёмной улице, и даже рассказал, что они вдвоём направлялись на Старояхромское кладбище для проведения антропологических исследований похоронных обрядов представителей различных культур, проживавших в Яхроме на протяжении многих веков. Однако, Кардин затруднился объяснить, почему необходимо было проводить эти исследования именно ночью. Да и точный характер этих изысканий им назван не был. Все дальнейшие показания Кардина были определены полицией как «бессмыслица». Как я понял, они не несли никакой хотя бы более или менее точной информации о моменте пропажи профессора, и, в сущности, вообще ни о чём вплоть до того, как сам Кардин пришёл в себя на следующий день после похода на кладбище в Староградской больнице, куда его перенесли, сочтя мертвецки пьяным, рабочие нитяной фабрики. Они нашли студента рано утром, лежащим без чувств в овраге у тропинки от фабрики к Подъёмной улице. О факте исчезновения Харламова Кардин так ничего полезного и не сообщил, однако сквозь слова стражей порядка просвечивало, что он наговорил много не укладывающихся в рамки полицейского дознания вещей. На этом инспектора окончили свой доклад.
И тогда я вдруг вспомнил, что уже слышал о профессоре Харламове. Его статья «Классические захоронения раннеугорской культуры Подмосковья», опубликованная в областном вестнике антропологии около года назад, привлекла моё внимание, ведь древняя история нашей земли, крайне малоизученная, была вечным источником загадок и тайн – любимой пищи моего ума. Но было ещё какое-то смутное воспоминание, которое не давало мне покоя во время доклада полицейских. Придя домой, я принялся рыться в подшивках старых газет. И я нашёл то, что искал. Оказывается, фамилия Кардина мне также была знакома. Три года назад он опубликовал в рубрике моего предшественника маленькую статейку о странных происшествиях в соседнем Талдомском районе – там якобы слышали странные голоса с неба и из-под земли, и в лесах видели непонятные огни, пересекавшие глухие просеки и уходившие в землю на заброшенных вырубках. Однако, по-видимому, только студент-историк второго курса мог принять всерьёз невнятные рассказы полупьяных свидетелей, так что статейка прошла без особого внимания. Тем не менее, меня сильно взбудоражил тот факт, что один и тот же человек оказался замешан в двух весьма странных историях. Конечно, это могло быть простым совпадением, однако до сих пор в моей практике такого не встречалось. В конце статьи был адрес Кардина. Он жил в Яхроме, и я подумал, что мог бы навестить его лично, и из его уст услышать всё то, что полиция назвала «бессмысленным». Ведь он же рассказал им всё, что видел и слышал тогда, на кладбище, однако разве можно представить себе, чтобы эти строгие офицеры, не допускающие даже мысли о чём-то, чего нельзя объяснить формальной логикой, передали его слова досужим на домыслы журналистам? Нет, мне придётся узнать всё самому. Тут есть как раз то, что нужно и мне и моей рубрике – Тайна с большой буквы. Нечто, что заставит-таки моих «здравомыслящих» читателей задуматься, и быть может, хоть на секунду представить себе что-то большее, чем их уютный мирок общепринятых воззрений на материю и пространство!
И я направился к Кардину. Он проживал на Заводской, в пятом доме, я знал эту улицу, это было в довоенной постройки кварталах близ фабричной части. Яхрома – небольшой город, и я решил пойти пешком. По узким улочкам, застроенным одинаковыми маленькими дряхлыми домиками, обсаженными буйно разросшимися без ухода кустами боярышника с кривыми ветвями и поражённой болезненным белым налётом листвой, я спустился к Фонтанной площади. Отсюда, сверху, был виден весь старый, почти древний город, копящий мрачные тайны в круто поднимающихся вверх переулках за облупившимися фасадами ветхих домов. Параллельными линиями вдоль Подъёмного холма шли старые улицы, и лишь внизу, у подножия, светлым пятном виднелась центральная площадь с современными торговыми рядами, церковью с высоким шпилем колокольни, и большим модерновым зданием городской администрации. Рядом белыми прямоугольниками выстроились новые кварталы панельных домов, построенные во времена расцвета города лет двадцать назад. И ещё ниже почти терялся в дымке канал имени Москвы, а за ним уже угадывался Дмитров, райцентр, город ещё более древний и таинственный. Рядом с большим мостом через канал видна была железнодорожная станция Яхрома-Савёловская. От неё к тёмной полосе фабричной части протянулись двойные тускло отблёскивающие нитки подъездных путей.
Я спустился к Заводской улице, отыскал пятый дом, вошёл в грязный, тускло освещённый подъезд, поднялся на третий этаж и надавил кнопку звонка квартиры №8, в которой, если адрес из статьи был правильным, проживал Кардин. Мне открыл дверь измождённого вида молодой человек в очках, и на мой вопрос ответил, что да, он и есть Кардин Даниил Романович, студент Дубненского Университета. Я представился, и он пригласил меня войти, провёл в гостиную, обставленную тяжеловесной мебелью довоенной эпохи, предложил сесть и учтиво осведомился о цели моего визита. Однако, стоило мне лишь заикнуться о том, что я пришёл взять у него интервью по поводу исчезновения профессора Харламова, как его лицо страшно исказилось, и он закричал:
- Нет! Не спрашивайте меня об этом!
Он упал в кресло, обхватив руками голову, и заговорил громким хриплым шёпотом:
- О Боже! Что вы наделали! Я вспомнил, я опять вспомнил! Я так старался забыть всё это, так… Говорите, что уж теперь. Всё равно я опять вспомнил.
Признаюсь, я был несколько ошеломлён таким вступлением, однако собрался с духом, и попросил Кардина рассказать, что же именно произошло в ту ночь на кладбище, и куда, по его мнению, мог исчезнуть профессор Харламов.
- Но ведь я уже рассказывал всё полицейским… А, ну конечно же, они не решились пересказывать мои слова журналистам, сочтя их бредом сумасшедшего! Вы знаете, они ведь были так добры ко мне, и направили в клинику на Тенистой, сказав, что не будут выдвигать никаких обвинений, пока я не пройду консультации у врачей… Доктора почти сумели успокоить меня, они сказали, что это всего лишь сны, выписали мне таблетки и велели постараться всё забыть… И я забыл, клянусь вам, я забыл и стал спокоен. Пока не пришли вы, и не спросили меня о моём сне, и теперь уж я знаю, что то был не сон. Я многое вспомнил, и я расскажу вам. Не так важно, какими именно изысканиями занимались мы с профессором. Да я и довольно смутно помню самый предмет их. Скажу лишь, что они были связаны с запретными темами похоронных и послепохоронных обрядов, проводимых нашими предками, которые, к несчастью, за долгие века не смогла вполне выжечь ни официальная религия, ни крепкая государственная идеология. Эти обряды зародились ещё в стародавние мрачные времена, когда здесь были только леса и болота, и древний человек боялся леса и болот, боялся того, что иногда выходило из них, и он считал, что мёртвые могут спокойно лежать в своих могилах, только когда проводятся правильные ритуалы. Наверно только профессор знал, или догадывался, кто или что научило наших предков этим богомерзким ритуалам. Возможно, знал об этом и я, но теперь – к счастью – я этого не помню. Профессор часто с увлечением говорил о том, что древнее зло не умирает, а переходит из поколения в поколение, потому что простыми людьми движет страх перед потусторонним, и они боятся забыть, как их предки старались задобрить тьму угодными ей обрядами и подношениями. По-видимому, он хотел проследить истоки подобных культов вплоть до самого их основания – он показывал мне рукописи невероятной древности, написанные задолго до появления на этой земле первых городов, и он говорил, что нашёл эти рукописи в земляных могилах, и что человек научился хоронить прежде, чем научился строить. И что все кладбища на самом деле гораздо древнее, чем нам кажется, что люди испокон веку знали места, где хоронить, и потом уже, как бы инстинктивно, возводили на этих местах храмы и некрополи. Он даже брался доказать, что все более или менее значимые города человечества построены рядом с кладбищами, а не наоборот. И потому в конце концов он решился обследовать Стярояхромское кладбище, ибо считал, что оно находилось на своём месте с незапамятных времён, и что там не два и не три слоя могил, а неисчислимое их множество… Ему нужен был помощник, и он взял с собой меня, потому что я всегда с интересом слушал его лекции, задавал неожиданные вопросы – я сейчас не помню, какие именно, - и во всех беседах послушно следовал за его мыслью – возможно, он даже несколько подавлял меня своей фанатичной уверенностью.
Мы пошли в тёмное время суток, около полуночи, ибо этого требовали древние ритуалы. Даже самый день был выбран нами не случайно, хотя сейчас я не могу сказать, как именно профессор выбирал дату и время.
Однако, это всё же было не простонародное подчинение обрядам. Это было исследование, и мы взяли с собой необходимое для научных изысканий оборудование. Я точно помню, что у нас с собой была кинокамера, фотоаппарат, электрические фонари и две переносных радиостанции, настроенные для связи друг с другом. Возможно, было и что-то ещё, какие-то книги, или карты, но я не могу точно вспомнить, какие. Действительно, свидетель, о котором рассказали мне в полиции, вполне мог видеть нас незадолго до полуночи на Подъёмной улице – мы шли по ней, а затем свернули в тёмный проулок, и вскоре вышли к Старояхромскому кладбищу с неизвестной мне стороны – я никогда не бывал в этой части захоронений, да и даже не представлял себе, что кладбище простирается столь далеко по склону Подъёмного холма. Однако, профессор, судя по всему, точно знал дорогу. Мы сделали всего два поворота, и оказались у цели – огромного полуразрушенного склепа с обвалившейся аркой. Здесь профессор передал мне свой фонарь, раскрыл какую-то книгу, или карту – значки на ней слабо фосфоресцировали в лунном свете – и принялся негромко читать нараспев непонятные слова и делать странные пассы левой рукой. Во всё, что произошло дальше, полицейские поверить отказались. И направили меня на Тенистую для психиатрического обследования. Но говорю вам, это был не сон. Слушайте! Обрушившиеся плиты склепа вдруг на моих глазах сами собой зашевелились, и двинулись в стороны, открывая зловещий чёрный провал в земле. Оттуда вырвался чудовищный поток страшных миазмов, ядовитых испарений, такой, что я чуть не потерял сознание от вони, и даже профессор закашлялся, но не перестал начитывать заклинания и водить руками. Когда поток несколько рассеялся, и я смог продышаться, я увидел, что две плиты, как двери монструозного лифта, ровно лежат по бокам провала, и между ними вниз уходят мелкие крутые ступеньки, сплошь покрытые разводами селитры и плесени. Профессор спрятал в карман свою книгу, перекинул через плечо ремни кинокамеры и фотоаппарата, взял у меня фонарь и одну из радиостанций. «Я спускаюсь вниз» - сказал он, - «Сидите тут и фиксируйте всё происходящее. Я буду держать с вами связь по радио».
Конечно, я не хотел, нет, я не мог отпустить его одного. Я стал упрашивать его взять меня с собой. Но он только рассердился, и сказал, что не вправе подвергать такого, как я, воздействию того, что может лежать внизу, и что если я не перестану упираться, то весь опыт сейчас же закончится, и мы разойдёмся по домам. И я отпустил его вниз одного. О, зачем я это сделал! Я был как будто во сне, тёмная атмосфера старого кладбища, тени склепов и памятников в лунном свете сделали это со мной! Я был как будто зачарован. Профессор кивнул мне и начал спускаться под землю. Сперва он, видимо, держал кнопку передачи нажатой, и я хорошо слышал в динамике своей радиостанции его дыхание, шум шагов, шорох осыпающейся по ступенькам земли. Затем вдруг все звуки стихли. Я до предела выкрутил громкость, и начал вызывать профессора сам. Но ответа не было. Я трясся от ужаса, я сидел один, один! – на этом старом кладбище, и всё, что я знал, или мог знать о нём, только усиливало мой страх. И вдруг динамик радиостанции зашипел, и я услышал голос профессора. Это был его голос и не его. Он странно изменился. Если бы я мог представить себе профессора в ужасе, профессора, не отдающего себе отчёта в том, что и как он говорит, то голос его, наверно, звучал бы так. Он говорил невозможные вещи. «Кардин! Кардин, вы слышите меня?! Уходите! Бегите! Драпайте оттуда! Немедленно! Они здесь! Они могут подняться! Это мёртвое, мёртвое! Закройте!..»
«Профессор, профессор!», - закричал я в микрофон. – «Что случилось?! Что с вами происходит?! Что там?!»
Но радиостанция опять замолчала. Я взывал к профессору, терзал радиостанцию, сидя под этой ужасной бледной луной на древнем кладбище, в пляске теней и в страшном шорохе ветра средь неживых листьев и пожухлой травы. Но ответа не было. Я не знаю, сколько времени прошло. Лунные тени изменили свое положение, когда вдруг радиостанция опять ожила. «Кардин!» - послышался усталый шёпот. – «Кардин, я же…» - это был голос профессора,
