Елена Свительская
После смерти не считается. Книга 2
Я вхожу в этот дом – этот дом мой или не мой?!
Я вхожу в этот снег – он холодный или я не знал совсем какой он?
Сон о прошлой жизни – это мой стон, рык мой, вой мой!!!
Я не сразу понял, что это мой дом, где я был до этого!
И я не сразу понял, что это мой враг,
Который самым близким был до этого?!
И я не сразу понял, что сон наяву – это наша новая встреча для этого… овраг…
Овраг моих мыслей от этого, в душе моей боль отныне и давеча… мгла того…
Я стою на краю у пропасти сомнений моих.
Я боюсь, что я упаду снова от прикосновения руки этой…
Слишком много печали в душе, но сомн слов и мыслей твоих…
Я проклинал тебя давно или за встречу благодарен беде за это?..
Нету уже огня злобы твоих глаз, когда ты смотришь на меня…
В темноте я стою, но ты яркая-яркая… яркая!..
Твоя луна в моей ночи, соня уснувшая на миг возле меня,
Возле врага меня вспыхнула и осветила всё… луна яркая-яркая!..
Я вхожу в новый дом и вижу тебя, но почему-то чужой будто тебе?..
Мне непривычно чужим, знаешь, быть для тебя, луна моя, звезда моя!..
Как будто затмение солнца на сплошной мгле в опустевшем души небе!..
Я хочу избить тебя! Я хочу убить тебя, волка души моей раскормить!!!
Я хотел бы закрыть глаза и, умирая, в последний миг он увидеть,
Как будто смерти мучительной нет, что терзает, уродуя, душу и тело сейчас,
Как будто ты или я никогда вообще близкого мне не смог обидеть!..
Как будто будняя встреча, тупой смешной разговор и мы расстаёмся только на час!..
Я хотел бы закрыть глаза, будто ты мне сдунешь пушинки с волос!..
Я хотел бы открыть глаза, а ты снова бьёшь по лицу душистым цветком!..
Как будто самое страшное – опять яркий цветок порвать и обсыпать тебя, поцеловать каждый твой волос!..
Я хотел бы смеяться снова возле тебя и не думать, как ты казнишь меня потом!..
Я хотел бы играть возле тебя, чтоб ты снова камень кинул за порог!..
Чтобы близкий мне вскрикнул только от того, что камень упал возле ног,
Но не чтоб ударить тебя, а чтоб хулиган надолго смеяться б мог!..
Один только камень и один только крик, не казня, лишь шутя, камень прыг через порог!..
Что бы мне сделать, чтобы ты не вспоминал меня как врага?..
Я не хотел, чтобы тебя избивали проклятьями камнепадом вдруг вместо меня!..
Я хотел б сказать многое, но лишь тому, кто увидит, заметит меня, своего близкого друга!
Но я видел только сон о тебе хорошем!.. Чтоб сдох ты!.. Но найдёшь ли, где разбитая флейта души моя?..
- Лестницу придумали, кстати, чтобы правитель поднимался в день официального наречения тэнно со своею старшей супругой, чтобы их пышные наряды и украшения все видели.
- Но ведь так и подстрелить проще?
- Смотря как постараться… если плохо, то вырежут весь род стрелков… железо расплавленное всем вольют куда надо перед отсечением рук и ног. Искупают в нужнике. Или вот, привяжут руки и ноги к норовистым скакунам и как…
- Перестань!!! – отчаянно заслонила уши руками.
Резко обернувшись, он заслонил раскрывшуюся мою одежду и тело моё раскрывшееся ото всех. Шумно выдохнув, оторвал ворот императорских моих одежд и сам меня затянул самодельным поясом так, что с трудом могла дышать. Завязал морским узлом края.
- Прибью, когда останемся вдвоём! – шепнул в ухо, обдав горячим дыханьем.
Медленно отвернувшись, стал спускаться первым, словно сам был правителем здешней империи, снизошедшим до подданных внизу. Опять было велико искушение пнуть в спину или хотя бы сплюнуть. Но вдруг мне во все дырки зальют расплавленное что-то за осквернение плевком одежд здешнего правителя? Малодушной мне, зубы сцепив, пришлось стерпеть и это великое искушение.
- Кстати, простреливается и правда хорошо. И подходит для подъёма особо важных послов, хотя им положено идти по краям, а не как нам – по центру…
Экскурсия от маньяка по дворцовым постройкам, садам и городу – это что-то с чем-то. Описания некоторых исторических зверств и уточнения о последующих за сим пыток – и не всегда самих виновных – заставляли ещё несколько раз меня распрощаться с остатками ужина.
- Хороша! – заржал Конара, обернувшись у ворот самых длинных на главной улице, у самых массивных стен. Нагнувшись, лопуха какого-то подорвал, рот мне грубо и наспех подтёр, принюхался, поморщившись. – Господин будет в ужасе, едва почуяв тебя! - и, посмеиваясь, чуть раздвинув подол императорских одежд, полуразвернувшись, пяткой пнул по деревянным воротам.
Но сразу же величественно выпрямился, плечи расправил.
Нам дверь прираспахнул старый, скрюченный слуга, хоть и в шелках бардовых, только без вышивки. Посмотрел на меня, щурясь подслеповатыми глазами.
- Приветствую молодого господина и госпожу! – прислужник пытался согнуться, но Конара его пальцами ухватил за подбородок. С обычными, аккуратно обрезанными, круглыми ногтями, с тонким белым краем. – Простите, Конара-мия, совсем никчёмным стал ваш Сахи. Даже не могу вам и вашей жене молодой поклониться!
- Господин её сразу невзлюбил?
- Но вы всё же сходите в храм предков поклониться!
Кто там из девочек в вузе мечтал о замужней поспешной жизни? Ну-ну!
- Разве что поклониться предкам! – Конара оправил рукавов края и неспешно пошёл куда-то по одной из причудливых тропинок. – Эй, за мной!
Кажется, старик решил, что это относилось ко мне, и остался на месте.
Я уныло побрела за своим скотским супругом. Стараясь не думать, во что превратятся наши с ним ночи. У этого маньяка, амбициозного и злопамятного, не было не только такта, но и ни грамма доброты!
Где-то там была моя жизнь.
Где-то там поёт моя смерть, наполняя
От края до края…
Я хотела любить, я хотела летать,
Я хотела дарить!.. А теперь…
Я не знаю…
Я не знаю, куда мне идти?..
Я не знаю, зачем эта жизнь?.. Я дошла
До последнего края…
Если я рождена, чтоб творить,
Для чего эти руки ломать, это горло заткнуть?
Замираю…
Заморожено всё, лёд в груди замерзает…
Если я рождена, чтоб творить, для чего
Это сердце разбить?
Эти крылья давить, убивая?!
Небо обнять мне раз хоть крыльями,
Солнце напоминая!..
Если я рождена, чтоб дарить,
Для чего в эти руки плевать? Их своим
Дерьмом наполняя?..
Где-то есть та черта,
Где-то есть тот предел,
Где живёт пустота,
Чтобы боли крик поредел…
Я у пропасти, только
Я не взлетаю…
Птица со сломанными крыльями,
Тебе ль ходить по земле? Птица
С ужаленными крыльями…
Что ты сделала этой земле?!
Птица, что рвалась в небо…
Просто замри.
Если снова не подняться в холодное небо,
Может, просто найти край земли?.. Птица
У пропасти… лети!..
Хотя, когда мы оказались в зале просторном, в котором на возвышении-лестнице стояло множество чёрных табличек с золотыми иероглифами, он внезапно, порог перейдя, посмирнел. Опустился на подушку плоскую, круглую, в центре, совершил три поклона земных.
- Киноси-но Конара приветствует достопочтимых духов предков! И покорно представляет им новую свою жену!
На всякий случай, я опустилась на соседнюю подушку и, сжав зубы, трижды как он поклонилась. Молча. Не знаю, что тут говорить, но от женщин явно требуется в чокнутом патриархате этом промагиченном больше вежливости и покорности! Тело ацки болело, но я старалась терпеть.
Когда, морщась, разогнулась, Конара уже стоял где-то в стороне зала, грустно поглаживал более низкую и узкую табличку, возле которой не было дымящихся палочек в вазах золотых или фарфоровых с мелким, белым песком. Мой супруг из рукава выхватил где-то незаметно прихваченный мандарин и положил перед этой табличкой.
- Жена Конара-мия приветствует вас, старший брат Юухи-мия! – едва слышно произнесла я и, сложив ладонь на кулак, в пояс поклонилась табличке.
Но выпрямиться не смогла, рухнула со стоном.
Конара растерянно смотрел на меня сверху вниз.
Я… угадала?..
В следующий миг он наклонился – наши лица оказались рядом и я испугалась, что он мне нос сейчас откусит или снова будет душить, но молодой мужчина вместо того осторожно пропустил большие пальцы под мой пояс и, придерживая за талию, медленно потянул вверх. Поморщившись, выпрямилась. Мы оказались с Конарой близко-близко. Но он был меня повыше, в плечах немного пошире. И… он, внезапно нагнувшись, накрыл мои губы осторожным поцелуем.
Сердце моё замерло… отчаянно трепыхнулось…
Конара, губы мои раздвинув, внезапно коснулся своим языком к моему.
Как будто по нашим телам пробежали разряды электрического тока. Заставив меня вздрогнуть. Заставив соплёю обмякнуть в его крепких руках. Молодой мужчина подтащил меня поближе, осторожно играя своим языком с моим, ладонями нежно скользя по моей спине. Я задрожала. Едва язык ему не откусила – он едва убрать успел. Застыла, робко смотря снизу вверх.
- Укусить змею вздумала? – пальцем указательным, закогтившимся, он по моей щеке провёл, пока ещё царапая лишь слегка.
В следующий миг левая рука его спустилась спины пониже, заставив ойкнуть от неожиданности, а губы ухватили раскрывшиеся мои… его мягкие губы, нежные…
Я забылась на миг, а потом отскочила, прикрывая губу прокушенную.
- У тебя не получится укусить змею, глупышка, - криво усмехнулся молодой мужчина. – От змей разбуженных надобно бежать, - насмешливо сощурился, - пока ещё не поздно… - к табличке, пред которой положил мандарин, повернулся. – Как видишь, мы с моею новой… женою вполне ладим, старший брат Юухи! Спи спокойно!
За пояс меня закогтившимся пальцем ухватив, повлёк к выходу из семейного архива. Или, храма, хм?..
Я выбрала послушно двинуться за ним. За порогом он меня отпустил. Пошёл по саду безлюдному куда-то. Я робко двинулась следом.
Потом робко поравнялась с ним – взгляд получила ненавидящий, но, видимо, он это умеренной дерзостью счёл.
Да и… почему-то после безумного этого поцелуя у меня не болели босые ноги, стёртые о дорогу песочную в столице, вообще не болело тело, разбитое об ступени и пролёт, покалеченное стражниками озверевшими. Голова перестала раскалываться, по которой били. Болела только губа прокушенная, уже после того странного поцелуя. Конара… может так быстро раны вылечить?.. Видимо, может, если захочет. Только вот… он может лечить женщин, с которыми спит, или бабушку мою тоже бы смог?.. Вот без этого?..
- Но в этом доме никто не зовёт Юухи мия, - добавил глухо молодой мужчина через несколько шагов. – Если ты посмеешь так сказать при всех – то достанется нам обоим.
- Он… внебрачный сын?
- Один из, - кривая усмешка.
Я прошла ещё несколько шагов за нелюбимым супругом.
- Ладно, хотя бы ты бываешь вежливым с тем, что осталось от него. Значит, ты хотя бы иногда бываешь справедливым…
- Я – твой господин! – палец закогтившийся прошёл у меня перед глазами, заставляя отпрянуть.
- Да, господин!
Мы прошли ещё немного.
- А почему ты думаешь, что вежливо проявлять вежливость к Юухи? – мой ненавистный супруг внезапно остановился и повернулся ко мне. Не делая попыток ударить меня или схватить. Просто спокойно стоял и смотрел на меня, чуть прищурившись.
- Ну, он всё-таки был одним из этой семьи?..
Конара грустно рассмеялся, головою качнув. Ещё быстрее пошёл вперёд.
Робко пошла следом, но через десять или больше минут – сады ещё не кончались, а людей так и не появилось, даже слуг – осторожно осведомилась:
- А что он такого сделал, за что ты… за что вы уважаете его?
- Он был одним из двух учеников мастера Юмэносима. Это был лучший флейтист из Империи…
- Да, Мидзутама-мия говорил!
- Мидзутама-тэнно уважает искусство, - добавил Конара безэмоционально, так что хрен поймёшь, он одобряет эту привычку правителя или же осуждает.
- Он ещё говорил, что вы превосходно играете…
- Я ненавижу лесть! – мой супруг остановился. Мрачно развернулся ко мне. – Лучше говори мне правду. Ты меня ненавидишь. Я это заслужил. Но я исправляться не намерен.
Мы прошли ещё с полчаса и оказались в просторной постройке. Двери отъехали под взмахом руки моего супруга.
Просторная комната со столиком. Вещи, стены и подставки лакированные, увешанные свитками с каллиграфией, разбросанные картины, ширмы с большими полотнами военных и морских сражений. Ну, в стиле китайских картин. Горы причудливые с редкими храмами и соснами скрюченными. Но сосны – это вообще страсть восточная, давняя.
Конара прошёл мимо подставок многочисленных с оружием. И я, сжавшись, робко проследовала за ним.
Прошёл… в спальню. Небрежно сбросил перед охреневшей мной императорское одеяние, у порога прямо. Стал распускать пояс светло-сиреневого одеяния. Эй, он же не думает меня изнасиловать прямо сейчас, днём и на сей раз без дурмана?..
А он между тем отбросил пояс, снял светло-сиреневые одежды. Под ними были белые ханьфу до колен, без вышивки, он откинул и их, простой уже пояс. Остался в одних лишь сиреневых штанах. Задумчиво прорези окровавленные рассмотрел. Штанину, ставшую алой от крови на левом бедре. Два пореза на правой руке и рана, едва затянувшаяся, на спине, его как будто совсем не занимали. Ссадины и синяки багровеющие, многочисленные для него как будто не существовали вообще. Потянул завязку и этих штанов…
Блин, его час или два назад едва не казнили, а ему уже припёрло постельных утех? С той, про которую говорил, что ненавидит?! Или… у этого поцелуя, которым он меня исцелил, был и второй, побочный эффект?..
Я сглотнула, смотря, как статный мужчина снимает штаны… верхние. Но тянется и к завязкам нижних белых…
- Что… красивый?.. – ухмыльнулся он, не оборачиваясь.
Волосы, слегка вьющиеся, почти из пучка на голове выпали, струятся ниже пояса, заколка серебренная набекрень, как будто змея мутно-белым шаром сейчас подавится или будет раздавлена, к которому пасть распахнула, тело всё истерзано – видно пленение его стражам далось нелегко, возможно, обойдётся несколькими десятками свежих могил для менее бессмертных людей и иных существ – и всё тот же гонор, который, кажется, самого Конару переживёт.
Пальцы тонкие опять завязки штанов потянули, вытаскивая петлю из сложного узла…
Я знала, что он меня побьёт, но попыталась переключить его на другую сильную эмоцию:
- Кстати, а почему в вашей семье все так ненавидят Юухи?..
Отбросив завязки последних штанов, мужчина резко обернулся ко мне.
Робко отступила.
Он ступил ко мне.
Отступила ещё. Налетела на картину-ширму большую, эпичного морского сражения, навернулась поверх неё. Конара поморщился. Кажется, картина была у него из любимых.
Робко попыталась с неё сползти, но послышался треск рвущейся бумаги.
Конара присел у испорченной картины на одно колено, упираясь левой рукой в пол, а правой цапнул меня за пояс и рванул к себе. Глаза, смотревшие сверху вниз, стали расплавленными серебряными омутами. Нет!!!
После смерти не считается. Книга 2
Я вхожу в этот дом – этот дом мой или не мой?!
Я вхожу в этот снег – он холодный или я не знал совсем какой он?
Сон о прошлой жизни – это мой стон, рык мой, вой мой!!!
Я не сразу понял, что это мой дом, где я был до этого!
И я не сразу понял, что это мой враг,
Который самым близким был до этого?!
И я не сразу понял, что сон наяву – это наша новая встреча для этого… овраг…
Овраг моих мыслей от этого, в душе моей боль отныне и давеча… мгла того…
Я стою на краю у пропасти сомнений моих.
Я боюсь, что я упаду снова от прикосновения руки этой…
Слишком много печали в душе, но сомн слов и мыслей твоих…
Я проклинал тебя давно или за встречу благодарен беде за это?..
Нету уже огня злобы твоих глаз, когда ты смотришь на меня…
В темноте я стою, но ты яркая-яркая… яркая!..
Твоя луна в моей ночи, соня уснувшая на миг возле меня,
Возле врага меня вспыхнула и осветила всё… луна яркая-яркая!..
Я вхожу в новый дом и вижу тебя, но почему-то чужой будто тебе?..
Мне непривычно чужим, знаешь, быть для тебя, луна моя, звезда моя!..
Как будто затмение солнца на сплошной мгле в опустевшем души небе!..
Я хочу избить тебя! Я хочу убить тебя, волка души моей раскормить!!!
Я хотел бы закрыть глаза и, умирая, в последний миг он увидеть,
Как будто смерти мучительной нет, что терзает, уродуя, душу и тело сейчас,
Как будто ты или я никогда вообще близкого мне не смог обидеть!..
Как будто будняя встреча, тупой смешной разговор и мы расстаёмся только на час!..
Я хотел бы закрыть глаза, будто ты мне сдунешь пушинки с волос!..
Я хотел бы открыть глаза, а ты снова бьёшь по лицу душистым цветком!..
Как будто самое страшное – опять яркий цветок порвать и обсыпать тебя, поцеловать каждый твой волос!..
Я хотел бы смеяться снова возле тебя и не думать, как ты казнишь меня потом!..
Я хотел бы играть возле тебя, чтоб ты снова камень кинул за порог!..
Чтобы близкий мне вскрикнул только от того, что камень упал возле ног,
Но не чтоб ударить тебя, а чтоб хулиган надолго смеяться б мог!..
Один только камень и один только крик, не казня, лишь шутя, камень прыг через порог!..
Что бы мне сделать, чтобы ты не вспоминал меня как врага?..
Я не хотел, чтобы тебя избивали проклятьями камнепадом вдруг вместо меня!..
Я хотел б сказать многое, но лишь тому, кто увидит, заметит меня, своего близкого друга!
Но я видел только сон о тебе хорошем!.. Чтоб сдох ты!.. Но найдёшь ли, где разбитая флейта души моя?..
Глава 21 - 21-нить паутины прошлого
- Лестницу придумали, кстати, чтобы правитель поднимался в день официального наречения тэнно со своею старшей супругой, чтобы их пышные наряды и украшения все видели.
- Но ведь так и подстрелить проще?
- Смотря как постараться… если плохо, то вырежут весь род стрелков… железо расплавленное всем вольют куда надо перед отсечением рук и ног. Искупают в нужнике. Или вот, привяжут руки и ноги к норовистым скакунам и как…
- Перестань!!! – отчаянно заслонила уши руками.
Резко обернувшись, он заслонил раскрывшуюся мою одежду и тело моё раскрывшееся ото всех. Шумно выдохнув, оторвал ворот императорских моих одежд и сам меня затянул самодельным поясом так, что с трудом могла дышать. Завязал морским узлом края.
- Прибью, когда останемся вдвоём! – шепнул в ухо, обдав горячим дыханьем.
Медленно отвернувшись, стал спускаться первым, словно сам был правителем здешней империи, снизошедшим до подданных внизу. Опять было велико искушение пнуть в спину или хотя бы сплюнуть. Но вдруг мне во все дырки зальют расплавленное что-то за осквернение плевком одежд здешнего правителя? Малодушной мне, зубы сцепив, пришлось стерпеть и это великое искушение.
- Кстати, простреливается и правда хорошо. И подходит для подъёма особо важных послов, хотя им положено идти по краям, а не как нам – по центру…
Экскурсия от маньяка по дворцовым постройкам, садам и городу – это что-то с чем-то. Описания некоторых исторических зверств и уточнения о последующих за сим пыток – и не всегда самих виновных – заставляли ещё несколько раз меня распрощаться с остатками ужина.
- Хороша! – заржал Конара, обернувшись у ворот самых длинных на главной улице, у самых массивных стен. Нагнувшись, лопуха какого-то подорвал, рот мне грубо и наспех подтёр, принюхался, поморщившись. – Господин будет в ужасе, едва почуяв тебя! - и, посмеиваясь, чуть раздвинув подол императорских одежд, полуразвернувшись, пяткой пнул по деревянным воротам.
Но сразу же величественно выпрямился, плечи расправил.
Нам дверь прираспахнул старый, скрюченный слуга, хоть и в шелках бардовых, только без вышивки. Посмотрел на меня, щурясь подслеповатыми глазами.
- Приветствую молодого господина и госпожу! – прислужник пытался согнуться, но Конара его пальцами ухватил за подбородок. С обычными, аккуратно обрезанными, круглыми ногтями, с тонким белым краем. – Простите, Конара-мия, совсем никчёмным стал ваш Сахи. Даже не могу вам и вашей жене молодой поклониться!
- Господин её сразу невзлюбил?
- Но вы всё же сходите в храм предков поклониться!
Кто там из девочек в вузе мечтал о замужней поспешной жизни? Ну-ну!
- Разве что поклониться предкам! – Конара оправил рукавов края и неспешно пошёл куда-то по одной из причудливых тропинок. – Эй, за мной!
Кажется, старик решил, что это относилось ко мне, и остался на месте.
Я уныло побрела за своим скотским супругом. Стараясь не думать, во что превратятся наши с ним ночи. У этого маньяка, амбициозного и злопамятного, не было не только такта, но и ни грамма доброты!
Где-то там была моя жизнь.
Где-то там поёт моя смерть, наполняя
От края до края…
Я хотела любить, я хотела летать,
Я хотела дарить!.. А теперь…
Я не знаю…
Я не знаю, куда мне идти?..
Я не знаю, зачем эта жизнь?.. Я дошла
До последнего края…
Если я рождена, чтоб творить,
Для чего эти руки ломать, это горло заткнуть?
Замираю…
Заморожено всё, лёд в груди замерзает…
Если я рождена, чтоб творить, для чего
Это сердце разбить?
Эти крылья давить, убивая?!
Небо обнять мне раз хоть крыльями,
Солнце напоминая!..
Если я рождена, чтоб дарить,
Для чего в эти руки плевать? Их своим
Дерьмом наполняя?..
Где-то есть та черта,
Где-то есть тот предел,
Где живёт пустота,
Чтобы боли крик поредел…
Я у пропасти, только
Я не взлетаю…
Птица со сломанными крыльями,
Тебе ль ходить по земле? Птица
С ужаленными крыльями…
Что ты сделала этой земле?!
Птица, что рвалась в небо…
Просто замри.
Если снова не подняться в холодное небо,
Может, просто найти край земли?.. Птица
У пропасти… лети!..
Хотя, когда мы оказались в зале просторном, в котором на возвышении-лестнице стояло множество чёрных табличек с золотыми иероглифами, он внезапно, порог перейдя, посмирнел. Опустился на подушку плоскую, круглую, в центре, совершил три поклона земных.
- Киноси-но Конара приветствует достопочтимых духов предков! И покорно представляет им новую свою жену!
На всякий случай, я опустилась на соседнюю подушку и, сжав зубы, трижды как он поклонилась. Молча. Не знаю, что тут говорить, но от женщин явно требуется в чокнутом патриархате этом промагиченном больше вежливости и покорности! Тело ацки болело, но я старалась терпеть.
Когда, морщась, разогнулась, Конара уже стоял где-то в стороне зала, грустно поглаживал более низкую и узкую табличку, возле которой не было дымящихся палочек в вазах золотых или фарфоровых с мелким, белым песком. Мой супруг из рукава выхватил где-то незаметно прихваченный мандарин и положил перед этой табличкой.
- Жена Конара-мия приветствует вас, старший брат Юухи-мия! – едва слышно произнесла я и, сложив ладонь на кулак, в пояс поклонилась табличке.
Но выпрямиться не смогла, рухнула со стоном.
Конара растерянно смотрел на меня сверху вниз.
Я… угадала?..
В следующий миг он наклонился – наши лица оказались рядом и я испугалась, что он мне нос сейчас откусит или снова будет душить, но молодой мужчина вместо того осторожно пропустил большие пальцы под мой пояс и, придерживая за талию, медленно потянул вверх. Поморщившись, выпрямилась. Мы оказались с Конарой близко-близко. Но он был меня повыше, в плечах немного пошире. И… он, внезапно нагнувшись, накрыл мои губы осторожным поцелуем.
Сердце моё замерло… отчаянно трепыхнулось…
Конара, губы мои раздвинув, внезапно коснулся своим языком к моему.
Как будто по нашим телам пробежали разряды электрического тока. Заставив меня вздрогнуть. Заставив соплёю обмякнуть в его крепких руках. Молодой мужчина подтащил меня поближе, осторожно играя своим языком с моим, ладонями нежно скользя по моей спине. Я задрожала. Едва язык ему не откусила – он едва убрать успел. Застыла, робко смотря снизу вверх.
- Укусить змею вздумала? – пальцем указательным, закогтившимся, он по моей щеке провёл, пока ещё царапая лишь слегка.
В следующий миг левая рука его спустилась спины пониже, заставив ойкнуть от неожиданности, а губы ухватили раскрывшиеся мои… его мягкие губы, нежные…
Я забылась на миг, а потом отскочила, прикрывая губу прокушенную.
- У тебя не получится укусить змею, глупышка, - криво усмехнулся молодой мужчина. – От змей разбуженных надобно бежать, - насмешливо сощурился, - пока ещё не поздно… - к табличке, пред которой положил мандарин, повернулся. – Как видишь, мы с моею новой… женою вполне ладим, старший брат Юухи! Спи спокойно!
За пояс меня закогтившимся пальцем ухватив, повлёк к выходу из семейного архива. Или, храма, хм?..
Я выбрала послушно двинуться за ним. За порогом он меня отпустил. Пошёл по саду безлюдному куда-то. Я робко двинулась следом.
Потом робко поравнялась с ним – взгляд получила ненавидящий, но, видимо, он это умеренной дерзостью счёл.
Да и… почему-то после безумного этого поцелуя у меня не болели босые ноги, стёртые о дорогу песочную в столице, вообще не болело тело, разбитое об ступени и пролёт, покалеченное стражниками озверевшими. Голова перестала раскалываться, по которой били. Болела только губа прокушенная, уже после того странного поцелуя. Конара… может так быстро раны вылечить?.. Видимо, может, если захочет. Только вот… он может лечить женщин, с которыми спит, или бабушку мою тоже бы смог?.. Вот без этого?..
- Но в этом доме никто не зовёт Юухи мия, - добавил глухо молодой мужчина через несколько шагов. – Если ты посмеешь так сказать при всех – то достанется нам обоим.
- Он… внебрачный сын?
- Один из, - кривая усмешка.
Я прошла ещё несколько шагов за нелюбимым супругом.
- Ладно, хотя бы ты бываешь вежливым с тем, что осталось от него. Значит, ты хотя бы иногда бываешь справедливым…
- Я – твой господин! – палец закогтившийся прошёл у меня перед глазами, заставляя отпрянуть.
- Да, господин!
Мы прошли ещё немного.
- А почему ты думаешь, что вежливо проявлять вежливость к Юухи? – мой ненавистный супруг внезапно остановился и повернулся ко мне. Не делая попыток ударить меня или схватить. Просто спокойно стоял и смотрел на меня, чуть прищурившись.
- Ну, он всё-таки был одним из этой семьи?..
Конара грустно рассмеялся, головою качнув. Ещё быстрее пошёл вперёд.
Робко пошла следом, но через десять или больше минут – сады ещё не кончались, а людей так и не появилось, даже слуг – осторожно осведомилась:
- А что он такого сделал, за что ты… за что вы уважаете его?
- Он был одним из двух учеников мастера Юмэносима. Это был лучший флейтист из Империи…
- Да, Мидзутама-мия говорил!
- Мидзутама-тэнно уважает искусство, - добавил Конара безэмоционально, так что хрен поймёшь, он одобряет эту привычку правителя или же осуждает.
- Он ещё говорил, что вы превосходно играете…
- Я ненавижу лесть! – мой супруг остановился. Мрачно развернулся ко мне. – Лучше говори мне правду. Ты меня ненавидишь. Я это заслужил. Но я исправляться не намерен.
Мы прошли ещё с полчаса и оказались в просторной постройке. Двери отъехали под взмахом руки моего супруга.
Просторная комната со столиком. Вещи, стены и подставки лакированные, увешанные свитками с каллиграфией, разбросанные картины, ширмы с большими полотнами военных и морских сражений. Ну, в стиле китайских картин. Горы причудливые с редкими храмами и соснами скрюченными. Но сосны – это вообще страсть восточная, давняя.
Конара прошёл мимо подставок многочисленных с оружием. И я, сжавшись, робко проследовала за ним.
Прошёл… в спальню. Небрежно сбросил перед охреневшей мной императорское одеяние, у порога прямо. Стал распускать пояс светло-сиреневого одеяния. Эй, он же не думает меня изнасиловать прямо сейчас, днём и на сей раз без дурмана?..
А он между тем отбросил пояс, снял светло-сиреневые одежды. Под ними были белые ханьфу до колен, без вышивки, он откинул и их, простой уже пояс. Остался в одних лишь сиреневых штанах. Задумчиво прорези окровавленные рассмотрел. Штанину, ставшую алой от крови на левом бедре. Два пореза на правой руке и рана, едва затянувшаяся, на спине, его как будто совсем не занимали. Ссадины и синяки багровеющие, многочисленные для него как будто не существовали вообще. Потянул завязку и этих штанов…
Блин, его час или два назад едва не казнили, а ему уже припёрло постельных утех? С той, про которую говорил, что ненавидит?! Или… у этого поцелуя, которым он меня исцелил, был и второй, побочный эффект?..
Я сглотнула, смотря, как статный мужчина снимает штаны… верхние. Но тянется и к завязкам нижних белых…
- Что… красивый?.. – ухмыльнулся он, не оборачиваясь.
Волосы, слегка вьющиеся, почти из пучка на голове выпали, струятся ниже пояса, заколка серебренная набекрень, как будто змея мутно-белым шаром сейчас подавится или будет раздавлена, к которому пасть распахнула, тело всё истерзано – видно пленение его стражам далось нелегко, возможно, обойдётся несколькими десятками свежих могил для менее бессмертных людей и иных существ – и всё тот же гонор, который, кажется, самого Конару переживёт.
Пальцы тонкие опять завязки штанов потянули, вытаскивая петлю из сложного узла…
Я знала, что он меня побьёт, но попыталась переключить его на другую сильную эмоцию:
- Кстати, а почему в вашей семье все так ненавидят Юухи?..
Отбросив завязки последних штанов, мужчина резко обернулся ко мне.
Робко отступила.
Он ступил ко мне.
Отступила ещё. Налетела на картину-ширму большую, эпичного морского сражения, навернулась поверх неё. Конара поморщился. Кажется, картина была у него из любимых.
Робко попыталась с неё сползти, но послышался треск рвущейся бумаги.
Конара присел у испорченной картины на одно колено, упираясь левой рукой в пол, а правой цапнул меня за пояс и рванул к себе. Глаза, смотревшие сверху вниз, стали расплавленными серебряными омутами. Нет!!!
