Елена Свительская
Мечта Марии
Белый ароматный снег лежал на ветках, одевая черёмуховую аллею в праздничные платья невест. Есть лишь несколько дней в году, когда к этим чёрным высоким скучным стволам приходит волшебство, танцует вокруг них, смеётся, развевает по ветру свои длинные волосы и шуршит подолом, затканным необычными узорами, отблески камней с которых иногда удаётся увидеть каким-то людям. А потом, когда черёмуховые лепестки уже осыпались, пока покрывает улицы ароматный нежный тёплый снег, красота задерживается ещё ненадолго на этой аллее.
Мария шла по этой аллее грустная, кутаясь в старое осеннее пальто – расцвет черёмухи приносил с собой холод – однако же, она обожала эту белую красоту. Хотя женщина иногда завидовала этим деревьям, которые хотя бы на несколько дней в году хорошели, становились сказочно красивыми, а она… она не любила одеваться ярко, да и разве на зарплату учительницы особо пошикуешь?..
Сегодня черёмухи были ослепительно хороши. Как невесты. Только где же их жених? Вот стоят они такие, нарядные, праздничные, а жених и не идёт. Или кто там у них жених? Может быть, это ветер?..
Навстречу ей попалась молодая женщина с коляской, радостно приветствовала её. Мария с теплотой ей улыбнулась. Обменялись несколькими фразами, Марие с гордостью продемонстрировали румяную лялю. Впрочем, выросшая ученица – и спасибо ей на том – про бытиё-житие особо не расспрашивала. Лялю вскоре увезли кушать и спать, а Мария грустно смотрела ей вслед. Впрочем, устыдившись, глаза потупила. Но что-то треснуло в душе, надломилось вместе с уезжающей в коляске девочкой.
Женщина вдруг повернулась – и пошла в другую сторону, к церкви. Вначале просто шла, потом всё ускоряя и ускоряя шаг, а под конец и вовсе сорвалась с места, побежала. Лишь только у ступенек церкви она остановилась. У церкви красивой, полосатой, бело-розовой, с светло-серыми куполами, напоминавшей праздничный торт, который с любовью принесли в подарок на день рожденья и поставили стоять во главе стола. Степенно перекрестилась, поклонилась, накрыла голову платком и вошла.
Купила свечку, поставила её Богородице с маленьким Иисусом. Умоляюще сложила руки. И мысленно – вслух бы не осмелилась – попросила:
«А можно мне... мужчину? Ну, хотя бы ненадолго? Хоть, чтоб малыша... - подумала, и тотчас робко отпрянула назад. - Размечталась, старуха! Хватит уже мечтать! Что в школе незаметной мышкой была, что в институте, что снова в школе... кому ты такая нужна?..»
Вышла на улицу, развернулась, перекрестилась, поклонилась, сколько полагается – и побрела, надеясь, что никто не увидит румяные щёки... Мужчину попросила... Господи! Да как только осмелилась, вот так, вот только ради?.. Но так хотелось своего малыша! Хотя бы малыша! Хоть крупицу женского счастья! Она ведь верно ждала его, своего суженного. А он всё не шёл, да не шёл. А она верила и ждала. Вот уж сорок два ей годка. А он не пришёл. Она ещё верила в Бога. Верила, что чудеса бывают. Но только про белый наряд и про любовь ей мечтать уже сил не осталось. Потому что он так и не пришёл, её любимый… Он не пришёл…
Слёзы застилали глаза. Казалось, что жизнь кончена. И эта молитва... Раньше просила любви, семьи. А теперь… теперь надежды больше не было… Ту милую лялю увезли не в её дом… Та ляля пришла не к ней… И тот мужчина, подаривший её, он тоже пришёл не к ней...
Вдруг женщина остановилась, услышав из-за скамейки странный звук. Шорох. Тихий, слабый. А по асфальту цепью тащились свежие кровавые капли. И за скамейку, в кусты уходили.
Подошла. За скамейкой лежал кот, драный, раненный... мужчина...
- Вот Ирод окаянный! - вырвалось у неё. Она мужчину у Бога просила. Вот и попался мужчина. Кошачий. Наверное, надо было хоть разок пойти другой дорогой. Глядишь бы, и другой мужчина попался... нормальный...
Кот дёрнулся, открыл слезящиеся глаза и устало посмотрел на неё. Сердце у неё дрогнуло, чай не каменное. Подошла, присела рядом, осторожно погладила – зверь ослаб настолько, что и не сопротивлялся.
«Но делать нечего. Раз Бог послал мужчину – надо принимать» - грустно подумала Мария. Подхватила она усатого мужчину на руки, прижала к бежевому пальто и домой понесла: греть, мыть и кормить.
- Ох ты ж, Ирод окаянный! – беззлобно ворчала она, отмывая кота, - Где ж ты только так нарвался-то? Хорошо, хоть уши тебе не оторвали!
Кот ослаб настолько, что даже не вырывался, когда его мыли. Но мыли осторожно, ласково. А вот на еду он накинулся живо.
«Голодный, бедняга» - сочувственно думала женщина, смотря на него, как он сидит на полу, на подстеленном свежевыстиранном полотенце и торопливо наедается из миски с ромашками. Потом, не выдержав, осторожно подняла, усадила на колени, легонько погладила заблестевшую серую шерсть.
«Где-то в Египте такие коты были священными. Вот, знак на сером лбу как их священный жук скарабей. А у нас, в России, таких считают обыкновенными, дворовыми. Впрочем, они тоже красивые. Пушистые…»
Кот, сытый и приласканный, счастливо замурчал…
Иркин дома прижился. Стало как-то теплее с ним. Чай не одной. Всё-таки страшно возвращаться в пустую и тёмную квартиру, а тут она знала, что её кто-то ждёт, подходит к порогу, заслышав её шаги на лестнице. И как только отличал?.. Кидается приласкать пушистым боком, едва увидев. В общем, приличный такой был кот…
Прошло лето. Прошёл отпуск, не принеся ничего особенного. Свежекупленное платье до щиколоток, с маками, красивыми, сочными, и поход к парикмахеру никакого волшебства не совершили. Она как ходила, робко смотря на дорогу, так и ходила. На косметике экономила. И хотя в ней, особенно, в этом длинном платье, и зажглась какая-то красота, она не поднимала глаз, не давала ей расплескаться из сердца наужу, не давала сиять ей в её улыбке.
Прошло лето, осень началась. Школа. Первый класс, ещё робкий. Средние, переходящие в тот самый, шумный возраст. Старшие, мечтавшие, чтобы «поскорее вырваться на волю». Много работы. Рутина.
Вот и листья уже осыпаться стали. Стало прохладнее, а в какие-то утра – и вовсе холодно. Мороз то свежил лицо, то уже пощипывал щёки. Шуршали под ногами разноцветные листья…
Однажды Мария не выдержала – и снова пошла молиться. С той же мольбой, что и в прошлый раз: хотя бы мужчину и хотя бы ненадолго – о любви и семье она уже не мечтала: устала уже мечтать. И ждать устала.
Шуршали листья под ногами, расцвечивая чёрный, обновлённый асфальт изящными разноцветными силуэтами, слагаясь в диковинные узоры. Красиво это было. Жизнь бывает красивой, хоть в чём-то…
А потом подняла голову. Взгляд зацепился за парочку, молодую, счастливую, лица у них сияли. Парень и девушка улыбались друг другу.
Тут нога её натолкнулась на банановую шкурку – Маша поскользнулась, пролетела немного – и бултыхнулась в фонтан. Когда вынырнула, ей на голову сделал своё большое дело белоснежный голубь, как раз пролетающий над фонтаном.
Было холодно, вяло опадали листья с деревьев... Мокрая одежда мерзко льнула к телу, на неё пялились люди... Захотелось утопиться насовсем.
«Но, ежели я невинна, то Бог меня защитит» - уверенно подумала Маша.
В это время тот самый белоснежный птиц рухнул, сбитый прицельным выстрелом из рогатки. И свора ребят с жуткими воплями вывалилась из кустов и помчалась его добивать.
Вздохнув, Маша пошла его спасать. Предположительно, птиц был мужчиной. Значит, надо принимать, раз уж Бог послал... да и… просто жалко было его на растерзание отдавать! Живое же существо!
Она шла, осторожно прижимая к себе дрожащее пернатое тельце. И думала, как бы Иркин птица не тронул. Он же дикий, этот Иркин. К охоте привыкший. Но голубя бросать было жалко.
Иркин сначала растерялся, увидев конкурента, слабого, вялого. Потом, может, вспомнив, как сам лежал на этих тёплых руках, полуживой, обиженно ушёл в комнату.
Маша долго обустраивала шкаф на кухне, чтобы до туда коту было не долезть, не допрыгнуть и не дотянуться. И устроила там голубя на чистом белом полотенце. Хлеба покрошила, крупы.
Иоанн оправился день на третий. Когда она пришла домой – вылетел ей навстречу, весь красивый, белоснежный, энергичный. Сначала устроился на полке для шляп и шарфов, а потом, когда она сняла пальто, пересел на её плечо. Закурлыкал что-то на своём, голубином. Может, благодарил. Она осторожно и медленно приподняла руку, и, едва касаясь, погладила его пальцами по не подбитому боку.
На кухню вошла и сначала коту дала тройную рыбью порцию и с половину палки колбасы, чтобы сытый был, потом Иоанну щедро отсыпала крупы, разной, в миску на шкафу. Том самом, на который усатому охотнику не дотянуться. Чтобы на прощанье. Чтобы отпраздновать его выздоровление. Потом разогрела суп себе, поела сама. Улыбнулась голубю. Всё-таки здорово, когда в дом приходят гости.
Потом, когда все поели, Иркина в комнату унесла. А сама вышла на кухню, открыла окно. Все приходят и уходят. Всё равно надо расставаться. А она всё сделала, что смогла. И с грустью проводила взглядом красивый белый силуэт, растворившийся в сумерках. Он был красивый, этот Иоанн. Почему Иоанн? Да так как-то получилось. Как и с Иродом-Иркиным.
На следующий вечер шла домой очень усталая: день выдался слишком шумным, а директриса – чрезмерно трудолюбивой и придирчивой. И вдруг… вдруг белоснежный голубь разрезал крыльями пасмурное небо и… и доверчиво опустился ей на плечо. На виду у всех людей.
- Ну, я ж себя не на помойке нашёл! – проворчал в стороне мужчина в милицейской одежде.
А другой, в такой же, вдруг замер, потом потянулся в сумку за фотоаппаратом.
- Ты только посмотри! – восхищённо зашептал.
И, пока чудо не убежало, торопливо кинулся фотографировать женщину средних лет с белоснежным голубем, доверчиво замершим у неё на плече. Напарник его только усмехнулся – он увлечения фотографированием не разделял. А голубь… ну, просто белый голубь. Может, она их часто кормит. Только и всего. И вообще, в их участке…
Так и повелось. Иоанн дома прижился. Точнее, он улетал утром, покормившись с её руки, а возвращался вечером, поджидая её на дереве у дороги – и домой приезжал на её плече. Спал на шкафу, на своём же полотенце. Точнее двух: они стирались как и положено, чтобы ему там было чисто и уютно. Иркин его не обижал. Хотя вроде кот и птиц, чего уж им мирничать?..
А когда богатей из квартиры на два этажа ниже приходил, жаловаться на потоп, устроенный соседями между ними, и ей, Марие, все нервы истрепал, тогда два верных рыцаря, серый и белый, отомстили за её испорченный вечер. Один сделал большое дело занудному гостю в ботинок у порога, а второй – на шляпу, с утра, когда тот на работу вышёл. В суд подавать на зверьё было не принято, в общем, богач поворчал, поворчал, но утих. И больше не подходил. И с потопом там как-то в итоге разобрались. Без неё.
Маша постоянно открывала балкон, чтобы Ванька улетел, насовсем. Всё-таки он вольный птиц, да и за Иркина иногда побаивалась. Но Ванька упорно возвращался к её тёплым рукам...
Она молилась по праздникам и по будням. Молилась и на Рождество, в церкви, и под бой новогодних курантов, сидя за столом в компании двух своих рыцарей, серого и белого. Так хотя бы не одна была. И на том спасибо Богу!
На очередное Крещение решилась искупаться в проруби. В купальнике, то есть, голышом и прилюдно. Стыд-то какой! Но, говорили, крещенская вода лечит и вообще может творить чудеса. А чуда ей хотелось. Очень. Хотя бы временного. Хотя бы, чтоб хватило на одного малыша.
И она стерпела. Мороз, холод, ледяную воду и купание почти голышом. К счастью, таких смелых женщин было пара десятков, среди них пришли и постройней, и помолодей. В общем, не все смотрели на неё – и ладно.
Идя домой, школьная учительница снова молилась. Было холодно, ветер поднимал и кружил упавший вчера снег. Хотелось верить в чудо. Хотелось чуда, хоть какого-нибудь. Очень хотелось! О муже уже даже не загадывала.
«Хотя бы внимания чьего-то, - повторяла про себя Мария, - Хотя бы ненадолго. Чтобы хоть на одного малыша хватило!»
И вдруг остановилась, услышав усталый затихающий плач. Из мусорного контейнера. Сначала не поверила, что такое возможно, потом испуганно рванулась туда.
Поздний вечер уже. Люди разошлись по домам. Холод. И плач становился всё тише…
Мария полезла выгребать мусор. Найти бы поскорее малыша. Достать. Согреть.
«И кто только мог?! Кто посмел?!» - думала она в ужасе.
По улице как раз шёл участковый. Тот самый, друг фотографа. Погружённый в свои мысли о сложностях на работе и несправедливости нового начальника. Ему очень хотелось уйти куда-нибудь, но он же ещё с детства мечтал защищать людей...
«Мне надо быть твёрже, - говорил он себе, науськивая на бунт, - Я же себя не на помойке нашёл!»
Это был его любимый аргумент к самому себе, про помойку.
Тут его взгляд уцепился за непорядок. За уйму мусора, раскиданного у помойки. И фигуру в замызганном светлом пальто, как раз выскребшую и выкинувшую на асфальт вонючий пакет. Она потянулась опять, в очередном порыве хулиганства. И, ойкнув, поскользнувшись на проёме контейнера, всплеснув ногами, провалилась туда насовсем. Голос, кстати, был молодой и, как и пальто, женский.
Вздохнув, мимо проходящий милиционер выудил из мусорника женщину с младенцем.
- Что за?.. – мрачно спросил он, усталый после смены. Да и вообще, великовозрастных хулиганов он не любил. Особенно, женщин. И, тем более, трезвых. И даже не наркоманок.
Она, плача, запинаясь, что-то говорила про малыша.
- Да как только ты могла?!
- Да я… - глаза её потрясённо расширились, - Это не я… не мой… его выбросили!
Пролетающий над двором белоснежный голубь возмущённо запятнал милицейскую шапку своим большим делом. А чтобы не клеветал на даму его сердца. Оно хоть и голубиное, но живое, верное, благодарность ему была не чужда. А малыш… малыш вдруг как-то подозрительно замолчал.
Маша, испугавшись, запинаясь, предложила греться и разбираться у неё. Чтобы малыш не замёрз. Милиционер на всякий случай проводил их до квартиры, адрес записал, туда же вызвал скорую – и ушёл только тогда, когда за Марией закрылась дверь квартиры.
Пока милиционер бегал за искусственной смесью и за уликами, Маша отогрела малыша. Как оказалось, маленького мужчину. Чем кормить его не знала. А он уснул, в тепле, завёрнутый в чистую белую кофту, свежевыстиранную и торопливо сдёрнутую с верёвки из ванной комнаты. Скорая что-то задерживалась. И участковый тоже.
Мария грустно посмотрела на окно, затканное морозными узорами.
«Вечер уже, все усталые, с работы. Что милиционер, что врачи»
Торопливо дала поесть Иркину: что-то вчерашнее, из холодильника. Тот не привередничал – привык в тяжелых условиях выживать. Она его ласково потрепала по спине, пробегая мимо. Руки намыла, полезла по шкафам…
Мечта Марии
Белый ароматный снег лежал на ветках, одевая черёмуховую аллею в праздничные платья невест. Есть лишь несколько дней в году, когда к этим чёрным высоким скучным стволам приходит волшебство, танцует вокруг них, смеётся, развевает по ветру свои длинные волосы и шуршит подолом, затканным необычными узорами, отблески камней с которых иногда удаётся увидеть каким-то людям. А потом, когда черёмуховые лепестки уже осыпались, пока покрывает улицы ароматный нежный тёплый снег, красота задерживается ещё ненадолго на этой аллее.
Мария шла по этой аллее грустная, кутаясь в старое осеннее пальто – расцвет черёмухи приносил с собой холод – однако же, она обожала эту белую красоту. Хотя женщина иногда завидовала этим деревьям, которые хотя бы на несколько дней в году хорошели, становились сказочно красивыми, а она… она не любила одеваться ярко, да и разве на зарплату учительницы особо пошикуешь?..
Сегодня черёмухи были ослепительно хороши. Как невесты. Только где же их жених? Вот стоят они такие, нарядные, праздничные, а жених и не идёт. Или кто там у них жених? Может быть, это ветер?..
Навстречу ей попалась молодая женщина с коляской, радостно приветствовала её. Мария с теплотой ей улыбнулась. Обменялись несколькими фразами, Марие с гордостью продемонстрировали румяную лялю. Впрочем, выросшая ученица – и спасибо ей на том – про бытиё-житие особо не расспрашивала. Лялю вскоре увезли кушать и спать, а Мария грустно смотрела ей вслед. Впрочем, устыдившись, глаза потупила. Но что-то треснуло в душе, надломилось вместе с уезжающей в коляске девочкой.
Женщина вдруг повернулась – и пошла в другую сторону, к церкви. Вначале просто шла, потом всё ускоряя и ускоряя шаг, а под конец и вовсе сорвалась с места, побежала. Лишь только у ступенек церкви она остановилась. У церкви красивой, полосатой, бело-розовой, с светло-серыми куполами, напоминавшей праздничный торт, который с любовью принесли в подарок на день рожденья и поставили стоять во главе стола. Степенно перекрестилась, поклонилась, накрыла голову платком и вошла.
Купила свечку, поставила её Богородице с маленьким Иисусом. Умоляюще сложила руки. И мысленно – вслух бы не осмелилась – попросила:
«А можно мне... мужчину? Ну, хотя бы ненадолго? Хоть, чтоб малыша... - подумала, и тотчас робко отпрянула назад. - Размечталась, старуха! Хватит уже мечтать! Что в школе незаметной мышкой была, что в институте, что снова в школе... кому ты такая нужна?..»
Вышла на улицу, развернулась, перекрестилась, поклонилась, сколько полагается – и побрела, надеясь, что никто не увидит румяные щёки... Мужчину попросила... Господи! Да как только осмелилась, вот так, вот только ради?.. Но так хотелось своего малыша! Хотя бы малыша! Хоть крупицу женского счастья! Она ведь верно ждала его, своего суженного. А он всё не шёл, да не шёл. А она верила и ждала. Вот уж сорок два ей годка. А он не пришёл. Она ещё верила в Бога. Верила, что чудеса бывают. Но только про белый наряд и про любовь ей мечтать уже сил не осталось. Потому что он так и не пришёл, её любимый… Он не пришёл…
Слёзы застилали глаза. Казалось, что жизнь кончена. И эта молитва... Раньше просила любви, семьи. А теперь… теперь надежды больше не было… Ту милую лялю увезли не в её дом… Та ляля пришла не к ней… И тот мужчина, подаривший её, он тоже пришёл не к ней...
Вдруг женщина остановилась, услышав из-за скамейки странный звук. Шорох. Тихий, слабый. А по асфальту цепью тащились свежие кровавые капли. И за скамейку, в кусты уходили.
Подошла. За скамейкой лежал кот, драный, раненный... мужчина...
- Вот Ирод окаянный! - вырвалось у неё. Она мужчину у Бога просила. Вот и попался мужчина. Кошачий. Наверное, надо было хоть разок пойти другой дорогой. Глядишь бы, и другой мужчина попался... нормальный...
Кот дёрнулся, открыл слезящиеся глаза и устало посмотрел на неё. Сердце у неё дрогнуло, чай не каменное. Подошла, присела рядом, осторожно погладила – зверь ослаб настолько, что и не сопротивлялся.
«Но делать нечего. Раз Бог послал мужчину – надо принимать» - грустно подумала Мария. Подхватила она усатого мужчину на руки, прижала к бежевому пальто и домой понесла: греть, мыть и кормить.
- Ох ты ж, Ирод окаянный! – беззлобно ворчала она, отмывая кота, - Где ж ты только так нарвался-то? Хорошо, хоть уши тебе не оторвали!
Кот ослаб настолько, что даже не вырывался, когда его мыли. Но мыли осторожно, ласково. А вот на еду он накинулся живо.
«Голодный, бедняга» - сочувственно думала женщина, смотря на него, как он сидит на полу, на подстеленном свежевыстиранном полотенце и торопливо наедается из миски с ромашками. Потом, не выдержав, осторожно подняла, усадила на колени, легонько погладила заблестевшую серую шерсть.
«Где-то в Египте такие коты были священными. Вот, знак на сером лбу как их священный жук скарабей. А у нас, в России, таких считают обыкновенными, дворовыми. Впрочем, они тоже красивые. Пушистые…»
Кот, сытый и приласканный, счастливо замурчал…
Иркин дома прижился. Стало как-то теплее с ним. Чай не одной. Всё-таки страшно возвращаться в пустую и тёмную квартиру, а тут она знала, что её кто-то ждёт, подходит к порогу, заслышав её шаги на лестнице. И как только отличал?.. Кидается приласкать пушистым боком, едва увидев. В общем, приличный такой был кот…
Прошло лето. Прошёл отпуск, не принеся ничего особенного. Свежекупленное платье до щиколоток, с маками, красивыми, сочными, и поход к парикмахеру никакого волшебства не совершили. Она как ходила, робко смотря на дорогу, так и ходила. На косметике экономила. И хотя в ней, особенно, в этом длинном платье, и зажглась какая-то красота, она не поднимала глаз, не давала ей расплескаться из сердца наужу, не давала сиять ей в её улыбке.
Прошло лето, осень началась. Школа. Первый класс, ещё робкий. Средние, переходящие в тот самый, шумный возраст. Старшие, мечтавшие, чтобы «поскорее вырваться на волю». Много работы. Рутина.
Вот и листья уже осыпаться стали. Стало прохладнее, а в какие-то утра – и вовсе холодно. Мороз то свежил лицо, то уже пощипывал щёки. Шуршали под ногами разноцветные листья…
Однажды Мария не выдержала – и снова пошла молиться. С той же мольбой, что и в прошлый раз: хотя бы мужчину и хотя бы ненадолго – о любви и семье она уже не мечтала: устала уже мечтать. И ждать устала.
Шуршали листья под ногами, расцвечивая чёрный, обновлённый асфальт изящными разноцветными силуэтами, слагаясь в диковинные узоры. Красиво это было. Жизнь бывает красивой, хоть в чём-то…
А потом подняла голову. Взгляд зацепился за парочку, молодую, счастливую, лица у них сияли. Парень и девушка улыбались друг другу.
Тут нога её натолкнулась на банановую шкурку – Маша поскользнулась, пролетела немного – и бултыхнулась в фонтан. Когда вынырнула, ей на голову сделал своё большое дело белоснежный голубь, как раз пролетающий над фонтаном.
Было холодно, вяло опадали листья с деревьев... Мокрая одежда мерзко льнула к телу, на неё пялились люди... Захотелось утопиться насовсем.
«Но, ежели я невинна, то Бог меня защитит» - уверенно подумала Маша.
В это время тот самый белоснежный птиц рухнул, сбитый прицельным выстрелом из рогатки. И свора ребят с жуткими воплями вывалилась из кустов и помчалась его добивать.
Вздохнув, Маша пошла его спасать. Предположительно, птиц был мужчиной. Значит, надо принимать, раз уж Бог послал... да и… просто жалко было его на растерзание отдавать! Живое же существо!
Она шла, осторожно прижимая к себе дрожащее пернатое тельце. И думала, как бы Иркин птица не тронул. Он же дикий, этот Иркин. К охоте привыкший. Но голубя бросать было жалко.
Иркин сначала растерялся, увидев конкурента, слабого, вялого. Потом, может, вспомнив, как сам лежал на этих тёплых руках, полуживой, обиженно ушёл в комнату.
Маша долго обустраивала шкаф на кухне, чтобы до туда коту было не долезть, не допрыгнуть и не дотянуться. И устроила там голубя на чистом белом полотенце. Хлеба покрошила, крупы.
Иоанн оправился день на третий. Когда она пришла домой – вылетел ей навстречу, весь красивый, белоснежный, энергичный. Сначала устроился на полке для шляп и шарфов, а потом, когда она сняла пальто, пересел на её плечо. Закурлыкал что-то на своём, голубином. Может, благодарил. Она осторожно и медленно приподняла руку, и, едва касаясь, погладила его пальцами по не подбитому боку.
На кухню вошла и сначала коту дала тройную рыбью порцию и с половину палки колбасы, чтобы сытый был, потом Иоанну щедро отсыпала крупы, разной, в миску на шкафу. Том самом, на который усатому охотнику не дотянуться. Чтобы на прощанье. Чтобы отпраздновать его выздоровление. Потом разогрела суп себе, поела сама. Улыбнулась голубю. Всё-таки здорово, когда в дом приходят гости.
Потом, когда все поели, Иркина в комнату унесла. А сама вышла на кухню, открыла окно. Все приходят и уходят. Всё равно надо расставаться. А она всё сделала, что смогла. И с грустью проводила взглядом красивый белый силуэт, растворившийся в сумерках. Он был красивый, этот Иоанн. Почему Иоанн? Да так как-то получилось. Как и с Иродом-Иркиным.
На следующий вечер шла домой очень усталая: день выдался слишком шумным, а директриса – чрезмерно трудолюбивой и придирчивой. И вдруг… вдруг белоснежный голубь разрезал крыльями пасмурное небо и… и доверчиво опустился ей на плечо. На виду у всех людей.
- Ну, я ж себя не на помойке нашёл! – проворчал в стороне мужчина в милицейской одежде.
А другой, в такой же, вдруг замер, потом потянулся в сумку за фотоаппаратом.
- Ты только посмотри! – восхищённо зашептал.
И, пока чудо не убежало, торопливо кинулся фотографировать женщину средних лет с белоснежным голубем, доверчиво замершим у неё на плече. Напарник его только усмехнулся – он увлечения фотографированием не разделял. А голубь… ну, просто белый голубь. Может, она их часто кормит. Только и всего. И вообще, в их участке…
Так и повелось. Иоанн дома прижился. Точнее, он улетал утром, покормившись с её руки, а возвращался вечером, поджидая её на дереве у дороги – и домой приезжал на её плече. Спал на шкафу, на своём же полотенце. Точнее двух: они стирались как и положено, чтобы ему там было чисто и уютно. Иркин его не обижал. Хотя вроде кот и птиц, чего уж им мирничать?..
А когда богатей из квартиры на два этажа ниже приходил, жаловаться на потоп, устроенный соседями между ними, и ей, Марие, все нервы истрепал, тогда два верных рыцаря, серый и белый, отомстили за её испорченный вечер. Один сделал большое дело занудному гостю в ботинок у порога, а второй – на шляпу, с утра, когда тот на работу вышёл. В суд подавать на зверьё было не принято, в общем, богач поворчал, поворчал, но утих. И больше не подходил. И с потопом там как-то в итоге разобрались. Без неё.
Маша постоянно открывала балкон, чтобы Ванька улетел, насовсем. Всё-таки он вольный птиц, да и за Иркина иногда побаивалась. Но Ванька упорно возвращался к её тёплым рукам...
Она молилась по праздникам и по будням. Молилась и на Рождество, в церкви, и под бой новогодних курантов, сидя за столом в компании двух своих рыцарей, серого и белого. Так хотя бы не одна была. И на том спасибо Богу!
На очередное Крещение решилась искупаться в проруби. В купальнике, то есть, голышом и прилюдно. Стыд-то какой! Но, говорили, крещенская вода лечит и вообще может творить чудеса. А чуда ей хотелось. Очень. Хотя бы временного. Хотя бы, чтоб хватило на одного малыша.
И она стерпела. Мороз, холод, ледяную воду и купание почти голышом. К счастью, таких смелых женщин было пара десятков, среди них пришли и постройней, и помолодей. В общем, не все смотрели на неё – и ладно.
Идя домой, школьная учительница снова молилась. Было холодно, ветер поднимал и кружил упавший вчера снег. Хотелось верить в чудо. Хотелось чуда, хоть какого-нибудь. Очень хотелось! О муже уже даже не загадывала.
«Хотя бы внимания чьего-то, - повторяла про себя Мария, - Хотя бы ненадолго. Чтобы хоть на одного малыша хватило!»
И вдруг остановилась, услышав усталый затихающий плач. Из мусорного контейнера. Сначала не поверила, что такое возможно, потом испуганно рванулась туда.
Поздний вечер уже. Люди разошлись по домам. Холод. И плач становился всё тише…
Мария полезла выгребать мусор. Найти бы поскорее малыша. Достать. Согреть.
«И кто только мог?! Кто посмел?!» - думала она в ужасе.
По улице как раз шёл участковый. Тот самый, друг фотографа. Погружённый в свои мысли о сложностях на работе и несправедливости нового начальника. Ему очень хотелось уйти куда-нибудь, но он же ещё с детства мечтал защищать людей...
«Мне надо быть твёрже, - говорил он себе, науськивая на бунт, - Я же себя не на помойке нашёл!»
Это был его любимый аргумент к самому себе, про помойку.
Тут его взгляд уцепился за непорядок. За уйму мусора, раскиданного у помойки. И фигуру в замызганном светлом пальто, как раз выскребшую и выкинувшую на асфальт вонючий пакет. Она потянулась опять, в очередном порыве хулиганства. И, ойкнув, поскользнувшись на проёме контейнера, всплеснув ногами, провалилась туда насовсем. Голос, кстати, был молодой и, как и пальто, женский.
Вздохнув, мимо проходящий милиционер выудил из мусорника женщину с младенцем.
- Что за?.. – мрачно спросил он, усталый после смены. Да и вообще, великовозрастных хулиганов он не любил. Особенно, женщин. И, тем более, трезвых. И даже не наркоманок.
Она, плача, запинаясь, что-то говорила про малыша.
- Да как только ты могла?!
- Да я… - глаза её потрясённо расширились, - Это не я… не мой… его выбросили!
Пролетающий над двором белоснежный голубь возмущённо запятнал милицейскую шапку своим большим делом. А чтобы не клеветал на даму его сердца. Оно хоть и голубиное, но живое, верное, благодарность ему была не чужда. А малыш… малыш вдруг как-то подозрительно замолчал.
Маша, испугавшись, запинаясь, предложила греться и разбираться у неё. Чтобы малыш не замёрз. Милиционер на всякий случай проводил их до квартиры, адрес записал, туда же вызвал скорую – и ушёл только тогда, когда за Марией закрылась дверь квартиры.
Пока милиционер бегал за искусственной смесью и за уликами, Маша отогрела малыша. Как оказалось, маленького мужчину. Чем кормить его не знала. А он уснул, в тепле, завёрнутый в чистую белую кофту, свежевыстиранную и торопливо сдёрнутую с верёвки из ванной комнаты. Скорая что-то задерживалась. И участковый тоже.
Мария грустно посмотрела на окно, затканное морозными узорами.
«Вечер уже, все усталые, с работы. Что милиционер, что врачи»
Торопливо дала поесть Иркину: что-то вчерашнее, из холодильника. Тот не привередничал – привык в тяжелых условиях выживать. Она его ласково потрепала по спине, пробегая мимо. Руки намыла, полезла по шкафам…
