Елена Свительская
Девочка, срывавшая цветы
Это была осень. Первое утро, когда выпал снег. Лёгкий поднялся ветер. Лёгкие хлопья поднимались, словно бабочки из небесной страны. В чайной, обогретой запахом рисового вина и громким смехом, бабочки жили не дольше одного мгновения. В чайной даже девушки-прислужницы с рукавами длинными и белоснежными, словно приглашение на похороны, не задерживались надолго.
- Похороны… - Чжан Лу Лэй уныло чашу чая пригубил.
Мать хранителя мандата Неба умерла на днях. Обряды сыновья её готовили роскошные. Да какая-то мерзкая душа нашептала главному министру отправить в торжественные стражи усыпальницы великих предков старшего брата и наследника семьи Лэй, наследника клана, самого талантливого из всех шестерых братьев, только-только женившегося и готовившегося десять лет сдавать Великий экзамен, дабы прославить достопочтимых предков. Столь глубокою памятью и столь же подвижным умом как он другие братья его не блистали, тем более, пятый Чжан Лу. И это-то после того, как их отец попал ненароком в немилость прежнего правителя, и семья едва сумела выжить и удержаться в столице!
- Я говорила супругу шесть лет назад на охоте не стрелять чаще наследника! – горестно проворчала старшая сестра, случайно пролившая лотосовый чай на веер задумавшегося названного брата. – И посмотрите, младший брат, до чего всё докатилось!
- Но шесть лет прошло… - он тогда недоверчиво посмотрел на бумажный веер, на котором расплывались алым морем цветы сливы и тушь. – Разве могло быть именно это?..
На веере остались видны только два иероглифа «цветок» и «месть» - всё, что осталось от долгого стихотворения о любви, которое он с таким усердием сочинял и выводил.
- Гора неприступная и кровавое море… - нахалка, которая была старше пятнадцатилетнего Чжан Лу только на год, перегнулась через его плечо. – Так даже лучше. Да и с иероглифами этими… как иллюстрация к жутковатой старинной истории!
- Но веер испорчен! – вскричал в сердцах юноша, выскакивая из-за стола, отбрасывая вещь, ставшую ненужной.
Ох, если б только веер, первое его творение, был испорчен!
Если б он знал тогда, то предпочёл б пожертвовать только веером…
Ветер задул между перил террасы особенно сильно. Белым пологом, заткнутым над гробом, взметнулись небесные зимние бабочки.
И по белой-белой земле, на которой утонули в ледяном море все-все следы, которые он и другие оставили прежде, медленно поплыла хрупкая фигурка. Девочка-подросток, кажется. Белое платье с мелкими белыми цветами сливы, алая юбка из-под него. Нет, как-то странно окрасившаяся красным. Волосы, полурастрёпанные, спутавшиеся будто у призрака. Он запоздало заметил, что нищенка, которая с трудом шла, отчаянно пытается прикрыть худою рукою заметно округлый живот, будто пытаясь тонкими рукавами защитить его от холода. Бледная, как земля под ногой. Нет, не такая уж и бледная. Кожа смуглее, как у простолюдинов. Но шёлк её платья, как он запоздало отметил, был всё-таки не от простого народа, почти целый ещё шёлк.
- Не смотри, - стукнул чашею по столу Сяо, - должно быть опять кого-то наказали на семь колен. Она то ли убежать из усадьбы успела, то ли сбежала из борделя.
Но Чжан Лу всё-таки посмотрел.
Девушка посмотрела прямо на него между спутанных волос в тот миг.
«А она красива! - отметил семнадцатилетний юноша. – Но слишком измождена»
Взгляд лани, загнанной к обрыву.
Внутри всё обмерло и замерло, когда она недоверчиво отвернулась.
- Слишком гордая! – усмехнулся Сяо. – Милостыни, разумеется, не примет.
Девчонка поджала губу, потрескавшуюся то ли от холода, то ли от жажды. Чуть дёрнувшись, подставила губы упавшему комку снега, жадно, задыхаясь, облизнула скользнувшую по ярким губам каплю.
- Хочешь наложницу? – засмеялся спутник. – А я не уверен, что матушка одобрит! В такое-то время!
Но она уже уходила, шатаясь, в снежную вьюгу. Всего-то несколько мгновений кинжалы мелкие и круглые глаза обоих любопытных, сидеть на террасе дерзнувших, резали, но потом… не осталось ничего. Ни девушки. Ни вьюги. То ли человек, то ли горный дух забрёл случайно на улицу постоялого двора.
И забылась, растаяла из памяти, когда заржал чёрный степной конь, когда спешился младший сын друга верного покойного отца. Хлопоты о собственной судьбе затмили все другие планы и мысли.
Они уже покидали городок, к закату уж шло да небо багрянцем окрасилось, уже растаяли почти под снежным покрывалом красные кленовые листья.
Уже за стенами города, на обочине, на алом шлейфе, на снегу застыла хрупкая девочка. Рука, покрытая ссадинами и багровыми пятнами, замерла на плоском животе. Разметались спутанные безбожно волосы. Посинели губы. Голова запрокинулась о камень. Кожа побелевшая на фоне снега и алого мерцающего шлейфа очертила хрупкий профиль нежного лица.
Сяо и Ли проехали, не заметив, но Чжан Лу невольно остановил лошадь.
Платье вроде было б с тем же рисунком, нежно-голубое, цвета весеннего неба, с цветами крохотными белыми, но узор… почти всё затканное алым. Алая линия расползалась. Сердце сжалось напугано: он запоздало понял, что это не шаль была кроваво-алая вокруг неё на снегу.
«Но столько побоев! Сколько утром не было!» - он запоздало узнал это хрупкое, смуглое чуть лицо.
И неожиданно плоский живот. Грудь не вздымалась тонкая. Замерли пальцы тонкие в ссадинах и багровых разводах.
«И ведь похоронить её, должно быть, некому?»
- Чжан Лу! – прокричал вдалеке Сяо.
Он, не раздумывая особо, снял кошель с пояса и кинул к её руке. И, не желая видеть труп красавицы юной, скинул, полностью укрыв её, поверх плащ, отороченный тёмным мехом.
«Что за ужасная судьба?» - подумал он невольно.
- Чжан Лу, ты там что ли окаменел?! – проорал Сяо недовольно.
- Так орёшь, что матушка тебя услышит! – не в силах смотреть и помнить уж о ней, хрупкой девушке с загадочной судьбой, он проорал ему, куску привычного и хрупкого своего мира. – Снова будет ругаться!
- Заяц обогнал черепаху! – взвопил Сяо, коня пришпорил.
Опять он все пословицы переврал! Но думать о Сяо было проще намного. Потому он бросился за ним и коня погнавшим младшим сыном Ли.
- Заяц погнался за черепахой! Ха-ха! Коня погнал вперёд! - она взмахнула рукавом просторным вперёд, резко, так, что мужчина в чёрных шелках, лицо под полями шляпы широкими прятавший, отпрянул, на бок упавши. – Заяц догнал черепаху, ха-ха! Заяц! Догнал! О господин! – девушка ладонями о стол оперлась, нависая над полным мужчиною в одеждах чиновничьих, с волосами растрёпанными, раскрасневшаяся, глаза её горели бешено. – Вы представляете, господин! – перекружилась, взмахивая рукавами длинными, от стола и притихших девушек, сидевших подле мужчин, отступая. – Ветер взмывал холодный снег!.. Словно бабочки взмывали небесные… - снова перекружилась, расхохотавшись. - Заяц обогнал черепаху! – замерла, прижимая левую, хрупкую руку к сердцу, сминая ткань с нежною вышивкою. Опал рукав, отображая шрам изогнутый. Что-то вроде молнии на тонком запястье, с которого так некстати сполз широкий яшмовый браслет.
Матушка, женщина лет сорока уже, но непередаваемого до сих пор изящества, глаза лишь закатила, руку поднимая к виску, словно разболелась голова вдруг у неё.
Но новенькая и на этот жест её – жест очередной – внимания не обратила.
- Заяц обогнал черепаху… как думаете, господин?.. – повернулась к чиновнику сорока пяти лет, уныло уткнувшемуся уже взглядом в опустевший кувшин вина. – Заяц сумел обогнать черепаху? Мне так бы этого хотелось!
- По правде говоря, это черепаха обогнала зайца! – ухмыльнулся молодой мужчина в узорчатых шелках – каждый слой причудливой вышивки ханьфу его лишь слегка выглядывал из-под предыдущего: желтые, синие, тускло-желтые, ярко-зелёные два, тона похожего, и бирюзовое наконец.
- А мне так… - она вдруг, запутавшись в подоле, повалилась между узеньких и низеньких столов. – Хотелось!
- Где вы откопали это чудо, хозяйка Мяо? – возмутился молодой мужчина. – Она же вообще не умеет пить!
- А эти жуткие её шрамы! – возмутился первый её собеседник. – Зачем нужна такая уродливая девочка в доме на улице красных фонарей?!
- Она дерзнула помирать у построек рабов! – госпожа изящно чая немного пригубила.
- Ну и помирала бы! – господин Чжу сердито к своей спутнице на вечер сегодняшний повернулся, приобнял. – В мире красоток хватит и без неё!
- Боюсь, позвать монаха для изгнания злого духа вышло б дороже, чем накормить девчонку приблудшую, - госпожа Мяо всегда умела выкрутиться из напрягающего разговора и ссоры.
- А так-то… - полный господин сорока пяти лет уныло посмотрел на силуэт ноги и плеча её, когда она бесцеремонно на бок повернулась. – Толку-то вам с неё?
- Заяц… - девушка рукою тонкою подхватила ленту со шляпы господина Чжу, красоткою прежде сброшенною на пол. - Заяц смог обогнать черепаху?..
- Вообще-то она умеет шить, - госпожа Мяо снова чай пригубила да так, что даже молодые мужчины невольно на неё засмотрелись на несколько мгновений, забыв о молоденьких девчонках возле них, - вот как… лицо, которого называть не посмею, к нам пожаловал на прошлой неделе. Девочки перессорились, платья порезали друг другу трое. Надеть-то вроде было б и нечего – всё-то он уже и видел, а на улице непогода… не успевали позвать портного! Но она всё зашила, покуда мы сидели и думали, как же ж гостя высокопочтенного отвлечь от наших примелькавшихся нарядов уже и вышивок. Цвета на местах вышила роскошные. Будто б рваных дырок и не было. Будто б все наряды надели новые. А больше… - горестно вздохнула. - А больше она ничего и не умеет.
- Заяц… обогнал?..
- Господин Чжу, может, напомните новеньким ту историю? Вы у нас знаток старых историй?
Мужчина девятнадцатилетний гордо оправил ворот, осторожно снимая с него и с плеча хрупкие женские руки, приосанился, плечи расправил.
- Как-то, во времена древние, поспорить надумали заяц и черепаха…
- Заяц обогнал! – сердито села новенькая.
И вскрикнула, шарахнувшись: господин Чжу, не выдержав, огрел её по лбу сложенным веером.
- Обогнать невозможно того, кто имеет мозги! Однажды черепаха посрамить сумела дерзкого зайца, на всю округу известного своею скоростью…
Госпожа Мяо нахмурилась, но нет, гость не успел столичный приметить взгляда этого. А новенькая подвыпившая всё-таки приметила – о, наконец-то! – и примолкла.
«Будет прислугою, - решила хозяйка публичного дома. – У неё нету ни изящества, ни скорости. Да и намёки понимает после десятого-двадцатого. Если б не шила так чудесно – прокляла бы тот день, когда подобрала её у конюшни, замёрзшую!»
По правде сказать, я никогда ничего дурного сделать не хотела. Ни в тот день, ни после. В тот летний день я выйти дерзнула из усадьбы к полям лишь чтобы помочь отцу. Ему заказ обещали для столичных гостей у главного чиновника нашего города. Но для этого ему и главному его сопернику – их семьи враждовали уже, наверное, пару столетий точно – надлежало придумать нечто особенное. Покрой ханьфу не должен был быть ни вульгарным, ни безыскусным, но вышивке надлежало изумлять и восхищать самый взыскательный вкус. Отец едва ли не рвал волосы на голове, все лучшие вышивальщицы нашего дома погрязли в море из смятых листов с набросками будущих картин. Даже забыли в эти дни, на третий особенно день, что бумага стоила немало, и надлежало её поберечь бы. Вышивка лучшая на ум и на листы не шла, все мрачными ходили.
Дочери надлежит во всём помогать отцу – во всём, где женщины помочь бы могли, так что в то утро, рано-рано выбравшись, я шла между гор и полей, лучшие пейзажи взглядом подыскивая. Начиная с рисовых полей, где солнце встающее отражалось в зеркальной глади воды, да мир радужный, сказочный мир блестел на росинках с первых рисовых листков да стеблей. Я шла уже по рапсовым полям, в жёлтых объятиях облаков. Страшновато было ходить одной, да крестьяне, не знавшие меня, были не слишком приветливыми. Шесть раз я спросила у встречных, кушали ли они сегодня рис, но ответом мне было сухое лишь молчание да взгляды строгие и недоумённые.
Где-то у леса почти уже, устав, прилегла, смотрела сквозь сорванный листок на облака. Линии облаков были необыкновенными. Но с лепестками б лучше смотрелись. Я, руку протянув, сорвала крошечный цветок. Но мне не совсем понравилось. Я горсть собрала цветочных головок, подбросила рукою, смотря из-под них на небо. И в очертаниях облаков… возможно вот эти силуэты отцу почтенному моему как раз и понравятся!
Солнце уже припекало. Я иногда смахивала пот со лба рукавом. Но новое занятие увлекло меня, я никак всё не могла остановиться: срывала ветки и цветы с попавшихся цветков, деревьев, кустов, стебельки разных травинок, да подбрасывала их, перекруживаясь. На мгновение лишь, но я новые видела силуэты гор между опадающих цветков, лепестков и листов. Я даже вообразила на миг, будто я – небесная фея, творящая волшебство. А потом мне почему-то Мин-фэй вспомнилась.
Про Мин-фэй не говорили, что она разбрасывала цветы. Наверное, ей было не до этого. Но я срывала цветы. Я даже начала петь, потихоньку.
Когда ослепительная Мин-фэй
Прощалась с ханьским дворцом,
Весенний ветер слезы её
Отнёс до самых висков.
Пригоршни жёлтых цветов и травинок тонких разбрасываю над головой.
Понурив голову, пряча лицо,
Оглядывалась на тень.
Не верится, что император мог
Несчастную не пожалеть.
Постигший красный и синий цвет
Плохой портрет написал.
А в жизни такие красавицы нам
Встречаются сколько раз?
Пригоршни новых, не глядя, срываю, охапкою.
На лучшей картине не передашь
Осанку её и лицо!
Ржание коней, говор людей послышались со стороны лесной дороги. Я примолкла. Нет, послышалось: в другой конец провинции они направились. И ладно.
Немного выждав, я стала бросать цветы потихоньку, потом, призадумавшись, стала их по чуть-чуть сдувать с руки:
Напрасно правитель велел казнить
Художника Мао Янь-шо.
Ушла и сердце её говорит:
Вернуться назад нельзя.
Опадали медленно листы и цветки. Нет, вскрикнула, когда подкравшийся ветер сдул внезапно их всех, жёлтым веером с зелёными иероглифами пронёс по воздуху. В сторону замершего юноши, припавшего к кувшину. Нет, взгляд остановивший на поднявшихся лепестках. Странный, молчаливый юноша. Одежда где-то в пятнах крови и в дорожной пыли налипшей, веточка торчит из пучка волос с золотой заколкой с нефритом. Но целая ткань, как будто раненным сам не был. Узоры на вышивке слишком пышные. Он, кажется, вышел, покуда я пела, но стоял, молчал и не говорил ничего, словно я пела нехорошо. Но шагов не делал.
Медленно нагнувшись, я нарвала ещё цветов. Успела часть запустить по подкравшемуся ветру, а часть – просто опали, на подол мой и в траву, на порванных веточках цветов.
Юноша молчал, замерши с кувшином.
Мне скучно стало на него смотреть. Просто юноша. Самый обычный лицом и по росту. А вышивку я у нас покрасивее видела, нежных других оттенков!
И я даже пошла по полю.
Увы, ветшают в дальней глуши
Девочка, срывавшая цветы
Это была осень. Первое утро, когда выпал снег. Лёгкий поднялся ветер. Лёгкие хлопья поднимались, словно бабочки из небесной страны. В чайной, обогретой запахом рисового вина и громким смехом, бабочки жили не дольше одного мгновения. В чайной даже девушки-прислужницы с рукавами длинными и белоснежными, словно приглашение на похороны, не задерживались надолго.
- Похороны… - Чжан Лу Лэй уныло чашу чая пригубил.
Мать хранителя мандата Неба умерла на днях. Обряды сыновья её готовили роскошные. Да какая-то мерзкая душа нашептала главному министру отправить в торжественные стражи усыпальницы великих предков старшего брата и наследника семьи Лэй, наследника клана, самого талантливого из всех шестерых братьев, только-только женившегося и готовившегося десять лет сдавать Великий экзамен, дабы прославить достопочтимых предков. Столь глубокою памятью и столь же подвижным умом как он другие братья его не блистали, тем более, пятый Чжан Лу. И это-то после того, как их отец попал ненароком в немилость прежнего правителя, и семья едва сумела выжить и удержаться в столице!
***
- Я говорила супругу шесть лет назад на охоте не стрелять чаще наследника! – горестно проворчала старшая сестра, случайно пролившая лотосовый чай на веер задумавшегося названного брата. – И посмотрите, младший брат, до чего всё докатилось!
- Но шесть лет прошло… - он тогда недоверчиво посмотрел на бумажный веер, на котором расплывались алым морем цветы сливы и тушь. – Разве могло быть именно это?..
На веере остались видны только два иероглифа «цветок» и «месть» - всё, что осталось от долгого стихотворения о любви, которое он с таким усердием сочинял и выводил.
- Гора неприступная и кровавое море… - нахалка, которая была старше пятнадцатилетнего Чжан Лу только на год, перегнулась через его плечо. – Так даже лучше. Да и с иероглифами этими… как иллюстрация к жутковатой старинной истории!
- Но веер испорчен! – вскричал в сердцах юноша, выскакивая из-за стола, отбрасывая вещь, ставшую ненужной.
Ох, если б только веер, первое его творение, был испорчен!
Если б он знал тогда, то предпочёл б пожертвовать только веером…
***
Ветер задул между перил террасы особенно сильно. Белым пологом, заткнутым над гробом, взметнулись небесные зимние бабочки.
И по белой-белой земле, на которой утонули в ледяном море все-все следы, которые он и другие оставили прежде, медленно поплыла хрупкая фигурка. Девочка-подросток, кажется. Белое платье с мелкими белыми цветами сливы, алая юбка из-под него. Нет, как-то странно окрасившаяся красным. Волосы, полурастрёпанные, спутавшиеся будто у призрака. Он запоздало заметил, что нищенка, которая с трудом шла, отчаянно пытается прикрыть худою рукою заметно округлый живот, будто пытаясь тонкими рукавами защитить его от холода. Бледная, как земля под ногой. Нет, не такая уж и бледная. Кожа смуглее, как у простолюдинов. Но шёлк её платья, как он запоздало отметил, был всё-таки не от простого народа, почти целый ещё шёлк.
- Не смотри, - стукнул чашею по столу Сяо, - должно быть опять кого-то наказали на семь колен. Она то ли убежать из усадьбы успела, то ли сбежала из борделя.
Но Чжан Лу всё-таки посмотрел.
Девушка посмотрела прямо на него между спутанных волос в тот миг.
«А она красива! - отметил семнадцатилетний юноша. – Но слишком измождена»
Взгляд лани, загнанной к обрыву.
Внутри всё обмерло и замерло, когда она недоверчиво отвернулась.
- Слишком гордая! – усмехнулся Сяо. – Милостыни, разумеется, не примет.
Девчонка поджала губу, потрескавшуюся то ли от холода, то ли от жажды. Чуть дёрнувшись, подставила губы упавшему комку снега, жадно, задыхаясь, облизнула скользнувшую по ярким губам каплю.
- Хочешь наложницу? – засмеялся спутник. – А я не уверен, что матушка одобрит! В такое-то время!
Но она уже уходила, шатаясь, в снежную вьюгу. Всего-то несколько мгновений кинжалы мелкие и круглые глаза обоих любопытных, сидеть на террасе дерзнувших, резали, но потом… не осталось ничего. Ни девушки. Ни вьюги. То ли человек, то ли горный дух забрёл случайно на улицу постоялого двора.
И забылась, растаяла из памяти, когда заржал чёрный степной конь, когда спешился младший сын друга верного покойного отца. Хлопоты о собственной судьбе затмили все другие планы и мысли.
Они уже покидали городок, к закату уж шло да небо багрянцем окрасилось, уже растаяли почти под снежным покрывалом красные кленовые листья.
Уже за стенами города, на обочине, на алом шлейфе, на снегу застыла хрупкая девочка. Рука, покрытая ссадинами и багровыми пятнами, замерла на плоском животе. Разметались спутанные безбожно волосы. Посинели губы. Голова запрокинулась о камень. Кожа побелевшая на фоне снега и алого мерцающего шлейфа очертила хрупкий профиль нежного лица.
Сяо и Ли проехали, не заметив, но Чжан Лу невольно остановил лошадь.
Платье вроде было б с тем же рисунком, нежно-голубое, цвета весеннего неба, с цветами крохотными белыми, но узор… почти всё затканное алым. Алая линия расползалась. Сердце сжалось напугано: он запоздало понял, что это не шаль была кроваво-алая вокруг неё на снегу.
«Но столько побоев! Сколько утром не было!» - он запоздало узнал это хрупкое, смуглое чуть лицо.
И неожиданно плоский живот. Грудь не вздымалась тонкая. Замерли пальцы тонкие в ссадинах и багровых разводах.
«И ведь похоронить её, должно быть, некому?»
- Чжан Лу! – прокричал вдалеке Сяо.
Он, не раздумывая особо, снял кошель с пояса и кинул к её руке. И, не желая видеть труп красавицы юной, скинул, полностью укрыв её, поверх плащ, отороченный тёмным мехом.
«Что за ужасная судьба?» - подумал он невольно.
- Чжан Лу, ты там что ли окаменел?! – проорал Сяо недовольно.
- Так орёшь, что матушка тебя услышит! – не в силах смотреть и помнить уж о ней, хрупкой девушке с загадочной судьбой, он проорал ему, куску привычного и хрупкого своего мира. – Снова будет ругаться!
- Заяц обогнал черепаху! – взвопил Сяо, коня пришпорил.
Опять он все пословицы переврал! Но думать о Сяо было проще намного. Потому он бросился за ним и коня погнавшим младшим сыном Ли.
***
- Заяц погнался за черепахой! Ха-ха! Коня погнал вперёд! - она взмахнула рукавом просторным вперёд, резко, так, что мужчина в чёрных шелках, лицо под полями шляпы широкими прятавший, отпрянул, на бок упавши. – Заяц догнал черепаху, ха-ха! Заяц! Догнал! О господин! – девушка ладонями о стол оперлась, нависая над полным мужчиною в одеждах чиновничьих, с волосами растрёпанными, раскрасневшаяся, глаза её горели бешено. – Вы представляете, господин! – перекружилась, взмахивая рукавами длинными, от стола и притихших девушек, сидевших подле мужчин, отступая. – Ветер взмывал холодный снег!.. Словно бабочки взмывали небесные… - снова перекружилась, расхохотавшись. - Заяц обогнал черепаху! – замерла, прижимая левую, хрупкую руку к сердцу, сминая ткань с нежною вышивкою. Опал рукав, отображая шрам изогнутый. Что-то вроде молнии на тонком запястье, с которого так некстати сполз широкий яшмовый браслет.
Матушка, женщина лет сорока уже, но непередаваемого до сих пор изящества, глаза лишь закатила, руку поднимая к виску, словно разболелась голова вдруг у неё.
Но новенькая и на этот жест её – жест очередной – внимания не обратила.
- Заяц обогнал черепаху… как думаете, господин?.. – повернулась к чиновнику сорока пяти лет, уныло уткнувшемуся уже взглядом в опустевший кувшин вина. – Заяц сумел обогнать черепаху? Мне так бы этого хотелось!
- По правде говоря, это черепаха обогнала зайца! – ухмыльнулся молодой мужчина в узорчатых шелках – каждый слой причудливой вышивки ханьфу его лишь слегка выглядывал из-под предыдущего: желтые, синие, тускло-желтые, ярко-зелёные два, тона похожего, и бирюзовое наконец.
- А мне так… - она вдруг, запутавшись в подоле, повалилась между узеньких и низеньких столов. – Хотелось!
- Где вы откопали это чудо, хозяйка Мяо? – возмутился молодой мужчина. – Она же вообще не умеет пить!
- А эти жуткие её шрамы! – возмутился первый её собеседник. – Зачем нужна такая уродливая девочка в доме на улице красных фонарей?!
- Она дерзнула помирать у построек рабов! – госпожа изящно чая немного пригубила.
- Ну и помирала бы! – господин Чжу сердито к своей спутнице на вечер сегодняшний повернулся, приобнял. – В мире красоток хватит и без неё!
- Боюсь, позвать монаха для изгнания злого духа вышло б дороже, чем накормить девчонку приблудшую, - госпожа Мяо всегда умела выкрутиться из напрягающего разговора и ссоры.
- А так-то… - полный господин сорока пяти лет уныло посмотрел на силуэт ноги и плеча её, когда она бесцеремонно на бок повернулась. – Толку-то вам с неё?
- Заяц… - девушка рукою тонкою подхватила ленту со шляпы господина Чжу, красоткою прежде сброшенною на пол. - Заяц смог обогнать черепаху?..
- Вообще-то она умеет шить, - госпожа Мяо снова чай пригубила да так, что даже молодые мужчины невольно на неё засмотрелись на несколько мгновений, забыв о молоденьких девчонках возле них, - вот как… лицо, которого называть не посмею, к нам пожаловал на прошлой неделе. Девочки перессорились, платья порезали друг другу трое. Надеть-то вроде было б и нечего – всё-то он уже и видел, а на улице непогода… не успевали позвать портного! Но она всё зашила, покуда мы сидели и думали, как же ж гостя высокопочтенного отвлечь от наших примелькавшихся нарядов уже и вышивок. Цвета на местах вышила роскошные. Будто б рваных дырок и не было. Будто б все наряды надели новые. А больше… - горестно вздохнула. - А больше она ничего и не умеет.
- Заяц… обогнал?..
- Господин Чжу, может, напомните новеньким ту историю? Вы у нас знаток старых историй?
Мужчина девятнадцатилетний гордо оправил ворот, осторожно снимая с него и с плеча хрупкие женские руки, приосанился, плечи расправил.
- Как-то, во времена древние, поспорить надумали заяц и черепаха…
- Заяц обогнал! – сердито села новенькая.
И вскрикнула, шарахнувшись: господин Чжу, не выдержав, огрел её по лбу сложенным веером.
- Обогнать невозможно того, кто имеет мозги! Однажды черепаха посрамить сумела дерзкого зайца, на всю округу известного своею скоростью…
Госпожа Мяо нахмурилась, но нет, гость не успел столичный приметить взгляда этого. А новенькая подвыпившая всё-таки приметила – о, наконец-то! – и примолкла.
«Будет прислугою, - решила хозяйка публичного дома. – У неё нету ни изящества, ни скорости. Да и намёки понимает после десятого-двадцатого. Если б не шила так чудесно – прокляла бы тот день, когда подобрала её у конюшни, замёрзшую!»
Глава 1 - Свиток 1 "Испробовать цветок"
По правде сказать, я никогда ничего дурного сделать не хотела. Ни в тот день, ни после. В тот летний день я выйти дерзнула из усадьбы к полям лишь чтобы помочь отцу. Ему заказ обещали для столичных гостей у главного чиновника нашего города. Но для этого ему и главному его сопернику – их семьи враждовали уже, наверное, пару столетий точно – надлежало придумать нечто особенное. Покрой ханьфу не должен был быть ни вульгарным, ни безыскусным, но вышивке надлежало изумлять и восхищать самый взыскательный вкус. Отец едва ли не рвал волосы на голове, все лучшие вышивальщицы нашего дома погрязли в море из смятых листов с набросками будущих картин. Даже забыли в эти дни, на третий особенно день, что бумага стоила немало, и надлежало её поберечь бы. Вышивка лучшая на ум и на листы не шла, все мрачными ходили.
Дочери надлежит во всём помогать отцу – во всём, где женщины помочь бы могли, так что в то утро, рано-рано выбравшись, я шла между гор и полей, лучшие пейзажи взглядом подыскивая. Начиная с рисовых полей, где солнце встающее отражалось в зеркальной глади воды, да мир радужный, сказочный мир блестел на росинках с первых рисовых листков да стеблей. Я шла уже по рапсовым полям, в жёлтых объятиях облаков. Страшновато было ходить одной, да крестьяне, не знавшие меня, были не слишком приветливыми. Шесть раз я спросила у встречных, кушали ли они сегодня рис, но ответом мне было сухое лишь молчание да взгляды строгие и недоумённые.
Где-то у леса почти уже, устав, прилегла, смотрела сквозь сорванный листок на облака. Линии облаков были необыкновенными. Но с лепестками б лучше смотрелись. Я, руку протянув, сорвала крошечный цветок. Но мне не совсем понравилось. Я горсть собрала цветочных головок, подбросила рукою, смотря из-под них на небо. И в очертаниях облаков… возможно вот эти силуэты отцу почтенному моему как раз и понравятся!
Солнце уже припекало. Я иногда смахивала пот со лба рукавом. Но новое занятие увлекло меня, я никак всё не могла остановиться: срывала ветки и цветы с попавшихся цветков, деревьев, кустов, стебельки разных травинок, да подбрасывала их, перекруживаясь. На мгновение лишь, но я новые видела силуэты гор между опадающих цветков, лепестков и листов. Я даже вообразила на миг, будто я – небесная фея, творящая волшебство. А потом мне почему-то Мин-фэй вспомнилась.
Про Мин-фэй не говорили, что она разбрасывала цветы. Наверное, ей было не до этого. Но я срывала цветы. Я даже начала петь, потихоньку.
Когда ослепительная Мин-фэй
Прощалась с ханьским дворцом,
Весенний ветер слезы её
Отнёс до самых висков.
Пригоршни жёлтых цветов и травинок тонких разбрасываю над головой.
Понурив голову, пряча лицо,
Оглядывалась на тень.
Не верится, что император мог
Несчастную не пожалеть.
Постигший красный и синий цвет
Плохой портрет написал.
А в жизни такие красавицы нам
Встречаются сколько раз?
Пригоршни новых, не глядя, срываю, охапкою.
На лучшей картине не передашь
Осанку её и лицо!
Ржание коней, говор людей послышались со стороны лесной дороги. Я примолкла. Нет, послышалось: в другой конец провинции они направились. И ладно.
Немного выждав, я стала бросать цветы потихоньку, потом, призадумавшись, стала их по чуть-чуть сдувать с руки:
Напрасно правитель велел казнить
Художника Мао Янь-шо.
Ушла и сердце её говорит:
Вернуться назад нельзя.
Опадали медленно листы и цветки. Нет, вскрикнула, когда подкравшийся ветер сдул внезапно их всех, жёлтым веером с зелёными иероглифами пронёс по воздуху. В сторону замершего юноши, припавшего к кувшину. Нет, взгляд остановивший на поднявшихся лепестках. Странный, молчаливый юноша. Одежда где-то в пятнах крови и в дорожной пыли налипшей, веточка торчит из пучка волос с золотой заколкой с нефритом. Но целая ткань, как будто раненным сам не был. Узоры на вышивке слишком пышные. Он, кажется, вышел, покуда я пела, но стоял, молчал и не говорил ничего, словно я пела нехорошо. Но шагов не делал.
Медленно нагнувшись, я нарвала ещё цветов. Успела часть запустить по подкравшемуся ветру, а часть – просто опали, на подол мой и в траву, на порванных веточках цветов.
Юноша молчал, замерши с кувшином.
Мне скучно стало на него смотреть. Просто юноша. Самый обычный лицом и по росту. А вышивку я у нас покрасивее видела, нежных других оттенков!
И я даже пошла по полю.
Увы, ветшают в дальней глуши
